Текст книги "Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Утром, когда пошли в лаву, зарубил я двоих... Погнался за третьим конником... Мужик здоровенный, бородатый... Видит, что за ним гонятся, пришпорил коня – и в сторону. Я за ним... Приподнялся на стременах, занес шашку, а конник прижался к гриве коня и знай только машет саблей по сторонам. Надо бы пронестись мимо, черт бы с ним, а я уж и не помню, как налетел на него, рубанул, и он поскакал дальше, как всадник без головы. Читали такую книгу? Потом уж свалился с коня.

– Да, – сказал Боронин, багровея. – Ты, милый, эти разговорчики оставь при себе, а то ребятушки мои засмеют тебя. Тогда придется уйти из дивизии. Конника ему стало жалко! Какого конника? Кадета? Деникинца? Белую сволочь? – Боронин от возмущения даже придержал коня.

– Я не о кадете, о человеке, – пытался оправдаться Петька Сидорчук. Ведь если у него отнять идею – что они там хотят – царя или Деникина, – он все же останется человеком?

– Глупости говоришь... Человек живет со своей идеей. Идея у него может быть правильная, как у нас с тобой, рабоче-крестьянская, а может быть – паразитическая, буржуазная. Так вот, нельзя человека отделять от идеи. Если хочешь срубить идею – ее надо срубать вместе с головой! И никаких там разговорчиков насчет "человека". Не толстовец ли ты?

– Да нет же, Иван Макарович, я не об этом...

– Ни черта ты не понимаешь, – сердился Боронин. – Тебя, дурака, надо учить и учить. Мозги бы тебе мог вправить этот конник, которого тебе стало жалко: срубил бы тебе башку, тогда тебе не пришлось бы его жалеть. На войне как на войне: ты не убьешь – тебя убьют. Убивать никогда не весело. Весело разве что злодею. А мы не злодеи. Мы убиваем потому, что нас хотят убить. А это есть справедливое дело.

Проехав немного, Боронин сказал уже мягче:

– Ничего, это пройдет со временем: все проходит в жизни, и это пройдет... Пекарем ты не работал?.. Нет?.. А каменщиком?.. Нет?.. Грузчиком?.. Тоже нет? Тогда ты и впрямь ни черта в жизни не знаешь!

– Я матрос, Иван Макарович. И отец был у меня черноморский матрос...

– Так вот, слушай. Когда я в первый день поработал грузчиком, думал, что больше не встану с постели. На крик кричал – все тело болело. На другой день на работу шел качаясь, еле передвигая ноги. А потом, на пятый или шестой день, все прошло. Трудился с утра и до позднего вечера – хоть бы что! И груз был не какой-нибудь, а все хлопок, соль, цемент, самый дьявольский груз. Так и в каждом деле: сперва тяжело, потом легко. Порубаешь с полсотни кадетов, а потом головы им будешь сносить, как лозу.

– Иван Макарович!..

– Ну...

– Зря вы подумали, что я имею жалость к врагу. У меня есть даже хорошая мысль... Отпустите меня воевать, а?

– А ты что, не воюешь? Может, и я не воюю? Или мы с тобой в бирюльки играем?

– Ой, да что вы, Иван Макарович! Я не хотел вас обидеть. Мне бы по-настоящему порубать кадетов, носиться бы с саблей впереди эскадрона! Право, отпустите!

– Где ж я тебе найду эскадрон? Командиры у меня заслуженные рубаки, кочубеевцы и таманцы, герои многих боев. Они еще в войне с немцами прославились, – уже примирительно сказал Боронин.

– А эскадрон я найду себе, Иван Макарович. Насчет этого у меня тоже имеются мысли.

– Мысли?

– Ну да, Иван Макарович. Я давно подумываю вот насчет какого дела... Собрать бы в Астрахани матросов, посадить их на коней, дать в руки сабли!.. И воевали бы они не хуже кубанцев или терцев. Чего им без дела сидеть в резерве и в отрядах?

– Так это не просто мысли, а целая идея, – рассмеявшись, сказал Боронин.

– Вот именно, Иван Макарович!

