Текст книги " «Белое дело». Генерал Корнилов"

Автор книги: Генрих Иоффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Промедление смерти подобно

Уже в начале октября ожидание нового революционного выступления рабочих и солдат, руководимого большевиками, стало почти всеобщим: народ требовал радикальных перемен, но уже не верил, что их можно добиться в рамках существовавшего режима. В такой ситуации для правительства тактически целесообразным было бы перехватить инициативу и нанести упреждающий удар. Керенский в эти дни говорил, что возблагодарил бы бога, если бы «большевики наконец выступили»; в этом случае июль бы не повторился: на сей раз большевики были бы разбиты наголову. Мысль о провокации совершенно серьезно обсуждалась на заседаниях правительства. Министры кадет II. Кишкин, «беспартийный» М. Терещенко и другие доказывали, что тактика «ожидания событий» теперь вредна, что надо пойти на то, чтобы вызвать боль-п шевиков па «преждевременное выступлением и ггодавить его. Раздавались, правда, и другие голоса, предупреждавшие, что провокация может обернуться бумерангом, который ударит по правительству, поскольку сил для разгрома революционных масс может и не оказаться. Министр труда меньшевик К. Гвоздев, между прочим, указывал и на то, что большевистским выступлением может воспользоваться «правое офицерство», выступающее за монархическую реставрацию. Министр торговли и промышленности С. Прокопович пессимистически констатировал: «Маразм в нас, ибо мы не можем создать власть в стране. Пока силы не будет, ничего сделать нельзя».

И тем не менее подготовка к столкновению с большевиками шла. Ключевым моментом этой подготовки стал вопрос о выводе большей части Петроградского гарнизона на фронт. Вопрос этот не был новым. В соответствии с соглашением Временного правительства и Петроградского Совета сразу же после свержения монархии революционный гарнизон столицы не должен был выводиться из Петрограда. Когда весной 1917 г. военному министру Гучкову и командующему Петроградским военным округом Корнилову не удалось «прибрать» гарнизон «к рукам», попытки избавиться от революционных войск стали осуществляться под прикрытием то необходимости «разгрузки и эвакуации» Петрограда, то «стратегических соображений» его обороны. Корнилов, уже ставший Главковерхом, как мы помним, планировал «включение» частей Петроградского гарнизона в формируемую им Особую петроградскую армию, что давало возможность их оперативных перебросок.

В конце сентября германский флот начал боевые операции по захвату Моонзундского архипелага. Несколько островов в первых числах октября были захвачены. И вновь возник вопрос о войсках Петроградского гарнизона как о подкреплениях, необходимых Северному фронту для обороны столицы.

Надо сказать, что в солдатских массах фронта это находило известный отклик: усталые, измученные фронтовики требовали смены и хмуро смотрели на «привилегированный» Петроградский гарнизон. В то же время политически более развитые солдаты сознавали значение пребывания революционного гарнизона в Питере. Но действительно ли части Петроградского гарнизона были столь необходимы на Северном фронте? Главнокомандующий фронтом генерал В. Черемисов в секретной телеграмме военному министру сообщал, что он, опасаясь революционизирующего влияния петроградских солдат, отнюдь не стремился заполучить их. «Инициатива присылки войск Петроградского гарнизона на фронт,– указывал он,– исходила от вас, а не от меня...» В основе решения правительства вывести Петроградский гарнизон па фронт лежали не столько стратегические, сколько политические расчеты. Правительство, по-видимому, полагало, что сумеет наверняка забить шар в одну из двух луз. Если приказ о выводе части гарнизона удастся провести, большевистский Петроградский Совет лишится вооруженной опоры, а это сразу усилит позиции правительства. Если ню выполнению приказа будет оказано сопротивление, можно рассчитывать на рост недовольства фронтовых частей и пошатнуть авторитет Петроградского Совета.

Однако этот расчет не учитывал всех возможных последствий. Он, в частности, ставил в довольно трудное положение меньшевистско-эсеровское руководство ВЦИК и меньшевистскую и эсеровскую фракции Петроградского Совета. Пытаясь найти из него выход, меньшевики и эсеры 9 октября предложили создать при Петросовете «Комитет революционной обороны», который должен был взять вопрос о выводе частей столичного гарнизона на фронт под свой контроль, выясняя, диктуется ли он действительно стратегическими соображениями или имеет под собой какие-то политические расчеты. Предлагался, таким образом, орган, с одной стороны, лояльный правительству, а с другой – демонстрирующий заботу об интересах революционного гарнизона. Меньшевики и эсеры связывали с этим расчеты на примирение в явно приближающемся конфликте.

