Текст книги "Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Готовится комедия суда. Поручено это высшему военно-шариатскому суду. Расправу над большевиками взяли на себя деникинцы, англичане и наши муллы. Они действуют сообща.

– Надо изменить тактику борьбы с врагом, – сказал Киров. – События в Дагестане должны нас многому научить. Прежде всего, вместо единого Дагестанского ревкома следует создать десятки маленьких ревкомов. До определенного времени они должны работать абсолютно конспиративно.

Темир молча кивнул головой.

– Особую активность должен проявить Кумыкский ревком, – продолжал Киров. – Он может наладить связь с соседним Грозненским районом и через него с георгиевскими лесовиками и камышанами. Эта связь должна быть круговой и постоянной, чтобы успешно повести решительную борьбу с деникинцами. Деникин должен быть обескровлен в Дагестане. Это ослабит его удары на других фронтах. Ни одного пуда хлеба деникинцам! Ни одной лошади! Ни одного солдата!

– Мы это сделаем, товарищ Киров.

– Делать это должен весь народ Дагестана! От мала и до велика. Борьба с Деникиным должна принять всенародный характер. К этому нас зовет Ленин. – Киров встал, прошелся по кабинету. – Завтра я доложу о дагестанских делах на Реввоенсовете. Примем решение о дополнительной помощи Дагестану. Попытаемся также вырвать из рук палачей Уллубия и Оскара...

Искандеров тоже встал. Подал Кирову руку.

Уже направившись к дверям, он точно невзначай вспомнил:

– Тут вам письмо, Сергей Мироныч... Правда, оно адресовано другому лицу, но я вез его вам.

Киров взял конверт, подошел к письменному столу.

Искандеров стремительно вышел из кабинета.

Письмо было от Лещинского. Оно было адресовано председателю Центрального дагестанского стачкома, рабочему-большевику Л. И. Фрибусу, сидевшему в соседней с Лещинским камере. Оскар писал ему:

"Милый Фрибус! Вы из всех нас имеете, кажется, больше всего шансов выжить и увидеть свободу. Я вас прошу исполнить мою последнюю просьбу, за которую буду благодарен до гроба. А ждать мне его уже недолго. У меня есть жена, с которой я связан уже десять лет. Есть двое милых, любимых детей Валя восьми лет и Леночка пяти лет. Дети – это самое дорогое, что у меня есть. Однако в вечных странствиях по белому свету и в опасностях борьбы я очень мало успел им помочь и хочу, чтобы когда-нибудь они узнали, что я их любил и умер как воин, побежденный телом, но свободный духом. Сейчас они в Астрахани, фамилия жены – Мямлина Лидия Николаевна... Хорошо было бы сообщить и в Баку, в партийный комитет, чтобы в случае возможности послать Народному комиссару Сталину для Кирова сведения о моей судьбе. Я умру спокойно... Целую вас и желаю скорее быть свободным для жизни, для любви, для счастья. Моя фамилия Оскар Лещинский – никому не говорите. Жму руку..."

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Ранним утром 10 июня рыбница Михаила Рогова причалила к пристани в районе Баилова, в южной части бакинской бухты. У пристани стояли два баркаса, грузовой пароход и несколько парусников. Но на них было безлюдно. Видимо, команды еще спали. Пристань тоже была пустынной. Только у раскрытых ворот пакгауза виднелось человек десять грузчиков, которые, сидя на расстеленном брезенте, неторопливо распивали чай.

Это был второй рейс Михаила Рогова в Баку. Как и при первом, его ждали на пристани. Встретил рыбницу тот же Мухтар, через которого в прошлый раз по явке Рогов связался с Бакинским комитетом партии.

С Мухтаром, приветливым молодым азербайджанцем, Рогов подружился в первый свой приезд в Баку. Носил он небольшие черные усики, ходил всегда в чистеньком синем халате и яркой тюбетейке, называемой здесь "чаплашкой", и считался среди пристанского люда франтом. Должность у него была нехитрая: маркировщик. В его обязанность входила маркировка товаров, подготовленных к отправке в различные каспийские порты. Он делал надписи или ставил условные знаки на тару или упаковку товаров, указывал место отправления и назначения товаров, грузополучателя, а если надо, то указывал качество товаров, способ обращения с ними. Но нехитрая должность Мухтара заставляла его всегда бывать на ногах, носиться с кистью и банкой краски в руках по пакгаузу, пристани, пароходам и парусникам, встречаться с экспедиторами и хозяевами, получающими свои товары. Если к тому же учесть, что на пристани от берегового матроса до начальника все были свои люди, поставленные Бакинским комитетом партии, то легко себе представить, какие чудеса, при своих способностях и талантах, здесь творил Мухтар...