– Хорошо, Петька. Вот сегодня из города вернется Киров, ты и расскажи ему о своих планах. Может быть, он поможет. На одной идее ведь не поскачешь по степи рубить кадета?.. Нужны кони, нужны седла, сабли, и нужен, наконец, корм для коней. А где все это найдешь? Сам видишь, в каких условиях воюем.

– Вижу, Иван Макарович. Но все же я обращусь к товарищу Кирову. Сердиться не будете?

– Чего же мне сердиться! Идея твоя похвальная. И ты не обижайся на меня. Досадно просто стало, что ты не вспомнил тех женщин, что сейчас прошли. Ведь мы вместе смотрели пьесу "Враги". Прекрасный спектакль, выражает думу народную. Ты должен был запомнить не только идею пьесы, но и исполнителей. Та молодая, с косами, играла Надю, племянницу Полины, жены заводчика. А рыжеволосая – Клеопатру, жену купца Скроботова... Как же их можно было забыть? Их весь город знает. Этим спектаклем они трудовой народ на ноги подняли. Слышал, что рассказывал Нефедов? После спектакля, когда к нам уходил отряд, все зрители пошли на фронт, на подмогу... Понимать надо! А ты даже не догадался предложить флягу с водой. Сам видишь, какая жара, пить-то всем хочется.

– Не догадался, Иван Макарович, – виновато сказал Сидорчук. – В гриме бы узнал, а так – ни за что!

Стороной, по барханам, падая и поднимаясь, шел какой-то боец. Не спуская с него глаз, Боронин спросил Сидорчука:

– Что с ним – ранен, что ли?

– Нет, – сказал Сидорчук, – как будто плачет...

Боронин повернул коня и поехал наперерез бойцу.

– Ты чего плачешь, парень? – крикнул он. – Радоваться надо. Кадету морду набили.

Боец остановился и стал водить рукой по лицу, размазывая слезы по запыленным щекам. Потом сказал:

– Тезку, тезку моего убили, товарищ командир!

– Какого тезку?

– Друга моего, Костю Большого! – Не поднимая головы, он все водил рукой по лицу. – Мы водолазы. Добровольцы. Нас знает товарищ Киров. Мы ему со дна Волги машину поднимали. Нас было двое водолазов – я и Костя, Костя Большой.

– Как же его убило?

– По своей вине убило, товарищ командир, по своей!.. Все не слушался! Что ни скажешь ему, у него на все один ответ: "Ладно, ладно". Сколько раз говорил: не высовывайся из окопа, а он внимания не обращал: в одно ухо влетит, в другое вылетит. Так его и убило.

– Слезы убитому не помогут, – сказал Боронин. – Ты лучше отомсти за друга.

– Убью сволочей, это так... А тезки все-таки не будет, – горько плача, сказал Костя Маленький и пошел, пошатываясь, по барханам.

– Славный парень. По другу как убивается, – сказал Боронин и тронул Орлика.

Навстречу им то и дело попадались раненые. Поодиночке и группами они медленно брели, изнемогая от жары и утопая в песках. Вот за барханом им встретилась целая толпа раненых из отряда Аристова. Телеги, на которых они ехали, застряли в песках, и теперь каждый сам по себе пробирался к дороге, где были раскинуты палатки полевого околотка. Впереди, чуть ли не весь в бинтах, шел плечистый парень. Его поддерживал такой же богатырь в рабочей блузе, с забинтованной головой. Лицо парня так сияло, что Боронин невольно остановил коня. Остановился и парень.

– К нам едете, товарищ комдив? – спросил он. – Опоздали малость, дело уже подходит к концу. Ну и дали мы жару кадету!

Раненый был тот самый Тисленко, командир второго орудия, у которого, по словам Пини, убило или ранило Василия Корнеева.

– Командир-то жив у вас? Или убит? – спросил Боронин.

– Разрешите по порядку, товарищ комдив... – переводя дыхание, попросил артиллерист. – Конечно, мы были на виду у кадета, и он нас все время обстреливал. Но мы упорно дрались, не обращая внимания на его огонь. Сначала ранили Боброва, моего наводчика, потом Кулеша. Осколок перерезал горло Козину... Меня вот тоже задело. – Тисленко как-то удивленно оглядел свои бинты. – Кровь хлынула, упал... Тогда за мое орудие встал Василий Корнеев. Он один работал за весь расчет. Сам подносил снаряды, сам заряжал, сам наводил и стрелял. На третьем выстреле он снес вражескую пушку... Через некоторое время меня унесли. Что стало с Корнеевым, не знаю... Одно хорошо помню: от батареи в целости осталась одна пушка, и за нею – комбат...