К их немалому удивлению, большевики Петроградского Совета в целом одобрительно приняли идею о создании «Комитета революционной обороны». Она пришлась как нельзя кстати: в большевистском руководстве еще с середины сентября дебатировался вопрос о создании органа или штаба для подготовки вооруженного восстания. Меньшевистско-эсеровское предложение открывало возможности создания такого органа, причем на вполне «легальной основе». Весь вопрос состоял только в том, чтобы поставить создание комитета и сам комитет под большевистский контроль, но в октябрьские дни он был уже легко разрешимым: Петроградский Совет, как мы знаем, прочно стал большевистским.

Разработка проекта о комитете и его обсуждение в Исполкоме Совета заняли примерно 10 дней. Приблизительно к 20 октября формирование этого комитета, получившего окончательное название Военно-революционный комитет, было завершено. В него вошли около 80 человек, представлявших ЦК и ПК РСДРП (б), Петроградский Совет, военные организации большевиков и левых эсеров, профсоюзы, фабзавкомы, Петроградский Совет крестьянских депутатов, Красную гвардию и другие революционно-демократические организации: 53 большевика, 21 левый эсер, 4 анархиста и др. Меньшевики и правые эсеры теперь отказались войти в ВРК.

Работа ВРК проходила под руководством ЦК большевиков, члены которого несли ответственность за определенный участок деятельности. Еще 10 октября на заседании ЦК, принявшем резолюцию о подготовке вооруженного восстания, «для руководства на ближайшее время» было создано Политбюро из 7 человек (В. И. Ленин, Л. Троцкий, И. Сталин, Г. Сокольников, Л. Бубнов, а также два противника восстания – Л. Каменев и Г. Зиновьев). На заседании 16 октября произошла организационная корректировка. ЦК сформировал Военно-революционный центр из 5 человек, который должен был войти в состав «революционного советского комитета», т. е. ВРК.

Важным органом, образованным при ВРК, а следовательно, и при Петроградском Совете, стало так называемое Гарнизонное совещание, состоявшее из представителей полковых комитетов Петроградского гарнизона. Действуя через них, ВРК направил своих комиссаров в полки, а также в штаб Петроградского военного округа, возглавлявшийся уже известным нам бывшим корниловцем полковником Г. Полковниковым.

Полковников решительно отказался принять комиссаров ВРК, заявив, что гарнизон прочно находится у него в руках. Но это было заблуждением. ВРК тут же постановил считать приказы штаба округа действительными только в том случае, если они согласованы с его комиссарами. Фактически это означало подчинение штаба округа революционному штабу Петросовета и полную потерю гарнизона правительством.

Переговоры между ВРК и штабом Полковникова еще велись (обсуждалось компромиссное предложение об утверждении комиссаров ВРК комиссариатом ВЦИК при штабе округа), когда Керенский вечером 23 октября, словно бы внезапно проснувшись от летаргии, на заседании Временного правительства потребовал объявить ВРК «незаконной организацией», подлежащей судебному преследованию. В ночь с 23-го на 24-е решено было закрыть большевистские газеты, подтянуть надежные части и, главное, арестовать Военно-революционный комитет.

Это последнее было, пожалуй, ключевым и потому наиболее важным, ответственным решением. ВРК имел статус легального органа Петроградского Совета, и карательные действия против него могли бы дать все основания для прямого обвинения правительства в контрреволюционности. Это могло принести Керенскому и правительству серьезные осложнения. Поэтому под осуществление такой меры, как судебное преследование и арест ВРК, целесообразно было подвести «демократическую основу» в виде, например, санкции ВЦИК или еще лучше Предпарламента, в котором меньшевистско-эсеровское большинство ВЦИК было широко представлено. По-видимому, именно этими соображениями и объясняется намерение Керенского явиться в Мариинский дворец, где заседал Предпарламент, и потребовать у него своего рода вотума доверия на вооруженное подавление большевистского восстания, что включало и арест ВРК.

