Текст книги "Белый Харбин: Середина 20-х"

Автор книги: Георгий Мелихов

Поэтому и в наши дни слово "Харбин" остается тем паролем, который при встрече раскрывает сердца самых разных, ранее незнакомых друг другу людей, и сразу способствует возникновению между ними симпатии и взаимопонимания.

Что еще нужно было бы сказать об этом явлении – рассеивании русских, в данном случае – русских харбинцев по всем частям белого света? Отъезд из Харбина дееспособного населения и талантливой молодежи в 20-х годах вел к значительному вымыванию части культурного слоя города, ослаблял его культурный потенциал, его возможности эффективно действовать в разных областях. Разъезд же русских жителей из Харбина за границу в 50-е годы вел к потере их для Родины – России – и тогдашней, и будущей, то есть России сегодняшней, демократической России. Процесс – ущербный, по-моему, для каждой из участвовавших в нем сторон…

А как заключить?

По-моему, следует еще сказать, что история Харбина, которая описывается в моих книгах, Харбина, давшего основную массу русского населения таких городов Китая, как Пекин, Тяньцзинь, Циндао, Шанхай, история русских и представителей других национальностей из Маньчжурии и Китая сегодня в Австралии, США, Израиле и других странах – является важной частью всей истории российской эмиграции в Китае, а следовательно, составной частью истории нашей великой Родины – России. И ее нужно изучать!

После крушения Российской империи Китайская Восточная железная дорога стала представлять собой лакомый кусок, на который со всех сторон обратились взоры желающих им завладеть. Более всего в КВЖД был заинтересован Китай, вообще-то уже считавший дорогу "своей".

В рассматриваемый период Китай был политически разделен на Север (правительство в Пекине) и Юг страны (где существовало правительство, возглавлявшееся Сунь Ят-сеном, со столицей в Гуанчжоу (Кантоне)). К тому же он раздирался на части междоусобными войнами многочисленных милитаристских клик как на Севере, так и на Юге, полностью господствовавших в отдельных провинциях страны и, как правило, являвшихся проводниками политики того или иного иностранного государства, – Бэйянской, Аньхойской, Фэнтяньской, Чжилийской и других.

Между ними шла борьба за господство над страной, за обладание ее официальной столицей – Пекином, не раз переходившим тогда из одних рук в другие.

В 1917 г. крупный китайский милитарист, глава Фэнтяньской (Мукденской) клики маршал Чжан Цзолинь (1876 – 21 июня 1928) при содействии ген. У Пэйфу (Чжилийская клика) подчинил пекинское правительство контролю Мукдена. Однако вскоре, после поражения, нанесенного ему этим же его недавним союзником, отступил в СевероВосточный Китай (Три Восточные провинции, Маньчжурию), официально объявив ее своей декларацией от 17 мая, вместе с Внутренней и Внешней Монголией, независимой территорией, не подчинявшейся китайскому правительству.

В 1919–1920 гг. Пекин находился под контролем Аньхойской клики во главе с Дуань Цижуем. В июле 1920 г. против этого японского ставленника выступила Чжилийская клика У Пэйфу, снова в союзе с Чжан Цзолинем. Как результат этой войны, в северной столице было создано коалиционное правительство, в свою очередь павшее под ударами фэн-тяньских милитаристов, порвавших с союзниками. С мая 1922 г. в Пекине вновь утвердилось правительство Чжилийской клики, ориентировавшейся на США и Англию. Это правительство долгое время, вплоть до мая 1924 г., препятствовало нормализации отношений между Китайской Республикой и СССР.

