Текст книги "Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Через черный ход Кауфман прошла в шляпный магазин мадам Сильвии. Прежде чем войти, она постучала и сказала пароль, как это было условлено между друзьями мадам Сильвии. Ей открыла татарка-служанка.

Антресоли гремели от шума и смеха. Играл граммофон. По винтовой лестнице Кауфман поднялась наверх. Там было полно народу. За столом играли в лото.

Мадам Сильвия с очаровательной улыбкой поднялась из-за стола навстречу Кауфман. Она всегда и всем улыбалась. Это была дама в туго затянутом корсете, с пышным, высоким бюстом, как у манекена. Она игриво взяла Кауфман за руку и повела на свою половину, за тяжелые цветастые портьеры, щебеча на невыносимом жаргоне – смеси русского, французского, немецкого и черт знает каких еще языков, без устали рассказывая сплетни, пикантные истории о княгине Тумановой, устаревшие анекдоты и сомнительной достоверности новости.

Кауфман тоже улыбалась и ждала. Она хорошо знала, что не из-за этих пустяков пригласила ее мадам Сильвия на лото.

"Что на этот раз нужно мадам Сильвии? – гадала Кауфман. – Бриллианты? Но она достаточно скупила их еще прошлым летом. Хрусталь? У нее пять ящиков хрусталя. Картины? Черная икра? Мука?.."

Нет, мадам Сильвии, оказывается, нужно было совсем другое: баночка цианистого калия и список коммунистов Астрахани.

Кауфман догадалась, в чем дело, и заказ приняла. Она могла все достать. Тем она и славилась. К тому же мадам Сильвия была щедрой женщиной и имела самую различную валюту, которую ей доставляли персидские купцы, привозившие в Астрахань сушеные фрукты, рис, хлопок.

Вдруг портьеры разлетелись в стороны, и на пороге появились знакомые лица:

– Начинаем новую игру! Просим за стол.

Дамы пошли к столу.

Банкомет объявил условия игры.

Карта стоила десять рублей николаевскими, тысячу рублей керенками. Десятая доля выигрыша шла в пользу хозяйки дома на оплату керосина.

Контролер, старый, плешивый господин, банковский служащий, с мешком в руке обошел игроков, роздал карты, собрал плату в мешок и под дружный хохот собравшихся водрузил мешок на стол, объявив астрономическую сумму банка.

Банкомет вытащил "бочку", и игра началась.

В первую же игру Кауфман выиграла.

"Счастлива, – сказала она себе, – я сегодня поразительно счастлива!"

Контролер выложил перед ней из мешка пеструю груду денег, она запустила в них руки, долго шуршала бумажками. Мадам Сильвия принесла ей наволочку.

Во вторую игру Кауфман снова выиграла и почти до отказа набила деньгами наволочку. На нее, как на героиню, смотрели игроки, и она всем улыбалась, счастливая и растерянная.

Потом выиграла дама с тройным подбородком, сидящая напротив мадам Сильвии. От радости с нею стало худо, она упала в обморок.

– Воды, воды! – закричали все вокруг стола.

Пока приводили счастливицу в чувство, банкомет объявил перерыв.

Мадам Сильвия снова увела Кауфман за портьеру, шепнула ей на ухо:

– К тебе, голуба, имеет интерес один важный господин.

– Да что вы, мадам Сильвия! – с притворным удивлением произнесла Кауфман.

– Да, да, голуба, очень важный господин!

– Интересно, зачем я ему понадобилась? Кауфман не красавица, да и не так уж молода...

– Но Кауфман – великая женщина! – сказала мадам Сильвия самым серьезным тоном.

Кауфман подкинула наволочку с выигрышем:

– Деловой человек?

– О да.

– Богатый?

– О да!

– И давно вы его знаете?

Мадам Сильвия отвела глаза. Кауфман захихикала, прикрыв ладонью рот. Потом сказала:

– Я догадываюсь, я, видимо, знаю его!

Мадам Сильвия замахала руками:

– Нет, голуба, вы не можете его знать, он из другого города, а не из этой паршивой Астрахани.

– Он немец из Сарепты, продавец горчицы Фриц Кениг, не так ли?

Потрясенная мадам Сильвия только простонала:

– Голуба...

