Текст книги "Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Я готов хоть сейчас, Мироныч... Но ведь на эту должность назначает Москва, и никакое решение ревкома тут не может иметь силы. Как быть?

– Мы не бюрократы, Георг, мы революционеры. А революционная работа это живое дело. Партия требует от нас законности, но вместе с тем самостоятельности и инициативы. Без этого невозможно работать, в особенности в таких условиях, как астраханские. Официальное твое назначение придет немного позже. Но порядок в Астрахани надо наводить уже сейчас, немедленно.

Киров подошел к круглому столику, стоявшему у дивана. Прикрытый салфеткой, на нем стоял скромный завтрак и чайник с горячим чаем.

– Присаживайся! – Киров налил чаю.

– Я уже завтракал. И чаю напился после бани. Стаканов шесть! С изюмом!

Киров бросил в стакан крупинку сахарина, помешал ложкой. Пригубил и обжегся.

– Для начала познакомься с работниками ЧК и Особого отдела. Посмотри, кого можно оставить, кого уволить, кого предать трибуналу. Говорят, грешков у них немало. Кое-что мне уже рассказывали, да и ты в курсе дела. Не так ли? Щадить мы никого не будем... Возьми себе в помощь Аристова и Чугунова. У вас получится небольшая комиссия. Начните с разгрузки тюрьмы. Одних коммунистов там, говорят, человек двести. Сажали их просто так, для отсидки: за критику, за сигналы о неблагополучии в том или ином учреждении. Много там и других неповинных людей. Делалось все это для видимости – в Астрахани ведется борьба с контрреволюцией. А матерые контрреволюционеры и белогвардейцы, как тебе известно, находятся на свободе.

– Это точно, – согласился Атарбеков.

– Вот за них и надо взяться со всей беспощадностью! – Киров сделал глоток чаю, поставил стакан обратно. – Нам, Георг, надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. На ревкоме мы приняли декрет о хлебе. Паек маленький, мизерный...

– Это хорошо видно по твоему завтраку!..

– Да, да, мизерный, – Киров бросил взгляд на тарелку, на которой лежали две рыбные котлеты и кусочек черного хлеба, – но делать нечего, Георг: на складах, я сам проверил, всего девять вагонов муки. Это остаток от первого саратовского наряда, на девять дней, по вагону на день! Ночью я звонил в Саратов, телеграфировал в Москву. Сегодня будем ждать ответа. Уверен, что хлеба нам пришлют. Но это, к сожалению, не изменит нормы. Хлеба нигде нет. Хлеб – у Деникина и у Колчака. Надо драться за Кавказ и Сибирь, а это требует времени. Контрреволюция воспользуется декретом о хлебе и будет делать свое черное дело. Учти это!

Атарбеков задумчиво подошел к окну, стал ногтем очищать замерзшее стекло. Вдруг он встрепенулся, вспомнив, видимо, что-то очень важное.

– Я тебе так завидую, Мироныч!

– Чему именно? – Киров с любопытством посмотрел на него.

– Тебе так даются речи!

Киров смутился, опустил голову:

– Ну, так и даются!.. Оратор я никудышный. Заметил – перед выступлением меня всегда охватывает волнение? Потому и большие паузы вначале.

– В чем секрет твоей речи?.. Ведь есть какая-то пружинка? допытывался Атарбеков. – Слушая тебя вчера, я много думал об этом.

Киров рассмеялся, махнул рукой:

– Никакой пружинки. Я просто искренне разговариваю с людьми и никогда им не говорю того, в чем сам не убежден.

Киров поручил Атарбекову вызвать врача к Оскару, и они вышли в приемную. Там уже собрались члены ревкома. Пора было расходиться на митинги.

Внизу Сергей Миронович лицом к лицу столкнулся с Мусенко и Нефедовым.

– Вы к нам на митинг? А мы за вами, – обрадованно сказал Мусенко.

Не успели они перейти улицу, как у тротуара остановились сани. Из них вылез человек в богатом пальто и, размахивая портфелем, нетвердым шагом направился к Кирову.

– А я к вам, товарищ предревкома. Подписать нарядики на бензин. Вчера мне их подписывали в исполкоме, а сегодня в городе – этакая метаморфоза! уже новая власть!.. Разрешите поздравить вас с избранием... – И он шаркнул новой.