В полдень он объявился в Мариинском дворце и поднялся на трибуну, чтобы сделать внеочередное заявление. Еще не зная, что юнкерам так и не удалось закрыть большевистский «Рабочий путь», он объявил, что эта газета, как и другая – «Солдат», закрыта за призывы к свержению Временного правительства. Он говорил, что налицо попытка повторить события 3—5 июля, чтобы, как и тогда, открыть фронт «перед бронированным кулаком Вильгельма». Эти слова встретили негодующий шум со стороны левых эсеров и меиыпевиков-интернационали-стов. Но Керенский продолжал гневно обвинять большевиков, поднявших «чернь», и в итоге констатировал «определенное состояние известной части населения Петрограда как: состояние восстания». Он грозил большевикам «немедленной решительной и окончательной ликвидацией». Теперь с правой стороны Предпарламента, там, где сидели кадеты и другие «цензовики», раздались бурные аплодисменты. Речь Керенского шла к концу. Он потребовал от Предпарламента санкционировать действия правительства, направленные на ликвидацию восстания. Не дожидаясь результата голосования, тут же уехал в Зимний дворец.

Между тем точно так же, как еще утром 24-го закончились провалом попытки штаба округа закрыть большевистские газеты и увести «Аврору», оказались совершенно безуспешпыми действия штаба, предпринятые днем: не удалось развести мосты через Неву, не явилось по вызову большинство воинских частей, дислоцированных в пригородах, и др. Бессилие штаба рождало подозрения. В правительстве, и особенно в окружении Керенского, появилась мысль о саботаже или чуть ли не об измене Полковникова. Казалось, что он намеренно «играет в руку» тем правым элементам, которые готовы были «отдать» правительство большевикам. Так ли это было? Можно ли полностью исключить сознательную пассивность Полковникова в октябрьские дни?

Хотя наступательные действия правительства и штаба округа оказывались безуспешными, тем не менее они требовали пристального внимания, подготовки и проведения контрдействий, коптрмер. Военно-революционный комитет самим ходом событий все более становился органом защиты, обороны революции. Но если до сих пор ключевым вопросом, вокруг которого шла ожесточенная борьба, был вопрос о судьбе Петроградского гарнизона, то постепенно на первый план все более выдвигался вопрос о созыве II Всероссийского съезда Советов, назначенного на 20, а затем на 25 октября. 11а фоне непрекра-щающихся попыток правительства и штаба округа нанести поражение революционным силам, поддерживающим Петроградский Совет, реальностью становилась угроза, что в случае успеха правительство сорвет созыв съезда, который мог бы наконец решить вопрос о власти, о переходе ее в руки Советов. Революции не была и не могла быть гарантирована победа или беспрепятственное ее развитие. Тот, кто вступает в борьбу, всегда рискует.

Л. Троцкий, являвшийся в дни восстания председателем Исполкома Петроградского Совета, впоследствии старался представить дело таким образом, будто руководство восстанием вполне сознательно осуществлялось под прикрывающим лозунгом обороны. Думается, однако, преднамеренно оборонительная схема восстания (как своеобразная хитроумная тактика) в большой мере появилась уже постфактум, была сформулирована, так сказать, задним числом. На деле, даже по признанию самого Троцкого, восстанию (по крайней мере до конца 24 октября) была внутренне свойственна некая «половинчатость», нерешительность. Революция вместо стремительного броска, прямой атаки как будто бы шла осторожным, вкрадчивым шагом. Это было чревато тяжелыми последствиями, особенно в виду того, что считалось политически необходимым взять власть в свои руки до открытия II съезда Советов: эсеровско-меньшевистская оппозиция на съезде оказалась бы в этом случае перед свершившимся фактом и во многом была бы блокирована. Л. Троцкий в «Истории русской революции» уверял, что и ои вел именно такой курс, однако еще днем 24 октября он говорил, что арест Временного правительства «не стоит в порядке дня как самостоятельная задача», что «все зависит от съезда». «Половинчатость» в ходе восстания создавала обоснованное впечатление легалистских устремлений руководства ВРК, его желания связать вопрос о взятии власти Советами с решением съезда Советов. В. И. Лепин, находившийся в укрытии на квартире М. В. Фофановой, вечером 24-го писал членам ЦК: «Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс...

