Текст книги "Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)"

Автор книги: Георгий Холопов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

– А вот как... – Рогов закурил. – Надо найти хорошую рыбницу, снабдить ее всем необходимым – от пресной воды до компаса, подобрать команду, человек шесть матросов, знающих капризы каспийских ветров. Поездка будет не из легких. Ведь в море надо пуститься при норд-весте! Он бывает настолько сильным, что только умелая команда может вести рыбницу по курсу.

– Как вы поступите, если в море встретите противника?

– Если за рыбницей погонится английский катер, он вряд ли ее нагонит. При норд-весте рыбница, оснащенная двумя парусами, летит по волнам, как чайка, еле касаясь воды.

– Вы умеете хранить тайну?

– Вы на меня можете смело положиться, Сергей Миронович. Как-никак я командир матросского отряда.

– О нашем разговоре никто не должен знать. Мы потом его продолжим. Пока приглядитесь к людям, наметьте состав будущей команды. Подумайте о всех деталях экспедиции. В этом деле я целиком полагаюсь на ваш опыт, на ваши связи.

Сводный Коммунистический отряд Аристова сосредоточился в районе Земляного моста. В резерве, у кремлевской стены, стояли подразделения Железного полка.

У Таможенного моста, на Эллинге находились отряды Нефедова и Ульянцева.

Две эти группы прорыва должны были решить участь мятежников при наступлении.

В три часа открыли огонь минометчики в районе Татарского базара. Мины с воем проносились над головами наших бойцов и шлепались на крыши и во дворы домов, где засели вражеские пулеметчики. Немного погодя раздались выстрелы с миноносца "Карл Либкнехт"; стреляли по колокольням церквей князя Владимира и Иоанна Златоуста. Моряков поддержали артиллеристы из кремля. С громовым раскатом ударила крепостная пушка. Первый снаряд дал недолет. Вторым выстрелом колокольня церкви Иоанна Златоуста была разрушена.

В рядах торжествующих красноармейцев и рабочих прокатилось победное "ура". Бросали шапки вверх, обнимались на радостях.

Потом крепостные пушки открыли огонь по Второй Бакалдинской улице, по дому купца Розенблюма, где находился штаб мятежников.

Наконец показался тарахтящий, чихающий самолет Щекина. За ним тянулась черная полоса густого дыма.

Самолет пролетел над Канавой, держа направление на Царев.

Тогда с группой гранатометчиков рабочего отряда из ворот таможни вышел Петр Нефедов. К нему присоединились моряки Ульянцева. Нефедов выхватил из кобуры наган и с возгласом "Смерть белогвардейцам! Да здравствует революция!" побежал к Таможенному мосту.

Одновременно пошла в наступление и вторая группа прорыва...

Уже через полчаса основные силы белых стали отходить в степь и на Царев. К Цареву вышел Железный полк. Обходным движением в степь ушел отряд Нефедова.

Отступление противника было настолько паническим и быстрым, что не успел отряд Нефедова пройти и половину пути, как на него со всех сторон хлынули толпы мятежников. Нефедов дал команду занять фланги, а сам вместе с пулеметчиками Андреевым и Рыбалко побежал вперед. Посреди пустыря было вырыто много ям. Нефедов занял две из них, расставил пулеметы.

Белогвардейцы дважды поднимались в атаки, но их отбивали. Собравшись с силами, они снова пошли в наступление на рабочий отряд. Убили токаря Андреева: замолчал его пулемет. Бросили гранату в Рыбалко – она разорвалась и перебила ему обе ноги; Рыбалко еще некоторое время вел огонь, потом вынужден был уступить свое место Нефедову. Нефедов скосил первую атакующую цепь, вторую, третью...

Вдруг раздался голос Рыбалко:

– Обходят слева!

Нефедов оторвался от пулемета, метнул в мятежников одну за другой три гранаты, крикнул:

– А ну, а ну, кто хочет на тот свет?

Снова раздался голос тяжело раненного Рыбалко:

– Обходят справа!

И туда метнул три гранаты Петр Нефедов, яростно ругаясь, грозя:

– А ну, кто хочет на тот свет?

Хотя гранаты сделали свое дело, но появились новые толпы мятежников. Нефедов крикнул Рыбалко:

– Отползай, я прикрою тебя огнем!

Рыбалко покачал головой:

– Нет, уж если умирать, то вместе.

– Хорошо, – сказал Нефедов, – тогда давай перейдем в крайнюю яму. Он взвалил раненого токаря на спину и вынес его наверх. Потом перебросил из ямы наверх пулеметные ленты, сам выскочил, схватил "максим" за хобот, перетащил к крайней яме, метнул в подбежавших белогвардейцев последнюю гранату и залег за пулемет. Под прикрытием огня отполз к крайней яме и Рыбалко.

В это время у пулемета убитого Андреева появился с винтовкой в руке Петр Степанович Афонин, за ним – обвешанный пулеметными лентами Анатолий Семячкин.

– Дядя Петя! – крикнул Нефедов. – Ложись! Сейчас снова пойдут!

Петр Степанович лег за пулемет.

Семячкин отбежал в сторону, но, услышав стоны Рыбалко, ползком перебрался к нему в яму, и вскоре оттуда послышались выстрелы.

– Толя, береги патроны!.. – крикнул Нефедов.

– Хватит... У меня много... – донесся из ямы прерываемый выстрелами голос Семячкина.

– Внимание! – крикнул Нефедов. – Прицел два... Стрелять вместе!..

Петр Степанович дал мятежникам подойти поближе и одновременно с Нефедовым ударил по ним огненным смерчем.

Белогвардейцы залегли, чтобы через минуту снова подняться на пулеметы рабочего отряда.

Нефедова ранило: пуля прошла насквозь, пробив, вероятно, правое легкое. При каждом вдохе в груди у него что-то хлюпало. Он прижал левую руку к груди, продолжая правой нажимать на гашетку пулемета и косить наседавших белогвардейцев. Стрелял он до самозабвения, останавливаясь лишь на короткие промежутки, во время которых собирал все силы, чтобы не потерять сознание. В эти промежутки Семячкин менял ленты. Нефедов снова припадал к пулемету. Он стрелял, не сводя глаз с прицела, все больше и больше вдохновляясь смертью врагов. Пар валил из кожуха пулемета, ствол накалился... Уже мятежников погнали к Цареву, Петр Степанович раскуривал цигарку, Анатолий Семячкин подбирал и торопливо рассовывал по карманам гильзы от расстрелянных патронов, а Нефедов все стрелял!..

Позади него, окруженный группой красноармейцев, с маузером в руке появился губернский военный комиссар.

– Прекратить огонь! – скомандовал Чугунов.

Нефедов обернулся, но не увидел Чугунова. Руки его по-прежнему нажимали на гашетку, и нервной дрожью бился пулемет.

Чугунов крикнул Афонину:

– Степаныч! Возьми его за руки! Оторви от пулемета!

Петр Степанович с трудом разжал руки Нефедова. Пулемет замолчал. Нефедов в мгновение обмяк, прислонился к стенке, сполз в яму – с окровавленной грудью, с хлюпающим в легких воздухом.

Его наскоро перевязали, и двое красноармейцев взяли под руки, чтобы увести на перевязочный пункт. Он мотнул головой: нет! Тогда на помощь пришли Петр Степанович и Анатолий, попробовали уложить Нефедова на носилки, но он растолкал их:

– Я сам пойду! Один!

Подошел Чугунов, сказал строго:

– Брось валять дурака, Петр. Кровью истечешь.

– Кто – я? – Нефедов отшатнулся от губвоенкома. – У кого сердце бьется за революцию, тот не может умереть. Запомни, Чугунов!

Покачиваясь из стороны в сторону, падая и поднимаясь, он побрел по пустырю. Навстречу шли разгоряченные бойцы его отряда. Они видели его черневшую от крови рубаху и бледное лицо, слышали, как Нефедов виновато говорил:

– Я, ребятки, далеко не уйду... Мне только бинты сменить...

Далеко он и вправду не ушел: через сотню шагов потерял сознание и упал. Его уложили на носилки и понесли на перевязочный пункт.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В третьем часу ночи в ревком пришел Георг Атарбеков. В приемной Кирова было многолюдно. В углу, у печки, расположилась группа кавалеристов – всё чубатые кубанцы в папахах, – и один из них, высокий, усатый, со слезами на глазах что-то рассказывал редактору армейской газеты, а тот, сидя рядом с ним на диване, все это торопливо записывал, и исписанные крупным почерком страницы так и слетали с его колен. В другом углу, у окна, стояли вооруженные рыбаки. Лица у них были хмурые, сосредоточенные. Рыбаки, безучастные ко всему происходящему в приемной, густо дымили цигарками: у них была своя думка... Среди них находился молодой парень лет двадцати, ладно скроенный, с румянцем на щеках и глазами такими скорбными, что в них невозможно было глядеть без сострадания.

Атарбеков подошел к двери кабинета, взялся за ручку. В кабинете гулко трещала старая, разбитая пишущая машинка. Он невольно прислушался...

– Организаторы мятежа, белогвардейцы-шкурники, представляли дело иначе, – диктовал Киров, и в его голосе звенели металлические нотки. – Они думали на крови защитников рабоче-крестьянских идеалов создать благополучие для остатков буржуазии, мародеров и гнусных предателей революции...

Атарбеков несмело приоткрыл дверь, заглянул в кабинет.

– Георг, заходи!..

– Пишешь правильно, – войдя, сказал Атарбеков. – Они хотели создать благополучие именно для мародеров и гнусных предателей революции!..

Киров провел рукой по лицу и прошел к письменному столу.

– Мария Николаевна, – обратился он к машинистке, – сделаем небольшой перерыв. – И к Атарбекову: – Как следствие?.. Как вообще дела?..

– Дела, дела! – вздохнул Атарбеков и, когда машинистка вышла, вытащил из портфеля кипу протоколов допросов арестованных руководителей и участников мятежа.

Киров пробежал список арестованных, стал знакомиться с протоколами. Кивнул на чайник, стоявший рядом на круглом столике:

– Выпей чайку, согрейся.

Атарбеков налил чаю, бросил в него крупинку сахарина.

– Откуда у них взялся генерал? – с интересом спросил Киров, придвинув к себе настольную лампу.

– Бахвалов?.. До мятежа тихо и мирно жил в городе. Ушел в отставку еще в пятнадцатом году. Филателист!.. От скуки занимался коллекционированием почтовых марок.

– Каким же образом он стал руководителем мятежа?

– Видишь ли, Мироныч... – Атарбеков вдруг выхватил из кармана платок.

– Не следишь за собой, Георг, – почти сердито проговорил Киров.

– Это от сахарина, – сквозь кашель ответил Атарбеков, стиснув платком рот. – Будь он неладен! – Потом отдышался, запрокинув голову на спинку кресла. Глаза у него были красные, усталые, лицо бледное, осунувшееся. После каждого приступа кашля он выглядел плохо. – От сахарина у меня почему-то всегда першит в горле... Да, следующими в списке идут Бахвалов-сын, казачий офицер Калмыков, морской офицер Томилин. Все они важные персоны. Бахвалов-сын послан в Астрахань самим Деникиным. Начальник контрразведки Марковского офицерского полка... Калмыков – казачий офицер, меньшевик... Томилин – активный белогвардеец, заслан в Астрахань англичанами из Баку... Мне кажется, они и являются основными руководителями мятежа. Старик генерал Бахвалов, видимо, просто подставная фигура. Но у мятежников, надо думать, есть и еще руководители. Если меня не обманывает чутье, то это прежде всего английский вице-консул в Астрахани Хоу. Ему есть чем вдохновить белогвардейцев – английским золотом...

– Это тот самый Хоу?.. В прошлом году, мне помнится, он нагло требовал у нашего правительства прекращения национализации рыбных промыслов капиталиста Волкова?

– Угадал, Мироныч. У англичан в рыбопромышленную фирму "Волков и сын" вложено более шести миллионов рублей. Через шведских и французских капиталистов у них много денег вложено и в другие астраханские фирмы. Так что интерес англичан к Волго-Каспию не случаен. Но во всей этой истории с мятежом, судя по некоторым данным и предварительным показаниям, большую роль играет представитель другой державы – некий американец по фамилии Чейс...

– Пойман?

– Нет, Мироныч. В Астрахани он скрывается под чужим именем и в надежном месте. Ищем его всюду!

– Что американцам надо в Астрахани? – усмехнувшись, спросил Киров.

– Я думаю, не только паюсная икра. Эти акулы пострашнее англичан, и у них далеко идущие цели...

Киров перелистал список.

– А кто такая эта Сильвия Деляфриз?

– По-моему, гречанка, хотя и выдает себя за француженку. Имеет шляпный магазин. Приехала в Россию из Франции в десятом году. Английская разведчица. До Астрахани в той же роли работала в Берлине. Прелюбопытное создание! При обыске у нее в дровяном складе нашли мешочек бриллиантов, много валюты и коробку цианистого калия.

– Бриллианты и валюта – понятно, а зачем ей цианистый калий?

– Это и меня интересует, Мироныч. Тут, видимо, существует какой-то заговор... То ли по отравлению населения, то ли красноармейских частей... У меня тысячи предположений. И на самом деле: зачем этой мадам Сильвии понадобилось столько цианистого калия? Я допросил наших аптекарей. Они рассказали, что месяц тому назад какие-то типы у них бойко скупали цианистый калий. Немало цианистого калия отпущено по подложным требованиям и из центрального аптечного склада. Тут, видимо, работает целая организация, и хорошо налаженная организация!

– А что говорит гречанка или, кто она там, француженка?

– Молчит. Говорит, что понятия не имеет о цианистом калии. У нее же мы нашли незначительную на первый взгляд бумажку. Там записаны какие-то фамилии. Она говорит, что это ее заказчицы – у нее шляпный магазин. Проверили – оказалось, никаких заказчиц не существует, до шляп ли сейчас модницам? – усмехнулся Атарбеков. – Одним словом, все это дело требует самого тщательного изучения.

– Я тоже так думаю, – сказал Киров. – Гречанку мы пока оставим в покое, до выяснения всего этого дела. – Он вычеркнул ее фамилию из списка, а протокол допроса отложил в сторону.

– Благоразумно, – сказал Атарбеков. – Через нее, возможно, мы откроем новый заговор. Конечно, за день или за два многого не узнаешь и не сделаешь. Нужно время и терпение, чтобы разобраться во всех этих делах. В списках фигурируют враги явные, большинство их и не отрицает своего участия в мятеже. Но у нас есть еще и тайные, хорошо маскирующиеся враги...

– Кого ты имеешь в виду конкретно?

– Ну хотя бы командира Железного полка. Он, как тебе известно, должен был отрезать пути отступления мятежников к Цареву, а всех упустил. Поймал каких-то барахольщиков с Татарского базара! А казалось, чего проще: белогвардейцы прижаты к Царевке, лед разбит Щекиным и податься им некуда!.. Или хотя бы взять командира Н-ского полка Ионова. У этого из-под самого носа ушла банда Попова!

– Это тот, в рваной шинели?.. С саркастической улыбкой на лице? А ведь в ночь перед мятежом он был у меня, просил ответственный участок! Киров махнул рукой. – И того и другого мы пока снимем с командования полками. А там будет видно!

Киров один за другим просматривал протоколы допросов больших и малых "рыбных королей", меньшевиков и эсеров, белых офицеров и разведчиков участников мятежа. Особенно внимательно он читал показания работников Реввоенсовета, а прочтя, швырнул их на стол со словами:

– Ах, мерзавцы, мерзавцы!

– Через княгиню Туманову мятежники получали все копии приказов по Реввоенсовету, – сказал Атарбеков. – Она же вместе с Евстигнеевым передала им сотню винтовок и много ящиков патронов со складов армии. Сам ее допрашивал. Спрашиваю: "В скольких экземплярах вы печатали приказы по Реввоенсовету?" Отвечает: "В четырех". – "А надо было?" Отвечает: "В двух". – "Куда же вы девали остальные две копии?.." Усмехнулась эдак, посмотрела на меня и говорит: "Они шли по особому назначению..." Удивительно открытый и наглый враг!

Киров прикрыл глаза рукой и так с минуту сидел неподвижно. Потом обмакнул перо и на списке арестованных, приговоренных к расстрелу, поставил и свою подпись.

– Список надо обнародовать, опубликовать в "Коммунисте". Пусть народ знает о своих врагах. Да и врагам будет неповадно устраивать новые мятежи!.. – Киров встал у окна. – В приемной у меня сидят кавалеристы из бригады Кочубея. Они рассказали мне историю разоружения бригады, отъезда Кочубея на Царицын. Поговори с ними и глубоко вникни в это дело, Георг. По-моему, в лице начальника штаба Двенадцатой армии Северина мы имеем еще одного ненаказанного предателя!.. Это бывший полковник царской армии, генштабист. О нем давно ходит плохая слава. Я говорил с Саратовом, там связывались с Царицыном, узнавали про судьбу Кочубея. Его нигде нет! Он либо погиб в степи, либо попал в плен к белым. На днях штаб Двенадцатой армии будет перебазирован, и Северин уедет. Займись, Георг, этим полковником.

– То-то там плачет один из кавалеристов, – задумчиво проговорил Атарбеков.

– Это Иван Завгородный, близкий друг Кочубея. Не может себе простить, что отпустил его в степь. Замечательный человек! Прослышал от кого-то про наши астраханские события, поднял эскадрон и, пользуясь неразберихой в штабе Северина, как нельзя кстати прибыл в Астрахань. Знаешь, что мы поручим эскадрону?

– Знаю! Рыбацкие села!..

– Угадал, Георг! – Заложив руки в карманы, Киров энергично стал шагать по кабинету. – Мы пустим эскадрон рейдом по рыбацким селам! Накажем кулаков в Иванчугах, Самосделке, Алексеевке... В Алексеевке, например, кулаки убили всех коммунистов и членов их семей, разграбили и сожгли все их дома... Придадим эскадрону и один из Коммунистических отрядов... Ну и сами рыбаки выставляют отряд. Делегация их сидит в приемной. – Киров остановился перед Атарбековым. – Видел их командира? Такого молодого парня?.. Это комсомолец Поляков. Он числился сорок четвертым в списке кулаков. Но во время вчерашней бойни его случайно не оказалось в селе. Так что же сделали, мерзавцы?.. Нашли "выход"! Взамен него заживо утопили в Волге всю его семью, даже грудного ребенка!

– Не может быть! – вздрогнул Атарбеков.

– Заживо утопили в проруби мать, жену, ребенка, сестру!.. За-жи-во! Атарбеков услышал в голосе Кирова металлические нотки.

– Я этой подробности не знал... О звероподобные! О людоеды! Атарбеков от гнева даже заскрежетал зубами.

Киров подошел к машинке, наполовину вывернул заложенный в нее лист, пробежал глазами напечатанное, сказал:

– Учти, Георг. Утром газеты выйдут с приказом о ликвидации мятежа.

– Я это учту, Мироныч, – с холодной сдержанностью проговорил Атарбеков, вставая.

Киров вышел вместе с Георгом в приемную, познакомил его с усатым богатырем Завгородным, с его лихими кавалеристами, потом подвел к рыбакам. Командиром оказался тот молодой парень, чьи страдальческие и скорбные глаза так поразили Атарбекова, когда он вошел в приемную. Теперь парень сидел, распахнув полушубок, без шапки. Он был совсем-совсем седой.

Знакомясь с ним, Атарбеков низко склонил голову, чтобы не видеть его глаза. А они печально, сквозь слезы, смотрели на него, словно говорили: "Уж лучше бы они меня убили, не трогали семью... Зачем они это сделали?"

Молча разойдясь с Атарбековым в коридоре, Киров зашел в машинописную. Дежурная машинистка спала на диване, накрывшись пальто. Сергей Миронович тихо окликнул ее, но она не ответила. Тогда он погасил свет, на цыпочках вышел из комнаты и осторожно прикрыл дверь.

Вернувшись в кабинет, Киров, озадаченный, с минуту стоял у окна, потом, вспомнив свою журналистскую деятельность в газете "Терек", сел за машинку.

– Дальше в приказе мы напишем так, – сказал он вслух и стал энергично двумя пальцами выстукивать на гулкой машинке: "Вдохновленные золотом английских империалистов, они надеялись захватом Астрахани запереть советскую Волгу. Но тяжелая рука революции беспощадно разбила все их планы. Красная Армия, Красный Флот и революционные рабочие Астрахани дружным ударом разбили в прах контрреволюционные банды, и рабоче-крестьянская власть приобрела новые силы для борьбы за святой идеал, за социализм..."

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

25 марта, после трехнедельного пребывания в калмыцкой степи, Коммунистический отряд Мусенко возвращался в город, но без своего командира: как и было условлено, он с "особой экспедицией" пробирался дальше по степи, чтобы миновать фронт белых.

Вслед за бойцами отряда шел обоз. На санях и телегах везли тифозных, забранных из колонны Боронина, раненых и обмороженных, приставших к отряду на обратном пути. Везли на санях и заболевшую Анастасию Федорову.

Невзирая на болезнь, Федорова возвращалась в город довольная. Отряд выполнил поставленные перед ним задачи. Огромное количество людей получило помощь. Отряд выдержал три боя с белогвардейцами.

Радовали Анастасию Федорову и события в городе – подавление белогвардейского мятежа.

Была еще радость: VIII съезд партии, проходивший в Москве с 18 по 23 марта; события в Венгрии – Венгерская революция, провозглашение Венгрии Социалистической Советской Республикой!*

_______________

* Венгерская Социалистическая Советская Республика существовала с 21 марта по 1 августа 1919 года.

Когда сани переправились через Волгу и въехали на Никольскую, Федорова увидела улицу в бесчисленных флагах. Флаги развевались и на башнях кремля.

– Революция в Венгрии, революция в Венгрии! – шептала она запекшимися губами и пробовала разметать ослабевшими руками тяжелые, пахнувшие овчиной шубы, чтобы выбраться из саней, побежать по улице, обнять первого встречного и петь, петь: "Революция в Венгрии, революция в Венгрии!"

Ее привезли домой, уложили в постель. Измерили температуру: тридцать девять и три десятых. Врач сказал, что, вероятно, у нее тиф, хотя явных признаков пока еще нет: надо подождать день-два. Но Федорова и без признаков догадывалась, что больна тифом. Что тут мудреного? За эти три недели через ее руки прошли сотни больных, она их кормила, переодевала, ухаживала за ними, как и все в отряде – от командира до бойца-повозочного.

Только ушел врач, к Федоровой пришли члены губкома, потом губвоенком Чугунов, еще через полчаса – Аристов...

Анастасия Павловна расспрашивала о положении в городе, о последних новостях. Ей рассказывали, что в день открытия съезда партии в Астрахани началась перерегистрация коммунистов. Работу эту пришлось начать без нее. Уже опубликован список исключенных. Одним из первых там значится командир Н-ского полка Савва Ионов. В эти же дни, после расстрела группы участников белогвардейского мятежа, а также авантюристов и врагов, пробравшихся в прежний состав ЧК и Особого отдела, Ревтрибунал вынес приговор и по делу члена губисполкома Буданова. Он тоже расстрелян. Выслан из Астрахани английский вице-консул Хоу...

Московских газет еще не было, но телеграф уже донес вести о речи Ленина, и Федорова с нетерпением ждала Кирова, – о многом ей хотелось поговорить и посоветоваться. Он пришел поздно вечером, когда у нее поднялась температура и она бредила...

Но утром температура спала до тридцати семи, и Анастасия Павловна заснула. Разбудил ее вечером духовой оркестр на улице. Она встала, подошла к окну. По улице со знаменами, с оркестром прошла рота красноармейцев, потом большая группа венгров, бывших военнопленных, потом еще группа, потом колонна рабочих.

Анастасия Павловна накинула на плечи платок, выбежала в коридор, позвонила в губком. К телефону долго никто не подходил. Наконец в трубке раздался голос тети Сани. Федорова спросила: "Разве в губкоме никого нет?" – "Никого, Анастасия Павловна, – ответила тетя Саня, – все ушли на митинг. Слышали? Нашего полку прибыло! Мадьяры взяли власть в свои руки, буржуям дали по шапке... Лежите, голубушка, если нужно будет поставить банки, пришлите за мною вечерком, а я сейчас бегу, бегу". – "Куда же, тетя Саня?" – почти крикнула Анастасия Павловна. "На митинг, голубушка, на митинг, товарищ Киров будет выступать..."

Повесив трубку, она на цыпочках вернулась в комнату и стала торопливо одеваться. Но вдруг снова почувствовала себя плохо. Лоб стал влажным, часто-часто забилось сердце.

Она с трудом добрела до постели и, не раздеваясь, легла поверх одеяла.

"Надо же заболеть в такой день! – с досадой подумала она. – Ну почему мне так не везет? У других в жизни все как-то бывает иначе..." Она зарылась головой в подушку и вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой несчастной! Слезы показались у нее на глазах...

Вот так иногда бывало в последнее время с нею – здоровой, сильной тридцатишестилетней женщиной, – захочется поплакать, захочется погоревать... Это происходило, как правило, всегда, когда она оставалась дома одна. Тоска тогда овладевала ею. Она снимала со стены портрет мужа, ставила его на стол и подолгу просиживала перед ним, вся уйдя в воспоминания...

Он погиб в прошлом году, будучи комиссаром отряда, посланного из Астрахани на помощь Дагестану...

Познакомились они пятнадцать лет назад, – было это в мае 1905 года. Он пришел к ней в школу, где она учительствовала, попросить томик Белинского... Она хорошо помнила тот день...

Алексей был студентом. Выслали его на поселение из столицы за революционную деятельность. Деревня, в которой ему предстояло жить долгие годы, была глухая, хотя и богатая: находилась далеко от Астрахани и славилась разбойным нравом жителей – казаков и калмыков.

Когда Анастасия Павловна вышла замуж за Алексея, они своими руками слепили себе крохотный глинобитный домик из одной комнаты и кухни, оградили двор камышовым плетнем. Домик стоял на самом берегу Волги. Вдоль берега тянулись низкорослые и ширококронные кудрявые ветлы, под тенью которых хорошо было скрываться в знойный день. Они любили сидеть под ветлой, смотреть в безоблачное небо и вслух мечтать о будущем или молча наблюдать за боем коршунов, которые сотнями кружили над рекой в районе тони и в глубине низкорослого леса, над заросшим осокой ильменем, где с весны, после спада воды, оставалось много рыбной молоди...

Через три года Алексей выхлопотал себе право на жительство в Астрахани, и они переехали в город. Многому она научилась за это время у мужа, и главное – пониманию жизни, смысла борьбы за счастье людей на земле. Она вступила в партию и вместе с Алексеем работала для торжества народного дела. Любое поручение она выполняла с радостью, счастливая тем доверием, какое ей оказывают старые члены партии. Она печатала листовки, писала тексты для них, долгое время работала связной. Марксистских кружков в ту пору в Астрахани насчитывалось более пятнадцати: на заводе Митрофанова, на заводе "Братья Нобель", на Эллинге, на Форпосте... Она доставала для членов этих кружков литературу, большевистские газеты, сама руководила занятиями. А в осеннюю и весеннюю пору, когда на промыслах шла путина и туда со всех концов России съезжались десятки тысяч голодного и нищего люда, уезжала как пропагандистка... Так было до самого кануна революции.

Ныне у нее, председателя губкома партии, была огромная работа, непочатый край всяческих дел. Она многому радовалась в жизни. Не хватало ей только Алексея, его ясной головы и его любви. Она никак не могла примириться с его смертью. Иногда ей казалось: вот откроется дверь, войдет Алеша. Иногда она вдруг начинала его искать на улице, в толпе прохожих.

Снова где-то вдалеке раздались звуки духового оркестра, и Федорова встрепенулась.

– Мама! – позвала она.

Мать зажгла свет.

– Что случилось? Почему ты в пальто? – тревожно спросила она.

Хотела сказать, что собралась на митинг, но раздумала.

– Пора идти за Олегом. Скоро закроют детский сад.

Мать сердито прикрикнула на нее:

– Ты с ума сошла! Сейчас же разденься! Я сама схожу за Олегом.

Больная покорно разделась и легла под одеяло.

А в это время в зале Труда шел митинг. Зал был битком набит людьми. Толпились в проходах, сидели на подоконниках. Многие стояли в коридоре. Оркестранты сидели позади президиума – для них в зале не было места – и исполняли "Интернационал" после каждого выступления. Выступающих было много. Каждому хотелось выразить свою радость по случаю революции в Венгрии. Многие из военнопленных венгров хорошо говорили по-русски. Иные выступали с речами на родном языке, но их тоже прекрасно понимали.

На трибуну вышел Киров. Зал встретил его аплодисментами. Доклады о положении на фронтах гражданской войны, по международным и внутренним вопросам, как правило, Киров делал через каждые две недели. Таким образом он держал в курсе важнейших событий весь партийный и беспартийный актив города.

– Товарищи! – произнес Киров. – Когда вы слушали краткие телеграммы о тех событиях, которые развиваются в Венгрии, когда вы слушали приветственные речи наших товарищей и братьев по оружию, мне хотелось крикнуть вам, слышите ли вы треск разрушающегося буржуазного мира, мне хотелось спросить, видите ли вы ту необъятную пропасть, над которой стоят буржуазные государства... – Киров сделал паузу. – Для нас, коммунистов, то, что совершилось сейчас в Венгрии, было только вопросом времени, и мне хотелось подчеркнуть это для наших братьев, бывших военнопленных. Вы помните, товарищи, что еще сравнительно недавно, когда вас, закованных в оковы империализма, гнали на братоубийственную бойню, мы еще в то время говорили, насколько имели к тому возможность, что буржуазный мир, затягивая кровопролитную войну, захлебнется в крови этой бойни. Вы, сбросившие сейчас оковы империализма, идущие под знаменем революционного социализма, на основе всего своего опыта, всех своих переживаний последних лет, должны были если не вполне осознать, то во всяком случае почувствовать, что все те горести и несчастья, все огромные разрушения, которые буржуазный мир произвел на протяжении длинных четырех лет, что все это ни в коем случае не может пройти без наказания для буржуазного строя.

Еще четыре года назад партия коммунистов говорила о том, что буржуазный мир неизбежно захлебнется в море человеческой крови, которая по его вине проливается. Мы тогда еще говорили, что это страшное состязание двух буржуазных коалиций ни в коем случае не может привести к окончательной победе той или другой стороны. Перед нами вырисовывалась только одна грядущая победа тех, кто, ослепленный буржуазией, шел на страшное кровопролитие, в которое ввергнул капитализм все страны мира.

Мы тогда говорили, что иного выхода из тех страданий, которые выпали на долю всех непосредственно захваченных войной, нет. Был только единственный выход – это революция трудящихся. Для нас, коммунистов, не подлежало ни малейшему сомнению, что вся эта страшная братоубийственная война является не чем иным, как предсмертными судорогами буржуазного строя. И весь вопрос заключался для нас в том, успеем ли мы до окончания войны сбросить буржуазные оковы и зажечь огонь пролетарской борьбы...

Приветствуя победу социалистической революции в Венгрии, Киров говорил о всепобеждающих идеях коммунизма, о задачах, стоящих перед пролетариатом в борьбе с объединенными силами империализма, о победах и временных поражениях в этой борьбе, за которыми последует торжество социалистической революции.

Он умел вглядываться в будущее, видеть то, ради чего все делалось, а потому жизнь в его речах представала перед каждым слушателем прекрасной, романтичной, наполненной большим смыслом. Не в этом ли был секрет его речей? Не в этом ли была скрыта пружинка, которую многие пытались найти?..

– К нам будут примыкать все новые и новые силы, и близок час, когда мы пойдем вперед, имея в своих рядах представителей уже нескольких народов, – звенел в многолюдном зале голос Кирова. – Нам необходимо объединиться с нашими новыми союзниками, которые не за страх, а за совесть пойдут с нами рука об руку. Пусть и они чувствуют, что нам нужно не только пополнить свои ряды, но нужно слить воедино наши сердца и души, и пусть отныне, с момента возникновения советской власти в Венгрии, Советская Венгрия и Советская Россия будут представлять собою единое тело трудящихся, в котором будет биться единое пролетарское сердце!..