– Кто вы такой? – изменившись в лице, спросил Киров.

Почему-то смутившись, Мусенко с Нефедовым отошли в сторонку, к ограде Братского сада.

– Разве вы меня не знаете? – Незнакомец был искренне удивлен. – Я Буданов.

– Буданов?..

– Буданов! Меня знает весь город, я член губисполкома...

– И член комиссии по реквизиции имущества и уплотнению квартир?.. Так это вы? – быстро подхватил Киров. – Тогда я о вас слышал!

– Вот видите! Я был уверен...

– Это у вас пропадает имущество со складов? Это вы вечно пьянствуете и терроризируете население своими дикими выходками?..

– Позвольте, позвольте!.. Это неправда, на меня клевещут, – трезвея на глазах, начал оправдываться Буданов.

– Может быть, неправда и то, что вы сейчас пьяны?..

– Разве?.. Я с утра выпил рюмочку в честь именин бабушки, но это такой пустяк. Разве я пьян?..

– Уезжайте-ка домой, Буданов. Когда выспитесь, приходите в ревком, я вас приму. Идите!..

Тот плюхнулся в сани, а Киров подошел к дожидавшимся его Мусенко и Нефедову, и они направились через Братский сад.

– Много нашкодил у нас этот Буданов, – сказал Нефедов. – Умные люди говорят, что он реквизирует имущество у буржуев, а продает спекулянтам с Татарского базара. Сыт, пьян и нос в табаке!

– Будановых много развелось в Астрахани, – поддержал его Мусенко. Сначала они пролезли в партию, потом на хорошие должности, вот и безобразничают.

– Мы наведем порядок в городе, – ответил им Киров. – За это можете быть спокойны. Важно, чтобы об этом знали и рабочие. Кстати... что говорит народ о происшедших событиях?

– Вы о ревкоме? Народ рад, что он создан, – ответил Мусенко. – Только плохо, что людей мутят новым декретом о хлебном пайке.

– Кто мутит?

– Да известно кто! Господа меньшевики. Сидят в фабзавкомах, вот и мутят!

– А что говорят?

– Глупости, на что еще способны?.. Говорят, будто бы хлеба в городе много, склады ломятся, а мы его не даем народу. Вот как, товарищ Киров!

– Что еще говорят?

– Ведут агитацию за свободную продажу хлеба, за отмену карточной системы.

– Это не глупости, Мусенко. Как народ относится к этим разговорам?

– Народ-то ведь разный, товарищ Киров. Кто посознательней да с коммунистическим понятием, тот, конечно, дает отпор таким разговорчикам, а кто того... значит, небольшого ума и дальше своего носа не видит, тот, глядишь, и уши навострит, не все и поймет.

– Я о хлебе все скажу, всю правду, – задумчиво проговорил Киров.

– Вот и хорошо! – обрадовался Нефедов. – А то наши комитетчики уже решили, что вы обойдете этот вопрос. И намереваются открыть дискуссию по хлебу.

Киров усмехнулся:

– Дискуссию им не придется открывать. С декрета о хлебном пайке я и начну разговор!

– Тогда ловко получится! – Нефедов от удовольствия даже зажмурил глаза. – А то у них и оратор подготовлен, для затравки, так сказать. Ребята мне передали. И не один, а целых два!

– Второй – запасной, на всякий случай. – Мусенко рассмеялся, махнул рукой. – Пригласили из города. Не надеются на себя.

– Вы родом из Прикумья? – спросил Киров Мусенко.

– Нет, товарищ Киров, я коренной астраханец. Из Прикумья у меня жена. Из Величаевки! И сейчас она там вместе с детьми. Вывез я их туда еще прошлым летом.

– Сколько у вас детей?

– Трое: две девочки и мальчик.

– Величаевка, Величаевка... – задумчиво произнес Киров. – Это, пожалуй, одно из крупных сел Ставропольщины?

– Да, товарищ Киров, село большое, богатое. Недалеко – знаменитые прикумские камыши, золотое место для охоты. Водится там любая птица, кабанов много.

