Текст книги "Приключения, 1988"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Аркадий Адамов,Юрий Герман,Леонид Словин,Павел Нилин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

Уши у него сперва горели и на улице. Потом стали остывать и, наконец, снова зазябли. Ветер слишком сильный, как в ту ночь, когда они ездили на операцию в Грачевку. Нет, ветер, пожалуй, еще сильнее, чем тогда. И ветер как будто усиливается.

Егоров греет уши ладонями и опять невольно вспоминает, как еще сегодня собирался купить шапку. За счет этих лошадок хотел разжиться. Хотел разбогатеть. И уже в мыслях был богатый. Уже делил деньги – сколько дать Кате и сколько оставить себе. А потом его пожалел нэпман...

Егоров плюнул, вспомнив жилистый нос нэпмана и вздрагивающее на носу пенсне.

Он шел по улице очень быстро. Оторванная подметка лежала в кармане, а ноге было нестерпимо холодно. Почти голой ногой, в одной портянке, приходилось ступать на застывшую слякоть тротуара. Уж скорее бы дойти! И тут совсем недалеко до угрозыска. Но это недалеко, когда идешь хорошо обутый...

21

Жур сидел в дежурке один. Он что-то записывал левой рукой. Егоров вошел почти бесшумно и остановился у дверей, как бы стараясь не помешать Журу. Но Жур вдруг поднял на него веселые глаза и, точно ему уже все известно, сказал:

– Так, так. Значит, вот так и заканчиваешь свой испытательный срок?

Егоров вновь с особой остротой почувствовал себя виноватым.

– Никаких происшествий не было, – пожал он плечами, словно стараясь все-таки хоть как-нибудь смягчить свою вину.

– А что ж ты такой унылый? – улыбнулся Жур. – Ты же не виноват, что не было происшествий. Мы же сами их не делаем. Стараемся не делать...

– Нет, я просто так, – опять пожал плечами Егоров.

Жур продолжал улыбаться.

– Деньги казенные не проиграл?

– Нет, что вы! Они при мне. Вот, пожалуйста...

Жур взял смятую трехрублевую бумажку, разгладил ее пальцами на столе, прочитал номер кредитки. Задумался. Потом опять улыбнулся.

– Что же не сыграл на казенные? Они, говорят, счастливые...

Егоров молчал.

– Не хотел, что ли? – допытывался Жур. – Боялся рисковать?

– Не в этом дело, – сказал Егоров, готовый признаться Журу во всем, во всех своих помыслах. Но не знал, как начать. И, затрудняясь, повторил: – Не в этом дело...

– Не в этом, – подтвердил Жур. – Это ты правильно говоришь, не в этом. Я тоже точно так считаю.

Егоров все-таки хотел признаться Журу в том, как он чуть было не соблазнился. Надо сказать, как встретил у кассы будто знакомого нэпмана. И зачем сам подходил к кассе, тоже надо сказать.

Егоров начал уже рассказывать, как смотрел на механических лошадок. Но на столе зазвонил телефон. Вот он всегда тут звонит в самое неподходящее время. И так будет, может быть, постоянно.

Жур снял трубку.

– Хорошо, – сказал он в трубку, – хорошо, сейчас пришлем. – И повесил трубку. – Вот что, Егоров, ты можешь сейчас съездить на Голубевку?

– Могу. Отчего же я не могу? Сейчас?

– Сейчас.

Егоров посмотрел на свой башмак без подметки.

– Только я, Ульян Григорьевич, должен на минутку выйти...

– Выйди, конечно, выйди, – засмеялся Жур. – Законное дело...

Жур не понял Егорова. Умный, сообразительный Жур, а все-таки не понял.

Егоров надеялся найти в коридоре веревочку или лучше проволоку и хоть как-нибудь прикрепить подметку. Нельзя же так ехать на происшествие. А сообщить Журу об аварии с башмаком не решился. Жур, чего доброго, тогда скажет: «Ну, в таком случае не езди». И так никогда для Егорова не кончится испытательный срок.

В коридоре, на свое счастье, Егоров встретил Зайцева, вернувшегося с происшествия. Зайцев, узнав, в чем дело, сперва захохотал, потом моментально достал, словно из земли вырыл, моток проволоки, не очень толстой и не очень тонкой, как раз такой, какая нужна. И Егоров тут же, в коридоре, стал не только прикреплять оторвавшуюся подметку, но и укреплять еще не оторвавшуюся.

