Текст книги "Приключения, 1988"

Автор книги: Георгий Вайнер

Соавторы: Аркадий Вайнер,Аркадий Адамов,Юрий Герман,Леонид Словин,Павел Нилин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 41 страниц)

– Будь спокоен, – важно кивает Эдик. – Мы все помним. Так вот, эту пряжу Шпринц действительно получает из Москвы. Причем с фабрики Купрейчика. Ясно?

– Но вполне официально?

– Так-то оно так, – хитро усмехается Эдик. – Но тут есть нюансы. Нюанс первый: Купрейчик сначала этих излишков пряжи добивается, а потом от них сразу же избавляется, направляя Шпринцу. А пряжа эта, между прочим, весьма дефицитная и дорогая, марки двести дробь два. И гнал он ее в магазин Шпринца в огромных количествах. Спрашивается, на каком основании? Отвечаю: действительно, вполне официально. Я сам убедился. На основании прямого и четкого распоряжения управления Разноснабсбыта.

– А чья высокая подпись? – спрашиваю я, вспомнив слова Шпринца.

– Заместителя начальника управления, все как положено. Но... – Эдик хитро блестит глазами. – Вот тут-то и появляется второй нюанс.

– Какой? – спрашиваю я.

– Нюанс заключается в высокой подписи, – снова необычайно лукаво улыбается чем-то довольный Эдик. – Видел это письмо своими глазами. Подпись, представь себе, – Ермаков.

– Ермаков? – удивленно и недоверчиво переспрашиваю я.

– Именно так.

– Это что же, однофамилец, выходит?

– Никак нет, – торжествует Эдик. – Уточнил. Зовут – Дмитрий Станиславович. И выходит, – братец замечательного директора магазина «Готовое платье», так?

– Выходит, что так, – соглашаюсь я, все еще не в силах прийти в себя от этого неожиданного открытия.

– Вот и начало цепочки, понял? – назидательно говорит Эдик. – Ее московские звенья. Остальное там. – Он неопределенно машет рукой.

Когда Эдик уходит, я смотрю на часы. Что ж, пожалуй, пора собираться и мне. Виктор Арсентьевич уже дома.

В передней я снимаю пальто и обращаю внимание, что на вешалке висит только пальто Виктора Арсентьевича. Значит, Инна Борисовна еще не пришла с работы. Кепку свою я кладу рядом со шляпой Виктора Арсентьевича и пушистой меховой шапкой. Эту шапку он, наверное, надевает в холодные дни, она мне почему-то знакома.

Виктор Арсентьевич проводит меня в уже знакомый кабинет, и я располагаюсь в огромном кожаном кресле возле журнального столика. Однако хозяин квартиры выглядит сегодня почему-то очень взволнованным, все как будто дрожит у него внутри и никак ему не удается успокоиться, даже притвориться спокойным ему не до конца удается. Я помню его совсем другим во время прошлых наших встреч.

На столике передо мной стоит вазочка с конфетами и другая, побольше, с яблоками. Тут же лежат сигареты, газовая зажигалка, рядом стоит круглая большая пепельница из тяжелого чешского стекла, в ней несколько окурков.

– Ну-с, так что же вас привело ко мне на этот раз? – с наигранным, ленивым добродушием спрашивает Виктор Арсентьевич и придвигает ко мне вазу с яблоками. – Отведайте-ка.

– Благодарю. Я лучше, с вашего разрешения, закурю, – и, продолжая беседу, вытаскиваю из пачки сигарету, затем щелкаю зажигалкой. – Так вот, прошлый раз мы пришли с вами к выводу, что дружба с Гвимаром Ивановичем бросает на вашу репутацию некое пятнышко. И я предположил тогда, что вы просто не хотите иметь второго, погрязнее, подтвердив свое знакомство с Львом Игнатьевичем. Так, ведь?

– Так, – сухо кивает Виктор Арсентьевич. – Если иметь в виду точность ваших воспоминаний. Но второго пятнышка я не боюсь, так как никакого Льва Игнатьевича знать не знаю. Тогда вам это сказал и сегодня повторяю.

Это уже откровенная ложь.

– Ну так вот, Виктор Арсентьевич, что я вам должен сообщить, – решительно говорю я. – После нашей последней встречи прошло немало времени. За этот срок мы кое-что успели сделать. Во-первых, мы раскрыли кражу и скоро вернем вам украденные вещи и картины.