– Скажите, – продолжал спрашивать Киров, – родня у вашей жены из казаков или из иногородних? Много у вас знакомых среди местных жителей?

– Родня – из иногородних. Костромские! А из местных крестьян мало кого знаю. Не приходилось иметь с ними дела. Вот есть в Величаевке у меня дружок хороший, охотник заядлый – Петр Петров. Мы с ним походили по болотам и плавням! – Мусенко готов был рассказывать и рассказывать об этих "золотых для охоты местах", но вздохнул и замолчал: он понял, что не из праздного любопытства Киров расспрашивает его о семье и родне жены.

– Воевали? Были на фронте?..

– Три года вшей кормил в окопах. Был ранен тяжело, отпустили домой на поправку. Приехал в Астрахань, четыре месяца пролежал на койке, потом стал ходить с палочкой... Хотели определить в тыловую часть, но я слесарь, пошел на завод. Так и вернулся в свою рабочую семью! В Астрахани нам с Нефедовым еще пришлось повоевать в дни январского и августовского мятежей. Но вы об этом знаете...

– Вы тоже из фронтовиков? – обратился Киров к Нефедову.

– Так точно, товарищ Киров. Как и Мусенко, три года пробыл на фронте. Служил в пулеметном расчете...

Во дворе завода Кирова встретил почетный караул рабочего отряда. Одеты были кто во что, но вооружены все хорошо.

Сопровождаемый отрядом, Киров направился в гудящий, как улей, механический цех.

Был как раз обеденный перерыв, и сюда собрались рабочие всех цехов.

В самом начале своей речи Киров рассказал собравшимся о тяжелом положении Астрахани. Он объяснил рабочим, что декрет о сокращении хлебного пайка был подписан в целях ликвидации продовольственного затруднения.

С беспощадной откровенностью Сергей Миронович нарисовал тяжелую картину борьбы на фронтах гражданской войны, остановился на заговоре империалистов, стремящихся задушить первое государство рабочих и крестьян, определил основные задачи, стоявшие перед рабочим классом Астрахани.

– Астрахань – наиболее удобный пункт для переформирования армии, сказал Киров, зажав в руке фуражку и подойдя к самому краю разметочной плиты. – Астрахань – опорный пункт революции, охраняющий устье Волги от белогвардейцев, не дающий Деникину и Колчаку сомкнуть силы и создать единый контрреволюционный фронт! Наконец, Астрахань – база помощи большевистскому подполью в Закавказье, на Северном Кавказе, в Дагестане, в тылу у Деникина. Нам необходимо, товарищи, установить в Астрахани такой революционный порядок, чтобы удержать город. Из бойцов Одиннадцатой армии мы должны создать новую, крепко организованную армию, которая снова пойдет в наступление и очистит Северный Кавказ от деникинцев.

По душе пришлась рабочим откровенная речь Кирова. По душе пришелся он сам – коренастый, плотный, с открытым лицом и доброй улыбкой. А простота в речи, в одежде, в обращении – просто покоряла.

На разметочную плиту один за другим поднимались рабочие. Кузнецы брались ковать для красноармейских частей подковы и казачьи пики, плотники – делать телеги, модельщики – колеса для телег, медники и слесари – изготовлять походные кухни и кубы для кипячения воды.

И ни в одном выступлении не было жалоб на сокращение хлебного пайка!

Киров наклонился к Мусенко, спросил:

– Где же твои комитетчики?

Тот сперва не понял, о ком идет речь. Потом от души рассмеялся:

– Ушли.

– Давно?

– С середины вашего доклада. Переглянулись – и ушли!

– И ораторы?

– И ораторы! И первый и второй, запасной.

Афонин сказал:

– Мы могли бы ремонтировать пулеметы и винтовки! Могли бы делать и боеприпасы, товарищ Киров.

– Прошу сюда поближе, Петр Степанович, – пригласил Киров. – Что, например, из боеприпасов?

– Хотя бы гранаты! – Подойдя к разметочной плите, Афонин вытащил из кармана пиджака и высоко поднял над головой гранату, напоминающую кусок водопроводной трубы.

– А патроны?.. Могли бы делать патроны?..

– Почему бы нет! Мы их делали в прошлом году. У нас еще сохранился целый ящик, приезжайте как-нибудь, покажем. – Афонин сунул гранату в карман. – Дело это нехитрое, была бы прутковая медь.