В течение первой половины 20-х годов Три Восточные провинции, в которых продолжал безраздельно господствовать клан Чжанов – Чжан Цзолинь, его сын Чжан Сюелян и брат Чжан Цзосян, влиятельный губернатор Гиринской провинции, – оставались в этом кипящем китайском море сравнительно спокойным и экономически устойчивым островком, со столицей в Фэнтяне (Шэньяне, Мукдене). "Независимый" Чжан Цзолинь, вынужденный весьма и весьма считаться с господствовавшей на Южно-Маньчжурской железной дороге и в Южной Маньчжурии Японией, окружил себя иностранными советниками и военными специалистами, в числе которых видное место занимали русские эмигранты, к которым "старый маршал" хорошо относился и даже ратовал за их объединение. Вплоть до своей насильственной смерти в июне 1928 г. (в результате организованного японцами покушения) он продолжал играть важную роль во всех интригах политической жизни Китая и во всех военных действиях, ведущихся в стране.

Его политическим наследником и властелином Маньчжурии стал "молодой маршал" Чжан Сюелян.

Советский востоковед профессор Д. М. Позднеев, работавший в Китае в 1926 г., писал о том, что Чжан Цзолинь не поддавался западному влиянию, придерживался традиционных китайских развлечений, увлекался игрой в маджан (мацзян) и мог проводить за ней дни и ночи.

Другое дело Чжан Сюелян, этот 25-летний "крон-принц Маньчжурии", как его назвал Позднеев. "Молодой маршал" умел танцевать западные танцы (на одном из конкурсов в Тяньцзине получил первый приз), увлекался скачками, лаун-теннисом, любил играть в бридж, в покер и являлся постоянным посетителем иностранного Мукденского клуба. Кроме того, в это время он был начальником всех авиационных сил своего отца и часто принимал участие в авиаполетах.

Примерно то же самое Д. М. Позднеев сообщает и о прежнем императоре Китая – молодом Генри Пу И. Тот постоянно проживал в Тяньцзине, был ярым велосипедистом, много времени проводил в кинематографах, – вместе с женою и наложницей (совершенно счастливое трио!) принимал участие в танцевальных вечерах на иностранной концессии города…

Наблюдения, по-моему, любопытные.

Но Пекин продолжал признавать полномочия царского посланника Кудашева, и до отказа, наконец, в этом признании (сентябрь 1920 г.) открыто предпринять что-нибудь для того, чтобы прибрать дорогу к своим рукам, ему было нельзя. Но подготовка к этому уже была начата.

Назначение в 1919 г. на пост Председателя (дубаня) КВЖД ген. Бао Гуйцина, его действия – являлись первыми шагами в этом направлении.

До него пост Председателя после смерти Сюй Цзинчэна долгое время оставался вакантным, и высшим органом дороги было Правление Общества КВЖД в Петербурге при Управляющем на месте, в Маньчжурии, ген. – лейтенанте Д. Л. Хорвате. После революции остававшиеся в Петрограде члены правления были арестованы; но дорога оставалась в руках "белых", и ее правление было перенесено в Харбин. И вот назначение Бао Гуйцина… Ближайший сотрудник Чжан Цзолиня, генерал Бао занимал сначала должность Цицикарского, затем Гиринского генерал-губернатора, а по совместительству и должности Главноначальству-ющего полосы отчуждения и дубаня КВЖД. На официальных портретах он изображался непременно в парадной генеральской форме с узкими китайскими погончиками и множеством орденов и медалей, неизвестно как и где им заслуженных.

Однако в том 19-м году Бао Гуйцину удалось только ослабить русскую Охранную Стражу дороги, ограничив ее численность 2000 чел. В следующем – 1920 г. в деле ограничения русского влияния в полосе отчуждения он преуспел значительно больше, но об этом ниже. Что же касается статуса самой КВЖД, то в последующем к управлению ею пришел Русско-Азиатский банк и управляющий Б. В. Остроумов, политика которого на несколько лет поставила прочный заслон каким-либо притязаниям Китая на присвоение дороги.

Серия любопытных статей журналиста Евгения Турова под общим заголовком "По Портретному залу Правления КВЖД" (это уже 1935 год, после "продажи" дороги) сообщает много интересных историй, в том числе две, связанные непосредственно с Бао Гуйцином. Они любопытны с точки зрения нравов той эпохи, и я приведу их. Но сначала – почему же "Портретный зал" и что он представлял собой.