– Вы удивлены? Сказать вам больше? Фриц Кениг – такой же продавец сарептской горчицы, как я китайская принцесса.

– О, я вас не понимаю! – отшатнулась от Кауфман мадам Сильвия.

– Не понимаете? – Кауфман снова захихикала. Потом, прищурив левый глаз, правым, сверлящим, как бур, впилась в мадам Сильвию. – Вы всё прекрасно понимаете... А не знаете ли вы Адама Фокленда?

Услышав имя английского разведчика, мадам Сильвия упала в кресло, скрестив руки на своей пышной груди.

Кауфман решила сразить мадам Сильвию.

– Я знаю также, – продолжала она жестко, – что вы совсем не мадам Сильвия и что вы умеете делать не одни только французские шляпки. Но об этом потом, потом...

Мадам Сильвия закрыла лицо руками.

– Не надо, больше не надо, я боюсь вас, – простонала она.

Кауфман могла бы совершенно сразить мадам Сильвию, если б сказала, что хорошо знает и выполняет поручения и мистера Хоу, и мистера Чейса, представителя фирмы по производству холодильных машин... Но она предусмотрительно промолчала, подумав: "Бог ее знает, кому она еще служит, кроме англичан!"

– Я пошутила, – сказала Кауфман и похлопала мадам Сильвию по спине. Я ваш старый друг. Нам долго еще вместе работать. Приходите завтра на чай. На five-o'clock... Впрочем... Вы ведь "француженка", а это английский обычай. Захватите и вашего "Фрица Кенига – немца из Сарепты". У меня безопасно. Списки коммунистов и цианистый калий – сущая ерунда! Для вашего Фокленда у меня есть кое-что поважнее. – Она подумала о Лещинском и Буйнакском.

Она оделась, взяла наволочку с выигрышем и откинула портьеру.

За столом играли. Кауфман спустилась по винтовой лестнице вниз. На стуле дремала татарка-служанка. Из наволочки Кауфман вытащила пачку керенок, сунула служанке в руку и вышла на улицу. Наверху, ей вслед, грянул граммофон: "Обидно, ах, досадно..."

На улицах было светло и оживленно, во многих квартирах раскрыты ставни. Навстречу то и дело попадались веселые парочки. Вчера этого еще не было. Иногда Кауфман встречала знакомых. Ее знали многие в городе: как медицинскую сестру, как активистку женотдела, как великую мастерицу на всякие сделки. Через Кауфман можно было достать любые продукты, продать драгоценности, купить валюту, найти богатую невесту для богатого жениха. Она была незаменимым посредником в коммерческих, семейных, но еще больше в темных делах, хотя об этом знал ограниченный круг людей.

К Кауфман относились по-разному. Впрочем, на это ей было наплевать. У нее было собственное мнение о себе и людях, которых она или презирала или ненавидела. Не случайно в таком большом городе, как Астрахань, среди большого круга знакомых она не имела ни одной подруги, ни одного друга... разве что "потомственного бондаря" Бондарева, шальную голову...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Вернувшись с объединенного собрания совета профсоюзов и фабрично-заводских комитетов, Киров вызвал в ревком Атарбекова и его комиссию по налаживанию работы ЧК и Особого отдела. На этом собрании был поддержан призыв ревкома и принято решение строго соблюдать хлебную монополию. Но среди профсоюзных работников нашлись и такие, которые потребовали отменить карточную систему, объявить свободную торговлю хлебом, в противном случае грозили забастовкой на своих предприятиях (на лесопильном заводе и в бондарной мастерской). Хотя собрание и встретило эти угрозы криками "позор" и подтвердило свое безоговорочное решение по хлебному вопросу, Кирова эта история заставила серьезно задуматься. Было ясно, что меньшевики, пробравшиеся в профсоюзы, не собираются складывать оружия, что они пользуются поддержкой астраханской контрреволюции, буржуазии, белоказачества и что реформы и декреты военно-революционного комитета и впредь они будут встречать в штыки.

Взволновало Кирова и другое событие, происшедшее в этот же вечер в клубе моряков. Там шел концерт. Последней выступала пианистка. Она должна была исполнить интермеццо из "Кармен", но сыграла похоронный марш Шопена.