– Ты смотри-ка, Егоров, у тебя и карман оторвался, – заметил Зайцев и опять захохотал. – Ты что, в переделке был?

– Да так, глупость одна получилась, – смутился Егоров и пошел в дежурку, где, наверно, уже сердится Жур.

– Ты погоди, – задержал его в дверях Зайцев. – Ты Воробейчика на «Золотом столе» не видел?

– Видел. А что?

– Я хотел тебя предупредить, но не успел. Они хотели тебя разыграть. Для этого и послали на «Золотой стол», выбрали вроде легкое задание. Я слышал, они тихонько сговаривались в дежурке, Воробейчик и Усякин. Ты Усякина не видел?

– Видел.

– Ну вот, они сговаривались, чтобы тебя разыграть. Они многих тут разыгрывают новичков. Я хотел тебя предупредить, но не успел. Значит, они тебя разыграли?

Егоров утвердительно мотнул головой.

– Ну и как? – спросил Зайцев.

– Ничего. Вот видишь, карман оторвали...

– А ты?

– А я ничего.

– Жалко, что они не на меня напали, – сокрушенно пожалел Зайцев. – Я бы им показал кузькину маму... Не Воробейчику – он мужик в общем неплохой, – а этому Усякину. Он дрессирует тут служебных собак, ну и пусть дрессирует. А комсомольцы – это ему не служебные собаки. Я бы его сразу отучил от этих штук...

– Он больше, наверно, не будет разыгрывать нас, – сказал Егоров. – Я думаю, что он больше не будет. Это они еще по старинке делают...

– Но тебя-то они правда разыграли?

– Разыграли, – опять мотнул головой Егоров.

– А как? – загорелся Зайцев. – Ты расскажи мне все подробно. Воробейчик был в маске?

– Ага.

– Я видел у него эту маску на столе. Вот такие большие глаза. И фосфором намазанные, чтобы светились в темноте. Это действительно можно испугаться с непривычки. А Усякина ты раньше не видел?

– Никогда.

– Усякин – он и без маски страшный, – засмеялся Зайцев. – Он походит на сумасшедшего. Я его сам тут, в коридоре, чуть не испугался, когда увидел в первый раз. Он многих пугает. Ты мне расскажи, как это они начали тебя разыгрывать. Я сам хотел пойти за тобой на «Золотой стол», чтобы тебя предупредить и посмотреть. Но меня Жур послал на происшествие. Я уже сегодня на два происшествия съездил. А мне было бы интересно посмотреть, что они с тобой будут делать...

– Ты понимаешь, я дал слово никому про это не рассказывать, – вздохнул Егоров. – Тебе-то, конечно, можно. Но меня сейчас вызывает Жур...

В дежурку он вошел заметно повеселевший. Все-таки это большое дело – хорошо укрепить подметки.

Жур сказал ему, куда ехать, как ехать и кого взять с собой.

– Да, еще вот что, самое главное: я тебя так и не успел поздравить, – остановил Жур Егорова уже в дверях. – Ты приказ-то видел?

– Какой?

– Да вон висит. С нынешнего числа ты зачислен в штат...

– А Зайцев как же?

– И Зайцев зачислен. Я его еще час назад поздравил. А тебя не успел. Поздравляю. – И Жур протянул ему левую руку.

– Спасибо, – сказал Егоров очень тихим голосом, стараясь не выказать радости. Да и радость как бы не дошла еще полностью до его сознания.

Никогда не думал он, что это долгожданное событие произойдет так просто. Ему казалось, что его еще долго будут испытывать, проверять. А вот, оказывается, уже проверили и вывесили приказ. И наверно, сам Курычев подписался.

Егорову хотелось своими глазами прочитать приказ. Но он не мог задержаться. Надо было ехать.

– Поздравляю, – повторил Жур. – Это очень приятно, что ты уже закончил испытательный срок. Но все главные испытания впереди. Нас теперь с тобой будет испытывать сама жизнь. До самой смерти, однако, будет испытывать. Со всей строгостью...

Жур еще что-то говорил, но Егорова сильнее всего тронули слова «нас с тобой».

Жур, казалось, приобщал его этими словами к чему-то необыкновенно значительному и важному – более важному, чем уголовный розыск, куда так старался поступить Егоров. Вот он и поступил. Но это еще не все. Далеко не все.