Это был величественный по размерам и отделке зал в здании Правления КВЖД на Хорватовском (Вокзальном) проспекте, зал, где происходили все важнейшие заседания правления и торжественные церемонии, в том числе Акт 23 марта 1935 г., по которому СССР уступил свои права на КВЖД правительству марионеточного Маньчжоу-диго (что на бытовом уровне и было названо "продажей КВЖД"). "Посередине его, – пишет журналист, – по-прежнему тянется длинный стол, покрытый тем же зеленым сукном, кругом те же поместительные диваны и уютные глубокие кресла, в которых положительно утопаешь. А в большом кафельном камине горкой сложен уголь, словно ожидающий, что его вот-вот зажгут, чтобы в этом официального типа зале стало потеплее".

А Портретным он назван потому, что на стенах зала висели портреты русских и китайских руководителей дороги, начиная с первого Председателя правления Сюй Цзинчэна, перепиленного надвое деревянной пилой повстанцами-ихэтуанями в 1900 г., и внушительного по внешнему облику Кербедзя, и кончая предпоследним дубанем КВЖД Мо Дэгуем и предпоследним советским Товарищем Председателя "любителем пожить и покутить" А. И. Емшановым. Справа от камина, обращенными лицами на Вокзальный проспект, были размещены портреты русских Товарищей Председателя Правления С. И. Кербедзя и А. Н. Венцеля, одетых в парадные мундиры инженеров путей сообщения императорской России, с орденами и медалями. "Раньше на дороге служили подолгу, – замечает Е. Туров, – имея все возможности ознакомиться с делом. Блестящий пример тому – Венцель, фактический глава дороги с 1903 г. по 1918 г., т. е. в течение 15 лет, – в отличие от советских товпредов, которые сменялись на дороге с калейдоскопической быстротой, недаром за 10 лет их успело перебывать, начиная с Серебрякова и до Кузнецова, целых 10 человек".

Портрет Д. Л. Хорвата, который из Управляющего в 1918 г. превратился в директора-распорядителя КВЖД, – в полной парадной генеральской форме с эполетами, многочисленными орденами и медалями, висит рядом с Венцелем, но по другую сторону разделяющего их камина. "По случайному совпадению, – пишет журналист, – с него не сводят глаз семь советских Товарищей Председателя, портреты которых развешаны по узкой боковой стене правленского зала. Семь пар враждебных глаз. Но Хорват спокойно взирает через Вокзальный проспект на расстилающийся перед ним Харбин, его детище…" Рядом с Хорватом – портрет сменившего его в 1920 г. В. Д. Лачинова. Смена, по мнению Турова, была вызвана тем, что китайские верхи не хотели больше того, чтобы дорога возглавлялась крупной политической фигурой, а тем паче деятелем такого государственного масштаба, как генерал Хорват, который долгое время был символом центральной всероссийской власти…

Портреты китайских сановников размещаются на двух противоположных стенах Портретного зала. "Все чопорные, облаченные или в безупречные фраки с гортензиями в петлицах, или в драгоценные шелковые национальные халаты, вызывают большой интерес. Только один – вместо обыкновенной черной – в широкой рамке коричневого цвета и занимает при этом центральное место – портрет Сюй Цзинчэна"… Далее, как я уже говорил, пост Председателя (которым по договору обязательно должен быть китаец) долгое время оставался вакантным. Только в 1917 г. его занял, причем только номинально, видный китайский сановник Го Цзунси. "В то время, – пишет Е. Туров, – русские были еще в силе и назначение это носило чисто декларативный характер, а реального значения на дороге не имело, хотя все русские относились к нему с уважением и почетом".

С ослаблением России усиливалось китайское влияние на дороге, признаком чего стало назначение в 1919 г. Председателем правления генерала Бао Гуйцина, ближайшего соратника Чжан Цзолиня… Здесь же портреты маститого Сун Сяоляня, англизированного Ван Цзиньчуна, популярного в русской колонии Юй Чунханя, Люй Жунхуана и совсем не популярного у русских Мо Дэгуя.