– Конечно, пули лучше лить из свинца, – вмешался в разговор Мусенко. – Но свинца нет! Вот ухитряемся делать пули из меди. Ничего получаются, можно косить белую нечисть. Только беда: и прутковую медь трудно достать.

– Ну, а выход можно найти? – спросил Киров.

– Можно! Пусть прутковую медь нам дадут заводы "Норен" или Нобеля. У них есть литейные мастерские, – выкрикнул Афонин. – Вы, конечно, спросите, а где они возьмут медь?.. На это я отвечу: а медная посуда, дверные ручки, люстры из буржуазных квартир, десятка два колоколов с церквей – это ли не медь?..

– За колокола нам с вами божьи старушки повыдергивают бороды, ответил Киров под смех окружающих. – Но подумать об этом стоит!

– Что там думать! – запальчиво продолжал Петр Степанович. Конфисковать – и дело с концом! Только это надо сделать без помощи этого самого... как его... Буданова, члена губисполкома. А то он за милую душу и колокола на сторону продаст. Вы дайте команду! Мы с отрядом за день соберем тысячу пудов меди.

Афонина поддержали и другие рабочие:

– Больше соберем!

– Один колокол с кафедрального собора потянет тысячу пудов!

– Хорошо, – сказал Киров. – Предположим, что медь в нужном количестве мы достанем. А где у вас гильзы?.. Ведь для производства патронов главное – гильзы?

Из конца цеха донесся звонкий мальчишеский голос:

– Гильзы соберем! Прибегут ребята со всего Эллинга! Нанесем целую гору... Их много на полях...

Это кричал, сложив руки рупором, подручный слесаря Анатолий Семячкин, мальчик лет шестнадцати, в рваном картузе и в старом пиджаке Петра Степановича, тот самый сирота, которого Киров видел спящим в доме у Афонина в памятный вечер чаепития.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вечером в губкоме партии открылась вторая губернская партийная конференция. На ней присутствовало шестьдесят делегатов и сорок гостей. Многие делегаты из-за бездорожья и снежных заносов не попали на конференцию в день ее открытия.

На другой день Киров выступил с большой речью.

Особенно много места Киров уделил борьбе за чистоту партийных рядов. Он говорил о том, что за год Советской власти в партию пришли тысячи преданных делу коммунизма рабочих, крестьян, интеллигентов. Они составляют железные ряды нашей партии. Но вместе с ними проникли и чуждые нам по своему классовому положению, чуждые нам по своему мировоззрению и характеру элементы. Трудности переходного периода, война, разруха, голод заставляют эти шаткие слои колебаться, порождают в некоторых из них недоверие к силам партии, к собственным силам, и эти элементы вносят расстройство в наши ряды.

В качестве примеров Киров назвал десяток фамилий руководящих работников, которым не только не место в рядах партии, а которых давно пора предать суду Ревтрибунала.

– Вот у нас в Астрахани есть такой член партии – Буданов, – сказал Киров. – Вы все его хорошо знаете: он член губисполкома, он же член комиссии по реквизиции имущества и уплотнению квартир. Чем же славен этот так называемый член партии Буданов? А вот чем: он пьянствует, берет взятки – и деньгами и натурой, связан со спекулянтами и темными элементами. Я хочу спросить у вас, товарищи: место ли такому человеку в рядах нашей партии?

И делегаты конференции единодушно ответили:

– Нет! Позор такому члену партии!

– Наша партия должна быть цельной, литой из одного куска, – продолжал Киров. – Железной метлой мы должны очистить партию от вредных и ненужных элементов, вносящих разложение в наши ряды. В нашей партии не должно быть места бездельникам, хулиганам, авантюристам, пьяницам и ворам. Пусть партия потеряет в количестве, зато она выиграет в качестве.

В дни работы второй губернской партийной конференции на заводах и в учреждениях продолжались митинги по случаю организации ревкома. Все хотели знать правду о происходящих событиях в городе и на фронте, и все хотели видеть у себя Кирова.