Нельзя ждать!! Можно потерять все!!»⁵⁴ I Ленин был прав. В эти критические дни ставить вопрос о власти в зависимость от решений съезда значило рисковать революцией. Съезд мог заколебаться, так как большевики располагали там немногим больше половины голосов, а среди пих, вероятно, были и противники восстания. Возможен был и другой, значительно худший вариант. Еще 22 октября начальник штаба округа генерал Я. Багратуни связался со штабом Северного фронта и предложил «подготовить для отправки в Петроград с фронта в случае, если потребуют обстоятельства, одной бригады пехоты, одного кавалерийского полка и одной батареи». Следовательно, ожидание съезда Советов давало правительству и штабу округа время, столь необходимое им для концентрации своих сил. Время – важнейший фактор в эпоху революции. Революционная ситуация не постоянная величина; в случае, если революционный авангард проявляет нерешительность, прилив может смениться отливом, и тогда поднимает голову контрреволюция. В «Письме к товарищам» В. И. Ленин писал: «...пи в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью...

Промедление в выступлешга смерти подобно...» ⁵⁵ Д' А приблизительно в то же время, вечером 24-го, в Маи риинском дворце возобновилось заседание Предпарламента, которое должно было обсудить требование Керенского о вотуме доверия в борьбе с большевистским восстанием. Фактически Керенский требовал от Предпарламента «свободы рук» для разгрома большевиков «железом и кровыо». Правая часть Предпарламента (кадеты и др.) готова была предоставить правительству такую свободу. Но Керенскому была необходима санкция именно «левой» его части, санкция эсеров и меньшевиков, представляющих ВЦИК Советов. Поскольку вооруженных сил, готовых встать иа сторону правительства, в самом Петрограде практически уже не имелось, последний шанс заключался в переброске в столицу карательных войск с фронта. Но было очевидно, что без согласия местных Советов и войсковых комитетов осуществить переброску не удастся.

Таким образом, «ультиматум» Керенского Предпарламенту был продиктован не только одншм стремлением задрапироваться в борьбе с восстанием в «демократическую тогу», но и чисто практическими соображениями: получить скорейшую помощь с фронта.

Эсеро-меньшевистское руководство оказалось перед тяжелым выбором. Либо оно должно было выразить Керенскому доверие, что означало прямо расписаться в своей контрреволюционности, либо отказать ему в поддержке, что, безусловно, вело к поражению правительства и их собственной соглашательской политики, проводимой с дней Февраля. Выход, казалось, был найден в попытке перевести борьбу против восставших масс из сферы военной, вооруженной, как требовал Керенский, в сферу политическую. Выступивший лидер меньшевиков Ф. Дан (исполнявший в это время и обязанности председателя ВЦИК), осудив большевиков, в то же время заявил, что для победы над ними необходимо выбить у них почву из-под ног: разрешить главные вопросы революции, показав, что защиту интересов масс твердо берет на себя правительство. Лидер меныиевиков-интернациопалистов Ю. Мартов развил эту мысль. Он говорил, что Временное правительство не может рассчитывать на поддержку, если наконец не реализует коренных требований народа. Должно быть сделано заявление, говорил Мартов, что Россия ведет политику немедленного мира, что земля будет передана земельным комитетам, что будет продолжена политика демократизации армии.

С правых I скамей , раздался возглас, обращенный к Мартову: «Министр иностранных дел будущего кабинета!;) «Я близорук,*– ответил Мартов,– и не вижу, говорит ли это министр будущего кабинета Корнилова!» Обмен этими ядовитыми репликами отражал суть разразившегося конфликта: страна шла либо к подлинно народному

правительству, способному решить самые больные вопросы – вопросы о мире и земле, либо к корниловской диктатуре...

В конце концов на голосование было поставлено три проекта резолюции: кадетов и кооператоров, казачьей фракции и меньшевистско-эсеровский. Две первые резолюции были близки: они обещали правительству поддержку, требуя, чтобы «на этот раз никакого послабления большевикам не было». Меньшевистско-эсеровская резолюция отмечала, что почва для недовольства и выступления масс в большой мере создана «промедлением в проведении неотложных мер, и потому необходимы прежде всего немедленный декрет о передаче земель в ведение земельных комитетов и решительное выступление по внешнем политике с предложением союзникам провозгласить условия мира и начать мирные переговоры». Резолюция предлагала создать для борьбы с «проявлениями анархии и погромного движения» Комитет общественного спасения, действующий в контакте с правительством.