– Не может быть! – восклицает пораженный и, конечно же, обрадованный Виктор Арсентьевич. – Неужели раскрыли?

– Да. Представьте себе. Однако убийство Семанского мы до конца еще не раскрыли.

Я стряхиваю пепел с сигареты в пепельницу и неожиданно замечаю в ней среди окурков две или три кривые, сплошь обуглившиеся спички. Кто-то, видимо, забавлялся, стараясь, чтобы они сгорели до конца. Стоп, стоп!..

На секунду я даже цепенею от охватившего меня волнения. Вот это открытие! Неужели до меня тут успел побывать уважаемый Лев Игнатьевич? И не вчера, нет, вчера его здесь не было. Да и пепельницу со вчерашнего дня скорей всего вытряхнули бы. Значит, сегодня он тут побывал, незадолго до моего прихода. Вот почему так взволнован Виктор Арсентьевич.

– Так вот, – продолжаю я, – убийство – страшное преступление. Самое, пожалуй, страшное. Почему вы мешаете нам его раскрыть?

– Я?!. Вы... Вы что? Вы думаете, что говорите?..

Виктор Арсентьевич даже подпрыгивает в кресле, и лицо его заливается краской. Мои слова для него, конечно, полная неожиданность.

– Да. Думаю, – спокойно подтверждаю я. – И для ясности кое-что вам сообщу. В этом деле есть подстрекатель. Вы мешаете его обнаружить и задержать.

– Нет, я, кажется, сойду с вами с ума! – хватается за голову Виктор Арсентьевич и, вскочив с кресла, начинает возбужденно шагать по кабинету, огибая столы с наваленными на них журналами и книгами.

Потом он резко останавливается передо мной и спрашивает:

– Чего вы от меня хотите?

Глаза у него при этом совершенно измученные.

– Чтобы вы сказали мне правду. Вы знаете Льва Игнатьевича?

– Нет, нет и нет! В глаза я его не видел.

– Видели. И не так уж давно, – сухо возражаю я.

– От-ткуда... в-вы... в-взяли?.. – заикаясь, спрашивает Купрейчик, наливаясь краской, и глаза его слегка даже округляются от испуга...

За своей спиной я слышу осторожный скрип двери. Виктор Арсентьевич как ошпаренный отскакивает в сторону и куда-то мгновенно исчезает.

Я резко оборачиваюсь и вижу в дверях знакомого мне невысокого плотного человека с седыми усиками. Он стоит на пороге, в нескольких шагах от меня, расставив короткие ноги, в руке у него пистолет.

Гремит выстрел.

Я скатываюсь на пол и, прячась за креслом, кричу:

– Вы с ума сошли, Лев Игнатьевич! Немедленно бросьте оружие!

О, черт! Неужели придется на самом деле в него стрелять?

– Не делайте глупости, прошу вас, Лев Игнатьевич, – снова обращаюсь к нему.

Да, в такой идиотской ситуации я еще не бывал. Что делать? Как схватить этого ненормального? Уговаривать его, видимо, бесполезно. И он в самом деле может в любой момент снова выстрелить.

Я все время ощущаю локтем кобуру под пиджаком и теперь медленно вытаскиваю из нее пистолет, не спуская глаз с ног Льва Игнатьевича. В крайнем случае придется стрелять по ногам. А что, если...

Чуть заметно я шевелю кресло. Да, оно на роликах и очень легко перемещается по натертому полу. И у меня созревает новый план.

– Лев Игнатьевич, считайте до пяти, мне надо приготовиться, – нерешительно говорю я. – Только следите, пожалуйста, за этим негодяем, Купрейчиком. Вы его видите? Он что-то задумал.

– Я его застрелю как собаку вместе с вами, – рычит Лев Игнатьевич. – Трус, предатель...

В это время я незаметно двигаю вперед кресло. До Льва Игнатьевича остается шага четыре. Тут я упираюсь ногой в ножку дивана и неожиданно изо всей силы толкаю кресло вперед. Оно с грохотом летит прямо на Льва Игнатьевича. Удар такой, что сбивает его с ног. В тот же миг я перемахиваю через опрокинувшееся кресло и всей тяжестью наваливаюсь на своего противника, заученным приемом выбиваю пистолет из его руки.

Дальше уже дело техники.

Через пять минут он лежит на диване со связанными руками и ногами. А я, сидя возле него, звоню в отдел. Вскоре за нами приезжает машина.