Перекинувшись с Роговым двумя-тремя фразами, ничего не значащими для посторонних, но имеющими глубокий смысл для них обоих, Мухтар подал грузчикам знак, и те сразу же примчались к рыбнице. Мухтар спустился в трюм, и началась разгрузка привезенных Роговым из Астрахани тюков. В них были винтовки, патроны, листовки.

Тюки были доставлены в пакгауз и спрятаны среди мешков с кишмишем, урюком, миндалем, орехом, привезенных на днях сюда из Персии. А ночью они должны были незаметно исчезнуть в рабочих кварталах Баилова, среди бухтинских нефтяников. Грузчики снова расположились на брезенте и как ни в чем не бывало продолжали чаевничать.

Мухтар возвратился на рыбницу.

Первое, о чем не терпелось Рогову спросить у Мухтара, – это о Тимофее Ульянцеве.

– Да, он был здесь, пробыл три дня и уехал на Мугань. Мы кое-что добавили ему из оружия, дали людей. На Ульянцева мы возлагаем большие надежды... – Рассказывая потом о разных бакинских новостях, Мухтар сообщил Рогову об отправке в Астрахань первой бакинской "туркменки" с бензином.

Рогов был обрадован этой вестью.

– Вот видишь, Михаил, как скоро бакинцы наладили дело с бензином! В отличие от твоей рыбницы, у "туркменки" двойные борта. Накачали мы туда больше тысячи пудов бензина. Надеемся, что через неделю отправим еще две "туркменки".

Раскуривая трубку, Рогов спросил:

– Как ты думаешь, Мухтар, долго мы пробудем в Баку?

– Думаю, что нет. Особенно долго не стоит здесь задерживаться. Конечно, это негостеприимно и не по-кавказски, – рассмеялся Мухтар, – но что делать – такие времена, Михаил. Выгоним англичан из Баку, покончим с мусаватом – тогда прошу к нам, в Баку. Будешь моим кунаком. Поедем с тобой ко мне на родину, в Гянджу, угощу тебя и настоящим шашлыком, и хорошим гянджинским вином, ну, а пока... – Мухтар протянул руку, – давай почту.

Рогов вынес из дальнего угла трюма сверток с московскими и астраханскими газетами и вместе с письмом Кирова протянул все это Мухтару для передачи в Бакинский комитет партии. Пряча их к себе под халат, Мухтар посоветовал Рогову хорошенько отдохнуть и с тем покинул рыбницу.

Рогов приказал команде лечь спать, а сам сел на корму и принялся перебирать парус, основательно потрепанный при последнем шторме перед подходом к Баку.

На следующее утро вместе с Мухтаром на рыбницу пришли два грузчика-амбала и какой-то матрос, который показался Рогову очень знакомым. "Где я его мог видеть?" – подумал Рогов.

Грузчики и матрос принесли в корзинах хлеб, зелень, сухари, банку с икрой и другие продукты. Потом грузчики ушли, а матрос остался.

– И все это нам? – не без удивления спросил Рогов, указывая на продукты.

– И вам, и нам, – уклончиво ответил Мухтар и, взяв корзину с хлебом, спустился в трюм.

Его примеру последовали Рогов и матрос; они захватили остальные продукты.

– Знакомься с новым членом твоей команды, – сказал Мухтар, указывая Рогову на матроса.

– Да мы, пожалуй, знакомы, – сказал Рогов, протягивая руку. – Только не вспомнить, – где, когда?..

– Дудников, – представился матрос. – Знакомы мы по Астрахани. Прибыл сюда вместе с Ульянцевым. Оставлен для связи. А встречались мы с вами, товарищ Рогов, и на матросском митинге, где я выступал после вас, и на партийных конференциях...

– Ну вот, вспомнил! – Рогов еще раз пожал руку матросу. – С радостью приму в свою команду.