Эти митинги давали многое. Город на глазах неузнаваемо преображался, становился похожим на военный лагерь. По призыву ревкома на предприятиях создавались всё новые и новые заградительные отряды и отправлялись в калмыцкую степь, навстречу деникинским частям. Вслед за отрядами двигались фургоны этапных пунктов, походные кухни, обозы с обмундированием.

Монастыри, церкви, кинотеатры, гостиницы, школы – все занималось под госпитали...

Фельдшера и заслуженные врачи, сестры и санитары надевали красноармейские шинели и вместе с походными лазаретами шли в степь, навстречу армии. Многих больных и раненых удавалось спасти: прямо в степи их мыли, стригли, переодевали в новое белье и везли в город. Некоторые обессиленные и измученные долгим переходом через степь – оседали в прибрежных селах и рыбацких деревнях. Но наиболее сильные и выносливые шли на Астрахань, добирались до города и искали там спасения от тифа. Их устраивали в лазареты, но больничных коек не хватало. Тогда больные отправлялись за помощью в ревком.

Многолюдно было в эти дни в ревкоме. Кроме больных из отдела в отдел ходили беженцы, просили ордера на жилье, карточки на хлеб и рыбу. Надоедали и хозяева: у одних были конфискованы запасы продуктов и товаров, у других – заняты квартиры для беженцев. Приходили плотники и бондари за нарядами на работу. Приходили делегации от предприятий: одни что-то требовали, другие приносили подарки для армии. Ревком работал с утра до ночи и с ночи до утра. Свет в окнах горел круглосуточно, – дни были короткие, хмурые, ненастные.

Диву давались обыватели: такого они никогда не видели у себя в городе.

Многолюдно и шумно было в эти дни и в губкоме партии. Здесь под руководством Аристова шла экипировка бойцов Первого Астраханского Коммунистического отряда. Командиром был назначен Мусенко, комиссаром вызвалась Федорова. Отряду предстояло идти в поход в калмыцкую степь, навстречу колонне Боронина.

Был уже вечер, когда в кабинет Кирова, сразу же после ухода делегации рабочих консервно-томатных заводов "Вартаньянц и Холчев", вошел крепкого сложения моряк, обвешанный оружием.

– Ульянцев, – представился он. – Губвоенком Ставрополья. Прибыл с отрядом моряков.

Поздоровавшись, Киров с улыбкой посмотрел на матроса:

– Подумать только, какое в городе совершилось чудо!.. Вы верите в чудеса?

– Как вам сказать... – Ульянцев тоже улыбнулся, не зная, что ответить Кирову и как с ним держаться.

– Ну скажите, что верите!.. – Киров усадил Ульянцева на диван, сам сел рядом. – Тут у нас в Астрахани целых два месяца не работали консервные заводы. Не было рыбы, или, как здесь говорят, рыбосырья. И это в Астрахани!.. Ревком заинтересовался рыбной проблемой, и знаете, что оказалось? Председателем правления консервных заводов был известный в городе меньшевик Гладышев, а промыслами руководил не менее известный эсер Степанов... Потому-то не было ни рыбы, ни консервов! "Председателей" мы сняли с работы, на их место назначили выдвиженцев с заводов Митрофанова и Нобеля. И вчера же, буквально на следующий день, на заводы было доставлено четыреста пудов рыбы. А сегодня мы уже получили первые двадцать тысяч банок консервов! Это ли не чудо?

– В такое чудо и я поверю, – весело отозвался матрос.

– Здорово замерзли? – Киров вдруг сощурился, точно что-то припоминая. – Скажите... вы не из тройки ли руководителей кронштадтских большевиков: Рошаль – Сладков – Ульянцев?

Моряк широко улыбнулся, снял шапку-ушанку.

– Угадали, товарищ Киров. Я и есть тот самый Ульянцев. Ульянцев Тимофей Иванович.

– Ну, тогда я о вас слышал. Балтийцы – надежный народ. Явились как нельзя кстати!..

– Не очень-то большой отряд, товарищ Киров, но надежный, вы правы. Половина – балтийцы, половина – черноморцы. Командир черноморцев умер в степи от тифа, и матросы его присоединились к моему отряду.

– Сколько человек в отряде? Есть ли больные? Обмороженные?

Вопросы следовали один за другим. Ульянцев еле успевал отвечать на них.