...Уже довольно поздно, но Лев Игнатьевич Барсиков – он только что сам назвал свою фамилию – желает немедленно беседовать со мной. Такими просьбами пренебрегать нельзя. Сегодня взволнованный Барсиков может сказать куда больше, чем завтра. И вот мы встречаемся, причем поначалу миролюбиво.

– Семьи у меня нет, – отвечает на мой вопрос Барсиков. – И не было. Зачем мне эта обуза? А пожил я так, как вам и не снилось. Все у меня было. Деньги пока еще кое-что значат и у нас.

– А я думаю, больше всего в жизни у вас было страха и еще одиночества. Вы же всегда возвращались в пустой дом, – говорю я и добавляю: – Все-таки не будем уходить в сторону. Вы собирались сообщить мне какой-то секрет.

– Секрет заключается в некоем пороке экономики, который я обнаружил, – многозначительно говорит Барсиков.

– Я вижу, Шпринц прав: вы не только готовы перегрызть глотку ближнему, но любите и философствовать.

– Шпринц мелочь, – наполняясь злобой, скрипит Барсиков. – Его не грызть, его давить как клопа надо! – Он берет себя в руки и уже спокойнее продолжает: – Так вот, насчет порока в экономике. Он заключается в попытке всеобщего, я бы сказал, тотального планирования и одновременного запугивания Уголовным кодексом. Это – с одной стороны. А с другой – всяческие возможности для... как бы это сказать... для внезаконной деятельности, скажем так. Последняя и выгодна, и интересна.

Я качаю головой.

– Ошибаетесь. Внезаконная деятельность, как показывает опыт, у нас дело неверное, опасное и в конце концов обреченное. Ну к примеру. Сколько прошло времени, как вы договорились с... Гелием Станиславовичем?

– С каким еще Гелием Станиславовичем? – подозрительно переспрашивает Барсиков.

– Ну, зачем притворяться, что вы его не знаете? – усмехаюсь я. – Вы же умный человек. Ведь я не с неба взял это имя, правда?

– А! В самом деле... Глупо темнить, когда Виктор, этот трус, сидит сейчас где-то там у вас и все рассказывает. Что вы спросили?

Я повторяю вопрос.

– Мы сотрудничаем года три, – отвечает Барсиков.

– Ну вот. Так стоит ли из-за трех лет такой нервной, хотя и обеспеченной жизни жертвовать куда большим количеством лет, которые вы проведете за решеткой?

– Случайность, – скрипит Барсиков. – Какая-то случайность, ручаюсь.

– У вас это будет первая судимость? – спрашиваю я. – Не скрывайте.

– От вас скроешь. Третья.

– Ну вот видите. И дело-то не шуточное, Лев Игнатьевич. Мы до самого конца цепочки пройдем, будьте уверены. Доберемся и до Гелия Станиславовича с его синей «Волгой».

– Пижон несчастный! – сердито фыркает Барсиков. – Только это еще не конец цепочки, между прочим.

– Возможно. Я тут не специалист. Со специалистами вы еще встретитесь. Но вы не ответили на мой вопрос: стоит ли жертвовать столько лет жизни ради двух-трех «богатых», так сказать? Я этой психологии не пойму. Объясните.

В ответ Барсиков досадливо машет рукой.

– И никогда не поймете, – говорит он. – Я не могу спокойно видеть, как пропадают кругом всякие коммерческие возможности. И тем более, когда они достаются другим. Ведь прорехи в тотальном планировании всегда бывают, имейте это в виду. И тогда на свободное место прихожу я или другой предприимчивый человек. Могу привести пример. Вот эта великолепная пряжа, о которой сейчас, обливаясь слезами, рассказывает Купрейчик, дурак, трус. Эта пряжа лежала у него на складе мертвым грузом, она не нужна была производству, и никто не требовал ее обратно, в планах она как бы не числилась.

– Но он же официально отправил ее на продажу в магазин Шпринца, – возражаю я. – По указанию руководства.

– Верно! – подхватывает Барсиков, и в глазах его зажигается хитрый, живой блеск. – Но все это, представьте, сделал я. И пряжа пошла в дело, а сам я, не скрою от вас, очень недурно заработал на этом. Поэтому я, конечно, перегрызу глотку любому, кто захочет это сделать вместо меня. Вот так пришлось убрать Гвимара, – неожиданно заключает Барсиков. – Что поделаешь. А вам я хотел сказать вот что. Я скоро выйду на свободу. Я знаю много путей для этого. И я вас запомню. С вас началось крушение самого красивого и выгодного моего дела. Я вам этого не прощу. Учтите. И вас найду. Я человек упрямый. Вот что я хотел вам сказать.