Рассказав эту историю, Тисленко с товарищами пошел дальше.

Боронин тронул поводья. Путь по барханам по-прежнему был тяжелым и утомительным. Орлик шел, осторожно перебирая ногами, и весь дрожал от усталости.

– Вот попробуй спешить куда-нибудь по этим проклятым барханам! – в отчаянии сказал Боронин и уж было пришпорил усталого коня, но вдруг где-то впереди заиграли на балалайке, а потом послышалась веселая, задорная песня.

Боронин обернулся к Сидорчуку:

– Слышишь? Играют.

– А? Что? – вздрогнул Сидорчук.

– Ты что, спишь?

– Думаю.

– Играют, говорю. Значит, и у них дела хорошо идут. Ишь ты, ишь ты, заливается, как соловей!

Боронин подобрал повод. Орлик пошел веселее. Но вот песня смолкла, замолчала и балалайка. Опять ехали в тишине и зное. Вдруг несколько звонких голосов затянули "На сопках Маньчжурии".

– Поют-то как! – Слезы умиления блеснули на глазах Боронина.

Из-за бархана показалась группа раненых бойцов. Один из них играл на балалайке, остальные несли на плечах носилки, и на них сидел с перевязанной ногой... Василий Корнеев.

– Чудо! – воскликнул Боронин и пришпорил Орлика. – Жив, Корнеев?

– Жив, товарищ комдив, – ответил Василий. – Сам не верю, а вот, поди, – жив!

Боронин спешился, обнял Василия и стал засыпать его вопросами. Василий рассказывал о бое: счастливый, восторженный, весь сияющий от радости.

Боронин подвел к нему Орлика:

– Садись!

– Мне и на носилках хорошо, Иван Макарович.

– Садись, раз старший приказывает.

Товарищи помогли Василию сесть в седло.

– Навстречу вам идет маршевая рота, – сказал Боронин. – Новички! Многие пороха не нюхали. Смерти не видели в лицо. Остановите их. От моего имени! Они знают, при каких трудностях мы, старики, воевали. Теперь пусть послушают, как насмерть стоять надо, как воюет молодежь.

Ч А С Т Ь Ч Е Т В Е Р Т А Я

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В полдень 26 июня рыбница Михаила Рогова благополучно прибыла в Астрахань. Прямо с пристани Рогов позвонил в приемную Кирова. Но Сергея Мироновича не оказалось в Реввоенсовете: он в это время провожал в калмыцкую степь вновь сформированный полк 34-й дивизии. Тогда Рогов позвонил Атарбекову.

– Что-нибудь случилось с грузом? – спросил с тревогой Атарбеков.

Прежде чем ответить на его вопрос, Рогов попросил всех выйти из кабинета начальника пристани.

– Вместо бензина на этот раз я привез двух замечательных большевиков, вы их хорошо знаете. Но рыбницу мою задержали в Астрахани, а пассажиров арестовали. Приезжайте выручать!

– Кого ты привез, Рогов? – раздался в трубке нетерпеливый голос Атарбекова.

– Товарищей Серго и Камо!.. Вы слышите меня?.. Алло!.. Алло!.. Рогов нервничал, дул в трубку, но бесполезно. Наконец, рассердившись, он с треском повесил трубку и вновь стал вертеть ручку скрипучего, древнего аппарата. Но только телефонистка соединила его с кабинетом Атарбекова, как кто-то третий вмешался в разговор, потом раздались треск и шипение в трубке, и Рогов, махнув рукой на телефон, сел в кресло. Не успел он закурить, как у ворот пристани раздался автомобильный гудок. Он бросился к окну и увидел промелькнувшего Атарбекова.

Когда Рогов поднялся на пароход, где находились "арестованные", Атарбеков уже шумно, по-кавказски приветствовал Серго, Камо и их родных и друзей.

– А вот и наш герой! – сказал Серго, указывая на Рогова.

Атарбеков бросился обнимать Михаила Рогова.

Потом он горячо поблагодарил Дудникова, который скромно стоял в стороне, и всю команду.