– Вот и хорошо! – сказал Мухтар. – Познакомив вас, я свою миссию, пожалуй, и закончил. В дальнейшем во всем полагайтесь друг на друга. Потом я еще загляну к вам. – И Мухтар покинул рыбницу.

Оставшись вдвоем, Рогов предложил Дудникову вместе позавтракать. Матрос от завтрака отказался, но попросил стакан чаю. Из кармана он достал горсть изюма и высыпал на стол.

Рогов поднялся наверх за чайником, окинул взглядом пристань, на всякий случай велел команде глядеть в оба и вернулся в трюм.

Он разлил чай, и они разговорились с Дудниковым об условиях рейса их рыбницы по Каспию. Вспоминали общих знакомых среди волжских и балтийских матросов в Астрахани, говорили о Кирове, строили различные предположения о деятельности Ульянцева на Мугани.

Потом перешли к бакинским делам. Дудников сообщил Рогову, что вечером он был в Бакинском комитете партии, ему поручено передать команде рыбницы благодарность за доставленный груз и почту.

Рогов спросил, какие поручения будут у Бакинского комитета партии.

– Основную почту они отправили на своей "туркменке" с бензином, ответил Дудников, – хотя, конечно, вам тоже найдутся поручения, и очень даже важные. – Он пытливо посмотрел Рогову в глаза и перешел на "ты". Скажи, Рогов, слышал ты что-нибудь про такого человека – Орджоникидзе? Партийная его кличка – Серго?

– Ну как не слышать!.. Это чрезвычайный комиссар Юга России. До недавнего времени находился на Северном Кавказе. Пытался остановить отход Одиннадцатой армии на Астрахань, предлагал даже с остатками армии оборонять Кавказ...

– Хорошо! – прервал его Дудников. – Теперь скажи такую вещь: как, по-твоему, где он может сейчас находиться?

– Думаю, где-нибудь в горах Дагестана или в Грузии. Ему следует скрываться и от деникинцев, и от меньшевиков.

– Хорошо! – сказал Дудников.

– О, это храбрый человек! – Рогов ударил кулаком по шаткому столу, точно желая этим показать свою полную осведомленность о судьбе Орджоникидзе. – Про него я слышал много удивительных рассказов. Говорят, он одним из последних уходил из Владикавказа.

– Теперь, Рогов, скажи такую вещь... Знакомо ли тебе другое имя Камо?

– Ну как же!.. – Рогов искоса посмотрел на Дудникова. – Ты, видимо, забываешь, что я не только капитан рыбницы... Уж кто такие Серго и Камо, мне положено знать. – Он усмехнулся: – Знаю ли я Камо!.. Если хочешь знать, я даже знаю его настоящую фамилию! Семен Аршакович Тер-Петросян!.. Дважды он приговаривался к смертной казни, четырежды бежал из тюрем. – И уже более примирительно добавил: – Легендарный, храбрейший человек...

– К тому же исключительной находчивости!.. Я совсем не хотел тебя обидеть, – с виноватым видом сказал Дудников. – Сейчас ты поймешь, к чему я клоню наш разговор...

Сложив руки на груди, Рогов густо задымил трубкой.

– Тут есть одно серьезное дело!.. Бакинский комитет хочет поручить тебе важное задание... Оказать большое доверие... Ты должен на своей рыбнице повезти товарищей Серго и Камо в Астрахань... Из Астрахани же они переберутся в Москву...

– Ты всерьез?

– Абсолютно! От этой их поездки многое будет зависеть в судьбе Кавказа...

– На моей рыбнице везти таких людей? Ты с ума сошел!.. Потом, каким это образом товарищ Серго очутился в Баку?

– О, это длинная история, Рогов... Думаю, что Серго сам обо всем этом расскажет в пути. Времени для этого будет больше чем достаточно. Дудников снова пытливо посмотрел ему в глаза: – Ну как, возьмем их с собой?

– Их только двое?

– Нет, с ними еще человек десять. Точнее – одиннадцать. Жена Серго, жена Алеши Джапаридзе, бакинского комиссара, сестра Камо и ряд сотрудников Серго.

– Я думаю, что команда наша за честь сочтет везти таких людей. Какие тут могут быть разговоры о согласии или несогласии. Но только...