Сергей Миронович был настолько прост и обаятелен, что Ульянцев не мог поверить в то, что видится и разговаривает с ним впервые. Казалось, что они старые друзья, встретившиеся после недолгой разлуки. Казалось, что и вопросы-то он задает как старый и верный друг, который так рад его счастливому возвращению!

– Хотя мы превращаем город в крепость, но нам надо быть готовыми ко всяким неожиданностям. – Киров оценивающе посмотрел на Ульянцева. – Что, если вам предложить Ревтрибунал? Данные для этого у вас вполне подходящие. Вы бы здесь навели революционный порядок.

– Стариковская это работа, – ответил Ульянцев. – Мне бы повоевать, товарищ Киров.

– Так уж и стариковская! – усмехнулся Киров. – Здесь мало воинских частей. Основные силы армии находятся в степи, и вам еще не раз придется действовать с отрядом. Работа в трибунале никак этому не помешает.

Подумав, Ульянцев согласился. Да и не мог не согласиться! Ведь у него был такой большой опыт работы в "Общественно-демократическом суде над провокаторами", созданном большевиками в революционном Кронштадте. Это было еще при Временном правительстве. Председателем суда тогда был Ульянцев.

– Ну вот и хорошо! – Киров достал из горы папок "Дело Буданова", протянул Ульянцеву. – Ознакомьтесь потом с этими материалами. Они касаются бывшего члена губисполкома... некоего мерзавца Буданова. Судить его придется со всей строгостью революционной законности.

В кабинет вошли Чугунов и Атарбеков.

Киров представил им Ульянцева.

– Наш председатель Ревтрибунала. Он же командир матросского отряда. Прошу любить и жаловать.

Ульянцев с первой же встречи им понравился. Располагал к себе и его внешний облик: крепкая, ладная фигура, энергичное, скуластое лицо, проницательные черные глаза, небольшие усы, которые делали его немного старше своих тридцати лет.

– Работу мы свою закончили, – сказал Чугунов, расстегивая кожанку. Когда прикажете докладывать, товарищ Киров?

– А хоть сейчас! Товарищу Ульянцеву тоже полезно быть в курсе наших астраханских дел.

Атарбеков встал у печки, грея озябшие руки. Чугунов сел к столу, неторопливо вынул из папки ворох всяких планов и бумаг и так же неторопливо разложил их перед Кировым. Губвоенком во всем любил порядок, и в особенности с бумагами!

– Мы раз десять обошли город. Прошлись вдоль Волги, по Канаве. Выбрали наиболее важную в стратегическом отношении линию обороны. Чугунов развернул план побережья с намеченными на нем опорными пунктами будущей линии. – Мы с Георгием Александровичем предлагаем против Форпоста создать следующие опорные пункты: клуб моряков – три пулемета; Приволжские номера, угол Никольской и Набережной, – два пулемета; номера "Бристоль", правое крыло, второй этаж, – пулемет; чайная "Свобода", угол Набережной, третий этаж, – пулемет; тридцать девятый госпиталь, Набережная, два угла, – два пулемета...

Вечером Коммунистический отряд Мусенко уходил в калмыцкую степь. Перед походом бойцы отряда собрались на митинг в кинотеатр "Вулкан", переоборудованный под лазарет для тифозных. Из зала были вынесены скамейки и сложены горой перед входом на улице, а в фойе, в коридоре – всюду навалены топчаны, кровати-раскладушки, столы, табуретки, баки для кипячения воды.

После выступлений участников похода и напутственного слова начальника штаба Коммунистических отрядов Аристова на улице заиграл духовой оркестр. Входные двери кинотеатра распахнулись, и бойцы повалили на улицу строиться в колонну. У входа и на перекрестке толпились провожающие. В стороне, у стен кремля, стоял обоз, пылали костры.

Впереди колонны грянули песню:

Наш отряд идет на фронт,

В Батуме остановка,

Идем мы гордо, взгляд вперед,

В руках у нас винтовка!

В конце колонны подхватили:

На то мы красные орлы,

Солдаты-коммунары,

В штыки идем мы на врага,

Бойцы идут за нами...