Моряки вывели пианистку в коридор, учинили ей допрос. Пианистка отвечала дерзко, заявила:

– Не сегодня-завтра Астрахань будет взята белыми, вот и сыграла вам похоронную! О, как я вас ненавижу! – И с ней сделалась истерика.

Пианистка оказалась женой Гладышева, бывшего председателя правления астраханских консервных заводов, снятого на днях Кировым с работы. В концертную бригаду попала случайно, по мобилизации культкомиссии губисполкома.

Киров много курил, шагая по кабинету.

Тревожили думы и заботы. "Где Мусенко и Федорова с отрядом? Как пробирается Буйнакский по заснеженной степи? Где застряли хлебные маршруты? Как Боронин?" Иногда он останавливался у окна или садился на диван, закрывал рукой глаза. Хотя в эти дни в городе и не было замечено явных признаков готовящегося белогвардейского мятежа, на сердце было неспокойно.

Раньше улицы города в это время были полупустынными. Рабочие и служащие трудились на предприятиях и в учреждениях до позднего вечера, а обыватель отсиживался дома, и если он и пробегал по улице, то быстро, не желая быть замеченным патрулями. И что особенно резко бросалось в глаза обыватель был плохо одет: все ценное он прятал.

А тут вдруг город ожил. Правда, и весна давала о себе знать, впервые выглянуло солнце. Но дело было не в весне: обыватель ждал каких-то событий.

Проходя с Ульянцевым по Никольской мимо парикмахерской, которая еще вчера была заколочена досками, Киров обратил внимание на двух людей. Один из них, статный господин с нафабренными усами, был в котелке, богатой шубе, второй – в пальто из дорогого сукна и мягкой добротной шляпе. Вели они себя так, будто бы не было ни войны, ни тифа, ни голода. Киров не слышал разговора этих людей, до него долетели лишь слова, сказанные господином в шубе: "Скоро весна!", затем реплика господина в пальто: "Надолго ли?" И снова слова господина в шубе: "На этот раз – навсегда!"

Киров обернулся. Господин в шубе что-то шепнул своему спутнику, и они громко, беспечно засмеялись.

Изменившись в лице, Киров сжал кулаки. Ульянцев сперва не понял, в чем дело; он стал оглядываться по сторонам, обернулся и увидел хохочущих; похлопал по маузеру, гневно сказал:

– Дай срок, наплачутся.

В эти дни Кирову несколько раз приходилось проезжать и проходить по Никольской. Это был торговый центр города. Здесь находились конторы богатейших фирм, агентства разных торговых и транспортных обществ, лучшие рестораны, винные погреба, магазины колониальных товаров. Совсем недавно тут было тихо и безлюдно, а сейчас везде чувствовалось оживление: торгаши высыпали на улицу.

В пятом часу вечера из Москвы приехал новый председатель Реввоенсовета фронта Мехоношин Константин Александрович. В простом пальто, с небольшим чемоданом в руке, он меньше всего походил на военного.

В Реввоенсовете Мехоношин первым делом засел за карту. Хотя он был в курсе всех последних астраханских событий, но внимательно выслушал рассказ Кирова о положении в городе и в армии.

Мехоношин был немногословен, нетороплив в оценках и выводах – это понравилось Сергею Мироновичу. Вообще чувствовалось, что в его лице Астрахань приобрела серьезного военного работника, наделенного к тому же большими полномочиями...

Когда Киров вернулся в ревком, там его уже дожидались Атарбеков, Чугунов и Аристов. Они вошли вслед за ним в кабинет.

– Москва утвердила назначение! – Атарбеков протянул Кирову телеграмму Дзержинского. – Как будто бы самому и не очень красиво ликовать по этому поводу, но время, время какое!..

Киров пробежал телеграмму, сказал:

– Да, вступаешь в должность в тяжелые, исторические дни. На твоем месте я бы тоже радовался. Поздравляю!.. Садитесь, товарищи.