Жур вышел с Егоровым во двор.

Во дворе уже трещал, кряхтел и пофыркивал старенький автобус «фадей».

– Ты сейчас едешь, Егоров, на происшествие в первый раз не как стажер, а как работник. Ты это учти, – сказал Жур во дворе. – Вся ответственность на тебе. Кузнецов и Солдатенков должны слушать тебя. Я их предупредил. Ну, счастливо тебе, Саша...

Автобус уверенно зафыркал и, медленно набирая скорость, выехал из ворот в темную ветреную ночь.

Переделкино, ноябрь 1955

ЮРИЙ ГЕРМАН
НАШ ДРУГ ИВАН БОДУНОВ
Повесть

1. ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Мне было двадцать три. В этом возрасте многие молодые люди убеждены в том, что накопили изрядный житейский опыт. Не составлял исключения и я. За плечами работа в газетах, две книги, пьеса – разве не умудренный жизнью человек входил сейчас в Управление ленинградской милиции?

Пропуск мне выписали мгновенно – у меня было удостоверение, подписанное редактором газеты «Известия». И предстояло мне написать очерк под названием «Сутки в уголовном розыске». Ничего особенного, я же знал вперед: и то, что у плохого человека «бегающий взгляд» и «звериный оскал», а хороший, положительный персонаж смотрит тебе прямо в глаза, что преступные подонки в показаниях путаются и изворачиваются, в то время как честные люди смотрят «открыто», цвет радужки у них по преимуществу голубой, зубы у них, разумеется, белые, и на вопросы отвечают они четко и ясно.

Все изложенное, конечно, не было плодом моей выдумки. Так был я воспитан тем, что читал, и это вовсе неудивительно по тем временам. Удивительно, но и печально другое, а именно то, что и по сей день печатаются разные статейки, и очерки, и даже книги, в которых «положительные» и «отрицательные» разделяются по вышеуказанным признакам.

И вот к начальнику уголовного розыска я явился с багажом сведений и взглядов, легко умещающимся в понятия: «оскал», «звериный лик», «бегающие», «изворачивается», «низкий лоб», «дегенеративная челюсть», «преступный мир».

Отрекомендовавшись и, разумеется, предъявив свое шикарное удостоверение, которое начальник внимательно прочитал, я огляделся, предполагая увидеть тут незамедлительно либо «зверски расчлененный труп», либо «окровавленный нож», либо, на худой конец, хоть представителя преступного мира с низким лбом, татуировкой и зверским выражением искаженного ненавистью лица. Надо учесть, что в те годы обо всяких происшествиях писали преимущественно поднаторевшие в этом ремесле еще при царе старые, дошлые газетчики.

Но никаких ужасов в кабинете начальника, разумеется, я не обнаружил.

Начальник покуривал, мирно пил жидкий чай с черствой булочкой, раздумывал. Потом он неторопливо сказал:

– Направлю-ка я вас к товарищу Бодунову. Иван Васильевич управится.

Слова «управится» я не понял, и оно мне не очень понравилось.

– Это в каком же смысле – управится?

– Вообще – управится, во всяком смысле, – уклонился от прямого ответа начальник. – Вы идите, товарищ корреспондент, вас туда проводят, а я позвоню...

При мне начальник звонить почему-то не хотел. Жевал свою булочку и ждал, покуда я уберусь в седьмую бригаду.

Длинными коридорами и извилистыми переходами секретарь – адъютант начальника – повел меня к таинственному Бодунову, который должен был со мной «управиться». Тут, в сумерках, насыщенных застарелым табачным дымом, запахом дезинфекции и сырости, бродили и дремали на деревянных скамьях какие-то подозрительные личности с поднятыми воротниками, женщины, преимущественно под вуалями, и, как я успел заметить, довольно много матерей с малолетними детишками...

– Хорошо ли здесь мамаш с ребятишками задерживать? – спросил я моего сопровождающего.

– А здешний контингент детей преимущественно напрокат берет, – сказал мой бодрый спутник. – Девяносто процентов на жалость работает. И даже больше. А если действительно мамаша, она постарается ребенка сюда не приносить.

Бодунов встретил меня в дверях своего небольшого кабинета – высокий, очень стройный, с широкими плечами, подтянутый, еще не успевший перестать смеяться, как я правильно догадался, после разговора с начальником.