Провожать отряд вышли члены ревкома во главе с Кировым. Позади шел Василий, лихо заломив фуражку, сунув руки в карманы добротного полушубка. Он должен был идти с отрядом как представитель ревкома.

К Кирову присоединились Аристов, Чугунов, Федорова, Мусенко, Нефедов, и они все вместе прошлись вдоль строя.

– Ну как отряд, Сергей Миронович? – спросил Аристов.

– Хорош, – ответил Киров. – Такой отряд может сделать многое.

– Он должен сделать! Он – Коммунистический!.. Начало положено, за первым отрядом пойдут другие! – Цыганские глаза Аристова глядели весело и задорно. И сам он весь был преисполнен удивительной энергии и одухотворенности.

– Я думаю, что от одного нашего вида разбегутся все кадеты. Не так ли, Сергей Миронович? – смеясь, спросила Федорова.

– При условии, если вы снимете свою оренбургскую шаль! Вид у комиссара отряда должен быть строже!.. – ответил Киров. – А вообще – отряд грозный. И в особенности наша Анастасия Павловна...

Если Федорова была при маузере и у нее еще в санях лежал карабин, а сама она накрест была опоясана пулеметными лентами, то иначе рядом с нею выглядел командир – Мусенко. Он был в залатанном полушубке, в старых, обшитых по низу кожей валенках, в лохматом треухе, надвинутом на самые глаза. Всем своим подчеркнуто мирным видом он походил на возницу или рыбака, что соответствовало его второму и особому заданию.

– Разлучили нас с Мусенко, товарищ Киров, – с обидой сказал Нефедов. – Друг в степь идет, в далекие края, а я остаюсь в городе. А ведь мы всегда были неразлучны!

Киров потрепал Нефедова по плечу:

– Не горюй! И ребятам своим то же самое скажи. Пусть не скучают и не завидуют отряду. В Астрахани для всех найдется дело!

– А вот Анастасию Павловну все же отпустили! Должность у нее поважнее, чем моя, – с тоской проговорил Нефедов.

Впереди колонны зажгли факелы, оркестр заиграл "Варшавянку"... А потом раздалась команда Мусенко, и отряд с обозом двинулся в поход, приветствуемый делегациями заводов, провожающими родственниками и прохожими...

Вскоре Мусенко вышел из колонны, дождался Кирова, и они пошли сторонкой.

Впереди колонны снова грянули:

Наш отряд идет на фронт,

В Батуме остановка...

– До Батума, правда, сейчас далековато, – сказал Киров, – но до Лагани надо дойти. Отдельные, разрозненные группы красноармейцев вам будут попадаться и после колонны Боронина. Им надо помочь добраться до Астрахани. Да, – после некоторого раздумья продолжал Киров, – очень горько, что случилась вся эта история с бригадой Кочубея!

– Не беспокойтесь, Сергей Миронович. Все возможное мы сделаем, горячо заверил Мусенко.

– Никто из нас не гарантирован, что предатели из штаба Двенадцатой армии не пропустят противника на Астрахань! Вот в чем дело, Мусенко!

– Встретим врага! И заградотряды помогут! Их там целых пять!

– Ну, если все обойдется благополучно, тогда с экспедицией смело двигайтесь дальше. Командование отрядом можно передать и Федоровой, и твоим помощникам. Конспирация – абсолютная, осторожность – предельная!

– Хорошо, товарищ Киров. "Меняем рыбу на муку" – и никаких гвоздей! Мусенко тихо рассмеялся...

Экспедиция, отправлявшаяся в составе Коммунистического отряда, о которой говорил Киров, имела особое назначение. Члены экспедиции после выполнения всех заданий, стоящих перед отрядом, должны были потом отделиться от него, проехать калмыцкую степь, а там под видом астраханских рыбаков, обычно ездивших в это время на Ставропольщину менять рыбу на хлеб, с обозом мороженой, вяленой и сушеной рыбы пробраться через фронт белых и разъехаться в тылы Деникина: Величаевку, Святой Крест, Армавир, Грозный, Минеральные Воды, Владикавказ. В экспедиции было восемь человек: партийные работники, командиры и политработники Красной Армии. Им было поручено связаться с большевистским подпольем и партизанскими отрядами, а также организовать новые.