– Веселое дело, черт побери, вступать в должность в такие дни! Атарбеков сбросил шинель и подсел к столу. – Хотя бы на неделю раньше! На одну неделю! Ты даже не представляешь себе, как много можно было бы успеть... Прихожу на телеграф, спрашиваю, нет ли ответа из Саратова по поводу хлебного маршрута. Телеграфист – такой высокий, молчаливый парень, я его знаю еще по Пятигорску, – протягивает руку, говорит: "Поздравляю вас, товарищ Атарбеков". Я радостно пожимаю ему руку, говорю, что вот как хорошо получается: в такую тяжелую минуту получаем хлеб и всякое такое. Он молча меня выслушивает, потом говорит: "Получена "молния" от Дзержинского: вы назначены председателем ЧК"... Оказывается, телеграмма из Москвы пришла еще в пятом часу, а начальник телеграфа об этом никому не соизволил сообщить, потому что, видите ли, у него в это время не было посыльного на телеграфе.

– Вот тебе первое поручение – наведи порядок на телеграфе. Новый председатель Реввоенсовета человек серьезный и не потерпит там безобразий. Но об армейских делах сам поговорит с вами. Совещание назначено на девять вечера. – Сергей Миронович обвел всех веселым взглядом: радовал его и приезд Мехоношина, и назначение Атарбекова. – Что ж, товарищи, начнем наше "чрезвычайное заседание"? Кто будет докладывать?

– Пусть Атарбеков! Человек он у нас новый, ему все видней со стороны, – предложил Чугунов.

– К тому же – на должности теперь, – согласился Аристов.

– Прошу, Георг. – Киров откинулся назад, приготовившись слушать невеселые вести.

Атарбеков рассказывал о деятельности прежнего состава ЧК и Особого отдела. Картина получалась неприглядная. Многие сотрудники этих двух ответственных учреждений брали взятки, занимались различными злоупотреблениями. Большинство из них обманным путем пробралось в ряды партии. Чтобы создать видимость борьбы с контрреволюцией, они хватали и сажали в тюрьму порой совсем безвинных людей, и чаще всего коммунистов, осмелившихся покритиковать порядки, насаждаемые в учреждениях Шляпниковым и другими троцкистами.

– Наша комиссия пришла к выводу, – заключил Атарбеков, – весь состав ЧК и Особого отдела надо предать суду Ревтрибунала. Начало мы уже положили. Всех этих мерзавцев посадили в тюрьму, а помещение ЧК приказали продезинфицировать и проветрить. Раскрыть все окна настежь!..

– Это вы сделали правильно, – засмеялся Киров. – Только не остудите помещение, потом дров не напасетесь. – Он посмотрел на Чугунова. – Что так мрачен наш губвоенком?

– Не с чего быть веселым, товарищ Киров. – Чугунов задумчиво покрутил усы. – Надо ли нам цацкаться со всей этой сволочью? Я бы их и судить не стал. Расстрелял всех – и дело с концом! А то понаехало в Астрахань много всякой дряни. Город-то особенный! Форпост Советской России на далеком юге. Тут надо глядеть в оба!

Киров поднял руку:

– Только не перехлестывать, товарищи. И без партизанщины! Надо внимательно разобраться в каждом человеке.

Атарбеков положил перед Кировым список рекомендуемых сотрудников в новый состав ЧК и Особого отдела. В основном это были коммунисты астраханских предприятий и частей гарнизона. В списке можно было увидеть и кавказцев – из Пятигорска, Владикавказа, Грозного, попавших в Астрахань с отступающими частями 11-й армии.

Киров просмотрел список.

– Хорошо, вечером я согласую этот список с Мехоношиным, и мы его утвердим на ревкоме. Но с одним условием, – он с лукавинкой взглянул на Атарбекова, – новому составу не повторять ошибок старого ЧК!

– За этим уж я прослежу! Пусть попробуют ошибиться! – Аристов сощурил свои цыганские глаза, поигрывая кинжалом на тонком кавказском пояске.

Хотя это было сказано в шутку, но Атарбеков обиделся и неприязненно посмотрел на Мину Львовича Аристова.

Киров встал:

– До встречи на ревкоме, товарищи!

Ночью, после заседания ревкома, в котором участвовал и новый председатель Реввоенсовета фронта Мехоношин, Атарбеков провел широкую операцию по аресту контрреволюционной астраханской буржуазии. С одним из Коммунистических отрядов действовал Аристов, с ротой Реввоенсовета Чугунов.

Аресту подверглись наиболее активные контрреволюционеры и "рыбные короли". Успех этой операции был обеспечен внезапностью и полной тайной ее подготовки.