"В этой портретной галерее, – заключает Е. Туров, – как в капле воды отразилась вся многогранная и бурная история КВЖД, пережившая смену десятков режимов и навидавшейся на своем веку всяких видов…"

Но вернусь к Бао Гуйцину. С ним произошли такие истории, описанные Е. Туровым:

"Скупой по природе, Бао при переводе его из Цицикара решил сэкономить на переотправке своих золотых запасов в Гирин и отправил свое кровное золото "малой скоростью" багажным порядком по КВЖД. Ему пришлось прибегнуть к этому трюку, так как в то время администрация дороги никаких поблажек даже высоким сановникам не делала, и им приходилось еще платить наряду с частными грузоотправителями.

Но за эту попытку обмануть ту дорогу, которой ему пришлось в скором времени самому руководить, он был жестоко наказан. Ради удешевления отправки он обозначил в провозных документах свое золото "менее ценным грузом", чем и воспользовались какие-то мошенники, своевременно узнавшие об этой проделке генерала Бао.

Велик был его ужас, когда на станции Куаньчэнцзы он обнаружил в своих ящиках вместо золота, тот самый "малоценный груз", который и был обозначен им в накладной.

Трагедия только усиливалась оттого, что он был лишен возможности даже предъявить какие-либо претензии.

Не менее красочный эпизод разыгрался с генералом уже в бытность его гиринским генерал-губернатором. У этого богатейшего уже тогда человека имелось многомиллионное имущество – и в Харбине, и в других местах – в виде маслодельных заводов, мельниц и множества домов. Однажды отправил он своего сына для ревизии своих харбинских предприятий. И, в частности, для инкассации скопившихся в них денежных поступлений. Сын выполнил эти задания, собрал что-то около трех миллионов долларов, и затем в течение нескольких дней проиграл их полностью в одном из фуцзядяньских игорных притонов.

Старик Бао, необычайно скупой, узнав об этом, выбросился с горя из окна своего генерал-губернаторского дома и жестоко разбился. В дальнейшем ему пришлось долго и безнадежно лечиться, потеряв и значительную толику своего состояния, и свое здоровье, которое ему так и не удалось восстановить".

Однако было бы несправедливо, рассказав здесь о Бао, не упомянуть подробнее и о Сун Сяоляне (да и о других китайских Председателях правления КВЖД).

"При нем, – пишет Е. Туров, – начался широкий приток русских эмигрантских масс в Маньчжурию, значительный процент которых сумел пристроиться на дороге и даже на высококвалифицированных должностях.

Были при нем, у руля приняты Г. К. Гинс, И. А. Михайлов, К. П. Харитонов, инженер В. П. Максимов и многие-многие другие, усилившие в деловом и культурном отношении русские кадры на дороге.

Сама наружность Сун Сяоляня – этого убеленного сединой старца с тонкой бородкой, располагала к себе, и пребывание его на дороге может быть охарактеризовано необычайно дружным сотрудничеством с Б. В. Остроумовым и с Русско-Азиатским банком, только что добившимся к тому моменту своих прав на соуправление дорогой.

Опытный администратор, Сун Сяолянь учитывал культурную роль русских и не ошибся в своих расчетах, твердо опираясь на русских специалистов, так как как раз в этот промежуток времени КВЖД именно и достигла особенного расцвета.

С чисто европейской точки зрения, Сун отличался, пожалуй, некоторыми чудачествами, но самого безобидного свойства.

По каждому нужному и ненужному поводу он, например, сочинял стихи, начиная даже и свои официальные деловые документы стереотипной фразой: "Я, Сун Сяолянь, чин, имеющий павлинье перо"… и т. д.

Положительная сторона Сун Сяоляня оказалась вместе с тем и его "ахиллесовой пятой" в оценке правителей Мукдена, где уже начинали к тому времени греметь шовинистические литавры.