С парохода они все перекочевали на рыбницу, стоявшую тут же у пристани. Атарбеков шепнул Рогову:

– Ты привез чудесных людей!

– Я счастлив, что эта честь выпала мне и моим ребятам. Серго и Камо мы все полюбили, нам жаль с ними расставаться.

Орджоникидзе привлек к себе Рогова и Дудникова:

– Мы ни с кем не прощаемся, ребята. Вечером прошу всей командой к нам в гости.

– Придем, товарищ Серго.

– Обязательно! Без всяких раздумий и размышлений! За такую благополучную поездку нам положено выпить хотя бы по чарке вина. Так, что ли, Георг?

– Только так и никак иначе, – рассмеявшись, ответил Атарбеков и увел с собой Серго и Камо.

Они зашли к начальнику пристани. Атарбеков позвонил в гостиницу и велел выделить несколько номеров для приехавших бакинцев. Потом женщин посадили в машину, для "мужской гвардии" наняли два фаэтона.

Атарбеков и Серго пошли пешком.

– Первым долгом я хотел бы повидать Кирова, – сказал Серго. – От Рогова я слышал о нем столько хорошего, что жажду крепко пожать ему руку.

– Да, Сергей Миронович необыкновенный человек. Ты полюбишь его так же, как мы все его любим, – сказал Атарбеков.

С Набережной они повернули на Никольскую и пошли теневой стороной улицы. Прохожие оборачивались и смотрели вслед Серго.

– Почему на меня так смотрят? Что необычного в моем внешнем виде?

– По-моему, все необычно, – ответил Атарбеков. – Во-первых, ты ужасно оброс...

– Ничего удивительного! До Астрахани мы добирались тринадцать дней на лодке, и нам было не до бритья.

– Вот я и говорю, что тебе необходимо прежде всего побриться. Потом шевелюра у тебя несколько необычная, прямо-таки львиная грива!

– Гриву тоже готов снять. Еще что?

– Чересчур длинная, а потому опять необычная, рубаха.

– К тому же измазанная дегтем! – Орджоникидзе рассмеялся и остановился. – В самом деле у меня, видимо, ужасный вид...

Часа через два они были у Кирова.

– Здравствуй, дорогой товарищ Киров. Очень рад тебя видеть. Давно мечтал о встрече. Сколько лет мы знаем друг друга, а увидеться никак не удавалось.

– Я тоже ждал этой встречи, товарищ Серго. Хоть мы и не были лично знакомы, но мне всегда казалось, что мы большие друзья и давно знаем друг друга.

Орджоникидзе с восхищением всматривался в Кирова. Сергей Миронович как-то сразу покорил его своей искренностью, теплотой и обаянием.

– Скажите, дорогой друг, как вам удалось пробраться в Астрахань через кордон белых? – спросил Киров.

Серго развел руками, зашагал по кабинету и горячо, с заметным кавказским акцентом заговорил:

– Не спрашивай!.. Это целая эпопея. Выехали мы из Баку тринадцатого июня, нас было тринадцать человек, и, как видишь, на тринадцатый день благополучно прибыли в Астрахань. Но тяжелая это была поездка, ох, тяжелая!.. Не знаю, как мы и выдержали!.. Море все время штормило, и нашу лодку швыряло, как щепку. А когда так швыряет лодку – прямо-таки выворачивает все внутренности... Паршивое состояние, должен признаться...

Атарбеков сел на подоконник, подмигнул Кирову, сказал:

– Серго рассказал конец эпопеи – пусть расскажет начало! Как уходил с Северного Кавказа.

– Уходили мы из-за мерзавцев, Сергей Мироныч. – Серго сжал кулаки, гневом запылали глаза его. – Из-за них мы потеряли такую прекрасную армию, как Одиннадцатая!.. Из-за них погибли десятки тысяч доблестных бойцов, истинных героев!.. Я видел страдания армии – в Пятигорске. Это было что-то страшное!

– Да, это было именно что-то страшное. Я сам видел отступление в степи, – сказал Киров.