В третьем часу ночи с отрядом красноармейцев Атарбеков окружил дом астраханского миллионера Павла Беззубикова. Еще несколько дней назад по городу распространился слух, что Беззубиков тяжело заболел. Говорили – у него произошло кровоизлияние в мозг, наступил паралич левой половины тела. Болтали и много другого. Эти слухи были до того назойливы и противоречивы, что Атарбеков решил сам заняться Беззубиковым.

Подойдя к дому миллионера, он позвонил. Ему долго не открывали. Тогда красноармейцы стали стучать в парадную дверь прикладами.

Вскоре на лестнице послышался топот ног, беготня, потом за дверями долго шептались, спорили, ругались, пока наконец не загремели засовы, тяжелые цепи и крюки. Дверь приоткрылась. На пороге показалась мадам Беззубикова. Позади нее, на ступеньках, с пистолетами в руках стояли два молодых человека.

Атарбеков показал мандат на обыск:

– Не пытайтесь сопротивляться. Дом окружен отрядом. На каждый выстрел мы ответим десятком выстрелов!

– Что вы, что вы! – Мадам Беззубикова замахала руками. – С какой стати нам стрелять? Мы мирные люди. А не открывали долго потому, что не знали, кто стучится в такой поздний час... – Приседая, она стала пятиться назад, прикрикнув на "племянников", чтобы они спрятали свои пистолеты.

– В таком случае прошу сдать оружие! – Атарбеков вошел в парадную.

Молодые люди переглянулись, не зная, на что решиться.

– Сережа!.. Павлик!.. – взмолилась мадам Беззубикова. – Отдайте ваши револьверы.

Зло глядя на Атарбекова, молодые люди молча протянули ему пистолеты.

– Ну вот и хорошо, – с усмешкой сказал Атарбеков. – А то они и выстрелить могут. – И он передал оружие рядом стоящему красноармейцу.

– Это мои племянники, – приседая, проговорила мадам Беззубикова. Сыновья моей покойной сестры, мальчики неразумные, горячие...

Атарбеков приказал их обыскать. У милых "племянников" в задних карманах брюк нашли еще по пистолету.

Атарбеков стремительно пробежал по лестнице наверх. За ним – чуть ли не половина отряда.

В доме было многолюдно. Кроме родни Беззубикова и прислуги здесь было много посторонних. Атарбеков приказал всех собрать в столовой, а сам вместе с гарнизонным врачом Соколовым зашел в спальню. Там был полумрак. Грузный, двенадцатипудовый Павел Беззубиков лежал на громадной "екатерининской" кровати красного дерева и тяжело дышал. У постели больного, со скорбным лицом, с молитвенником в руке, сидела старая сестра-монахиня. Прислонившись к кафельной печи, стоял смертельно бледный лечащий врач. Атарбеков попросил сестру-монахиню и врача выйти из комнаты, а Соколова – осмотреть Беззубикова.

В спальню, рыдая, вошла мадам Беззубикова. Она просила не трогать мужа, который, по ее словам, вот уже третий день находится в бессознательном состоянии.

– Зря вы плачете, – успокоил ее Атарбеков. – Ни вам, ни вашему мужу, ни кому-либо другому в доме ничего не угрожает... при условии, конечно, если не найдут чего-либо компрометирующего. Скажите, по какому случаю у вас в доме собрано столько народу? В такой поздний час?

– Что же тут удивительного, – утирая слезы и косясь на кровать, ответила мадам Беззубикова. – Умирает Павел Иванович. Это все родственники и компаньоны фирмы. Прослышали о тяжелом состоянии мужа, вот и слетелись со всех сторон. Ждут смерти – урвать долю из наследства.

– Вашему мужу и на самом деле плохо?

Мадам Беззубикова опустила глаза:

– Мы потеряли всякую надежду...

Кивнув Соколову, чтобы тот занялся больным, Атарбеков вышел в коридор.

В столовой шел обыск, проверялись документы.

На чердаке в соломе красноармейцы нашли завернутый в одеяло разобранный "максим", пять ящиков патронов; в подвале среди старой мебели и всякой рухляди – семь шашек, двенадцать винтовок, четыре ящика патронов, с десяток гранат, носилки и флаг Красного Креста.