Короче говоря, на «ультиматум» Керенского «левая» часть Предпарламента (и ВЦИК) ответила своим «ультиматумом», достаточно парадоксальным: контрреволюционному правительству предлагалось вести революционную политику. Трудно сказать, на что рассчитывали меньшевики и эсеры...

Началось голосование проектов резолюций: за резолюцию меньшевиков и эсеров было подано 123 голоса, против – 102 и воздержалось – 26 (народные социалисты и некоторые кооператоры). Впоследствии эмигрантские авторы, например II. Милюков, утверждали, что па этих 26 воздержавшихся во многом и лежит ответственность за «антиправительственную позицию» Предпарламента в критические дни. Если бы они поддержали тех, кто голосовал за поддержку правительства, она была бы обеспечена ему большинством в 5 голосов. Впрочем, сам Милюков понимал, что голосование и резолюции уже мало что могли изменить, однако в одном он все же был прав: отказ Предпарламента поддержать правительство в попытке силой подавить восстание лишил его (правительство) последних остатков авторитета.

⁴ Возникает важный вопрос: чем объяснялась такая «половинчатая» позиция меньшевистско-эсеровского руководства? Нет, не только одним осознанием бесперспективности репрессий в борьбе с массами, шедшими за большевиками. В том же Предпарламенте Ф. Дан, отвечая Керенскому, говорил: «Желая самым решительным образом бороться с большевиками, мы не желаем в то же время быть в руках той контрреволюции, которая на подавлении этого восстания хочет сыграть свою игру...» Ночью 24 октября, выступая на заседании ВЦИК и ЦИК Советов крестьянских депутатов, он снова повторил: «Вооруженные столкновения... означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но п все социалистические партии... Никогда контрреволюция не была так сильна, как в данный момент...» Страх перед грядущим Корниловым не отпускал меньшевиков и эсеров. Они сознавали, что на плечах военщины, которую Керенский готов был привести с фронта, придет контрреволюция, которая покончит не только с большевиками, но и с демократическими завоеваниями революции вообще. Они понимали также, что для того, чтобы этого но случилось, нужна подлинно революционная политика, политика в интересах народа, трудящихся масс. Но они все еще надеялись, что такую политику при их «давлении» способно проводить и Временное правительство, старались убедить массы, что «поправить дела» можно п без новой революции, в рамках существующего режима керенщины. Они не могли согласиться с большевиками в главном: самая прочная гарантия непобедимости революции и прочности демократии – доведение революции до копца, до полного удовлетворения интересов большинства народа руками самого этого большинства. Как перед Февралем либералы больше страшились народа, чем самодержавия, так и теперь, перед Октябрем, правые эсеры и меньшевики, страшась Корнилова, пожалуй, еще больше боялись масс.

В 10 часов вечера 24 октября председатель Предпарламента эсер Н. Авксентьев, лидер меньшевиков Ф. Дан и лидер эсеров А. Гоц прибыли в Зимний дворец для вручения Керенскому своей резолюции. Они убеждали Керенского, что их резолюция, их предложение «вызовет в настроениях масс перелом и что в этом случае можно будет надеяться на быстрое падение влияния большевистской пропаганды». Но Керенский ожидал другого и настроился на другое. С раздражением он заявил, что в «наставлениях и указаниях не нуждается», что пришла нора но разговаривать, а действовать и что правительство «будет действовать само и само справится с восстанием». Авксентьев, Дан и Гоц покинули Зимний дворец; теперь они спешили в Смольный па заседание ВЦИК. Шла ночь с 24-го на 25-е. В одной из комнат Смольного Дан и Гоц вдруг увидали... Ленина. По воспоминаниям Дана, в этот момент он понял, что все усилия противостоять восстанию бессмысленны, обречены на провал, что никакими резолюциями – ни Предпарламента, ни ВЦИК, поддержавшего Предпарламент,– уже ничего нельзя сделать. Теперь у руля восстания стоял Ленин, и это означало, что оно не остановится на полпути. Присутствие Ленина в Петрограде, его приход в Смольный, несомненно, стали решающим фактором победы Октября. Он подвигнул большинство ЦК к восстанию, вдохновил его своей смелостью и решительностью, убедил не колеблясь использовать предоставленный историей шанс. Без Ленина победа восстания была под сомнением. Ленин был его мозгом и сердцем.