– Что ж, Лев Игнатьевич, посмотрим, придется ли нам встретиться. Только о таких планах, как ваши, лучше не предупреждать. Солидные люди так не поступают.

На том наш разговор и заканчивается. Малоприятный получился разговор, хотя и полезный, надо сказать.

Глава VIII. ВСЕ, ЧТО ИМЕЕТ СВОЕ НАЧАЛО, ИМЕЕТ И КОНЕЦ

СЕГОДНЯ с утра у нас собирается еще одно «межведомственное» совещание. Приехал из прокуратуры Виктор Анатольевич. Службу БХСС представляют Эдик Албанян и его начальник Геннадий Антонович Углов. Ну а уголовный розыск – мы с Кузьмичом, Валя Денисов и Петя Шухмин... Принимается решение о немедленной командировке Эдика в Южный. Мы же тем временем будем завершать расследование убийства Семанского. Займемся Колькой-Чумой и Барсиковым. Если при этом будут получены какие-нибудь новые данные по Южному, то я тут же передам их Эдику. Впрочем, так же должен поступить в случае чего и Эдик.

– Пусть они еще раз обсудят детали, – под конец говорит Кузьмич, имея в виду меня и Эдика.

Эдик летит завтра рано утром, поэтому мы с ним в конце дня уже окончательно прощаемся, прямо у подъезда нашего управления и расходимся. Только бы у Эдика все было в порядке.

А у меня на завтра запланирован новый допрос Совко-Чумы. На этот счет Виктор Анатольевич дал мне специальное поручение. И в самом деле, кому еще и проводить сейчас этот допрос, как не мне. Я знаю столько деталей и подробностей, столько людей и фактов по этому делу, сколько никто не знает. Что же касается наших личных отношений, то как-нибудь я переступлю через взаимную неприязнь и заставлю переступить Совко. Уж как-нибудь.

...При встрече с Совко я сообщаю ему о смерти Лехи, что действует на него угнетающе. Он как-то весь ссутуливается, легкие, как рябь, морщинки проступают на гладком лбу, и глубокая бороздка незаметно пролегает между пшеничными бровями. Нелепая, горькая судьба Лехи кажется ему, наверное, сейчас похожей на его собственную судьбу, и конец ему мерещится тоже жалкий.

Но мне его не хочется ничем утешить. Нет у меня к нему жалости, что хотите делайте, нет. Я в этот момент вспоминаю вдруг Хромого и неведомую мне Веру из Новосибирска и только усилием воли подавляю в себе желание напомадить ему об этих людях. Нельзя сейчас, не вовремя.

– Теперь дальше, – говорю я. – Квартирную кражу мы раскрыли. Не замешан ты в ней. Хотя улика против тебя была там железная. Но, оказывается, подстроил ее один мужик.

– Это какая же такая улика! – заинтересованно спрашивает Совко.

– Помнишь, ты перчатку потерял?

– Ага.

– Так вот, один мужик из тех, кто кражу совершил, подобрал твою перчатку и нарочно в квартире оставил. Чтобы нас, значит, со следа сбить. Ну а сейчас сознался.

– Ах, гад...

– И знаешь, где он ее подобрал?

– Ну?

– Во дворе. Ты ведь ее уронил, когда вы с Лехой Гвимара Ивановича убивали. И тот мужик все видел. Своими глазами. И тебя опознать берется, хоть сейчас.

Совко, отведя глаза в сторону, молчит.

– И еще видела вас в тот вечер во дворе одна женщина. В красном пальто. Ты ее не заметил?

– В красном пальто?.. – механически повторяет Совко.

– Ну да. Она тоже может, оказывается, опознать тебя.

И Совко снова молчит, отводит в сторону глаза.

– А еще, – продолжаю я, – мы арестовала Льва Игнатьевича Барсикова. Не забыл, надеюсь, такого?

– Его забудешь, – глухо отвечает Совко.

– Ну и он тебя не забыл. И вот, представь себе, признался. «Да, – говорит, – это я организовал убийство Семанского, я приказал. А они только исполнители». То есть, значит, ты и Леха. «А почему, спрашиваю, вы отдали такой приказ?» – «Конкурента убрал, – отвечает. – На войне как на войне. Только вы никогда не докажете мою вину тут». Понял ты, куда он клонит?