– Ну так, – деловито и суховато сказал Бодунов, быстро пожав мне руку своей сильной, большой и горячей ладонью, – так. С чего начнем? Какие вам нужны кошмарные преступления? На сегодняшний день ничем выдающимся по вашей части похвалиться не можем, а в музее имеется кое-что. Направимся в музей? Или хотите побеседовать с героями будней уголовного розыска? Есть и такие, Рянгин имеется, Берг Эрих, Чирков Николай Иванович – мужик дошлый. У нас все есть...

Даже несмотря на отсутствие житейского опыта, я почувствовал в скороговорке Ивана Васильевича насмешку. Почувствовал остро, как чувствуют в молодости.

– Нет, – не без твердой злобы произнес я, – мне пока просто бы присмотреться. Я постараюсь никому не мешать.

– А вам к какому числу нужно ваш очерк закончить?

– То есть как это – к какому?

– Обычно когда к нам из газеты приходят, то торопятся. Говорят: «Материал намечен в полосу на завтра».

Смотрел он на меня остро, лукаво-насмешливо, но довольно доброжелательно. Должно быть, забавлялся моей обидчивой молодостью. Да и красен я был, наверное, от происходящей беседы.

– На когда ваш материал намечен?

Я ответил, что не тороплюсь, что моя газета серьезная, да и не только в газете дело. Тут я замялся. Говорить о себе как о писателе мне было неловко. Впрочем, тогда я и не думал писать о «сыщиках и ворах».

– А в чем же еще дело? – быстро осведомился Иван Васильевич.

Теперь он буквально сверлил меня своим живым, добродушно-лукавым взглядом.

– Хочу подетальнее ознакомиться, поближе все узнать, пояснее себе представить.

– Соскучитесь! – предупредил Иван Васильевич.

– Разве у вас можно соскучиться?

– Случалось со многими. Впрочем, дело ваше. В нашей бригаде товарищи предупреждены – присутствуйте, вам мешать никто не будет.

Он поднялся, такой ловкий и ладный человек, что невозможно было им не любоваться, взглянул на часы, поправил ремень на гимнастерке, повернул ключ в сейфе и, не оставив нигде ни одного клочка бумаги, уехал. А я начал «присутствовать»: подсел к Рянгину, который допрашивал некоего старика, похожего на Минина с памятника в Москве, про каких-то гусей.

– Битая птица, – диктовал юный Рянгин сам себе, – обнаруженная...

Старик не соглашался:

– Гуси, а не птица! Птицу не подпишу!

– А гусь не птица, что ли?

– Не подпишу, и все. Мой верх.

Про гусей было действительно очень скучно. Я подсел к Эриху Карловичу Бергу – высокому, красивому, бледному, в черной сатиновой косоворотке, в накинутом на плечи пиджаке. Перед ним курила папиросу сильно накрашенная блондинка, покачивала ногой в лаковой туфельке, плакала быстрыми слезами.

– Вы подвергаете меня клевете, – жалостно говорила она. – Не дай боженька попасть к такому куколке, как вы, гражданин начальничек. Какая могла быть стрельба, когда я в их общество и не входила. Больно мне нужны ихние преферансы...

– Не будем придуриваться, Наполеон, – со вздохом сказал Берг, – мы же не в первый раз встречаемся...

Я написал Бергу записку: «Почему Наполеон?» Он сказал женщине:

– Вот начальник интересуется, почему вы, гражданка Псюкина, – Наполеон?

– Прозвали! – пожала Псюкина плечами. – С другой стороны, мое фамилие – рвать охота! А на Наполеона, говорят, похожа не в анфас, а в профиль. Похожа, начальничек?

Она действительно была вылитым Наполеоном с известного барельефа, только без лаврового венка.

– Вот, Наполеон, опишет ваши похождения начальник, некрасиво получится, – посулил Берг. – Рассказали бы все лучше по-честному! Этот товарищ из газеты!

Псюкина-Наполеон вдруг вдохновилась.

– А и пусть опишет! – заговорила она громко. – Мы, как те чайки – белоснежные птицы, стонем и плачем, плачем и стонем. Что жизнь наша?

За ее спиной распахнулась дверь, вошел Бодунов, в кожаном реглане, веселый, румяный от мороза. Наполеон не слышала, ее охватило вдохновение лжи, она, что называется, «зашлась»:

– Не входят в психологию! Ломают жизни! А мы белоснежные птицы чайки...