Спустя 2—3 часа после того, как Авксентьев и др. уехали из Зимнего, сюда явилась делегация от казачьих полков. Керенскому было заявлено, что казаки готовы защищать правительство и начнут «седлать коней», если получат твердые заверения в том, что «казачья кровь не прольется даром», как это произошло в июле, и что против большевиков будут приняты «самые энергичные меры». Керенский как-будто бы дал такое заверение, но казаки так и не «заседлали коней». Делегация, вероятно, не имела определенных полномочий и, скорее всего, проводила некий «зондаж». Совет «Союза казачьих войск» ранним утром 25 октября принял решение не участвовать в борьбе на стороне Керенского. Но и Керенский, по-видимому, уже мало доверял казакам. Спасение, считал он, должно было прийти с фронта.

В третьем часу ночи 25 октября генерал для поручений при Верховном главнокомандующем (Керенском) Левицкий передал начальнику штаба Ставки генералу Духонину распоряжение для главнокомандующего Северным фронтом В. Черемисова об отправке казачьих частей в Петроград. Первой должна была двинуться 1-я Донская дивизия 3-го конного корпуса. В случае, если казаки не смогли бы двигаться по железной дороге, им следовало идти к столице походным порядком. Духонин тут же передал этот приказ главнокомандующему Северным фронтом генералу В. Черемисову и командиру 3-го конного корпуса генералу Краснову. А утром Керенский сам выехал на фронт, чтобы лично форсировать движение карательных войск к столице...

Впоследствии некоторые эмигрантские историки и публицисты, медленно раскручивая «историческую пленку» в обратном направлении и тщательно отыскивая в ней «роковые просчеты», считали, что, пожалуй, единственным человеком, который в октябрьские дни мог бы «спасти положение», был генерал М. Алексеев. Его имя, казалось, способно было привлечь немало «боевых единиц».

Алексеев действительно находился в Петрограде. Говорили, что его видели то «спокойно идущим» «сквозь цепи революционных войск» к Зимнему дворцу, то даже в самом штабе округа. В мемуаристике есть свидетельство, согласно которому 20 или 22 октября Алексеев твердо заверял М. Терещенко, что в Петрограде находятся 15 тыс. офицеров и по крайней мере 5 тыс. из них под его, Алексеева, командой будут защищать Временное правительство, если оно, конечно, «разрешит». Но, как уверял позднее П. Струве, Алексеева «не позвали». Безусловно, верно здесь только одно: петроградские гостиницы и общежития в самом деле кишели офицерами, по разным причинам покинувшими фронт. Их симпатии всецело были на стороне Корнилова. Несомненно и то, что многие из них готовы были сражаться. Примечательны воспоминания поручика А. Синегуба, принимавшего участие в защите Зимнего дворца. Там есть слова, звучащие прямо-таки как молитва: «Дорогие Корнилов и Крымов, что не удалось вам, то, бог милостив, может быть, удастся нам...» Но верно также и то, что немалой части обретавшегося в Петрограде офицерства коснулся тлен разложения. Тот же Синегуб рисует картину одного из «офицерских убежищ» в Павловском полку. Офицеры в аксельбантах, дамы в шляпах с огромными полями, цветы, вина, коробки конфет, снующие официанты, безобразные сцены разврата...

Готовность Алексеева во второй раз встать на защиту презираемого им Керенского, да еще с имеющимися силами, весьма сомнительна. Созданная им «алексеевскаи организация», если и включала в себя те «пять тысяч» офицеров, о которых Алексеев якобы говорил Терещенцо, ставила перед собой иную задачу: переброску офицеров на Дон для организации там борьбы после крушения керенщины. Как мы уже писали, эта задача вполне могла быть согласована Алексеевым и с Быховом и с Новочеркасском.

В эту версию, между прочим, вполне вписывается то, что известно о деятельности в те дни Б. Савинкова я М. Фшюненко. Савинков, являвшийся членом Совета «Союза казачьих войск», как он позднее рассказал сам, 2⁷* или 25 октября разыскал Филоненко и предложил ему включиться в помощь правительству. Ответ Филоненко примечателен. Он посоветовал ничего не предпринимать, так как большевиков победить будет легче после того, как они, взяв Петроград и захватив власть, проявят «полную неспособность к управлению государственными делами». Филопенко, таким образом, полностью разделял точку зрения, широко распространенную в правых кругах.

Но Савинков продолжал действовать. Он встретился с Алексеевым. Обсуждался вопрос о том, чтобы совместными силами все же «поднять» казаков, дислоцированных в Петрограде. Савинков утверждает, что дело сорвалось только из-за того, что было уже «слишком поздно». Однако более достоверным кажется свидетельство А. Деникина, который со слов зятя Алексеева полковника А. Шап-рона дю Ларэ писал, что Алексеев отклонил предложение Савинкова, «как безнадежное». 25 или 26 октября он исчез из Петрограда. Примерно через две недели в ново-черкасской газете «Вольный Дон» появилось интервью «генерала, приехавшего в Новочеркасск». Он заявлял: «Русская государственность будет создаваться здесь... Обломки старого русского государства, ныне рухнувшего иод небывалым шквалом, постепенно будут прибиваться к здоровому государственному ядру юго-востока». Анонимность генерала была секретом полишинеля. Все здесь зиали: интервью дал Алексеев...

* * %

Все остальное хорошо известно. Стремительно набирая теми, Октябрьское вооруженное восстание шло к своей победе. В полдень 25 октября у Мариинского дворца, где заседал Предпарламент, появился отряд Военно-революционного комитета. «Предпарламентариям» было предложено освободить здание. Наблюдавший эту сцену все тот >ке «петроградский чиновник» записал в своем дневнике: «Предпарламент был очень вежливо разогнан. Вообще большевики пока ведут себя очень вежливо». Фактически все члены Предпарламента (кроме двух второстепенных лиц) свободпо ушли из Мариинского дворца.

Восставшие еще полностью не овладели всем городом, еще не был взят Зимний дворец, где находилось Временное правительство, когда около 11 часов вечера 25 октября в Смольном открылся II Всероссийский съезд Советов. Сама картина начавшегося съезда раскрывает социальную суть того, что произошло в эти хмурые октябрьские дни в Петрограде. Троцкий писал: «Внешний вид съезда говорил о его составе. Офицерские погоны, интеллигентские очки и галстуки первого съезда (Советов.– /¹. И.) почти совершенно исчезли. Безраздельно господствовал серый цвет в одежде и на лицах. Все обносились во время войны. Многие городские рабочие обзавелись солдатскими шинелями. Окопные делегаты выглядели совсем ие картинно: давно не бритые, в старых рваных шинелях, в тяжелых папахах, нередко с торчащей наружу ватой, на взлохмаченных волосах. Грубые обветренные лица, тяжелые потрескавшиеся руки, желтые пальцы от цыга-рок, оборванные пуговицы, свисающие вниз хлястики, корявые, рыжие, давно не смазывавшиеся сапоги...»

Может быть, это был наиболее демократический парламент во всей мировой истории! Как же можно было противиться его воле тем, кто считал себя демократами? Впервые народ создал парламент по своему образу и подобию. На I Всероссийском съезде Советов (июнь 1917 г.) присутствовали более 800 делегатов, из них более 600 были меньшевиками и эсерами. Теперь, на этом съезде, из приблизительно 650 делегатов 390 были большевики. Так изменилась политическая ситуация всего лишь за четыре месяца революции! Но ВЦИК и его президиум, избранные па I съезде Советов, еще полномочны. Нет только некоторых лидеров того Исполкома. Меньшевики II. Чхеидзе и И. Церетели еще в начале октября уехали в Грузию; в Петроград они больше никогда не вернутся. Оба окажутся в эмиграции. Чхеидзе в 1926 гг. покончит жизнь самоубийством, Церетели проживет до 1959 г., напишет интересные воспоминания о Февральской революции. Отсутствовал и лидер правых эсеров В. Чернев. Как и Керенский, он устремился па фронт, чтобы содействовать там организации борьбы с большевиками. Вскоре он еще заявит о себе па политической арене.