– Понял. Не глиняный, – хмурится Совко. – Только не получится у него.

– Смотри сам. Но это не все, – продолжаю я. – Есть еще один человек, который тоже, возможно, несет ответственность за убийство. Гелий Станиславович Ермаков. Ты его знаешь.

Совко резко вскидывает голову и напряженно смотрит мне в глаза, словно проверяя, действительно ли я назвал это имя.

– Добрались? – хрипло спрашивает он и откашливается.

– Пока на свободе, – отвечаю я. – Вокруг работаем. Пока он еще на своей синей «Волге» разъезжает.

– Уйдет, – криво усмехается Совко. – Кто-кто, а этот уж точно уйдет. Как раз на синей «Волге» и уйдет.

– На такой красавице далеко не уйдешь, – возражаю я.

– А ему далеко и не надо, – загадочно усмехается Совко. – Только до Гусиного озера. А там – будь здоров.

– Там у него что, тайный аэродром? – Я тоже усмехаюсь.

– Там у него дядя Осип. Лучше всякого аэродрома. Схоронит так, что вовек не найдешь. Это уж точно.

Все-таки незаметно-незаметно, но проговаривается Совко, признает убийство Семанского. Значит, правильно я построил допрос. Ошеломил, подавил, увел его мысли в нужную мне сторону. Сейчас надо вести его дальше и не дать опомниться. Темп, напряжение – вот главное сейчас. Гусиное озеро какое-то выплыло, дядя Осип...

У меня на столе неожиданно звонит телефон. Внутренний. Я поспешно снимаю трубку. Говорит Кузьмич. Голос у него, как всегда, невозмутимый, но я улавливаю в нем какое-то непонятное мне напряжение.

– Немедленно кончай допрос и иди ко мне, – приказывает Кузьмич.

– Ну что ж, Николай, – говорю я. – Пока все. Да, пистолет-то ваш нашли, кстати...

Конвой уводит Совко, а я спешу к Кузьмичу. У него в кабинете я застаю Углова. Вид у обоих хмурый и встревоженный.

– Плохие новости, – говорит мне Кузьмич. – Только что звонил Албанян. Оказывается, исчез Шпринц.

– А с ним все бухгалтерские документы касательно операций с пряжей, – добавляет Углов.

– Собирайся, – добавляет Кузьмич. – Самолет через три часа.

...И вот снова передо мной Давуд. С ним вместе приехал в аэропорт и Эдик.

По пути в город, еще в машине, они наперебой рассказывают мне обо всем, что тут случилось. Ну вначале, конечно, о том, что исчез Шпринц. Но, кроме него, оказывается, из известных мне «персонажей», как выражается Эдик, исчез...

– Кто бы ты думал? – загадочным тоном спрашивает он.

Давуд улыбается не менее загадочно.

– Конечно, ты подумал, что Гелий, да? – спрашивает он. – А исчез-то его двоюродный братец, Василий Прокофьевич, помнишь такого? На рынке торговал.

– Причем, – вмешивается Эдик, – на работе говорят «болен». А дома говорят «к брату в Москву уехал».

– Ай, ай, – я шутливо качаю головой. – Как же мы с ним разминулись?

– Вы не разминулись, – говорит Эдик, хитро щуря глаза. – Есть данные, что он уехал не в Москву.

– А куда?

– Понимаешь, один человек был у него дома сегодня, – туманно сообщает Давуд. – Сосед. Честный человек. Видит: чемодан, красивый такой чемодан, новый, без которого Василий Прокофьевич в Москву никогда не ездит, стоит на месте. И выходной костюм на месте. А вот охотничьих сапог нет.

...Наш разговор продолжается уже в управлении, в кабинете Давуда. Я с удовольствием пью душистый чай.

– Ну а как исчез Шпринц? – спрашиваю я. – Что известно?

– Вчера утром, как всегда, пришел в магазин, – сообщает Эдик. – Кто-то ему позвонил по телефону. И он сразу кинулся в бухгалтерию. Говорит Лиде: «Дайте-ка мне все документы по пряже». Ну, Лида, конечно, выдала. Он забрал и тут же ушел. Машина его на улице ждала. Но какая машина, Лида, конечно, внимания не обратила.