– Ты о риске? Об этом не думай. Они решились! Другого выхода все равно нет. Железная дорога отрезана белыми. Пароходы не ходят по Каспию. Аэропланов здесь тоже нет. Так что остается одна надежда на нашу астраханскую рыбницу...

– А как же бензин?

– Этот "груз" поважнее бензина! Бакинцы пришлют бензин на своих "туркменках". – Дудников встал. – Теперь познакомь меня с командой.

Весь этот день команда готовила свою рыбницу в обратный рейс на Астрахань. Особое внимание было уделено трюму: он был очищен от всякого хлама, чисто вымыт и оставлен открытым для просушки.

К вечеру команда рыбницы так утомилась, что Рогов приказал всем лечь отдыхать. Матросы побросали на палубу свои ватники и плащи и тут же заснули.

Бодрствовали только Рогов и Дудников. Они ждали Мухтара. Тот пришел в десятом часу. Принес с собой и судовой журнал, и наряд на погрузку бензина. Рогов не понял, для чего нужен наряд, если им предстоит везти в Астрахань пассажиров. Дудников рассмеялся и растолковал ему, в чем дело.

Договорившись детально о завтрашней посадке, Дудников и Мухтар распрощались с Роговым: Мухтар надолго, до следующего рейса рыбницы, Дудников до завтра...

Утром команда рыбницы наладила паруса и отчалила от Баилова. Погода стояла тихая, безветренная, и они больше часа лавировали, пока не миновали бакинскую бухту и не подошли к таможенной пристани.

Рыбница еще в прошлый рейс была приписана к Бакинскому порту, и оформить на нее сейчас наряд на отправку груза в персидский порт Энзели было значительно легче. К тому же, судя по журналу, Рогов уже однажды бывал в Персии. Ну, а ко всему – у Мухтара в таможне был свой человек. Правда, он обходился довольно дорого – за каждый наряд ему надо было дать солидную взятку, – но что поделаешь, бензин был дороже денег.

Рогов снес наряд и журнал в контору таможни и терпеливо стал ждать обеденного перерыва. Время тянулось томительно долго. Чтобы чем-нибудь занять команду, Рогов снова затеял уборку. Матросы драили палубу, пилили дрова, потом занялись переборкой парусов и шпаклевкой бортов.

За полчаса до обеденного перерыва Рогов пошел в контору и вернулся с судовым журналом и разрешением на погрузку шестисот пудов бензина, за которым надо было идти в район нефтяных пристаней.

Вот ударила склянка на пристани. Первыми бросили работу грузчики, разгружавшие пароход с хлопком, и направились в столовую. Опустела и палуба парохода. День был жаркий и душный, и никому неохота было жариться на палубе. Закрыли пакгауз. Ушел домой обедать и отдыхать начальник таможни. За ним потянулись и конторские служащие.

Рогов то и дело посматривал на часы и на пристанские ворота, откуда вот-вот должны были показаться его пассажиры.

И вдруг совсем неожиданно из конторки вышел таможенный чиновник, постоял у порога и прямо направился к рыбнице.

– Ну, вы скоро отчалите там? – еще издали крикнул он.

– Да вот только закончим шпаклевку, – ответил ему Рогов.

– Ну-ну, веселее! Кончайте работу! – нетерпеливо проговорил чиновник, подойдя к рыбнице. – Мне пора обедать.

– А мы вас не задерживаем, – сказал Рогов. – И без вас уйдем.

– Нет, вы должны отчалить в моем присутствии, – строго сказал чиновник. – Есть такой приказ начальника.

Рогова бросило в жар. "Неужели провал?" Он пристально посмотрел на чиновника, потом переглянулся с членами команды; те поняли его: быть готовыми ко всяким неожиданностям.

И в это время в пристанские ворота вошла большая оживленная компания: мужчины, женщины в пестрых платьях. Некоторые несли небольшие узелки и корзины. Рогов подмигнул команде: идут. И, надвинув фуражку на самые глаза, стал шагать от борта к борту.

"Каков же выход? Каков же выход?" – мучительно думал Рогов. Он достал кисет и трубку, стал набивать ее. Это всегда его успокаивало.

А пассажиры все ближе и ближе подходили к рыбнице.