– А еще совсем недавно Одиннадцатая армия была боевой, полной сил. Когда на нас со всех сторон наседали враги, она приковала Деникина к Северному Кавказу и не дала ему возможности выйти на просторы России. Одними только убитыми Деникин потерял тогда тридцать тысяч солдат и офицеров. В этом он сам признался!.. Но полностью разгромить его на Кавказе так и не удалось... Он оправился от первых ударов, пополнил свои полки, получил помощь союзников и вот теперь захватил Донецкий бассейн и подошел к самому Царицыну!.. – Серго ударил кулаком по столу: – А мы могли бы Деникину сломать шею, ноги обломать... Разве не так, Сергей Мироныч?

Киров молча кивнул в ответ.

– Когда мне сказали, что есть решение командования фронта уходить на Астрахань, я сразу понял, что тут дело нечистое, – продолжал Серго. – И категорически выступил против этого. Если в первый период отступления армия была направлена не в сторону Царицына, а в калмыцкую степь, то здесь было явное предательство со стороны Сорокина. Будь он трижды проклят, мерзавец!.. Вторичный отход уже завершал начало предательского плана Сорокина. Я предлагал не отступать, а наступать! – Серго стремительно подошел к карте и накрыл ладонью чуть ли не половину Кавказа. – Я предлагал сосредоточить остатки Одиннадцатой армии в районе Владикавказа Грозного и поднять на борьбу с Деникиным все горские народы!.. Это нетрудно было сделать, Сергей Мироныч, ты знаешь горцев. Деникин им ненавистен!.. С их помощью я считал возможным выдержать длительную борьбу с белогвардейцами, оттянуть главные силы на себя и тем самым дать возможность Красной Армии, которая двигалась к нам на помощь с севера, сломить сопротивление Деникина и прорвать его фронт. Тогда объединенными силами севера, горских народов и Одиннадцатой армии Деникин был бы уничтожен и мы теперь бы не имели одного из своих самых опасных противников...

Киров снова молча кивнул головой.

– Предатели из штаба фронта! – Серго потряс кулаками. – Как они мешали нам! Как они срывали нам присылку обмундирования, патронов, снарядов!.. Я уже не говорю о медикаментах, об отправке в армию походных госпиталей, медицинского персонала. На все мои просьбы, обращенные к заведующему санитарной частью фронта доктору Нойсу, прислать нам врачей, сестер, санитаров, мерзавец целых два месяца ничего не предпринимал. А в это время тиф косил сотни жизней в день! Только к началу отхода армии на Астрахань к нам прибыло человек десять медицинского персонала, а тифозных тогда уже были тысячи.

– У нас есть достаточно документов, которые разоблачат бывших руководителей фронта в прямом предательстве, – сказал Киров. – Георг их даст вам потом... Из того большого количества обмундирования, вооружения, боеприпасов, которые Москва непрерывно присылала для армии, часть прямо с вокзала или с пароходов расхищалась служащими интендантства, часть увозилась со складов по квартирам. Мы в этом деле разобрались еще в дни мартовского мятежа, расстреляли человек пятьдесят преступников.

– Молодцы, ей-богу, молодцы! Но дайте мне эти документы, я их покажу Ильичу!

– У нас будет достаточно времени, Серго, разберемся во всех этих делах, – успокоил Атарбеков.

– Хорошо. Только учтите: с первым же поездом мы с Камо уедем!

Киров стал уговаривать Серго остаться хотя бы на несколько дней в Астрахани и отдохнуть после тяжелой поездки. Но все эти уговоры ни к чему не привели. На всё он отвечал:

– Мы уедем с первым поездом! Завтра!

– Но завтра, да и послезавтра, кажется, нет поезда? – подмигнул Киров Атарбекову.

– Серго, наверное, не знает, – поддержал Сергея Мироновича Атарбеков, – что мы находимся в осажденном городе и поезда у нас ходят раз в неделю, да и то с большим трудом.

– Тогда на волах поедем, на верблюдах! Пешком пойдем! Мы не можем стоять в стороне от битвы с контрреволюцией! Вы это должны понять, друзья мои... – Серго устало опустился на диван.

Атарбеков подошел к нему:

– Давай, Серго, пойдем на компромисс. Двадцать восьмого июня на Саратов пойдет небольшой пассажирский состав. С ним мы вас и отправим.

Серго отрицательно покачал головой, закрыл лицо руками.

– Ну что же, – сказал Киров, – раз так, тогда отправим вас с воинским эшелоном. Послезавтра уходит последний состав с тылами тридцать третьей дивизии.

– Ну вот, давно бы так! – обрадовался Серго. – Настелем сена в теплушку и поедем. Ей-богу, будет прекрасно!

Атарбеков взял фуражку:

– В таком случае мне придется уйти, уже сейчас дать кое-какие распоряжения...

Атарбеков вышел, пропустив в кабинет Баранова. Тот явился со сводкой с западного боеучастка. Киров быстро просмотрел сводку. Боронин сообщал, что сегодня утром 25 июня, первая бригада, имея на левом фланге 38-й полк, на правом – 37-й, повела общее наступление на противника, повторными атаками сбила его передовые части и вышла на линию Башмачаговская – озеро Соленое. Через два часа три кавалерийских полка Деникина перешли в контратаку, направив главный удар на правый фланг 37-го полка, и заставили его отойти к исходным позициям. Тем самым был обнажен правый фланг 38-го полка. Полк вынужден был отойти и тоже занять исходные позиции. Увидев, что мы отступаем, противник бросил все свои силы в район хутора Соболева и продвинулся на три версты, но энергичной контратакой нашей кавалерии при поддержке артиллерии был отброшен, и мы смогли занять прежнее положение на линии Башмачаговская – озеро Соленое.

Киров протянул сводку Орджоникидзе. Тот прочел ее и подошел к карте. Нашел район боевых действий.

– Как близко от города идут бои! Ты мне этого не говорил, Сергей Мироныч.

– За калмыцкую степь я в общем спокоен, – сказал Киров. – Там у нас кавдивизия, лучшие астраханские части: Сводный Коммунистический отряд Аристова, Командные курсы и другие. Там у нас Боронин, боевой и инициативный командир. Выстоим!.. Этими операциями в степи противник преследует две цели: первая – заставить нас оттянуть из района Царицына часть войск, что облегчит ему взятие этой крепости на Волге. И вторая созданием угрозы у стен Астрахани вынудить нас к эвакуации и с помощью местной контрреволюции взять город. Но они не учитывают одного: что мы люди с крепкими нервами и будем стоять насмерть.

– Вижу, вижу, дорогой, – улыбнулся Орджоникидзе. – Живете в осажденном городе, а держитесь молодцами!

– Но если противнику не удалось и не удастся осуществить первую задачу, то со второй у него есть кое-какие успехи...

Орджоникидзе насторожился.

– Деникинцы в город засылают много лазутчиков, и те пытаются создать панику. Кроме того, город чуть ли не ежедневно бомбят англичане. Все это действует на слабонервных и через определенные каналы передается в Москву, в ведомство Троцкого... Пользуясь этими сведениями, Троцкий и бомбардирует Астрахань телеграммами об эвакуации города.

– Чудовищно! Как можно сдать Астрахань? Что тогда будет с Кавказом?

– Мы, конечно, Астрахань никому не отдадим, товарищ Серго, – твердо заверил Киров. – Погибнем все, а город удержим в своих руках! Но тут есть кое-какие осложнения. Дело в том, что через голову Реввоенсовета отдельные учреждения уже получили приказ об эвакуации. Начался вывоз ценностей и оборудования. Реввоенсовет сумел вовремя пресечь эти безобразия. Но этим мы, видимо, цели не достигнем! Необходимо авторитетное слово Ильича. Одно слово!.. Оно бы нас очень поддержало в такую критическую минуту. – Киров раскрыл ящик стола и вытащил кипу старых телеграмм. – Нужно что-то вроде той телеграммы, которую Ильич посылал в Астрахань летом прошлого года. Здесь тогда тоже назревала такая обстановка... Ильич писал: "Неужели правда, что в Астрахани уже поговаривают об эвакуации? Если это правда, то надо принять беспощадные меры против трусов и немедленно выделить надежнейших и твердых людей для организации защиты Астрахани и для проведения самой твердой политики борьбы до конца в случае наступления англичан..." И тогда Астрахань выстояла!

– Я уверен, что Астрахань и сейчас выстоит, – сказал Серго. – С мерзавцами пусть имеет дело Георг, он, как никто из нас, умеет разговаривать с ними, а телеграмму Ленин пришлет, обязательно пришлет. Я ему подробно расскажу об астраханских делах.

В кабинет с подносом в руках вошла уборщица, убрала со стола газеты, постелила салфетку, поставила два стакана, сахарницу, чайники с заваркой и кипятком и вышла.

– Что ж, будем пить чай, товарищ Серго? Жара в Астрахани изнурительная, и жажду лучше всего утолять чаем. Серго взял стакан и после небольшой паузы стал рассказывать о положении на Северном Кавказе и в Закавказье. Особенно подробно он остановился на периоде своего трехмесячного пребывания среди горцев после ухода из Владикавказа.

– В горах Осетии, Кабарды, Балкарии мы создали несколько партизанских отрядов, Сергей Мироныч. Среди партизан много горцев, но основной костяк составляют наши красноармейцы. Эти отряды объединяет штаб по руководству партизанским движением на Тереке. Ребята там крепкие и хорошие, только им надо помочь. Они ведь совершенно отрезаны от внешнего мира. А помощь им нужна всесторонняя: необходимы деньги, инструкции, люди, оружие. Мне бы хотелось, чтобы эти отряды, а также штаб были в сфере влияния Астрахани.

– Мы им поможем, – сказал Киров. – У нас налажена крепкая и надежная связь от Астрахани до самого Дагестана.

– В таком случае в горах у нас будет сила, которая станет расти не по дням, а по часам.

– Центральный Комитет придает большое значение партизанскому движению в тылу Деникина. По этому поводу ведется большая переписка с Москвой. Владимир Ильич требует полной и подробной информации по делам Кавказа. Его интересует все, вплоть до мелочей. Мне приходится часто писать в Москву!

– Москва! – закинув руки за голову, мечтательно произнес Серго. – Как мне хочется пожать руку дорогому Ильичу!..

– И я охотно бы это сделал. Ильич многим помог нам... Вы знаете о событиях в Петрограде?

– Откуда, дорогой? – Серго развел руками. – Я полгода не читал советских газет. Верить же меньшевистской брехне, их газетам не хочу, не желаю. Но что в Петрограде? Я слышал о прорыве корпусом Родзянко нашей обороны на Нарвском участке... Знаю, что оставили Псков...

– У вас сведения месячной давности. Псков мы оставили двадцать пятого мая, а сегодня двадцать пятое июня. – Киров достал карту, и они с Серго склонились над нею. Киров рассказывал о походе Юденича на Петроград, о мятеже на Красной Горке, о ликвидации подготовлявшегося в Петрограде контрреволюционного мятежа, о наступлении наших войск на Олонецком участке фронта.

Серго Орджоникидзе ушел от Кирова в седьмом часу вечера, вдохновленный победами на Петроградском и колчаковском фронтах. Теперь ему еще больше хотелось быть участником этих событий...

Когда он вошел в номер гостиницы, жена и товарищи, приехавшие с ним из Баку, наперебой стали расспрашивать о Кирове.

– А где Камо? – спросил Серго.

– Его увел с собой Атарбеков, – ответила жена.

– Очень сожалею, что его не было со мной!.. Ну ничего, мы еще не раз повидаемся с Кировым!.. Я очень рад, что познакомился с этим замечательным человеком, величайшим из оптимистов, чудесным революционером. Народ здесь его зовет просто Миронычем. Посудите сами, друзья!.. – С этими словами Серго убрал со стола скатерть и превратил его в поле битв с контрреволюцией. – Представьте себе, что на западе, в двадцати верстах от города, идут кровопролитные бои с армией деникинского генерала Драценко. На севере – бои у стен Царицына, по Волге прекратилась всякая связь с Центром. На востоке, в районе Ганюшкина, наступает группа генерала Толстова. На юге, в устье Волги, шныряют английские корабли. В воздухе превосходство английской авиации. В это тяжелое время отзывают отсюда командующего, потом члена Реввоенсовета, пытаются убрать Кирова – надумали перевести его в Девятую армию!.. Прибавьте ко всему этому еще подозрительный приказ Троцкого об эвакуации города в целях "выравнивания фронта", панику в некоторых учреждениях и среди населения, вызванную этим приказом, подлую работу меньшевиков и эсеров, их заговоры против Советской власти, почти полное отсутствие хлеба – хлеб здесь получают два раза в неделю по осьмушке на человека, – и вы тогда поймете, каким надо быть большевиком и руководителем, чтобы не только не пасть духом, но и помогать большевистскому подполью в Баку, Мугани, Дагестане, Ставропольщине, Прикумье, Тереке, посылать туда лучших коммунистов и командиров, оружие, литературу, деньги!.. – Серго отдышался, вытер платком вспотевший лоб. Наконец, в самую критическую для обороны города и края минуту отбирают отсюда и отдают Южному фронту единственную пехотную дивизию, собранную из бойцов Северо-Кавказской армии. Теперь сами посудите, друзья, что за человек товарищ Киров!