Я ничего не понимал, но мне было жалко Псюкину-Наполеона. И бледный, усталый, иронически улыбающийся Берг внушал чувство раздражения. А за спиной птицы чайки Псюкиной веселился здоровый, сильный, рослый, уверенный в себе Бодунов.

– Здесь жестокие люди, – трагическим голосом, на нижнем регистре, патетически произносила Наполеон, – жестокие, нечуткие, бабашки железные, а не перевоспитатели...

Из глаз Наполеона вдруг хлынули слезы.

Обильным слезам трудно не верить. И по виду моему Бодунов, конечно, понял, что Псюкина-Наполеон тронула мое сердце.

– Ната, ведь не он в вас стрелял, а вы в него, – негромко сказал Иван Васильевич.

Наполеон вздрогнула.

– Уже раскопал, – сказала она, – вот только здесь был, а вот вернулся и раскопал. Прямо на три аршина под землю смотрит.

Слезы еще текли по ее густо напудренным щекам, но она уже улыбалась кокетливо и, по ее понятиям, обольстительно.

– Это я пошутила, гражданин начальник, – сказала она мне. – Они не слишком жестокие люди, они законность не нарушают. А что слезы у меня пошли, так это от глубокого раскаяния. Такая охота вырваться из преступного мира.

– Будем писать? – спросил Берг.

– Уже и протокол писать! Я еще и с гражданином Бодуновым не поздоровалась...

Все еще сидя спиной к Ивану Васильевичу, Наполеон напудрилась, накрасила губы, послюнила ресницы и наконец, обернувшись, сказала, сюсюкая, как ребенку:

– Ух какие нацальницки холосенькие! Ух какие класавцики! Так бы и скусала без маслица...

– А за что стреляла? – спросил Бодунов.

– За цасики, – все так же сладко пропела Наполеон. – Он все золотые цасики себе забрал, сеснадцать пар...

– А ювелирный магазин он ограбил?

– Это секрет, – подобравшись и блеснув на Бодунова еще недавно маслеными глазками, произнесла Наполеон. – Смотря по его поведению...

Бодунов и Берг встретились глазами. Они, конечно, знали много больше того, что могла предположить Наполеон. Но, наверное, было еще рано выкладывать карты на стол.

Или они играли с Наполеоном?

– Я подумаю, – попросила Псюкина. – Ямщик, не гони лошадей, нам некуда больше спешить.

– Спешить некуда, – согласился Иван Васильевич. – Фрумкин умер, он не упал со страху за прилавок, а умер. Пуля пробила сердце.

– А мне показалось, что плакала она совершенно искренне, – через час сказал я Бодунову. – И жалко ее было.

– Они «заводятся», – задумчиво ответил Иван Васильевич. – Бывает, что и сами себе верят. В нашей работе нужны факты. Точные факты. Хорошие, проверенные, серьезные, деловые. Наполеон опасная преступница. Крайне опасная. Вообще, советую, всматривайтесь внимательнее. Здесь очень легко ошибиться, а расхлебывать ошибку будете не вы, допустим, совершивший ошибку здесь, а совершенно ни в чем не повинный человек, как старик Фрумкин, которого они убили. А это не первая кровь на Наполеоне.

– Ее уже судили?

– И поверили чистосердечному признанию вины. Она так «завелась» на суде, что...

Он махнул рукой и сказал то, что я не раз потом слышал от Ивана Васильевича в минуты горькой досады:

– Добрые за чужой счет!

В соседней комнате Берг все еще допрашивал Наполеона. Вид у Эриха был совершенно измученный.

– Вдается в вопросы любви, – пожаловался он Бодунову. – Теперь у нее вариант, что она мстила Жоре за измену.

– Он жутко страстный ко всем женщинам, – пояснила Наполеон. – Если моложе семидесяти лет – он пропадает. Разве я не могу внести этот мотив?

Потом мы вчетвером – Бодунов, Берг, Рянгин и я – пошли обедать: «щи флотские, биточки по-казацки». Берг, сидя за столом, засыпал.