"Хорошо, что таможенный чиновник в форменной фуражке, – они еще издали заметят его", – подумал Рогов, вглядываясь в пассажиров. Он увидел среди них Дудникова, по его вчерашним описаниям легко узнал Серго и Камо: первого по могучим усам и пышной шевелюре, второго по бородке...

Услышав оживленные голоса, женский смех, чиновник обернулся и подозрительно покосился на приближающихся.

"Каков же выход? Каков же выход?" – мучительно размышлял Рогов, уминая большим пальцем табак в трубке и с надеждой глядя на Камо...

И выход, казалось, очень легко, шутя нашел Камо. Он отделился от компании и в самом веселом расположении духа подошел к таможенному чиновнику.

– Помогите, ради бога, уважаемый господин! – обратился он к нему с ужасным кавказским акцентом.

– Что случилось? – заложив руки за спину и выпятив грудь, строго спросил чиновник.

– Как нам найти лодку?.. Конки в городе не ходят, с нами женщины, а стоит такая жара. Как нам добраться до дому?

– Да, жара, – сочувственно проговорил чиновник. Сняв фуражку, он вытер платком бритую голову. – Далеко вам?

– До Баилова, уважаемый господин, в другой конец города... Невозможно идти пешком! Помогите, ради бога.

Таможенный чиновник снова подозрительно покосился на всю компанию, задержал свой взгляд на женщинах, которые с надеждой смотрели на него, и пожал плечами:

– Чем же я вам могу помочь?.. Разве вот только просить за вас команду рыбницы? Может быть, они сделают небольшой крюк и подбросят вас до Баилова? – Он кашлянул и с важным видом подошел к самому борту рыбницы. Капитан!

– Что такое? – пряча кисет в карман, нарочито грубо спросил Рогов.

– Тут есть небольшое дельце, – заискивающе проговорил чиновник. Подбросьте их до Баилова...

– Ну, буду я еще возиться с пассажирами! – сердито буркнул Рогов. Некогда нам.

– Нехорошо, нехорошо, капитан! – Чиновник неодобрительно покачал головой. – Тебе же не представит особого труда сделать небольшой крюк. Дело-то пустячное! – И обернулся к Камо: – Матросы – грубияны. Вам остается только предложить им плату, может быть, тогда они согласятся.

– Какие тут могут быть разговоры! – Камо подошел к рыбнице. Господин капитан! Мы люди состоятельные, мы сумеем достойно вас отблагодарить.

– Знаем вашего брата! – Рогов махнул рукой и, посасывая трубку, заложив руки в карманы, направился на корму.

– Да нет же, уважаемый господин капитан! Десятки не пожалеем!..

– Маловато! – ответил Рогов, не оборачиваясь.

– Хорошо! Прибавим еще пятерку! – вмешался в разговор Дудников.

– Все равно маловато!

– А сколько же вы хотите, господин капитан? – с изумлением спросил Камо.

– Сколько вас человек? – Рогов обернулся и стал всех пересчитывать.

– Не трудитесь, господин капитан! – Камо рассмеялся. – Тринадцать человек. Чертова дюжина!

– По два рубля с человека! Давайте двадцать пять рублей – повезу! Так, что ли, ребята? – обратился Рогов к команде.

– Так, пожалуй, оно будет подходяще! – ответил один из матросов. – По пятерке на брата.

Чиновник покачал головой и доверительно шепнул Камо:

– Ну и мерзавцы! Просто живодеры.

Камо так же доверительно ответил ему:

– Знают, мерзавцы, что заплатим. Не можем же мы с женщинами идти пешком в такую даль...

– Да, конечно, – сочувственно согласился чиновник, – такая жара.

– Хорошо, капитан! – вдруг решительно сказал Камо. – Бери свои двадцать пять рублей и вези нас!

– Ну, давно бы так, – расплывшись в улыбке, проговорил капитан и протянул руку: – Садитесь. Только не испачкайте платья. Рыбница моя мало приспособлена для таких поездок.

– Ничего, ничего, господин капитан! – раздались со всех сторон радостные возгласы, и с шутками и смехом все взошли на рыбницу.

Рогов подмигнул таможенному чиновнику, сказал:

– Теперь, пожалуй, можно и отчалить.

– С богом, с богом! – Чиновник нагнулся и отдал концы. Нашпаклевались, хватит! – крикнул он матросам. Те, словно ждали его команды, бросили работу и принялись распускать паруса.