– Там, рядом с магазином, – вспоминаю я, – мастерская какая-то. Ты туда не зашел? Может, они машину эту видели?

– Туда не зашел, – вздыхает Эдик.

– Я зашел, – почему-то виновато сообщает Давуд. Ему, по-моему, неловко перед Эдиком, он боится, как бы нам не показалось, что он такой выскочка. Удивительно деликатный человек Давуд.

– Такси его ждало, – продолжает он. – Номера, конечно, никто не заметил. Но заметили, что там еще один пассажир сидел. Видно, Шпринца ждал. Очень крупный такой мужчина в кепке. Возможно, Ермаков этот, рыночный.

– Завтра утром, пораньше, – обращаюсь я к Давуду, – подъезжай в таксомоторный парк. Он у вас один, я надеюсь?

– Зачем один? Три.

– Значит, создашь три группы. И завтра с утра – во все три парка. Там как раз будет работать вчерашняя смена. Надо опросить всех водителей и найти того, кто вчера вез Шпринца. Договорились?

– Конечно.

Давуд уходит, а мы с Эдиком продолжаем совещаться.

– А что, Гелий Станиславович сегодня на работе? – спрашиваю я.

– Весь день в магазине. «Волга» его во дворе.

– Ты его самого видел, Гелия этого?

– Видел.

– Ну и как впечатление?

– Делец первой статьи. Современный, умный, опасный.

– Кого еще успел повидать?

– К сожалению, эти двое исчезли. Беседовал еще с Лидой. Она припомнила, куда транзитом, минуя их магазин, шла пряжа. Это суконная фабрика. Но ей синтетическая пряжа совсем не нужна. Так что, если Лида не ошибается, то тут какая-то комбинация проделывается. Мы с двух концов проведем проверку. Если магазин официально продал пряжу этой фабрике, то он ей через банк выставил платежное требование. И фабрика, тоже через банк, должна была эту пряжу оплатить.

– И если оплатила, выходит, и пряжу получила?

– Не зря едим хлеб, – снисходительно усмехается Эдик. – Кое-что делать умеем. Помоги только отыскать документы, которые унес Шпринц. Там, в частности, должна быть доверенность фабрики или еще какой организации на получение пряжи. А в доверенности – имя, чье-то имя. И этот человек потом расписался в накладных, когда эту пряжу получал. И накладные эти тоже должны быть в бухгалтерии магазина. Они ей нужны для отчетности.

– А на фабрике разве нет экземпляра этой накладной? Как же они тогда оформили деньги, уплаченные за пряжу?

– Вот! Если бы я только знал. – Эдик страдальчески морщится, словно у него заболел зуб. – Найди мне эти документы! Найди Шпринца, черт бы его побрал! Полцарства за Шпринца! Мало? Ну, чего хочешь, проси.

На следующий день Эдик ни свет ни заря отправляется на суконную фабрику, точнее – в ее бухгалтерию, обзаведясь, естественно, самыми безобидными документами. А специальные группы разъезжаются по таксомоторным паркам. Давуд остается в своем кабинете. Безвыездно. Он – штаб всей операции, к нему будут поступать донесения от всех групп, занятых наблюдением и поиском. Ведь каждую минуту от любой из них может поступить сигнал тревоги, и Давуд обязан будет принять все необходимые меры.

Сам я ухожу в город. У меня зародилась одна мысль, которую я хочу попробовать проверить и реализовать. Внешне она выглядит не очень серьезно, и поэтому я не решаюсь рассказать о ней товарищам. Я хочу повидать Хромого и кое о чем с ним посоветоваться.

По дороге я легко узнаю уже знакомые мне улицы, площади, скверы, даже отдельные дома и вывески магазинов.

Наконец я дохожу до мастерской Сережи-Хромого и толкаю дверь.

Сережа, как всегда, сидит за барьером на низенькой своей табуретке, неестественно вытянув негнущуюся ногу, под низко опущенной лампочкой с железным абажуром и сосредоточенно стучит молотком по подошве ботинка. А рядом на обыкновенном стуле сидит и курит Володя-Жук, один из местных, с которым я познакомился в первый свой приезд.

Когда я вхожу, они оба одновременно вскидывают головы, и Жук первый изумленно кричит:

– Виталий! Ты откуда?!

И вскакивает мне навстречу. Сергей остается сидеть и молча улыбается мне.

Я захожу за барьер, пожимаю им обоим руки, подтаскиваю стул и тоже закуриваю.