– Шестнадцать суток мотался, – сказал Иван Васильевич про своего оперуполномоченного. – И повязал Чижа. Теперь, естественно, носом клюет. Нет, конечно, он спал, но спал не по-настоящему, спал сидя, полулежа, зная, что должен услышать то, что понадобится. А еще, наверное, попадет от жены, она уже мне звонила, сказала: «Все вы, мужчины, друг друга покрываете – у него вторая семья». Написали бы про нас, чтобы жены не сердились, а то у них теория – «позвонить-то можешь!».

2. ОРЛЫ-СЫЩИКИ

Не раз впоследствии я замечал, что Бодунов любуется на своих «ребят», как называл он работников бригады: на совсем молоденьких помощников оперативных уполномоченных, на тех, кто чуть постарше, – на «оперов», и на стариков – старших оперов. Старикам было лет по тридцать, не более; солидностью и они не выделялись, иногда по соседству с кабинетом Ивана Васильевича раздавались тяжелые, грохочущие звуки, напоминавшие—топот копыт в деннике – это бригада упражнялась в различных видах борьбы...

– Разминка! – улыбался Бодунов. – Застоялись! Ох, народец!

И в этом «народец» слышалась мне ни чем не прикрытая гордость – прекрасное качество любого начальника – гордость подчиненными.

Однажды Берг и Коля Бируля притащили в кабинет Бодунова потертый, с кожаными швами, страшной тяжести портплед. Расстегнув ремни, оба сыщика со скучающими лицами, как и положено настоящим, всего повидавшим мужчинам, продемонстрировали начальнику бригады сотни часов, портсигаров, колец, браслетов, царских империалов и полуимпериалов, серебряных с золотом шкатулок и подстаканников, ложек, ножей, вилок и прочего ценного товара. Портплед, по словам Берга, «тянул на миллионы».

– Ну уж и на миллионы! – поддразнивающим голосом сказал Бодунов.

– А чего? Тут чистое золото есть, платина...

– Больно вы разбираетесь...

– Так это ж одному человеку не поднять! – тоже обиделся Коля Бируля. – Вы попробуйте!

Бодунов попробовал и поднял.

– Мало каши ели! – сказал он.

Выяснилось, что каши «оперы» ели действительно мало. Сидели в засаде, потом гонялись за бандой, потом выслеживали портплед, потом охотились за каким-то Устином. Теперь они страшно хотели есть, но вначале надо было сдать лицу, на это уполномоченному, ценности. Лицо же отсутствовало.

– Мы покушаем, – сказал Коля Бируля, – а мешок тут полежит. Можно, товарищ начальник?

Они вышли, не закрыв за собой дверь. И тотчас же из соседней комнаты донесся голос Берга:

– Коля, одолжи два рубля.

– Ты мне с прошлой получки еще пятерку не отдал, – сказал Бируля. – Живешь не по средствам.

– В среду сразу семь отдам. Тебе же выгоднее...

Бодунов слушал, счастливо улыбаясь.

– Не отдашь. Ты и Чиркову должен, и Рянгину. Положение твое, брат, безвыходное...

– Тогда я буду тебя щекотать! – страшным голосом сказал Берг, и Бируля тотчас же взвизгнул...

В бригаде все знали, что бесстрашный Коля отчаянно боится щекотки.

Бодунов тихонько прихлопнул дверь.

– Вот какие ребята, – сказал Бодунов. – Видали?

И, посмеиваясь, стал рассказывать подряд об всех: и о Пете Карасеве, и о Яше Лузине, и о Бургасе, и о Силантьеве, и о Жене Осипенко, и о Куликовском, и о Васе Сидорове...