– Киров когда-нибудь был профессиональным военным? – спросила у него жена.

– Нет, Зинуша. Он никогда не был военным. Он профессиональный революционер, и в этом все дело. – Серго прошелся по комнате, покручивая свои могучие усы, вернулся к столу. – А в современной войне – это подтверждается многими примерами на фронтах гражданской войны! – главное революционное предвидение, революционная тактика и стратегия в военных вопросах.

Через день, 27 июня, Орджоникидзе и Камо уезжали в Москву. Их провожала целая делегация. Здесь были работники Реввоенсовета, губкома и губисполкома. Серго и его попутчикам была выделена теплушка в составе воинского эшелона, отправляемого на Южный фронт. По указанию Кирова в теплушке были сколочены нары для женщин; для мужчин во второй половине вагона на полу настлали толстый слой свежескошенного душистого сена. Посреди вагона стоял небольшой столик, две скамейки. Была и кухня: ящик с жестяным чайником, эмалированными тарелками и чашками, мешок с провизией...

Серго и Камо были в восхищении от теплушки. Все их здесь радовало. Радовали и соседи, бойцы 33-й дивизии. В вагонах непрерывно гремели песни и заливались гармошки.

Но вот паровоз дал свисток, залязгали буфера, эшелон медленно тронулся с места, и к нему со всех сторон с котелками и чайниками побежали красноармейцы.

– Спасибо, друзья! – Серго обнял Кирова и Атарбекова. – До скорой встречи на Кавказе. – И Орджоникидзе побежал догонять свою теплушку.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наступлению советских войск в районе Линейное – Басинское, предпринятому на другой день после отъезда Орджоникидзе и Камо в Москву, предшествовала часовая артиллерийская обработка передовых позиций противника. Уверенные, что перед ними нет никакой серьезной силы, а потому застигнутые врасплох, деникинцы пытались сопротивляться на первой и второй линиях своих траншей, затем они контратаковали наши войска на флангах, но, получив везде сокрушительный удар, под прикрытием конницы оттянули свою пехоту.

Большие потери понес противник в результате атаки, проведенной Коммунистическим отрядом, отрядом Особого отдела и 299-м стрелковым полком 34-й дивизии. Под натиском наших войск деникинцы отступали по дороге на Михайловку. В образовавшийся прорыв устремилась конница под начальством комдива Боронина.

Изрубив полсотни белогвардейцев, Боронин к пяти часам дня с двумя эскадронами влетел в село Михайловку. У противника здесь был заслон из двух взводов и две пушки. Кочубеевцы изрубили артиллеристов, а разбежавшихся пехотинцев взяли в плен. Противник вынужден был отойти и закрепиться в селе Яндыки.

В шесть часов вечера Боронин приказал выставить боевое охранение, а эскадроны вывести на пастбище. Когда была налажена связь с Астраханью, Боронин позвонил в Реввоенсовет. Киров поздравил его с первой победой, сообщил, что утром к нему отправлен и 300-й стрелковый полк 34-й дивизии, но взамен попросил выслать в Астрахань отряд Аристова.

– Что-нибудь случилось? – спросил Боронин.

– Узнаешь потом, Иван Макарович.

– Может быть, выслать еще эскадрон конницы?

– Спасибо! – засмеялся Киров. – Обойдемся и без конницы. Думаю, что до этого дело не дойдет...

29 июня 37-й и 38-й кавалерийские полки дрались за Яндыки и Промысловку, но освободить их не удалось. Боронин в этот день еще провожал коммунаров, принимал и инспектировал подошедший 300-й стрелковый полк...