– С приездом, – говорит Сергей. – Каким ветром опять задуло?

– А! – досадливо машу я рукой. – Потом. Ну как вы тут?

Некоторое время мы болтаем о том о сем, потом я неожиданно спрашиваю:

– Ребята, а где это Гусиное озеро, не знаете?

– Километров тридцать от города, – отвечает Жук. – В горах.

– Ты там был?

– Водичку туда вожу. Точка там наша.

Дело в том, что Володя – водитель грузовой машины и работает в тресте столовых и ресторанов. Это я еще прошлый раз от него узнал.

– А чего там еще есть, кроме твоей точки?

– Озеро есть, – улыбается Жук. – Здоровое. И красотища же там, ты бы знал. Ну, а еще там санатории всякие, дома отдыха, турбазы, охотохозяйства. Ты там был? – обращается он к Сергею.

Тот утвердительно кивает в ответ. Губами он зажал гвозди. И продолжает энергично стучать молотком.

– И дачи всякие есть? – спрашиваю я.

– Не, – уверенно отвечает Жук. – Дач нет. Ну, может, только какие особые, для начальства. А тебе что там нужно? – в свою очередь, спрашивает он.

– Не что, а кто, – отвечаю я. – Есть там как будто такой дядя Осип. Не слыхал?

– Нет, – крутит головой Жук. – Не знаю такого. А ты не знаешь? – снова обращается он к Сергею.

Тот кивает, потом вынимает из губ гвоздики и говорит:

– Егерь. Сволочь.

– Почему сволочь? – немедленно интересуется Жук.

– Запросто может застрелить. Никого ему не жалко. И еще потом скажет: «Браконьер, в меня стрелял». Было раз такое. А другой раз парень один из города последние гроши ему отвез, чтобы откупиться. Он на него протокол фальшивый составил.

– Ну точно. Сволочь, – соглашается Жук.

– Он там, на озере, и живет? – спрашиваю я.

– Ага, – кивает Сергей. – Сегодня вот в город приехал.

– А зачем?

– Купить чего-то надо. Продукты небось. Да вот сапоги оставил. Скоро прийти должен, забрать. Всякая тварь, что ходит, ко мне приходит, – философски заключает Сергей и кивает на большие болотные сапоги с петлями на длинных голенищах, которые валяются здесь же на полу, среди другой старой обуви.

– Когда же он придет? – спрашиваю я.

Сергей смотрит на часы.

– Да вот сейчас и придет.

– И домой поедет?

– Ага.

– А на чем?

– На чем придется. Может, и на автобусе. Только там еще тогда километра четыре в сторону переть. Попутную небось поймает. Торопится он сегодня обратно. Гости, говорит.

Я с минуту соображаю, молча потягиваю сигарету, потом спрашиваю Жука:

– Володь, твоя машина где?

– Где положено. На базе, – насторожившись, отвечает Жук. – А что?

– Возьми ее да пообещай этому гаду подкинуть его до озера. Все равно, мол, туда за тарой надо ехать. Ты водитель, а я... ну, скажем, экспедитор. Идет? – улыбаюсь я.

– Ты что? – изумляется Жук. – Кто же мне машину даст, соображаешь?

– Дадут. Я попрошу, – продолжаю улыбаться я. – Как с ним договоришься, иди на базу за машиной. Понял? Я там буду.

– Давай, давай, не дрейфь, – серьезно говорит Сергей. – Раз надо, значит, надо.

И Жук, ухмыляясь, чешет затылок.

– Чудеса. Но чего же не скатать? Давай проси машину.

– Значит, Володя, договорились, – говорю я, вставая. – Как он придет, ты, значит, предложи. Сергей поддержит. Предупреди, только так, для порядка, что с экспедитором поедешь. Хорошо?

– Иди, иди, – кивает мне Сергей. – Будет порядок. Я выхожу на набережную, оглядываюсь по сторонам в поисках телефона-автомата, но потом решаю завернуть куда-нибудь за угол, чтобы ненароком не попасться на глаза этому дяде, который вот-вот придет к Сергею. Поэтому я выхожу на какую-то незнакомую мне улицу и для верности сворачиваю еще и на другую в поисках телефона...

Давуд понимает меня с полуслова. План действий складывается у нас в считанные минуты, и я, успокоенный, кладу трубку и отправляюсь на автобазу.

А через некоторое время после моего прихода туда с улицы доносятся нетерпеливые сигналы. Это подъехал Жук и вызывает меня. Я выскакиваю за ворота, предварительно махнув рукой своим. Во дворе автобазы уже дежурит наша оперативная «Волга».

Подбежав к машине Жука, я заглядываю в кабину и сердито говорю ему, стрельнув взглядом на сидящего с ним худощавого бородатого человека с недобрыми глазами:

– Подкалымить вздумал, а я тут жди?

– Ну попросил человек, – смущенно тянет Жук и, подмигнув, добавляет: – Тебе десятка, мне десятка. Плохо, что ли?

– Ладно, поехали, – сразу тоном ниже, примирительно, говорю я и лезу в кузов.

И вот машина наша уже выехала из города и сейчас мчится по долине, между черными, еще прошлогодней вспашки полями и рядами виноградников. Вдали громоздятся угрюмые, причудливые горы, над ними синее, блеклое небо с плоскими реденькими облачками. Сквозь дымку светит неяркое солнце, заливает долину и заметно уже пригревает. Если бы не ветер, то совсем было бы тепло. Юг есть юг.

Но вот начинается подъем. Все ближе горы, все мрачнее они, суровее, холоднее. Их я вижу лишь краем глаза, а передо мной – долина, и совсем вдали тоненькой полоской видны море и город.

Тут я замечаю далеко за нами темную «Волгу». Это, конечно, наши. Не спешат, выдерживают расстояние.

Машину начинает сильно потряхивать на камнях. Причудливые, дикие скалы подступают к самой дороге, сжимают ее, порой загораживают сами горы. Все выше, все круче взбирается дорога.

Неожиданно за одним из поворотов скалистая стена отступает. Распахивается небольшая горная долина. Дорога устремляется по ней, и вот уже с обеих сторон от нас тянутся невысокие, сложенные из плоских камней ограды садов. Вскоре мы минуем деревянные ворота с вывеской во всю их длину: «Санаторий «Горное солнце». Солнца тут и в самом деле много, и припекает оно здорово даже сейчас. Машина, покачиваясь, едет все дальше мимо каменных изгородей и бесконечных садов, потом сворачивает куда-то в сторону, и мы снова углубляемся в горы. Вскоре въезжаем в новое селение. Проехав некоторое время по нему, мы оказываемся на небольшой площади. Здесь машина неожиданно останавливается.

Хлопает дверца, вылезает Жук и весело объявляет:

– Все. Прибыли. Дядь, гони красненькие.

Вылезает и дядя Осип. Жилистый, какой-то пружинистый мужичок, хоть и мал ростом. И глаза быстрые, диковатые, недобрые, чем-то знакомые мне.

– Куда же это ты, дядя, нас завез, а? – спрашиваю я, пока дядя Осип, кряхтя, достает из внутреннего кармана своей поношенной куртки мятый бумажник.

– Так ведь озеро, вон оно, два шага всего, – машет рукой дядя Осип и усмехается. – Там и ресторан ваш. Мы чуток только в сторону забрали.

– Живете здесь? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает. – К дружку заехал. Продуктами вот поделюсь.

– А сами-то где живете?

Я нарочно тяну разговор. Надо дать время подъехать нашим и пока что не упустить этого шустрого старика. Я незаметно оглядываюсь вокруг.

Из-за соседней каменной ограды на нас с любопытством глядят черноглазые загорелые ребятишки в пестрых рубашках и свитерах. Степенно проходят мимо двое мужчин в черных плотных куртках домашней выделки. Куда-то спешит группа молодых стройных женщин в длинных, до земли, юбках и теплых кофтах, весело болтают о чем-то, стреляют в нашу сторону глазами, любопытно им.

Дядя Осип тоже не спешит, медленно раскрывает свой старый бумажник, сосредоточенно и хмуро роется в его кармашке и наконец вытаскивает сложенную вчетверо десятку, бережно расправляет ее, приглаживая, отгибает загнутые уголки. Очень трудно, видно, ему с ней расстаться. Как же, будет он на свои деньги покупать столько продуктов, которые я видел в кузове. Наконец, вздохнув, дядя Осип передает десятку Жуку и начинает доставать другую. Это он проделывает еще медленнее.

Жадность губит людей, это уже не раз было доказано. И вот еще одно подтверждение. Я вижу, как из-за угла с безразличным видом неожиданно появляется Давуд и не торопясь шествует мимо нас.