Для успешного же похода против русского влияния в те годы, в дни существования в Маньчжурии Межсоюзного Технического Комитета (МТК), нужен был человек, привычный к обращению с иностранцами, чтобы найти ту опору со стороны американца Стивенса, француза Па-теони и других верховодов этого учреждения. И выбор Чжан Цзолиня пал на выкормыша великобританской культуры, владевшего английским как родным и получившим образование в Лондоне, – доктора Ван Цзиньчуна, энглизированного в самой своей внешности, всегда щегольски одетого в ультрасовременный костюм и державшего себя на чисто европейский манер.

В то время как патриархальный Сун Сяолянь держался соглашательской политики с русскими руководителями дороги, д-р Ван сразу же вступил в ожесточенную борьбу с Остроумовым, опираясь на свои связи в МТК.

Дело доходило до таких резких сцен между ними, что по нескольку дней и даже недель они состояли в разрыве "дипломатических отношений", а за кулисами по инициативе д-ра Вана устраивались даже разного рода враждебные инсценировки вроде демонстрации фуцзядяньской черни против русского влияния на дороге и прежде всего против Остроумова.

Но "энглизированный" д-р Ван был, в сущности, абсолютно чужд Мукдену, и когда закончилась роль МТК и стали явственно обрисовываться контуры китайско-советского соглашения, то "мавр сделал свое дело", и Ван был выброшен, поспешив перебраться в орбиту нанкинского правительства.

Заместителем его оказался ныне хранитель печати империи Маньчжоу-диго Юань Цзинькай, один из крупных маньчжурских деятелей, руководивший дорогой в самое сложное переходное время к "советовластию" на ней от 1924 по 1925 год…" (см. об Юань Цзинькае также Главу VIII настоящей работы).

Многие официальные китайские лица – ближайшие сотрудники "старого маршала" хорошо относились к русским, помогая в их нелегкой адаптации к условиям жизни в Китае. Среди них я хочу назвать такие имена, как Сергей Иванович Лю Цзэжун, сын Ивана Ивановича Лю – управляющего кабинетскими чайными плантациями на Кавказе, в императорской России; ген. Ян Чжо, крестник Хорвата; ген. Чжу Цинлань, много сделавший для русских беженцев; Ли Тьяао, игравший ключевую роль в новом китайском суде, созданном в полосе отчуждения вместо прежнего русского; ген. Чжан Гочэн, выпускник Коммерческих училищ, лучший китайский контрразведчик; ген. Василий Александрович Лю Хуау, большой друг русских; Нина Сунтай, выпускница Харбинского политехнического института; Му Вэйтан, владелец известного в Харбине магазина "Тун Фа Лун", и многие-многие другие. Однако подробнее о них я надеюсь рассказать в другой книге.

Здесь же о представителях той многочисленной группы подлинных русофилов из среды китайцев, которые были тесно связаны с русским населением экономическими и культурными узами, приобщали к этим связям и своих детей, давали им прекрасное русское образование – и вместе с тем сохраняли связь с китайской культурой, с китайскими бытовыми особенностями и обычаями. Они являли всей своей жизнью поразительный сплав, слияние, синтез двух культур – китайской и русской. Из ряда наиболее ярких представителей этой группы харбинцев я, несомненно, выделю старейшего ее представителя – Михаила Ивановича Лютая и его семью, проживавших в Харбине на углу Стрелковой и Николаевского переулка, в доме № 40.

Это был простой выходец из Шаньдуна, искуснейший печник – кладчик голландских печей и каминов в городе, затем крупный подрядчик КВЖД (подрядчиками называли поставщиков материалов для дороги или производителей каких-либо работ), бывал в Москве и Петербурге; имел много русских друзей, среди которых считался совершенно своим. Но вместе с тем оставался китайцем.

