Текст книги " «Белое дело». Генерал Корнилов"

Автор книги: Генрих Иоффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

‘ Съезд от имени старого ВЦИК открывает Ф. Дан. Его краткая речь несколько сумбурна, но он сразу пытается задать враждебный большевикам тон, протестуя против обстрела Зимнего дворца, в котором его партийные товарищи «выполняют свой долг». По соглашению крупнейших партийных фракций на пропорциональной основе президиум съезда должен состоять из 14 большевиков, 7 эсеров, 3 меньшевиков, 1 меныневика-интернационали-ста. Но правые эсеры и меньшевики воздерживаются от участия в президиуме «впредь до выяснения некоторых вопросов». Избранные большевики под гром аплодисментов занимают свои места. Нет пока В. И. Ленина, но он здесь, в Смольном. Среди членов президиума – Л. Троцкий, Л. Каменев, Г. Зиновьев, А. Рыков, А. Луначарский, В. Аптонов-Овсеенко, II. Крыленко и др. Председателем избирается Л. Каменев. И все это (и персональный состав большевиков в президиуме, и имя его председателя) – яркие показатели моральной атмосферы, царившей в партии. Еще несколько дней назад Л. Каменев, Г. Зиновьев выступали против восстания, но сегодня, когда восстание фактически уже победило, они снова в большевистском руководстве.

Л. Каменев объявляет порядок дня: об организации власти, о войне и мире, об Учредительном собрании – вопросы, решение которых страстно ждал и ждет народ, Р1а трибуну поднимается Л. Мартов. Речь его отрывиста, он сильно волнуется. Прежде чем решать вопрос о власти, охрипшим голосом говорит он, надо прекратить вооруженные действия с обеих сторон, ибо за ними неизбежна «грозная вспышка контрреволюции»; только после этого путем переговоров можно будет приступить к созданию такой власти, которую признает «вся демократия». Если не сам Мартов, то, во всяком случае, большинство правых эсеров и меньшевиков были, по-видимому, уверены, что большевики отклонят это предложение. Но вот на трибуне по поручению большевистской фракции А. Луначарский. Он заявляет, что большевики согласны с предложением Мартова. Большевики за мирное и подлинное демократическое решение вопроса о власти, за сотрудничество с другими социалистическими партиями. В истории революции вновь наступает ответственнейший момент: II Всероссийский съезд Советов близок к тому, чтобы создать Советскую власть на основе социалистической многопартийности.

Предложение Мартова в принципе принято единогласно, но не успел еще съезд приступить к его конкретному обсуждению, как слова один за другим потребовали меньшевики Я. Хараш, Л. Хинчук, Г. Кучин, бундовец Р. Абрамович, эсер М. Гендельман и др. Смысл их выступлений сводится к тому, что в знак протеста против «военного заговора, организованного за спиной съезда», фракции меньшевиков и эсеров покидают съезд. Их альтернативное требование – вступить в переговоры с Временным правительством для создания власти на широкой демократической основе. Это означает призыв к ликвидации восстания и возврат к существовавшему до него статус-кво.

Могли ли согласиться большевики на фактически предложенную им политическую капитуляцию за полшага до победы? Меньшевики и правые эсеры покинули зал заседания съезда (оставшаяся часть правых эсеров перешла к левым эсерам). «Дезертиры! – кричали им вслед.– Ступайте к Корнилову!»

Уходящие, по-видимому, считали, что нанесут удар по большевикам, однако в большей мере они нанесли удар по тому предложению Мартова, которое могло стать конструктивной основой для переговоров. Большевикам фактически уже не с кем было его обсуждать. Слово взял Л. Троцкий. «И теперь нам предлагают,– говорил он,– откажитесь от своей победы, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю: с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда?.. Нет, тут соглашение не годится! Тем, кто отсюда ушел, как и тем, кто выступает с подобными предложениями, мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории!» Троцкий предложил резолюцию с резким обвинением соглашателей как политиков, чья деятельность привела их к полному разрыву с Советами.

«Тогда мы уходим!» – с места кричит Мартов. (Оп останется в Советской России до 1921 г., а затем, больной туберкулезом, уедет за границу и умрет в Берлине в 1923 г.)

Левый эсер Камков выступает с возражением против такой резкой резолюции: дверь для «умеренной демократии» не должна быть закрытой.

И большевики снова идут навстречу. Поднявшись на трибуну, А. Луначарский спрашивает: «Разве мы, большевики, сделали какой-либо шаг, отметающий другие группы? Разве не приняли мы единогласно предложение Мартова? Нам ответили на это обвинениями и угрозами». Большевистская фракция не настаивает на голосовании резолюции: двери для тех партий, которые готовы идти с народом, все еще остаются открытыми. После двух часов ночи объявляется перерыв.

Когда съезд возобновился, пришло сообщение: Зимний дворец взят восставшими, Временное правительство, за исключением Керенского, арестовано. Теперь вся ситуация изменилась коренным образом: единственной властью в стране стал съезд. А что с Временным правительством? Революция не мстила и не проявляла жестокости. Арест министров продиктован был логикой еще не полностью завершенной борьбы: глава правительства Керенский бежал на фронт для того, чтобы повести карательные части на столицу. Министров-капиталистов предположено отдать под суд за «несомненную связь с Корниловым», а пока они под охраной революционных солдат направлены в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Доктор И. Манухин – врач, прикомандированный к Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства н пользовавший арестованных царских министров,– оставил интересные воспоминания о положении своих послеоктябрьских подопечных. «Солдаты охраны,– писал он,– ненавистью к ним не пылали, пищевой режим новая власть допускала сносный, встречи с родственниками были чаще и свободней». Постепенно многие из арестованных были переведены в больницу тюрьмы «Кресты», в частную лечебпицу Герзони, откуда и вовсе освобождены «под залог». Судьба их сложилась по-разному. Некоторые позднее эмигрировали, другие (например, С. Са-лазкин, С. Ольденбург, II. Маляитович, А. Зарудный, Н. Кишкин и др.) остались в Советской России, в большинстве своем трудились до сталинских репрессий.

Между тем работа съезда продолжалась. Поступают сообщения от воинских частей, расположенных в пригородах Петрограда: среди них нет и не будет врагов съезда Советов, они не согласятся «выступать против братьев». Присутствовавший на съезде II. Суханов вспоминал: «Начинают чувствовать, что дело идет гладко и благополучно, что обещанные справа ужасы как будто бы оказываются не столь страшными и что вожди (большевиков.– Г. И.) могут оказаться правы и во всем остальном». Теперь Н. Суханов, а с ним и некоторые другие меньшевики и эсеры постепенно стали прозревать: «мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, уступив им целиком всю арену революции».

Заседание съезда закрылось в шестом часу утра 26 октября, а вечером, в 21 час, того же дня возобновилось. Председательствующий Каменев объявляет, что президиум съезда отдал распоряжение в армию об отмене смертной казни, введенной Керенским. Взрыв аплодисментов покрывает его слова.

На повестке три вопроса: о мире, о земле и о новом правительстве. Впервые перед съездом появился В. И. Ленин, встреченный бурной, долго не смолкающей овацией. Приветственные крики, вверх летят картузы и папахи, солдаты потрясают поднятыми винтовками... Объявляется Декрет о мире. Всем воюющим народам и их правительствам предлагается немедленно начать переговоры о справедливом демократическом мире – без аннексий и контрибуций. Джон Рид вспоминал: «Внезапно, по общему импульсу, мы все оказались на ногах, подхватив бодрящие звуки „Интернационала¹⁴. Седой старый солдат плакал, как ребенок. Александра Коллонтай быстро моргала глазами, чтобы не расплакаться. Мощные звуки расплывались по залу, прорываясь сквозь окна и двери и вздымаясь к высокому небу». Даже те, кто был враждебно настроен к большевикам, испытывали в эту минуту огромное волнение. «Весь президиум во главе с Лениным,– пишет Н. Суханов,– стоял и пел с возбужденными, одухотворенными лицами и горящими глазами». Суханов не скрывал, что всей душой ему хотелось присоединиться к этому великому торжеству народа, «слиться в едином чувстве и настроении с этой массой и ее вождями». «Но не мог...» Смолкли торжественные звуки «Интернационала». Зал скорбно запел похоронный марш в память бесчисленных ягертв проклятой империалистической войны.

Декрет о мире был великим подвигом большевиков, единственной партии, не побоявшейся, по словам эсера В. Станкевича, «перешагнуть через колючие заграждения», отделявшие Россию от других народов. «Декретом о мире,– признал лидер правых эсеров В. Чернов,– большевизм обезопасил себя от всяких усмирительных экспедиций с фронта».

Но вот В. И. Ленин читает с трибуны Декрет о земле. Помещичье землевладение ликвидируется, объявляется национализация земли, земля передается в распоряжение крестьянских организаций, вводится уравнительное землепользование. Провозглашение Декрета о земле было

193

7 ^г. 3. Иоффе

не меньшим подвигом, чем Декрет о мире. Не держась за теоретические догмы, большевики делали решительный шаг навстречу требованиям огромной крестьянской массы. «Здесь раздаются голоса,– говорил В. И. Ленин,– что сам декрет и наказ составлен социалистами-револю-ционерами. Пусть так. Не все ли равно, кем он составлен, но, как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были несогласны... Мы должны предоставить полную свободу творчества народным массам... Суть в том, чтобы крестьянство получило твердую уверенность в том,¹ что помещиков в деревне больше нет, что пусть сами крестьяне решают все вопросы, пусть сами они устраивают свою жизнь» ⁸⁶. «Пусть крестьяне сами устраивают свою жизнь» – таково было слово Октябрьской революции десяткам миллионов землепашцев. С остатками крепостничества, тормозившими и социально-экономическое и политическое развитие России, покончено. Впоследствии белоэмигрантские авторы писали, что Декретом о вемле большевики «загородились от деревни». На самом деле они привлекли деревню на свою сторону.

Декрет о мире и в еще большей степени Декрет о земле стали надежной гарантией победы Советской власти в гражданской войне. Узел неразрешимых противоречий большевики развязали сразу. Декреты отняли у будущих антисоветских правительств саму возможность противопоставить политике Советской власти сколько-нибудь конструктивную социально-экономическую программу. Больше, чем дали народу большевики в Октябре, дать было попросту невозможно. Керенский позднее признал, что попытка «ворваться в революцию через правые двери» и «насадить белую мечту» была тщетна, ибо революция дала крестьянам все: и волю, и землю. Один из идеологов «белого дела» – Н. Чебышев писал, что «белое дело» было обречено лишь на «невроз реформ».

Перед съездом последний вопрос: создание правительства. Учитывая уход со съезда представителей правых социалистов и тот факт, что они уже вступили на путь борьбы с большевиками, организуя в городской думе «Комитет общественной безопасности», ЦК большевиков еще днем решил предложить съезду правительство – Совет Народных Комиссаров – из одних большевиков во главе с В. И. Лениным. Л. Каменев зачитывает состав Совнаркома. Против предложенного состава выступает представитель меныневиков-интерпационалистов Г. Ави-т

лов. Он предрекает, что большевистское правительство, оказавшись в изоляции, не справится с огромными трудностями, с которыми столкнулась страна: другие правительства не поддержат Декрет о мире, зажиточное крестьянство не даст хлеба. Нужна коалиция всех демократических сил, настаивает Авилов. По существу он находит поддержку у левых эсеров. Один из их лидеров – В. Карелин заявляет, что они отклоняют предложение вступить в Совнарком, но только для того, чтобы сохранить возможность посредничества между большевиками и теми партиями, которые ушли со съезда. Идти по пути изоляции большевиков нельзя, говорит Карелин, «с судьбой большевиков связана судьба всей революции, их гибель будет гибелью революции».

Представитель Всероссийского исполкома профсоюза железнодорожников (Викжель) также настаивает на создании правительства, ответственного перед «всей революционной демократией», и угрожает забастовкой. Отвечает Троцкий. «Нам говорят,– сказал он,– вы не подождали съезда с переворотом. Мы-то стали бы ждать, но Керенский не хотел ждать; контрреволюционеры не дремали. Мы, как партия, своей задачей считали создать реальную возможность для съезда Советов взять власть в свои руки. Если бы съезд оказался окруженным юнкерами, каким путем он мог бы взять власть?.. Несмотря на то что оборонцы всех оттенков в борьбе против нас не останавливались ни перед чем, мы их не отбросили прочь,– мы съезду в целом предложили взять власть. Как нужно извратить перспективу, чтобы после всего, что произошло, говорить с этой трибуны о нашей непримиримости! Когда партия, окутанная пороховым дымом, идет к ним и говорит: „Возьмем власть вместе!⁴⁴, они бегут в Городскую думу и объединяются там с явными контрреволюционерами. Они – предатели революции, с которыми мы никогда не объединимся!» Вопрос о правительстве ставится на голосование. Резолюция Авилова отклонена, она собрала около 150 голосов. Совет Народных Комиссаров утвержден большинством съезда.

Утверждается состав ВЦИК 2-го созыва: 62 большевика, 29 левых эсеров. Но фракциям, покинувшим съезд, дается право в дальнейшем послать своих представителей во ВЦИК. Съезд закрыт.

Можно ли понять позицию правых эсеров и меньшевиков, ушедших со съезда и поставивших большевиков перед необходимостью взять всю власть самим? Чего они хотели добиться? Ведь в Предпарламенте и во ВЦИК 25 октября они сами вынесли резолюцию, требовавшую от Керенского начать мирные переговоры и объявить о переходе земли крестьянам. Керенский не пошел, да и не мог пойти на это. В. И. Ленин, большевики пошли. Но то, что для меньшевиков и эсеров было приемлемо из рук Керенского, оказалось неприемлемым из рук Ленина. Политические партии должны уметь не только побеждать, но и проигрывать, вести борьбу в оппозиции. На протяжении 1917 г. большевики несколько раз выражали готовность на это, если только меньшевистско-эсеровские Советы возьмут власть. В октябре, когда власть взял большевистский съезд Советов, меньшевики и эсеры не нашли в себе таких сил. Верх взяли сугубо партийные интересы. Утром газета «Правда» писала: «Они хотят, чтобы мы одни взяли власть, чтобы мы одни справились со страшными затруднениями, ставшими перед страной... Что ж, мы берем власть одни, опираясь на голос страны и в расчете на дружную помощь европейского пролетариата. Но, взяв власть, мы применим к врагам революции и к ее саботерам железную рукавицу. Они грезили о диктатуре Корнилова... Мы им дадим диктатуру пролетариата...»

Конец керенщины

Когда в ночь на 26 октября красногвардейцы, солдаты и матросы ворвались в малую столовую Николая II в Зимнем дворце, где находились министры Временного правительства, Керенского среди них не оказалось. Еще утром 25-го в сопровождении нескольких адъютантов он в спешке покинул Зимний. Два автомобиля, один из которых шел под американским флажком и принадлежал посольству США, па большой скорости проехали по Дворцовой площади и повернули к Воскресенскому проспекту. Во второй машине, подняв воротник пальто, сидел Керенский.

Он мчался по направлению к Луге и Пскову, чтобы самому встретить карательные войска, которые но уже отданным приказаниям Керенского и начальника штаба Ставки генерала Н. Духонина должны были двигаться с Северного фронта для подавления восстания в Петрограде, встретить и побыстрее «протолкнуть» их к столице.

Все теперь зависело от этих войск. В третий раз за восемь месяцев контрреволюция делала ставку иа разгром революции ударом «фронтового кулака». Первый раз – в начале марта, когда Николай II послал на столицу карательные части под командованием генерала Н. Иванова. В конце августа генерал Корнилов двинул на Петроград кавалерийские части, которыми командовал генерал А. Крымов. Теперь Керенский спешил навстречу еще неизвестному генералу, чтобы вместе с ним и его войсками вернуться в Петроград. Но этих войск не было...

,_ш. Когда Керенский наконец добрался до Пскова, где находился штаб Северного фронта, стало известно, что главнокомандующий фронтом генерал В. Черемисов отменил их отправку. Историки еще до сих пор спорят, почему генерал занял позицию, явно гибельную для Временного правительства и Керенского. Причин, по-видимому, было несколько, и расставить их по степени значимости для В. Черемисова в момент принятия им решения, ставшего для Керенского роковым, не так-то легко.

Нам уже известен этот генерал по событиям июньско-июльского наступления Юго-Западного фронта и обстоятельствам, связанным с назначением Л. Корнилова на пост Верховного главнокомандующего в 20-х числах июля. Черемисов тогда командовал корпусом в составе 8-й армии Корнилова, входившей в состав Юго-Западного фронта. Только на участке боевых действий этой армии обозначился тогда определенный успех, и именно корпус В. Черемисова сыграл в этом, пожалуй, решающую роль. Черемисова звали «героем Галича». Возможно, здесь (не поделили славу!) и лежала одна из причин натянутых отношений между Корниловым и Черемисо-вым. Так или иначе, когда Корнилов был назначен Верховным главнокомандующим и освободилось его место главнокомандующего Юго-Западным фронтом, Корнилов отклонил предложение назначить на это место Черемисова. Возник острейший конфликт, который с трудом был ликвидирован с помощью дипломатических способностей «комиссарверха» М. Филоненко. Назначение Черемисова главкомом Юго-Западного фронта не было проведено, он был временно переведен в правительственный резерв. Позднее карьера Черемисова быстро пошла вверх. В середине сентября он был назначен командующим Северным фронтом вместо генерала М. Бонч-Бруевича, пребывавшего на этом посту всего две недели после того, как 29 августа Керенский сместил с поста «главкосева» Клем-бовского, поддержавшего Корнилова.

Карьера Черемисова в немалой степени объяснялась тем, что он принадлежал к числу тех немногочисленных генералов, которые проявляли склонность сотрудничать с армейскими комитетами. Это обеспечивало Черемисову известную «благосклонность» как этих комитетов, так и местных Советов и самого ВЦИК. В правых кругах Черемисова считали «их человеком», более того, кое-кто даже подозревал генерала... в приверженности большевизму. В предоктябрьские дни Черемисов не проявил рвения в вопросе о выводе части Петроградского гарнизона на сйбй фронт. Но это отнюдь не было продиктовано его желанием «поддержать революцию»: человек умный и прозорливый, скорее он опасался революционизирующего воздействия столичного гарнизона.

Существует прочное мнение (основанное прежде всего на мемуарах самого Керенского), согласно которому Черемисов отменил распоряжение об отправке войск в Петроград еще до приезда Керенского в Псков. Имеются, однако, факты и документы, ставящие это утверждение под сомнение.

Конечно, к моменту приезда Керенского в Псков Черемисов, скорее всего, уже был настроен против, как он выражался, вмешательства в «петроградскую передрягу». Он знал, что в Петрограде нет войск, способных поддержать правительство, явно доживавшее последние часы. Он отдавал себе также полный отчет в том, что без санкции армейских комитетов, Военно-революционного комитета, образовавшегося в Пскове, и, наконец, ВЦИК организовать карательную экспедицию на Петроград будет практически невозможно, а большинство армейских комитетов высказывались против такой экспедиции. Пойти наперекор их желанию Черемисов не мог и не хотел. Да и Керенский, явившийся в Псков в совершенно разбитом, явно депрессивном состоянии, не только не вызывал у него никаких симпатий, но, напротив, усиливал антипатию, появившуюся, возможно, еще летом 1917 г. Можно предположить поэтому, что Черемисов, встретившись с Керенским, в изнеможении лежавшим па кушетке в квартире своего шурина генерал-квартирмейстера Северного фронта В. Барановского, убеждал главу правительства и Верховного главнокомандующего в невозможности направить в Петроград войска с его фронта. Скорее всего, его желание заключалось в том, чтобы как-то избавиться от непрошенного гостя и переправить его в Ставку, где, как он доказывал, можно попытаться сформировать новое правительство «хотя бы из случайных людей» и оттуда начинать борьбу против советского Петрограда.

Соглашался ли Керенский с Черемисовым? Если учесть его совершенно болезненное состояние, то нельзя исключить, что соглашался или, скорее, проявлял колебания. Во всяком случае, имеется собственноручная запись Черемисова: «Распоряжение об отмене движения войск на Петроград сделано с согласия Главковерха (т. е. Керенского.– Г. И.), который приехал в Псков не после отмены, а до нее». О том же он сообщил и генералу Н. Духонину в Могилев.

Человеком, который переломил упадническое настроение Керенского, скорее всего, был комиссар Севернргр фронта меньшевик В. Войтинский. Связавшись с ВЦИК, он в конце концов получил сообщение, что его меньшевистско-эсеровское руководство поддерживает отправку в Петроград войск с фронта, как это бьщо в июле. Это сообщение, по-видимому, вдохновило В. Войтинского. Явно в обход «нелояльного» Черемисова он предпринял лихорадочные усилия по розыску генерала, готового двинуть воинские части к столице. Таковым рказался П. Краснов, еще в конце августа назначенный Корниловым командиром 3-го конного корпуса взамен А. Крымова, которому предстояло возглавить Особую Петроградскую армию. Однако принять корпус Краснов смог уже после того, как корниловский мятеж провалился. Керенский, выразив политическое доверие корпусу, тем не менее рассредоточил его но всему Северному фронту.

Еще утром 25 октября Краснов, находившийся в г. Остров, получил приказ о движении 3-го корпуса к Петрограду, но поздним вечером того же дня из Пскова последовало распоряжение, отменяющее этот поход. Краснов решил лично выехать в Псков за разъяснением: у него еще свежо было воспоминание о судьбе своего предшественника А. Крымова, оказавшегося между жер-ровами разноречивых приказов Корнилова и Керенского. Черемисов, по воспоминаниям Краснова, рекомендовал ему «остаться в Острове и ничего не делать» – форма, сама по себе довольно странная для взаимоотношений военных, да еще в боевой обстановке.

Однако встреча с комиссаром Войтинским «перевернула» Краснова. Вдвоем пошли к Керенскому, который все еще в состоянии депрессии пребывал нд квартире

Барановского. Но, увидев Краснова, он ожил... Трудно сказать, кто кого убедил попытаться одним «коротким ударом» захватить Петроград: Керенский, Войтииский и Барановский Краснова или наоборот. Скорее всего, инициатива принадлежала этой тройке. Краснова убедили, что имеется полная возможность не только собрать все части корпуса воедино, но и усилить его другими пехотными и кавалерийскими частями. Но Краснов пока располагал лишь примерно 700 казаками. Расчет, однако, делался на быстрый подход подкреплений.

Ранним утром 26 октября «поход Керенского—Краснова» начался. Черемисов был поставлен перед совершившимся фактом. Когда утром того же дня Н. Духонин из Ставки запросил штаб Северного фронта о дальнейших намерениях «главкосева», начальник штаба генерал С. Лукирский ответил: «Он приказал снять посты революционного комитета и продолжать продвижение по железной дороге частей 3-го конного корпуса».

Дальнейшая судьба Черемисова опровергает подозрения в рассчитанной политике лишить Временное правительство поддержки в критическую минуту. Вскоре по приказу II. Крыленко, назначенного Советским правительством Верховным главнокомандующим, Черемисов был арестован. После того как его освободили, он эмигрировал и еще в 20-х годах проживал в Дании. Он написал воспоминания, в которых старался снять с себя многочисленные обвинения либо в «скрытом содействии большевикам», либо, напротив, в действиях «по директивам» неких конспирированных «монархических центров», считавших, что падение Керенского приведет наконец к разгрому революции и демократии. Но единственное, что, по-видимому, было присуще Черемисову в октябрьские дни,– это общее для многих генералов и офицеров нежелание спасать опостылевшее им Временное правительство. Не исключено, что при этом Черемисов видел себя в какой-то особой, «наполеоновской» роли. События давали некоторые основания для подобного рода прожектов. Во всяком случае, он готов был принять от Керенского пост Верховного главнокомандующего. Командующий Западным фронтом генерал П. Балуев даже просил Духонина «удержать главкосева в должных границах».

# % *

Днем 26 октября казачьи сотни Краснова и Керенского в эшелонах двинулись из Острова на Петроград. К вечеру они уже были в Луге, 27-го захватили Гатчину, г. 28-го – Царское Село. И хотя в отряде Краснова, как он впоследствии писал в своих мемуарах, все сильнее ощущались элементы «разложения», главным образом из-за отсутствия – подкреплений, над революционным Петроградом нависла серьезная угроза: только что образованный Совнарком еще не имел прочных средств обороны города, а практически все противостоящие ему силы к утру того же 27 числа объединились в так называемый «Комитет спасения родины и революции». Комитет установил связь оДщтчиной, где находился Керенский, и таким образом только что родившаяся Советская власть оказалась перед тяжелой перспективой согласованного удара своих противников как извне, так и изнутри.

В состав комитета вошли: президиум Предпарламента, представители городской думы (созданный ею «Комитет безопасности» и явился ядром «Комитета спасения»), ВЦИК 1-го созыва, Исполкома Совета крестьянских депутатов, ушедших со II съезда Советов фракций меньшевиков и эсеров, некоторых профсоюзов, ЦК партий эсеров, меньшевиков и народных социалистов. Были в комитете и четверо кадетов, но они вошли в него не как представители своего ЦК, а как члены городской думы. Поэтому «Комитет спасения родины и революции» претендовал на то, чтобы считаться органом объединенной «революционной демократии», противостоящим «узурпа-торам»-болыневикам. Он сразу постановил начать переговоры об организации «демократической власти», обеспечивающей «быструю ликвидацию большевистской авантюры». ВРК было предложено «немедленно сложить оружие».

Но если в отношении большевиков и Октябрьской революции комитет занял вполне определенную враждебную позицию, то этого никак нельзя сказать относительно его «конструктивной программы»: в многочисленных воззваниях и прокламациях комитета и организаций и групп, в него входивших, не чувствовалось стойкого желания бороться за восстановление только что свергнутого Временного правительства. Стремление отгородиться от этого правительства становилось, пожалуй, всеобщим. Речь скорее шла о создании некоего нового «демократического правительства» примерно на основе тех предложений, которые были сформулированы в резолюции Предпарламента еще вечером 24 октября.

Какова в этом правительстве будет роль лично Керенского, по-видимому, никто пока не думал. Известно было, что он во главе фронтовых частей идет к Петрограду. Посланный в Гатчину представитель комитета эсер Герштейн сообщил бравое заявление Краснова: «Завтра (т. е. 28 октября.– Г. И.) выступаю на Петроград. Буду идти, сбивая и упичтожая мятежников». По расчетам руководства «Комитета спасения», отсюда следовало, что войска Керенского—Краснова, скорее всего, вступят в город 80 октября. К этому времени военный штаб, сформировавшийся в «Комитете спасения», готовил антисоветский мятеж. Руководили им правый эсер А. Гоц, который привлек уже известного нам полковника Г. Полковникова, утром 25 октября устраненного с поста командующего Петроградским военным округом правительственным «диктатором» Кишкиным и его заместителем П. Пальчин-ским. Помощником Полковникова назначили эсера Кра-ковецкого. Краковецкий весной 1918 г. окажется в Сибири, где станет одним из руководителей борьбы с Советской властью. С ним мы еще встретимся...

Полковников расположил свой штаб в Инженерном эамке, где находилось Николаевское военное училище. 28 октября юнкерские училища получили приказ о боевой подготовке, в училища прибыли комиссары «Комитета спасения». События, однако, развернулись таким образом, что организаторам мятежа пришлось дать сигнал к выступлению ранее намеченного срока. В ночь на 29 октября красногвардейский патруль арестовал двух подозрительных лиц. У одного из них, оказавшегося членом «Комитета спасения» эсером А. Брудерером, были обнаружены документы, содержавшие сведения о подготовке юнкерского мятежа. Брудереру удалось бежать и предупредить военный штаб комитета о случившемся, о том, что его намерения и плапы известны Смольному. Тогда решено было выступать немедленно, не дожидаясь подхода войск Керенского—Краснова.

Мятеж начался на рассвете 29 октября, и, казалось, успешно: юнкерские отряды захватили помещение броне-дивизиона, гостиницу «Астория», телефонную станцию, банк. В другие города уже была послана телеграмма, возвещающая о том, что войска «Комитета спасения» приступают к освобождению Петропавловской крепости и Смольного – «последних убежищ большевиков», и требовавшая, чтобы все воинские части присоединились к комитету. Однако на эти призывы никто не откликнулся, если не считать нескольких десятков офицеров и «ударниц», связанных с тайной военно-монархической организацией черносотенца В. Пуришкевича. Предпринимались энергичные меры по ликвидации мятежа. Юнкерские училища были блокированы и взяты революционными войсками и отрядами Красной гвардии. Днем были освобождены телефонная станция и другие объекты. Руководители мятежа, в том числе Полковников, скрылись. Дальнейшая судьба Полковникова не очень ясна. Есть свидетельства, что он бежал на Дон, сколачивал там белогвардейские отряды, был захвачен красными и повешен...

Авантюра эсеровских «комитетчиков» привела к тяжелым жертвам с обеих сторон, несравненно большим, чем в ходе Октябрьского вооруженного восстания...

Но борьба не кончилась, а лишь переместилась из сферы военной в политическую. «Комитет спасения», официально открестившийся от «авантюры Полковникова и др.», изменил тактику: поддержал эсеро-меньшевистский Викжель, под угрозой забастовки потребовавший заключить перемирие между Керенским и Совнаркомом и приступить к переговорам о создании «однородного социалистического правительства».