– Тут года два назад большой шум был, – говорил Бодунов, прохаживаясь по своему кабинету. – Бо-оль-шой. Для вас эти процессы незаметно проходили, а здесь по нашим будням – круто пришлось, очень круто. Видите ли, нэпман как таковой вовсе не сдался. Он ушел в подполье и стал взаимозаменяться. «Торговля кожевенными товарами» в Ленинграде юркнула в Харьков и стала там жить да поживать с идеальными документами на имя, допустим, Удодова. А «Торговля строительными материалами» из Харькова обосновалась в Ленинграде тоже с новыми документами на имя, скажем, Худякова. Люди все свои, рука руку моет, эшелоны в Харьков из Ленинграда, встречные сюда, короче, частная лавочка во всесоюзном масштабе. Ну мы, естественно, крупных нэпманов знали и не по документам, а лично, потому что это все с уголовщиной перепутано. Конечно, нэпман ничего не жалел, на все шел – и материально, и морально. Главный рычаг – взятка. Ничего, сдюжили. Тогда нэпман пошел стеной на выдвиженца, – у нас в торговлю были направлены представители рабочего класса – выдвиженцы. Тут нэпманы обратились к двум братьям – братишечки Береговые. Чрезвычайно классные бандиты, сколько они народу побили в первые же дни – не пересказать. Вот тут мои ребята себя и проявили. Четыреста засад в магазинах выдержали. Четыреста, а ведь это не на час, на два, – неделями сидели. Береговые-то как действовали? С наганами в магазин: «Ложись, выдвиженцы! Считаю до трех! Раз, два, три...» А выдвиженец – рабочий товарищ. Он грудью на кассу. Сколько хороших людей поубивали. Мои ребята ну просто кипели. Каждый выстрел бандитов будто по ним лично, понимаете? Гук у нас, старший оперуполномоченный, так он и есть перестал вовсе. Только воду пил, пока Береговых не повязали. А повязали – двое суток спал. Еще Валевка был такой, охотников убивал – из-за ружей. Хорошее ружье дорого стоит. Ну а какой охотник в другом охотнике заподозрит убийцу? Любители природы, покурят, поврут друг другу, а Валевка с десяти шагов и влепит жакана. Тут же закопает труп в лесу – ищи потом свищи. Мои ребята и взялись. Охотниками пошли по лесам и полям. Долго мучились, долго искали...

– А вы сами сидели в кабинете? – спросил я.

– По-разному бывало, – ответил Бодунов. – Иногда и сам под охотника кривлялся. А с Береговым со старшим – тоже еще деталь: одна засада едва его не взяла – подстрелили, сильно ранили. А он нырнул в этом же доме к частному врачу и сказал ему, что ранен на любовной почве. У врача у этого и отлежался после извлечения пули. А доктор-то только наутро узнал, когда Береговой ушел, что приютил бандита-налетчика. Конечно, прибежал каяться, да что с покаяния? Долго еще ловили Берегового.

– Кто же его взял?

– Мы.

– Кто «мы»?

– Да наша же бригада.

Я спросил у Чиркова, кто «повязал» Береговых.

– Как кто? – удивился Николай Иванович. – Начальник. Едва братишки его не убили – по стволу нагана ударил, наган в воздух выстрелил.

Бодунов гордился своими «орлами-сыщиками», орлы гордились начальником бригады. Я слышал такой разговор:

– Гринь, а Гринь, верно, что тебя Бодунов к себе взял?

– Честное пионерское.

– Сам вызвал и забрал?

– Сам.

– С чего ж это?

– Наверное, с того, что в моем лице ты видишь выдающегося грозу жуликов и убийц!

– Повезло тебе, Гриня!

– Я и сам удивляюсь.

– Ты намекни про меня.

– Не намекну.

– Почему?

– Бесполезно.

– Почему – бесполезно?

– Отзывался о тебе, что ты больно много болтаешь. «Звонит, – говорит, – и звонит. Не сыщик, а разговорщик».

– Так и сказал?

– Точно так. Так что ты пересмотри свое отношение к болтовне.

Любили Бодунова самозабвенно. Рассказывали о нем легенды. В рассказах молва перемешивалась с правдой, но сомневаться «орлы-сыщики» не дозволяли никому.

– Льва Романовича Шейнина знаете? – спросил меня Берг.

– Знаю.

– Все, что он пишет, – это про Бодунова.

Рянгин сказал:

– Иван Васильевич сам убил Леньку Пантелеева, взял Чугуна, в бою ликвидировал Котика, Барона, Вову-матроса...

Я спросил об этом Ивана Васильевича. Он весело отмахнулся:

– Врут! Но кое-что и на мою долю пришлось...

Что это «кое-что», я так и не узнал. Бодунов терпеть не мог рассказывать про себя. Но его «орлы» рассказывали подробности. От Берга я услышал:

– Пантелеев носил два пистолета в рукавах. И знал, что наш батя на его следу. А Иван не будь прост – из кармана реглана, не вынимая пистолета, засадил. Жалел потом пальто очень. Кожа хорошая была, а батя наш аккуратный старик!

Старику в ту пору шел тридцать пятый год.

– Наш Иван Васильевич уважает открытый бой, – не торопясь рассказывал степенный Рянгин. – Эти засады всякие – не по его характеру. Да и перевелись нынче крупные хищники. Чугуна не сыщешь. Вот старика бы бросить на американских гангстеров – он бы им дал жизни.

Николай Иванович Чирков, заместитель Бодунова, говорил:

– Иван Васильевич любит «хитрые» дела. Чтобы подумать, поразмышлять. Чтобы разобраться во всех ходах, перекрыть пути отступления и идти на ликвидацию красиво. Бодуновские дела, как цветочки, изящные. Он, например, считает, что стрельба – лишний фактор, в некоторых случаях – безграмотность. Палят, бывает, от страха. Сам, конечно, как скажет «спокойненько, ручки кверху» – и действительно – спокойненько, никуда не денешься.

А Иван Васильевич только улыбался на мои расспросы.

И рассказывал про своих «орлов-сыщиков».

По его словам, лучшей бригады не было ни у кого. Даже знаменитый в те годы Колодей не имел таких «мальчиков», как Бодунов.

– Золото! – говорил он, радостно блестя глазами. – Вот Рянгина изучите. Явился ко мне в двадцать восьмом году: «Возьмите в сыщики». Я прогнал мальчонку – куда мне такой? Кончил экономический институт – пришел опять: возьмите, я бухгалтер-экономист.– Сейчас по бухгалтерским комбинациям – крупнее головы нет. Любого эксперта забьет. А оперативник какой? И это при том, что с его способностями он бы главным бухгалтером треста мог стать. Оклад – соответственно. Машина. Костюм – шевиот. Галстук-бабочка. Бефстроганов на ужин. А у меня что? Стихи товарища Маяковского – «Моя милиция меня бережет»?

Про Берга:

– Классный токарь, замечательные руки. Прапрадеда царь Петр привез токарем. Все – потомственные, пролетариат высшей закалки. Мог бы на уникальных станках заработки зарабатывать, однако по комсомольской мобилизации к нам пришел, и через год, через год всего вручили мы ему золотое оружие. Занимается, изучает что положено, а если где в городе преступление – бледнеет. Все ему кажется, что перед трудящимися, перед народом он лично виноват: упустил, проглядел, прохлопал.

Про Володю – совсем юного «орла-сыщика»:

– Грузчик он – возчик, на автокачке работал. Вез ночью сельди в бочонках и икру – банки голубые в ящиках. Напали двое – по-старинному, с инструментами, как в песне поется: «Не гулял с кистенем». Так эти как раз с кистенями гуляли. А Володя – сами знаете – с виду ничего особенного. Но богатырь душой. Изловчился, поднявши руки поначалу, обоих сгреб лапищами – да и ахнул лбами друг об друга, отбил помороки. Инструмент бандитский – кистени – подобрал, а голубчиков, братьев-разбойников, привязал своей снастью к селедкам и ящикам с икрой, покрыл сверху брезентом, чтобы вид был у автокачки культурный, и к нам сюда, на площадь Урицкого. В три часа ночи доставил. Наши, конечно, дежурившие и оперативники мне позвонили, чтобы увидел я своими глазами эту великолепную картину. Володя же попросился у нас работать – «хоть в ученики, хоть в сторожа для начала». Взял я его. Феноменальный товарищ – и мозгами богатый, и силой, и кротостью. С такими нигде не пропадешь.

Про Чиркова:

– Выдержанный товарищ. Можно положиться при любых обстоятельствах. А у нас это большое дело. Бывает, оказываешься вдвоем: два человека – и тыл, и фронт, и связь, и командование, и резерв главного командования, и штаб, и арсенал. Станем спина к спине и раздумываем. Впрочем, сейчас времена сравнительно тихие, а было... Было, что и вовсе захлебывались от бандитизма. И война, и интервенция, и голод, и холод, и эти твари шуруют. А Чирков вам пусть про свой бриллиант расскажет – хорошее было дело, красивое. Хлебнул тогда наш Николай Иванович. Сейчас смешно, а в ту пору не до смеха было...

Про всю свою бригаду:

– Один к одному народ подобрался.

Это смешно, этому даже тогда не очень верилось, но это факт: «крупная дичь» – квалифицированные мошенники, а они в ту пору еще водились, взломщики-профессионалы, старые воры-комбинаторы гордились, выставлялись друг перед другом, что «сидят за Бодуновым».