Например, в "Заре" я прочитал сообщение о том, что в апреле 1922 г. по Харбину прошла процессия в честь 80-летия матери М. И. Лютая. Сотни китайцев несли в подарок ей разноцветные шелковые полотна-знамена с иероглифами на них, выражающими пожелания долголетия и благополучия, и другие дары. Процессию сопровождал оркестр Винчи, а замыкали ее несколько десятков щегольских экипажей гостей…

Дал своим детям прекрасное образование и воспитание. Его сын Александр (Шура Лютай) – студент, затем доцент ХПИ, живет ныне в Австралии. Автор статьи "О русско-китайской дружбе" (Политехник, 1989, № 12, с. 191–194), в которой есть такие строки:

"У русских и китайцев много общего – честность, упорство, широта натуры, трудолюбие, работоспособность, широкое гостеприимство, умение сближаться с другими и приспосабливаться к изменяющейся обстановке…

Очень хочется верить, что эта беззаветная чистая дружба между русскими и китайцами, начатая еще нашими прапрадедами, еще сыграет свою роль в жизни мира, хотя правда уже, увы, без нашего участия. Пусть будет вечно жить "руска-китайска настояща братка игоян"". ("Игоян" – ломаное китайское "одинаково", "одно и то же".)

Чувства эти безусловно близки многим миллионам людей, и спасибо за них Шуре Лютаю из далекой Австралии!

В. Д. Казакевич в своих воспоминаниях где-то бросил фразу о том, что политические события обходили стороной стены Харбинских Коммерческих училищ, в которых благодаря твердой руке директора Н. В. Борзова сохранялась высокая дисциплина и плавно и последовательно продолжался учебный процесс.

И действительно, я только тогда обратил на это внимание: в воспоминаниях моего отца о его школьных годах (окончил училище в 1921 г.) он пишет о преподавателях, об учебном процессе, очень много об искусстве в Харбине в этот период… И очень мало о политических событиях, разворачивавшихся вокруг, за стенами Коммерческих училищ, но, видимо, действительно получавших какое-то смягченное, ослабленное, что ли, отражение в учебной жизни.

Но, вероятнее всего, это относилось главным образом именно к привилегированным училищам и к их основному контингенту – детям железнодорожников, старожилов Маньчжурии. А может быть, педагог и тонкий психолог Николай Викторович Борзов намеренно оберегал души своих питомцев от страшных потрясений, которые несла с собой жестокая гражданская война в Сибири и на Дальнем Востоке, от калечащих душу ребенка впечатлений?..

Отец продолжает о своей учебе:

"Учился я успешно, и как-то невольно вышло так, что я и Володя Швецов почти с 1-го класса стали друзьями-соперниками за первое место в классе. Скажу откровенно, что я не ставил себе этой цели и нередко получал двойки за невыученные уроки, а тем более не думал в это время о золотой медали!

Я не был задирой, но и не трусил схватываться с обидчиками (из других классов), которые были сильнее меня. Не был "ябедой", "подлизой", "зубрилой"! Может быть, за все это ребята в классе и относились ко мне очень хорошо.

Редкое воскресенье меня не приглашали к себе в гости: Троицкий-Богородский, Гаевский, Семенов, Данченков, Швецов, Варламов, Нациевский, Новиков, Фельзинг, Носов. Отчасти это сказалось и в своего рода классном "Журавле", который в 6-м классе написал наш классный "поэт" Гаврюшка Нациевский. По порядку рядов, по каждой парте он дал характеристики всех 28 учеников.

Куплеты были остроумные, меткие, временами ядовитые. Не буду приводить всего "Журавля", дам некоторые выдержки:

 
…На четвертой парте один типчик есть,
Про него не стоит даже речи весть!… (Это он про себя!)
На передней парте шимпанзе сидят
– Вальтер да Семенов – все время галдят…
Вот на первой парте – первый ученик,
– Швецов, подлиза тонкий, зубрит каждый миг…
…Мелихов Василий – классная краса
Своего соседа дерет за волоса!
Геометриста жертва благим матом орет,
Всякий тут Сергеева по реву узнает…
 

В тот день вместе с «Журавлем» Гаврюшка принес и «Похождения Саши и Эдгаши» – намек на наших преподавателей, «произведение» абсолютно неприличное! Всем было интересно прочитать этот «шедевр», но пускать его по рукам было очень опасно – кто-нибудь мог и «попасться». Поэтому, узнав, когда наш Эдгар Мартынович будет на рисовании в Женском училище, решили прочитать «Похождения» на соответствующей перемене в более или менее «спокойной» обстановке. Приняв все меры предосторожности, собрались в кружок. Я начал чтение, держа «Журавля» под рукой. Чтение под хохот слушателей уже подходило к концу, как вдруг в дверях показался Эдгар Мартынович.

Молниеносно я заменил "Похождения" "Журавлем", и так же молниеносно наш классный наставник, как коршун, был уже около меня и выхватил тетрадку. Довольный, с видом победителя, он вышел с "уловом" из класса, а мы, убедившись, что он ушел в учительскую, благополучно закончили чтение до начала урока.

Через два урока Эдгар Мартынович вошел к нам сияющий и спросил:

– Кто это написал?

Гаврюшка скромно признался, что он.

– Молодец! Всем в учительской понравилось произведение, и у меня попросили его, чтобы прочитать и в других учительских.

Гаврюшка краснел от похвал, как и подобает начинающему поэту, а мы все слушали это, внутренне смеясь, и думали, а что бы было если бы Эдгар Мартынович захватил "Похождения"?!

Заканчивался июль! Шли к концу летние каникулы перед началом занятий уже в 7-м классе! Как всегда, время проведено интересно, так хорошо живется дома!

Неожиданно из Чжаланьтуня (станция КВЖД в 120 км от Бухэду) приехал мой одноклассник Симка Мейзеров. Первым его словом после взаимных приветствий было: "Выручай!" Оказалось, что он и наш приятель Сергей Жейц получили переэкзаменовку по алгебре и геометрии, занимались с репетитором, но тому пришлось надолго уехать, и теперь на меня возлагались все их надежды.

Что же было делать? Пришлось согласиться.

Преподавателем я оказался требовательным, и занятия пошли у нас успешно. Чжаланьтунь – чудесное место, курортного типа (там впоследствии и был организован курорт), а чуть ли не рядом с поселком – множество фазанов. Оба моих подопечных были заядлыми охотниками, вот они и начали уговаривать меня пожертвовать одним днем и дать им возможность поохотиться на молодых фазанов. Кончилось это тем, что и я сам загорелся желанием поохотиться.

Нужно сказать, что мой отец был большим любителем охоты, отличным стрелком.

Служба в стрелковых войсках, по-видимому, привила ему любовь к огнестрельному оружию. У нас дома была, я бы сказал, маленькая коллекция ружей, револьверов и пистолетов. Он отлично научил стрелять и меня. Обучал он меня стрельбе из "монте-кристо" (по бутылкам!), а потом приобрел мне великолепное бельгийское ружье – Зауэр № 16 (отец всегда пользовался № 12), но "приохотить" меня к "делу" так и не смог: я предпочитал просто бродить по лесам и горам!

Но тут, раз уж так все получилось, я поехал в Бухэду, взял свое снаряжение, вернулся, и мы пошли на охоту. Фазанов, действительно, было много, и мы, чтобы не мешать друг другу, разошлись в разные стороны. Я шел без собаки и даже вздрогнул, когда чуть ли не из-под ног вырвался молодой фазан. Спокойно "отпустил" его на 20, 30, 40 шагов и, решив, что этого достаточно, выстрелил.

Фазан упал. Подошел я к нему, поднял, и… меня охватило разочарование и сожаление. Казалось бы, что стрелял я точно, но расстояние все же было небольшим, сильный "бой" ружья не дал возможности рассыпаться дроби "веером", и заряд почти целиком попал в несчастного фазана – вернее, теперь это была только половина фазана!.. Желание охотиться пропало. Я, как-то с горечью, подумал: какая огромная разница в удовольствии кушать вкуснейшие "фазаньи отбивные", которые так превосходно умела готовить мама, и убивать этих самых фазанов!

Я вообще после этого никогда больше не охотился. Отец очень любил выходить "в поле" на разную дичь, в зависимости от сезона, но так и не сманил меня принять участие хоть в одной своей охоте.

Но вот рыбалка – это было дело другое.

Закончил я со своими "охотниками" курс наук – подготовил их, как будто, неплохо.

Времени до отъезда в Харбин оставалось немного, поэтому решили мы "не медля" устроить большую рыбалку на "пудовых тайменей"!

Поехали пятеро взрослых и двенадцать мальчишек моего возраста. Взяли 12-метровый бредень, а взрослые "на всякий случай" захватили ружья.

Уехали километров за 20 и остановились там, где горная река Анир, начинающаяся где-то далеко-далеко, уже набрала силу и ширину. Правый берег – скалистый, почти отвесный; другой – пологий, усыпанный речной галькой. Между двумя перекатами находилось "то самое" нужное глубокое место. Расстояние между перекатами было метров 15, а глубина, как выяснилось потом, – около 2 метров, ширина метров 10.

Начали готовиться к рыбалке, только смотрим – наши взрослые что-то пошушукались между собой, "покрутили носами", а потом говорят:

– Вы, ребята, тут управляйтесь пока, а мы скоро вернемся, поможем вам!

Забрали свои ружья и спокойненько ушли. Остался с нами один – француз-лингвист, профессор Р. Аппель, но и он мало, по-видимому, интересовался рыбалкой, тоже ушел любоваться местностью.

Мы обозлились: бросить нас на рыбалке, которая требует и уменья – чего у нас было мало, и силы, которой у нас тоже было немного! "Ну, хорошо! Обойдемся без вас! Покажем вам, на что мы способны!"

Бредень по длине разделялся четырьмя не очень толстыми жердями – две по концам и две около "кошеля"; жерди эти назывались "клячами", и были они длиной 180 сантиметров. По распределению обязанностей мне поручили одну из центральных "кляч", доводы товарищей для этого были вескими, да и я, и мой напарник не возражали против них. А поручали нам, в сущности, очень, как увидите, ответственное дело. К каждому концу бредня выделили по 4 человека, на нижний перекат (чтобы рыба не ушла!) поставили одного, а одного оставили в резерве – помогать тем, кому придется "туго".

Нашей задачей было: держась за "клячи", придавливать их, а следовательно, и "кошель" ко дну. Задачей крайних четверок было не только тянуть бредень вниз, но и держать его в натянутом состоянии; тут нужна была большая сноровка: натяжение должно было быть таким, чтобы концы центральных "кляч" тащились по дну, всякая перетяжка же могла поднять "клячи" (вместе с нами!), а при недостаточном натяжении сильное течение опрокинуло бы "клячи" (опять же вместе с нами!), а тогда бы все пошло прахом!

Наконец растянули бредень у верхнего переката и пошли.

Покуда было мелко, мы просто шли около "кляч"; дальше пришлось уже повиснуть на них. Если левая четверка имела полную свободу движения на отлогом берегу, то правая почти сразу оказалась в трудном положении: шли они по узкой каменной отсыпи; прижатые к отвесной скале, они с трудом могли маневрировать. Было трудно, но бредень упорно продвигался вперед. Начали подходить к середине. "Клячи" опускались все ниже и ниже, а мы постепенно подтягивались к их верхнему концу.

Середина!..

"Клячи" целиком под водой, а мы с чисто обезьяньей ловкостью балансируем на их верхних концах! Вот где пригодилась спортсменская выучка!..

Но становится ясным, что еще 10–20 сантиметров опускания "кляч", и мы не удержимся на них, слетим, и тогда половина, а то и весь труд пропадет даром!

Четверки это понимают, они работают правильно, быстро, самоотверженно! Мы же держимся из последних сил и вдруг чувствуем, что глубина начинает уменьшаться… Ура! Выдержали!..

Подходим к нижнему перекату; правая четверка начинает выводить бредень к левому берегу. Мы, освободившись от "кляч", и другие двое бросаемся помогать ребятам. Тяжелющий "кошель" вытянут на берег. Усталые, смотрим как стекает вода, и с разочарованием видим, что, кроме травы и тины, как будто, больше ничего и нет!.. Но что это? Мелькнуло белое брюшко. Рыба!