Сам Мусенко должен был добраться до Прикумья, поселиться в своей семье в Величаевке и через друга, заядлого охотника Петра Петрова, или через кого-нибудь другого наладить связь с камышинскими партизанами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Серафима приподняла крышку сундука, стала будить Павлика. Он спал крепким сном, зарывшись в солому. "Не задохнулся ли? – с тревогой подумала она и откинула крышку к стене. Но в это время Павлик сбросил с себя тулуп, стал протирать глаза. – Нет, он не мог задохнуться, – улыбнулась Серафима, – дед позаботился о своем любимом внуке, вон какую "вентиляцию" выпилил у самого изголовья. Пиши пропал сундук".

– Вставай, сынок. Пора в садик.

Мальчик протирал глаза, лениво потягивался, озирался по сторонам. По углам зала вкривь и вкось, с откинутыми крышками, стояли пять больших сундуков. В них спали дед, бабушка, две незнакомые казачки из Невинки. В сундуке, который стоял у почерневшей кафельной печи, лежал отец. У него был тиф, и он второй день бредил в жару. Вот и сейчас он с кем-то разговаривал и ругался. "Опять, наверное, с дядей Степаном, кадюком!" подумал Павлик и вылез из сундука.

Еще только-только светало. Посиневшие стекла сверху донизу были покрыты толстым слоем инея.

Серафима поставила на стол кружку кипятку, кусок селедки – хлеба не было. Павлик быстро поел, оделся и вместе с матерью вышел на улицу.

Шли они долго, прикрыв шарфами рты. Тяжело было пробираться меж огромных снежных сугробов. Но вот наконец и долгожданная швейная мастерская. Серафима отвела Павлика в детский сад, а сама вернулась, остановилась у костра, вокруг которого грелись женщины. Это были жены красноармейцев и рабочих; они пришли в мастерские шить белье бойцам 11-й армии. Лица у всех хмурые, сосредоточенные. У каждой дома горе: у одной убит сын, у другой – муж или брат, у третьей есть нечего... Серафима прислушивалась к их разговорам. Больше всего говорили о хлебе, за которым с ночи надо было становиться в очередь. У костра можно было услышать и про многое другое. Женщины с беспокойством рассказывали о боях у Гурьева, о ночных грабежах, о слухах, которые ходят по городу, – будто белые думают поднять мятеж, перебить большевиков и перерезать всех бойцов 11-й армии.

"Нет, этого им не удастся сделать, – думала Серафима. – Раз выдержали калмыцкую степь, прошли этот ад, то теперь уже ничего не страшно. Страшное осталось позади". Сквозь языки пламени ей виделись толпы тифозных и трупы по всей дороге – от Кизляра до Астрахани. Словно от дурного сна, отмахнулась она от этих видений.

– Нет, бабоньки, этому не бывать, – сказала Серафима. – Не перебить большевиков. Большевики и красные – это народ. А народ не перебьешь. Народу вон сколько – вся Россия! У каждого свое горе... Малец вон у меня умер из-за кадетов, муженек лежит без ног, в тифу...

Концом платка она вытерла слезы. Женщины о чем-то шептались, качали головой. Она подумала о том, что ее горе ни с чьим не сравнимо. Замерз в степи сынок. Заболел Андрей...

"Ах, Андрей, Андрей! Горячая головушка. Переборет ли он болезнь? Или умрет? Умрет, – сказала она себе, – все умирают, и он умрет. Думать мне теперь только о Павлике".

В дверях мастерской появилась заведующая, Петровна, баба дородная и веселая. В руках она держала рулон кремового шелка, расписанного цветочками. Подошла к костру, показала товарец, хитро заглядывая всем в глаза. Сказала:

– Ну, бабоньки, кому на платьице, говори!

Шелк был отменный. Это признали все. Но почему он появился в мастерской?

Петровна тяжело вздохнула:

– Не стало больше на складе бельевого материала. Один шелк! Пошла за советом в ревком, к товарищу Кирову... А он говорит: "Очень хорошо, что нет бязи, шейте красноармейцам белье из шелка, шелк лучше стирается, да и паразиты не очень его любят. Может быть, так и тиф пойдет на убыль". Вот, бабоньки, какие дела!..