Когда рыбница отошла от пристани на порядочное расстояние, таможенный чиновник, выпятив грудь и строго выверив на голове форменную фуражку с кокардой, важно зашагал домой. Человек он был немолодой, верующий, пел в церковном хоре и любил иногда делать людям добро. "Пожалуй, сегодня можно за обедом пропустить рюмочку тархунки", – с удовольствием думал он, щуря от солнца глаза. Он был уверен, что, не окажись его на пристани, злодей-капитан ни за что не согласился бы взять этих несчастных людей на рыбницу.

А злодей-капитан, из-за паруса наблюдая за его удаляющейся фигурой, сказал своим пассажирам:

– Прошу, товарищи, не торопясь, по одному, спуститься в трюм. Надеюсь, что нам незачем никуда заезжать, наш путь лежит прямо в Астрахань.

– Браво, капитан, – сказал Серго, спускаясь в трюм.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

С ног до головы покрытый пылью, в пропотевшей до последней нитки рубахе, готовый свалиться от усталости с коня, Боронин после боя приехал в штаб дивизии.

Там уже во всех подробностях знали о сегодняшней победе на левом фланге. Все с нетерпением ждали комдива. Палатка его была раскинута, края ее приподняты для вентиляции, посреди стоял накрытый к обеду стол. В углу палатки было свалено чуть ли не полвоза свежескошенного сена, которое, по-видимому, служило постелью комдиву.

Но Боронин прежде всего попросил устроить ему "ванну". В палатку притащили корыто, налили туда четыре ведра холодной колодезной воды, и он, сбросив все с себя, полез в "ванну".

– Не дело делаешь, Иван Макарович, – сказал начальник штаба. – Так и воспаление можно схватить. Вода – что лед.

– Глупости говоришь. После бани катаются на снегу, в прорубь лезут и то ничего...

Разложив бумаги на коленях, начштаба стал делать доклад.

– 38-й и 39-й полки отдохнули, ждут приказания. Из Астрахани прибыла маршевая рота. На днях Киров обещает прислать пехотный полк вновь формируемой 34-й дивизии. Прибыло двадцать две телеги сена, двадцать пудов хлеба, пятьсот снарядов, пятьдесят тысяч патронов. Есть и неприятные вести – пять человек убежало, в том числе и твой Прохор...

– Прохор?!

– Да, твой знаменитый Прохор.

– Куда его черт понес?

– Искали – пока не нашли. Остальные – на переднем крае. Пошли пехотинцами. Видимо, придется наказывать народ, Иван Макарович, а то в штабе не останется ни одного человека.

– Как правый фланг?

– Дела там идут хорошо, выстояли. Не пришлось даже вводить резервы. Особенно хорошо дрался Коммунистический отряд, да и Командные курсы не подкачали. Зо-ло-той народ! – зачмокал от удовольствия начштаба. – На их участке деникинцы бросили до полка пехоты, два эскадрона конницы и две батареи...

– Сам-то был там?

– Был, Иван Макарович. Прорыв, казалось, был неминуем, но случилось чудо.

– У тебя все чудо и чудеса! – рассмеялся Боронин. – Будь добр, позови Семена, побриться хочу.

Начальник штаба вышел из палатки и вскоре вернулся с Семеном. Тот раскрыл чемоданчик, разложил на полу свой нехитрый инструмент, взбил мыльную пену в солдатском котелке и стал намыливать лицо комдива.

– Ну, рассказывай про чудо, – попросил Боронин.

– На участке коммунаров, вот здесь, – начштаба показал на карте, прорыв казался неминуемым. Половина отряда и фланговые пулеметы выбыли из строя в первый же час боя. В других выкипела вся вода в кожухах, а сменить было некогда. Командные курсы, хотя им тоже тяжело приходилось, подбросили на помощь своих бойцов, прислали пулемет. Это, конечно, помогло, но положение оставалось критическим. Выручил командир батареи Корнеев. Он снял пушки с огневых позиций и, минуя окопы, развернулся почти под носом у кадетов и ударил картечью, подпустив их саженей на сто...

– Как сейчас дела?