Атарбеков осмотрел чердак и подвал. По тому, как старательно были заложены мешками с землей, бочками с рыбой и икрой окна, превращенные в бойницы, он быстро определил место и назначение дома Беззубикова в планах белогвардейцев на случай мятежа. Присутствие в доме врача, двух медицинских сестер, фельдшера убеждало его в том, что кроме опорного пункта дом Беззубикова является также медицинским перевязочным пунктом. Флаг Красного Креста и носилки красноречивее любых признаний подтверждали это.

Вернувшись в столовую, Атарбеков приказал арестовать всех обитателей дома.

К нему подошел Соколов. Вид у него был смущенный. Он отвел Атарбекова в сторону и сообщил, что Беззубиков совершенно здоров.

– А вы сомневались еще! – сказал Атарбеков. – Однако вы чем-то смущены?

– Одним обстоятельством... Он предложил мне большую сумму денег, просил его не выдавать... Обещал подарить один из своих бывших промыслов...

– Щедрый он человек! – усмехнулся Атарбеков. – И что вы ему ответили?

– У меня не было другого выхода, как согласиться. – Соколов боязливо оглянулся. – У него под подушкой спрятан пистолет...

– Пистолет? – Атарбеков снова усмехнулся. – Разве вам не ясно было, что это враги пустили слух о болезни Беззубикова?.. Отвести внимание ЧК от его дома?.. Мы опередили, а возможно, и сорвали сегодня ночью выступление заговорщиков. – Вытащив из кобуры маузер, Атарбеков вдруг стремительно вошел в спальню.

Увидев его с оружием в руках, Беззубиков вскочил с постели, потом бросился грудью на подушку, чтобы выхватить пистолет, но раздался грозный окрик Атарбекова:

– Еще одно движение – и я вас уложу на месте, как бешеную собаку! Атарбеков в страшной ярости подошел к бывшему миллионеру и, невзирая на его громадный рост и двенадцатипудовый вес, выволок из постели на середину комнаты.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ночные аресты дали многое, хотя Атарбекову так и не удалось установить точной даты подготавливаемого мятежа. Но, судя по тому, что в домах Агабабова, Винницкого и Беззубикова были размещены небольшие отряды, выступление белогвардейцев можно было ожидать в любой час дня и ночи.

С утра в боевую готовность были приведены части гарнизона и рабочие отряды. С утра же Киров вместе с Мехоношиным и группой специалистов проверял линию обороны города, объехав чуть ли не всю набережную Волги и Канавы.

Во второй половине дня он побывал на Эллинге, проверил там боевую готовность рабочих отрядов, приказал усилить их пулеметами и перевести на казарменное положение. Потом поехал на завод Митрофанова.

В столярной мастерской Кирову показали первую телегу и первую партию колес, сделанных столярами и модельщиками. Потом его повели в грохочущую и огнедышащую кузницу. Здесь работали на пяти наковальнях. Кузнецы ковали казачьи пики и подковы.

К Кирову подошел черный от копоти, раздетый до пояса Панкрат, снял рукавицу, поздоровался. Киров только и успел спросить:

– Давно работаешь здесь?

– С недельку, Сергей Миронович.

– Не обижают?

– Нет, народ здесь хороший.

Поговорить подробнее, конечно, Кирову не дали. Окруженный толпой отрядников и рабочих, он уже шел в слесарную. Там стояли первые две походные кухни и два куба для кипячения воды.

– Ну, а теперь мы вам покажем самое главное. – И Нефедов повел Кирова в механический цех. В конце цеха, за дощатой перегородкой была устроена небольшая мастерская: здесь под руководством Петра Степановича Афонина работали человек десять.

Перед Кировым на верстак поставили ящик с медными пулями, рядом другой – с гильзами, потом третий – с готовыми патронами.

– Сдержали свое слово. Молодцы ребята! – Киров стал перебирать патроны.

– Рабочее слово – крепкое слово! – Петр Степанович вытащил из кармана несколько патронов со свинцовыми пулями, бросил их в ящик. Посмотрел поверх очков на Кирова. – Пожалуй, наши не отличишь от настоящих?

– Не отличишь! – Киров снова стал перебирать патроны. – Превосходная работа!

Петр Степанович привлек к себе Анатолия Семячкина, который стоял рядом, надвинув на глаза рваный отцовский картуз с лакированным козырьком, и по-мальчишески восторженно прислушивался к разговорам старших...

– Вот кто у нас герой! Он возглавил ребятишек с Эллинга собирать гильзы.

– Придется отметить работу сборщиков, наградить каждого новой рубашкой. Анатолию выдадим отрез на костюм! Как, товарищи?

– Ребята стоящие, – сказал Петр Степанович и, вытащив из ящика штамп, начал объяснять, как обновляют старые гильзы после обжига. – У нас к вам просьба, Сергей Миронович: оставьте первую партию патронов для заводского отряда, для наших пулеметов.

– Только давайте договоримся об условиях... Чтобы ни одна пуля не пролетела мимо врага!..

За всех ответил Анатолий:

– Пусть только они, гады, сунутся! – И он потряс сжатым кулаком.

Все рассмеялись.

– Правильно, Толя. Отобьем охоту восставать против Советской власти! – Петр Степанович обнял мальчика.

В сопровождении Анатолия Киров с завода направился в город. Время уже было позднее, смеркалось. Дула моряна. Шел мокрый снег.

Подняв худенькие плечи, спрятав под мышками руки, весь пронизываемый холодным морским ветром, Анатолий торопливо, сбиваясь, рассказывал Кирову о том, как еще недавно он с родителями жил на рыбных промыслах, в шалашах и землянках, как зимой переселялись в город, ютились в ночлежных домах... Отец умер от пьянства, мать сошла с ума. Он остался сиротой, ночевал под мостами, пока его не приютил у себя Петр Степанович.

"Надо его одеть, обуть, устроить в школу. Парень-то славный, – думал Киров, слушая Анатолия. – Что бы ему подошло из моих вещей? Сапоги могут подойти – обернет ногу портянкой и будут в самый раз... Гимнастерку можно укоротить... У Георга хорошо бы взять шлем... Все равно не носит, а парню в нем будет тепло... Теперь задача: достать ему пальтишко. Может быть, что-нибудь подходящее найдется на складах?"

– Тебе, Толя, надо учиться. Сколько ты классов кончил?

– Две зимы ходил в школу.

– Этого мало. Надо учиться дальше. Вырастешь, будешь большим – тогда поздно будет наверстывать упущенное.

– А где жить? Как кормиться?

– Устроим тебя в приют. Будешь там жить и учиться.

– Нет, в приют я не пойду, – с каким-то ожесточением проговорил Анатолий. – Там холодно, клопы, кормят баландой. Я пока поживу у Афонина. Старик хороший. И старуха ничего, только поворчать любит... ну, как все старухи!..

– А мы можем навести порядок в приюте. Это в наших силах. – Киров искоса посмотрел на Толю и вздохнул. – А вообще-то жить в приюте несладко. Сам три года жил, знаю приютские порядки.

– Вы жили в приюте? – Анатолий недоверчиво посмотрел на Кирова. – Вы это нарочно?.. Подбодрить меня?..

– Нет, зачем же!.. Это правда, Толя... У нас с тобой приблизительно схожие биографии. Я тоже не помню отца: он умер рано, где-то на заработках в Вятке. Плохо помню и мать: она надорвалась на непосильной работе и тоже рано умерла... Но у меня, Толя, была хорошая бабушка. Благодаря ее стараниям я попал в приют, или, как его раньше называли, дом призрения маленьких сирот, учился в приходской школе. Ее же заботами и хлопотами уржумские благодетели отправили меня потом учиться в промышленное училище в Казани. Но бабушка тоже давно умерла. Остались теперь у меня две сестрички...

Киров попытался представить сестер Анну и Лизу взрослыми – с ними он не виделся больше десяти лет – и не мог: они ему все казались такими же, как и в детстве, с короткими косичками, в коротких платьицах, босые...

– А вы, товарищ Киров, откуда родом? Здешний или приезжий?..

– Выходит, что приезжий, Толя... Родился я на севере, далеко от Астрахани, в тихом и сонном купеческом городке Уржуме. Ты, пожалуй, и не слыхал про такой город?..

– Уржум? – произнес Анатолий. – Смешное название!

– По-марийски – есть такая народность марийцы – это означает: "увидел белку".

В двенадцатом часу ночи, после заседания ревкома, Киров вместе с Чугуновым пошел в кремль.

На улице было холодно, крепчала моряна, накрапывал дождь.

– Стоило бы совсем перебраться в кремль, – сказал Чугунов. – Так оно было бы спокойнее.

– И в городе ничего не случится, – ответил Киров.

– Плохо ты знаешь Астрахань, Сергей Мироныч. Ой, плохо! И пролилось же здесь кровушки! – Чугунов взял Кирова под руку. – В прошлом году, в январе, тоже думали, ничего не случится. А случилось!.. Спасибо дедушке-кремлю. Выручил. Целых две недели защищались за его стенами. Их ведь никакими пушками не возьмешь. Сложены в двадцать кирпичей. Вот как строили!

– Да, хорошо строили, – согласился Киров, ощупью продвигаясь вперед. – А вот то, что на улице такая темень, не делает тебе чести.

– А я специально потушил фонари. В темноте не сразу и поймешь, какие части стягиваем в кремль. Пусть бесится вражья агентура!

– Ты думаешь, они не знают, какие части в гарнизоне? Недооцениваешь врагов!

Чугунов подумал, сказал:

– Выходит, что перестарался! – И чистосердечно признался: – Я даже дал команду – чтобы шли тихо, без всяких там разговорчиков и папиросок. На цыпочках у меня, одним словом...

По направлению к кремлю как раз шла какая-то пехотная часть.

– Может быть, это мятежники идут? – пошутил Киров.

– Ну, что ты!.. – Чугунов вздрогнул, нырнул в темноту, вернулся. Идут моряки Ульянцева Тимофея Ивановича.

– Нехорошо получается, – сказал Киров. – Золотой народ, а заставляем в таком мраке грязь месить. Я бы на твоем месте поступил иначе: зажег бы все фонари и части гарнизона повел бы в кремль с духовым оркестром, под бой барабанов! От одного этого у многих белогвардейцев затряслись бы поджилки. Что, не так?.. Ведь мы законная рабоче-крестьянская власть, а устраиваем какую-то тайную вечерю.

Чугунов не ответил. Он думал.

В проходной кремля начальник караула раскрыл тетрадь и доложил Чугунову о прошедших частях гарнизона.

В кремле уже находились Сводный Коммунистический отряд Аристова, отряд Нефедова, отряд Командных курсов.

– Усилить охрану на башнях и глядеть в оба! – приказал Чугунов и повел Кирова через кремлевский двор в свою временную резиденцию. Подумав над словами Кирова, сказал: – В следующий раз я так и сделаю, как ты советуешь.

– Как именно? – не понял Киров.

– Части гарнизона поведу в кремль при фонарях и с духовым оркестром.

Киров рассмеялся:

– Ты что думаешь, мы все время только и будем заниматься тем, что усмирять мятежников? Нет, на этот раз, если они выступят, навсегда отобьем охоту восставать против Советской власти.

Они поднялись наверх, прошли длинный коридор.

В приемной губвоенкома было людно и шумно. Здесь собрались командиры и комиссары частей и отрядов, вызванные на совет штаба обороны.

Чугунов провел Кирова в свой кабинет.

Развернув на столе карту города, он сходил за чаем, достал из шкафчика коробку леденцов.

– Выпей чайку и немного отдохни. Соберутся на совет штаба, потом не скоро всех разгонишь, – посоветовал он Кирову.

– Спасибо, Петр Петрович, – поблагодарил Сергей Миронович. – Сам бы тоже отдохнул, выглядишь... неважнецки.

– Да, мне все говорят об этом в последнее время, – горестно вздохнул Чугунов. – Да что тут поделаешь?.. Чахотка!.. Кашель замучил!.. Я ведь, дорогой товарищ Киров, нажил эту проклятую болезнь в бондарных мастерских Форпоста. Подростком начал работать у всяких там тишечкиных, горюновых, заваруевых... Известные на Форпосте кровососы... С утра до вечера только и знаешь – пилишь, строгаешь, гнешь дубовую клепку, вяжешь обручи, сбиваешь упругие, как мячи, жировые и икорные бочки, заливную "посуду"... Хозяевам одна прибыль, а работникам – чахотка... Так-то!.. – Чугунов грустно посмотрел на Кирова. – Но ничего!.. Все это даром не прошло. Я всю эту капиталистическую механику понял, будучи еще подмастерьем. В партию ведь я вступил еще в пятом году...