– Все атаки отбиты. Взяты пленные. При мне две пушки у Корнеева были разбиты, а две еще стреляли. Расчеты побиты, много раненых. Если Корнеев останется в живых – будет чудо.

– Так и чудо?

– Чудо, Иван Макарович...

Боронин с Петькой Сидорчуком скакали на участок обороны Коммунистического отряда и Командных курсов. Они легко пронеслись первые шесть верст по каменистой и гулкой земле, потом поехали шагом. Начались барханные пески.

У границы барханных песков толпился народ. Здесь было нечто вроде перевалочного пункта. В ряд стояли телеги, фургоны, грузовые машины, дожидаясь разгрузки. Возле фургонов, водовозных бочек сидели и лежали раненые полевого околотка.

Несколько поодаль отдыхала маршевая рота, только что прибывшая из Астрахани. Бойцы щелкали затворами новеньких винтовок, пересчитывали патроны, делили наперстком махорку. К маршевикам присоединилась группа красноармейцев из околотка. Это были легко раненные во вчерашнем бою добровольцы из тыла дивизии; сегодня они вновь шли на передовые позиции.

Боронин спешился, подошел к маршевикам, постоял позади, послушал, что говорит их молодой взъерошенный политком.

– По какому поводу речь держит? – спросил Боронин рядом стоящего красноармейца.

Тот вобрал голову в плечи, смущенно сказал:

– Ребята получили провиант, и вроде как бы не дали сахару. Вот товарищ комиссар и объясняет, почему это получилось.

Боронин снова прислушался.

– Я солдат и говорю с вами как солдат с солдатами, – сказал комиссар, резким движением кулака рубя воздух. – Сахару нет и не будет в ближайшее время!.. Не будет и хлеба!.. Не будет и глотка воды – впереди степь, ни одного колодца! Ничего не будет, товарищи, а воевать придется! За землю, за волю, за лучшую долю! Придется гнать деникинцев, рубить их в песках!

Закончив свою короткую, но горячую речь, комиссар выхватил шашку из ножен и крикнул:

– Смерть Деникину! Даешь Кавказ!

Маршевики повскакали с песка, забыв и про махорку и про патроны. Подняв винтовки, они клялись отомстить кадету.

Взволнованный всем происшедшим, Боронин отодвинул впереди стоящего красноармейца, прошел в середину круга:

– Товарищ комиссар сказал вам правду. Ничего сейчас нет, а воевать будем! Это так, товарищи бойцы. – Положив руку на эфес шашки, Боронин посмотрел вокруг себя. – Нам, старым солдатам, не такое еще пришлось пережить... Есть ли среди вас старые солдаты? Кто немца бил или воевал в японскую?

В задних рядах поднялась рука:

– Есть, товарищ комдив! Солдат Зубцовского полка Степан Скворцов!

– Еще кто?

Поднялась вторая рука:

– Солдат Апшеронского полка Семен Еропкин!

– Еще?..

Справа раздался тихий, приглушенный голос:

– И я, товарищ комдив...

– Прохор?!

– Так точно, товарищ комдив.

Хозяин конного парка штаба дивизии Прохор был человеком суетливым, работящим и хозяйственным, с характерной привычкой, по которой его можно было признать за версту: любил старик размахивать руками, шел ли он по улице или же ругался с ездовыми. В дивизии Прохора недолюбливали за излишнюю суетливость, но считались, как с личным другом комдива, к которому он имел свободный доступ и с которым, как говорили злые языки, на досуге и в "козла" играл, и чаек попивал из самовара.

Но сейчас Прохор был какой-то притихший, его вечно размахивающие руки прижимали к груди винтовку, а глаза – широко открыты, полны решимости и самой отчаянной отваги.

Боронин посмотрел в эти глаза и понял: на подвиг идет старый друг. Он обнял его за плечи, ласково пожурил за побег из штаба, но Прохор сухо и сдержанно ответил:

– В штабе меня заменят – не велика птица; считай, что простой конюх...

Боронин склонил перед ним голову:

– Спасибо, Прохор.

Услышав это трогательное "спасибо", Прохор стал озираться по сторонам, точно спрашивая у товарищей: "Да за что это, братцы?" И вдруг нашелся, грозно поднял винтовку, крикнул:

– Смерть кадету!

И точно оглушенный своим криком, он все стоял с поднятой винтовкой, пока кто-то из рядом стоящих не толкнул его в плечо.

Боронин сказал:

– Ты вот, Прохор, расскажи бойцам, как мы воевали против немца, как били кадета в прошлом году. Расскажи, расскажи! Пусть послушают старого солдата!

Прохор молчал.

– Уж расскажи, дядь Прохор! – раздалось позади.

– Вот видишь, просят. Ты и расскажи! Как мерзли в снегах, как воевали... Без снарядов, без патронов... Для молодого жизнь бывалого солдата – хороший пример!

Боронин вышел из круга. Петька подвел ему коня, и они ускакали, подняв пыль столбом...

По барханам цепочкой шли бойцы. На плечах они несли мешки с хлебом, рогожные кули с воблой и жмыхом, цинковые ящики с патронами, бидоны с водой. Шли артиллеристы, сгибаясь под тяжестью санитарных носилок, на которых они несли снаряды к своим пушкам.

Обогнав вереницы бойцов, Боронин поехал шагом. Навстречу, как по волнам, то исчезая, то вновь появляясь, брели две женщины... Обе были в косынках медицинских сестер. Одна – невысокого роста, лет сорока, полная, с выбивающимися из-под косынки рыжими волосами; другая – худенькая, стройная, с длинными косами, падающими на грудь. Женщины тащили по песку волокушу, в которой лежал раненый в почерневших бинтах. Что-то знакомое показалось Боронину в их лицах. Где он их видел?

– Кого несете, голубушки? – спросил он, остановив коня.

Женщины перевели дыхание, и молоденькая, с косами, не без гнева сказала:

– Да ведь это же Пиня, товарищ командир. Подносчик снарядов!

О Пине она говорила так, словно он был полководцем, а не подносчиком снарядов на батарее Василия Корнеева. Он славился тем, что за один рейс по пескам, за пять верст, приносил два ящика.

Боронина поразили руки раненого, покойно лежавшие на груди: огромные, узловатые, точно корни дерева.

– Пиня, Пиня!.. Ах да, слышал, – притворился Боронин. – Как, дорогой, батарея Корнеева? Не слышал: жив, убит Корнеев?

Пиня повернул в сторону комдива мертвенно бледное лицо, изъеденное оспой:

– Из боя я вышел утром, товарищ командир... При мне еще две пушки стреляли. Нашу пушку разнесло прямым попаданием... Всех в расчете поубивало, а меня осколком резануло да волной пришибло... Все рябит в глазах, да звон стоит в ушах. Корнеев тоже, наверное, убит или, может, ранен... Стоял он саженях в пяти от нас, у пушки Тисленко, но в них тоже попал снаряд... – Пиня попросил воды и замолк.

Сидорчук спрыгнул с коня и приложил к запекшимся губам раненого флягу.

Женщина с косами кивнула Боронину, сказала шепотом:

– Он... ранен... в живот...

"Умрет", – подумал Боронин и тронул коня.

Женщины взялись за лямки и, нагнув головы, потащили волокушу.

Проехав немного, Боронин спросил Сидорчука:

– Женщин не узнал?

– Нет, Иван Макарович. А что?

– Это же актрисы! Пришли вместе с коммунарами! Как же не узнал?

– Ой, да что вы говорите, Иван Макарович! – всплеснул руками Сидорчук.

– Что говорю, что говорю!.. – рассердился Боронин. – Я всех не могу запомнить, дел у меня всяких хватает, а ты должен! Какой же ты тогда адъютант комдива?

Сидорчук промолчал. Он о чем-то мучительно думал.

– Что с тобой? Уж не случилось ли чего? – спросил Боронин, мельком взглянув на Сидорчука. – Тяжелое осталось позади. Завтра начнем гнать кадета. Радоваться надо, а ты грустишь.

– Да я так, ничего, Иван Макарович...

– Ну, ты мне говори! – Боронин погрозил пальцем.

– От вас ничего не скроешь! – Сидорчук поехал рядом с комдивом. Страшновато мне что-то стало сегодня, Иван Макарович...

– Кого, чего страшновато?

– Страшно, что зазря порубал одного конника...

– Ну, ну, рассказывай.

Комдив любил пофилософствовать, поговорить и послушать. Сидорчук хорошо знал эту особенность характера своего начальника и стал рассказывать: