Текст книги " «Белое дело». Генерал Корнилов"

Автор книги: Генрих Иоффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Кто были все эти люди: помещики, капиталисты, владельцы больших имуществ и состояний? Были, конечно, и такие, но незначительное меньшинство. Большинство происходило из мещан, крестьян, разночинцев, офицеров и даже солдат ¹¹. Что же в таком случае толкнуло их па эту борьбу, в этот поход, в котором, они хорошо знали это, им придется воевать с собственным народом – мужиками, рабочими и солдатами?

Старая армия с ее укладом, сложившимся при царизме, для них была всем. Она подняла многих из них из низов, превратила в «благородия» и «превосходптельст-

ва», дала власть. Революция разрушила все это... И все же отнюдь не одни лишь «корыстные» соображения привели этих офицеров на Дон и повели теперь в поход на Кубань. Было здесь, конечно, и чувство патриотизма, воспитанное в них долгой традицией царской государственности. Многие ли из них могли тогда знать, что революция не только разрушение старого, но и путь к созданию новой России? Потребуется немало лет, чтобы осознать это.

Боевого духа не было ни у рядовых, ни у командиров. Алексеев перед уходом писал своим близким: «Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость божья...» Еще мрачнее было прощальное письмо Корнилова. «Больше, вероятно, встретиться не придется»,– писал он. Это его письмо оказалось пророческим.

* * *

При отходе из Ростова Корнилов еще точно не знал, куда он поведет добровольческие войска. Обдумывались две цели: донские зимовники, отдаленные места в степи, куда на зиму отгоняли табуны лошадей, или Кубань. Корнилов склонялся к зимовникам: туда намеревался идти и походный атаман Попов. Но в Ольгинской, как пишет Деникин, решили: надо идти на Кубань. Связь с ней старались установить еще раньше. Выслали на разведку прапорщика Зинаиду Горгардт. Она пробралась туда, вернулась, привезла нужные карты. Теперь решено было направить на Кубань генерала А. Лукомского, не ладившего с Корниловым, и генерала И. Ронжииа. Они уехали, но по пути угодили в плен к красным. Поэтому положение на Кубани для добровольческого командования было не совсем ясно. Однако доходившие сведения говорили о том, что в отличие от Дона на Кубани борьба между сторонниками Советской власти и поддерживаемым казачьей верхушкой Кубанским краевым правительством, сформированным Кубанской краевой радой, еще продолжается. Добровольческие генералы рассчитывали, что, пробившись на Кубань, они решат борьбу в свою пользу и создадут себе прочную военную и продовольственную базу. Впрочем, фактически до станиц Кагальпиц-кой и Мечетенской это решение еще не было окончательным. Только тут походному донскому атаману Попову было сказано, что добровольцы идут на Кубань. Обиженный Попов повернул на зимовники...

Поход Добровольческой армии, начатый 9(22) февраля в Ростове и закончившийся 31 марта под Екатерино-даром, вошел в историю под названием «Ледяного» с легкой руки одного из участников похода – Барташеви-ча. Но, строго говоря, «ледяным» он не был. Другие участники похода – например, уже известный нам Н. Львов, брат того самого Владимира Львова, который фактически спровоцировал разрыв Керенского и Корнилова летом 1917 г., и А. Богаевский – свидетельствовали, что «во льду» добровольцы были, может быть, несколько дней при переходе от аула Шенджий к станице Новодмитровской. Утром в эти дни было тепло, дороги развозило, днем шли дожди, а к вечеру, когда наступали заморозки, дороги обледеневали, дожди переходили в метель и двигаться порой приходилось по довольно глубокому снегу. Видимо, в те дни Барташевичу и привиделся образ добровольцев, скованпых льдом, но идущих вперед, в неведомую даль...

«Ледяной» поход стал одной из легенд «белого дела». Он вошел в белоэмигрантскую историческую литературу как образец его изначальной «идеологической чистоты». Идеализированные участники этого похода – «первопроходцы» – долгое время формировали представления о белогвардейцах, иногда проникавшие даже в советскую беллетристику или кино. Цветаевский цикл «Лебединый стан», вероятнее всего, был навеян «Ледяным» походом, в котором участвовал и муж М. Цветаевой – Сергей Эфрон: «Старого мира последний сон – молодость, доблесть, Вандея, Дон...»

Конечно, участникам похода пришлось преодолеть немалые трудности и проявить немало мужества. Но, как позднее вспоминали многие из них, ни тяжелые дороги, ни страшная грязь, ни морозы и метели не были главной причиной страданий. Хуже всего было сознание того, что на этой, своей земле они чужие. Почти повсюду население встречало их враждебно. Многие станицы отказывались дать добровольцам приют и продовольствие. И только угрозы Корнилова сжечь станицу и перевешать жителей заставляли подчиниться. Нередко добровольцы входили и в пустые селения: население в страхе уходило. А ведь добровольческое командование рассчитывало получить здесь пополнения. Но даже такой «певец» «Ледяного» похода, как Л. Половцев, должен был признать, что огромные станицы с населением в несколько тысяч человек в лучшем случае давали до 20—30 добровольцев.

Упоминавшийся уже А. Богаевский писал: «Бесконечно тяжко было сознание своего одиночества на родной земле...» По у многих «иервопроходников» это горестное чувство лишь усиливало злобу, стремление мстить «хамам». Участник похода Р. Гуль рассказывает о частых расстрелах пленных, добивании раненых, порках до тех пор, пока «пленные не были в крови». Такое поведение не было лишь произволом отдельных лиц. Сам Корнилов призывал: пленных не брать.

Шли почти с непрерывными боями. 88 верст до станицы Егорлыцкой, находившейся на границе со Ставропольем, прошли за шесть дней. Лишь к началу марта вступили, наконец, в пределы Кубанской области.

Высылаемые вперед разведчики доносили о том, что происходит в Екатеринодаре. Донесения были неутешительными. Власть Кубанской краевой рады, краевого правительства Л. Быча и войскового атамана А. Филимонова фактически распространялась только на Екате-ринодар и окружающие его станицы. Советская власть установилась почти по всей Кубани. Революционные войска иод командованием бывшего хорунжего А. Автономова и бывшего есаула И. Сорокина двигались к Ека-терииодару. Бывший царский полковник (и бывший летчик) Г. Покровский (весной 1917 г. он участвовал в тайной контрреволюционной организации, созданной в Петрограде Г1. Врангелем) возглавил крупный отряд, сдерживавший наступление советских войск. Это был кровавый каратель с садистскими наклонностями. Покровского поддерживали отряды полковников Лисовицкого, Улагая, Галаева, Султана-Келеч-Гирея. Но, оказавшись перед угрозой окружения, они вынуждены были оставить Ека-тсрииодар. Вместе с ними бежали войсковой атаман А. Филимонов, председатель краевой рады II. Рябовол и глава краевого правительства Л. Быч. Главком Автономов доносил: «Москва. Националь. Совнарком. Последний оплот контрреволюции город Екатеринодар сдался без боя 14 сего марта».

Известие о падении Екатеринодара дошло до Добровольческой армии в станице Кореневской. Оно вновь поставило перед Корниловым вопрос: куда двигаться дальше? Решено было свернуть к югу, чтобы дать уставшим войскам отдых в адыгейских аулах, а затем, отдохнув и подкрепившись, продолжать движение на Екатеринодар в расчете на соединение с Покровским и другими войсками кубанского правительства. Это соединение произо-.

шлю в 20-х числах марта в районе станиц Калужская и Новодмитриевская. Здесь состоялись переговоры между представителями добровольческого командования (Корнилов, Алексеев, Деникин, Эрдели, Романовский) и изгнанной из Екатеринодара кубанской властью (Филимонов, Рйбовол, Быч, Султан-Шахим-Гирей). Кубанцы, носившиеся с идеями сепаратизма и автономии Кубани, пытались отстаивать сотрудничество с Добровольческой армией на равноправных началах. Они, писал А. Деникин, говорили о конституции, суверенной Кубани, автономии и т. д. «На нас... вновь повеяло чем-то старым, уже, казалось, похороненным, напоминавшим лето 1917 г.—с бесконечными дебатами революционной демократии». Позднее один из участников переговоров – председатель Кубанской рады Н. Рябовол будет убит добровольческими офицерами-монархистами. Но пока приходилось сдерживаться: «армия» Покровского была необходима для предстоящего штурма Екатеринодара. Договорились, что все войска подчиняются Корнилову, По кубанские власти могут продолжить свою деятельность.

Корнилов переформировал армию. Теперь она была разделена на три бригады: пехотными командовали генералы С. Марков и А. Богаевский, конной – И. Эрдели.

28 марта части 2-й бригады вышли к окрестностям Екатеринодара. В трех верстах от города была занята ферма сельскохозяйственного кооперативного общества, и Корнилов сейчас же перенес туда свой штаб.

Развернулись ожесточенные бои. Обе стороны несли большие потери, но для добровольцев они были невосполнимыми. Многие роптали, говорили, что Корнилов готов «угробить всю армию». Но лично на Корнилова особенно тяжелое впечатление произвела гибель командира Корниловского полка М. Неженцева, с которым он начал боевой путь еще в период подготовки летнего наступления 1917 г. и который был ему безгранично предан. Вместо Неженцева был назначен полковник А. Кутепов.

На военном совете, состоявшемся 30 марта, большинство генералов высказались за отход от Екатеринодара. Однако Корнилов, поддержанный на этот раз Алексеевым и кубанцами, настоял на своем: приказал снова «атаковать по всему фронту». Это уже должен был быть пятый день непрерывных боев. Трудно сказать, чем он мог кончиться: осатаневшие от ужаса смерти и считав-

257

9 Г. 3. Иоффе

шие, что пути назад нет, добровольцы готовы были на новый штурм. Случайный снаряд решил все.

Ранним утром 31 марта Корнилов сидел за столом в одной из комнат фермы, рассматривал карты. Он попросил своего адъютанта Долинского принести ему чаю. Неожиданно после короткого пронзительного звука раздался оглушительный взрыв. Взрывной волной Корнилов был отброшен в сторону. Не приходя в сознание, примерно через час он скончался...

Еще некоторое время генералы пытались скрыть от атакующих добровольцев смерть командующего, но, когда это известие дошло до пих, дух их был окончательно сломлен.

По распоряжению Алексеева в командование армией вступил А. Деникин. Вечером он приказал начать скрытный отход от Екатерннодара.

Корнилов был тайно похоронен на территории немецкой колонии Гначбау. Сняли кроки, точные топографические координаты, и раздали их трем участпикам захоронения. Остатки разбитой Добровольческой армии двинулись дальше.

Однако могилу Корнилова вскоре обнаружили вступившие в Гначбау красные. Труп Корнилова был вырыт и доставлен в Екатеринодар. В советских войсках было еще много анархических элементов, следующих законам не армейской дисциплины, а партизанской вольницы. Да и сам примыкавший к левым эсерам И. Сорокин немногим отличался от этих своих бойцов. В октябре 1918 г. за разложение и убийства коммунистов он будет арестован и расстрелян. А в начале апреля при его попустительстве над трупом Корнилова было допущено глумление, пока его наконец не сожгли в окрестностях города...

«Ледяной» поход кончился. В кровопролитных боях добровольцы прошли более 500 верст, понесли тяжелые потери, были разбиты под Екатеринодаром и теперь уходили назад, еще точно не зная куда...

На память о походе они создадут знак «первопроходцев»: терновый венец, пронзенный мечом.

Несчастный мир

Сколь бы драматически ни складывалась борьба Советской власти с прокорниловской Ставкой, калединским Доном, вокруг Учредительного собрания, против чиновничь-

Р и с. 3. Знак, установленный белогвардейцами в память «Ледяного» (1-го Кубанского) похода

его саботажа, все же судьба революции в этот период зависела от решения другого вопроса: война или мир? Измучеппый народ жаждал, требовал мнра.

В пьесе М. Шатрова «Брест» это просто и эппчеекп выражено словами письма солдата Шаронова Ленину и «всем остальным народным комиссарам»: «Усердно просим вас: хлопочите скорее мир, потому что остается последнее терпение солдат, потому что сплов пашпх больше нет, голод и холод в окопе терпеть совсем мы обессилели, и вдобавок пз дому пишут, что помирают пеевши... Делайте нам хоть какой-пибудь мпр, а если до января не сделаете, то мы все равно разойдемся домой, а то еще хуже, пойдем на Питер и скинем ваше правительство и поставим такое, которое даст нам мир. Просим вас, товарищ Ленин, кладите своп силы до последнего за мир, а если погибнет жизнь ваша от палачей, то память ваша, как и Исуса Христа, не погибнет никогда...»

Сразу же после прихода к властп Советское правительство обратилось ко всем воюющим державам с пред-

ложенпем начать переговоры о заключении справедливого, демократического мира. Правительства Антанты' отвергли это предложение, твердо рассчитывая завершить войну разгромом Германии и ее союзников. Поэтому им важно было удержать Россию в войне, по-прежнему получая, по словам английского посла Дж. Бьюкенена, ее «кусок мяса». С Советским правительством, выдвинувшим лозунг мира, разговаривать они не желали.

Иную позицию заняли правящие круги Четверного союза, возглавляемого Германией, вынужденного вести изнурительную войну на два фронта. Они ответили согласием. Их расчет состоял в том, чтобь^ развязав себе руки на Востоке, в России, обрушиться ратем на Запад. Особую готовность к миру проявляла Австро-Вепгрня, находившаяся уже в катастрофическом положении.

Но мало кто в России еще мог предположить, какую страшную цену придется заплатить за германское и австро-венгерское согласие на мир. Политику мпра поддерживали пока многие, в рядах как большевистской партии, так и ее союзников – левых эсеров. На заседаниях ВЦИК в начале декабря 1017 г. М. Спиридонова заверяла, что в вопросе мира ее партия окажет Совнаркому «полное доверие» и «всемерную поддержку». Ожесточенная борьба вспыхнет позднее, когда полностью вскроются империалистические, захватнические претензии германской стороны...

Напомним, что в ноябре 1917 г. в Брест-Лптовско было достигнуто соглашение о перемирии. 9 декабря там же начались мирные переговоры. Условия советской делегации были четкими: мир заключается без аннексий и контрибуций на основе самоопределения всех пародов.

Немцы заявили о своем согласии, но при условии присоединения к этой формуле и стран Антанты. Объявили перерыв, чтобы все государства могли лучше ознакомиться с позицией сторон. Ждали ответа Англии, Франции, США, по они молчали. Скрытно, закулисно отш вели сложную двойную политику. С одной стороны, «нащупывали» и поощряли в Госсии те аптпбольшевпстские группы, которые, как казалось, способны были свергнуть Антивоенное Советское правительство и заменить его но-I ым – военным, готовым продолжать войну; с другой стороны, через своих неофициальных представителей они, по словам английского военного мнпистра Мильнера, пытались «вставлять палки в советско-германские 2€0

переговоры», рассчитывая, что при определенных обстоятельствах Советская власть все-таки окажется вынужденной сопротивляться Германии...

Когда мирные делегации вновь собрались за столом переговоров в Бресте, выяснилось, что германская сторона ужесточила свою позицию. Формула «мир без аннексий и контрибуций» была теперь отвергнута. Немцы ссылались на нежелание стран Антанты принять ее и па этом основании заявляли о ее практической невыполнимости. Существовало и еще одно обстоятельство, повлиявшее на них: позиция, занятая в Бресте делегацией Украинской центральной рады. Она объявила, что будет вести переговоры с германской и другими делегациями самостоятельно, независимо от делегации РСФСР, поскольку Рада не признает Совнарком полномочным федеративным правительством. Но здесь нужна небольшая историческая справка.

Еще в конце октября 1917 г. в результате вооруженного восстания рабочих и солдат власть Временного правительства в Киеве была свергнута. Однако созданная при том же Временном правительстве Украинская центральная рада, опираясь на националистические силы, подавила революционное выступление в Киеве. Рада заявила о своем непризнании Советской власти и повела политику, враждебную РСФСР. Большевистские организации и Советы на Украине преследовались, советские отряды разоружались, а на Дон, к Каледину и Корнилову, из России практически беспрепятственно пропускались белогвардейские офицеры и юнкера. Переговоры Советского правительства с Радой об урегулировании отношений результата не давали.

Между тем на Украине развернулась борьба за установление Советской власти. В декабре 1917 г. в Харькове состоялся 1 съезд Советов Украины, провозгласивший ее Советской социалистической республикой. Был избран Всеукраинский ЦИК, создано украинское советское правительство – Народный секретариат. Между советскими украинскими войсками и войсками Центральной рады и созданного ею Генерального секретариата начались военные действия. Из Харькова на помощь Народному секретариату двинулись советские войска во главе с В. Антоновым-Овсеенко и бывшим полковником левым эсером М. Муравьевым, отличившимся под Петроградом в боях против казаков Керенского и Краснова в конце октября 1917 г. В этом «украинском походе» Муравьев, помимо бесспорных высоких боевых качеств, проявил грубые диктаторские замашки.

У станции Круты, недалеко от Киева, произошел генеральный бой. Войска Рады, которыми командовал С. Петлюра, были разбиты. Рабочие Киева подняли восстание. И в конце января Киев был освобожден. Рада и Генеральный секретариат бежали. Кроме части Волынской губернии, куда отошли разбитые войска Петлюры, на всей территории Украины установилась Советская власть.

Но вернемся в Брест. Еще до бегства Рады из Киева, в самый разгар борьбы, ее представители на Брест-Ли-товских переговорах заявили о своей самостоятельной позиции. Когда немцы запросили об отношении к этому советской делегации, ее глава Л. Троцкий ответил, что, исходя из признания права наций на самоопределение, она (делегация) «ничего против не имеет». Немцы, ведя открытые и закулисные переговоры с украинцами, получили в свои руки сильное средство давления на советскую делегацию.

Но главное, конечно, было все же в ином: они хорошо знали о стихийной демобилизации русской армии, о развале фронта, о консолидации антибольшевистских и антисоветских сил внутри страны, об усиливающихся разногласиях по вопросу о мире в самом советском руководстве. И заговорили другим языком. Они настойчиво требовали признания их огромных захватов российской территории, миллиардных контрибуций. Советская делегация запросила перерыва: вопрос о мире повернулся теперь совсем другой стороной, приобретая поистине трагическую альтернативу: капитулировать перед германским империализмом, отдав ему часть России с несметными богатствами, или вступить с ним в революционную войну. Фактически этот вопрос мог быть сформулирован шекспировским «быть или не быть?». Принять германские условия значило, конечно, серьезно ослабить Советскую власть, поставить в тяжелейшее положение революционное движение в тех регионах на западе страны, которые должны были подпасть под германскую оккупацию, укрепить шансы германской реакции в борьбе с революцией в самой Германии.

Грозило и еще одно обстоятельство, с которым нельзя было не считаться. Подписание грабительского, «похабного», как говорил В. И. Ленин, мира с Германией наносило тяжкий удар по патриотическим чувствам миллионов людей. Это было особенно опасно еще и потому, что контрреволюционные круги отнюдь не прекратили распространение клеветы о связи большевиков с германским Генеральным штабом. Поэтому подписание унизительного мира с Германией, конечно, было бы использовано как прямое «доказательство» этой связи. Короче говоря, подписание мира угрожало большевистской партии и Советскому правительству огромными материальными, политическими и моральными потерями.

Значит, революционная война? Но что же тогда? В сложившихся условиях Советской власти почти нечего было противопоставить «бронированному кулаку» немцев. Старая русская армия фактически перестала существовать, воевать она не могла и не хотела. Десятки тысяч солдат стихийно снимались с позиций и уходили в тыл. Новой армии еще не существовало. Красногвардейские отряды не в состоянии были противостоять регулярным германским дивизиям. Советская власть могла, пожалуй, рассчитывать только на революционный энтузиазм пролетарского и солдатского авангарда, но, ничем не подкрепленный, он легко мог превратиться в революционную фразу. Против германских пушек и пулеметов этого было мало. Война с Германией несла поражение и, как следствие, свержение Советской власти. Мир с немцами заключали бы в этом случае наиболее правые, черносотенно-монархические элементы, поскольку все другие партии, начиная с кадетов, отвергали его, стояли за продолжение войны совместно с антантовскими союзниками до победного конца. Революционная война с Германией почти наверняка обернулась бы для Советской России разгромом, подавлением демократии и торжеством самых реакционных, прогермански настроенных сил.

В партии, в Совнаркоме, во ВЦИК развернулась острейшая борьба. Мир или война? Идти на подписание грабительских германских условий или, отвергнув их, вступить в кровавую схватку с германским империализмом? Как ответить на этот вопрос, исключив риск, подсчитав все «за» и «против»? Ответ осложнялся еще и тем, что в самой Германии, а также в Австро-Венгрии в январе—феврале 1918 г. усиливалось революционное движение. Если оно пойдет дальше, не станет ли тогда мир с Германией помощью германской контрреволюции? Но где гарантии, что это движение выльется в революцию, которая станет надежным союзником Советской России? Можно ли отвергнуть подписание мира, рассчитывая на проблематичную победу германской революции? Но и это еще не все. Не произойдет ли сговор двух воюющих империалистических группировок – Антанты и Четверного союза – о прекращении войны за счет России? Как предотвратить эту грозную возможность? Вопросы, вопросы, десятки мучительных вопросов, за ответами па которые стояли миллионы людей, пошедших в революцию с верой в ее миротворчество...

«Верхи» партии были близки к расколу. В. И. Ленин находил в себе силы настаивать на мире, на мире практически любой ценой. В основе его позиции лежало сознание невозможности для России вести войну в создавшихся условиях, стремление сохранить жизни миллионов рабочих и крестьян, убежденность в недолговечности грабительского мира, если он все же будет подписан.

II. Бухарин и его сторонники, образовавшие фракцию «левых коммунистов», настаивали на революционной войне. Они обосновывали свою позицию надеждой на близкую революцию в Германии и в других странах, верой в революционный энтузиазм, способный остановить германское наступление, если оно даже и начнется. Тогда, утверждал Бухарин, вспыхнет народная, партизанская война, война «летучих отрядов». Если, говорил он, Советская власть действительно народная власть, то «империалистам ее придется выдергивать зубами из каждой фабрики, из каждого завода, из каждого села и деревни. Если наша Советская власть – такая власть, она не погибнет со сдачей Питера и Москвы». Трудно сказать, чего здесь было больше: молодой прямолинейности мышления или молодого революционного романтизма. По-человечески можно понять и позицию «левых коммунистов». Принадлежавшая к ним депутат Петросовета Л. Ступоченко, может быть, лучше других объяснила их образ мыслей: «Опьяненные победой, гордые своей ролью застрельщика и зажигателя мировой революции, окруженные атмосферой восторгов международного пролетариата, из самого униженного рабства вознесшиеся почти мгновенно на высоту „вершителей судеб капиталистического мира“, могли ли мы склонить свое знамя под пыльный сапог германского шуцмана?»

Позицию «левых коммунистов» разделяли левые эсеры.

Столкнулись, таким образом, две концепции, два подхода: трезвый политический расчет и взрыв романтиче-ско-революциоиных эмоций.

Но за этим столкновением стояло нечто большее.

Суть политической позиции Н. Бухарина и других «левых коммунистов» независимо ни от чего означала готовность разменять российскую революцию на перспективу революции международной. Но В. И. Ленин и его сторонники видели в российской революции самостоятельную ценность, способную выполнять интернациональную задачу самим фактом своего существования.

«Промежуточную», «балансирующую» точку зрения выдвинул Л. Троцкий, занимавший тогда пост наркома по иностранным делам. Он предлагал объявить войну прекращенной, армию демобилизованной, но грабительский мир не подписывать: «ни мира, пи войны!». Троцкий думал, что такой «интернациональной демонстрацией» Советская власть свяжет германскому империализму руки: наступать он не решится, а если решится, то разоблачит себя и тогда окажется перед лицом мощного революционного движения в самой Германии.

В. И. Ленин скептически относился к формуле Л. Троцкого, но он видел в ней возможность затягивания переговоров, возможность маневрировать, выжидать. Ленин хотел использовать любой шанс.

На заседании ЦК 11 января 1918 г. Ленин сам предложил поставить на голосование резолюцию о затягивании подписания грабительского мира. Она получила 12 голосов «за» и 1 – «против». Затем Троцкий поставил на голосование свою формулу. Она получила 9 голосов «за» и 7 – «против». С этим 13 января Троцкий выехал в Брест. Но перед отъездом между Лениным и ним было твердо согласовано, что он будет «проводить» свою «формулу» только до момента предъявления немцами ультиматума, после этого – «сдавать».

17 января переговоры возобновились, а через 10 дней⁷⁸ делегация Центральной рады, которая, как мы знаем, фактически уже была изгнана с Украины, подписала с немцами и австрийцами мирный договор. Немцы получали миллионы пудов продовольствия в обмен на военную помощь Центральной раде для ее водворения в Киеве. Германские войска двинулись на Украину. Тогда Троцкий решил пустить в ход свою необычную «формулу». Советская делегация сделала следующее заявление: «Отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия со своей стороны объявляет состояние войны... прекращенным. Русским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту».

Немецким генерал М. Гофман впоследствии вспоминал: «Все собравшиеся сидели безмолвно после того, как Троцкий окончил свою речь». Но ошеломленность продолжалась недолго. Глава германской делегации Р. Кюль-мап быстро пришел в себя и заявил: анализируя создавшееся положение, необходимо сделать вывод, что державы Четверного союза «находятся в настоящий момент в состоянии войны с Россией». Это означало, что немцы считают свои руки развязанными для начала наступления и вторжения в Советскую Россию. В этот момент Л. Троцкий и должен был «сдать», как было договорено с В. И. Лениным перед отъездом делегации в Брест. Но он не сделал этого. Сказались ли самоуверенность и самомнение Троцкого, посчитавшего, что немцы все же не решатся наступать? Побоялся ли он взять на себя персональную ответственность за подписание «похабного мира»? Проявилось ли его постоянное стремление между двумя дорогами выбирать собственную – третью? Оправдывал ли он свою позицию формальным отсутствием германского ультиматума? Трудно сказать. Скорее всего, сыграло роль все. Троцкий покинул Брест. На пути в Петроград его и застало известие о начале германского наступления. Почти не встречая сопротивления, немцы продвигались вперед, непосредственно угрожая Петрограду...

Теперь борьба в Центральном Комитете партии приняла поистине драматический характер. На утреннем заседании ЦК 18 февраля предложение о немедленном возобновлении мирных переговоров, на чем настаивал В. И. Ленин, было отклонено 7 голосами против 6. Но события шли так стремительно, что уже на дневном заседании того же дня соотношение голосов изменилось. При голосовании вопроса о немедленном заключении мира с Германией 7 членов ЦК высказались «за», 5 – «против» и 1 воздержался. Ранним утром 19 февраля в Берлин пошла радиограмма: «Совет Народных Комиссаров видит себя вынужденным, при создавшемся положении, заявить о своей готовности формально подписать тот мир, на тех условиях, которых требовало в Брест-Дитов-ске германское правительство» ⁷⁹.

Но немцы продолжали наступать. Угроза нависла над Петроградом. По приказу Народного комиссариата по военным делам создавался Чрезвычайный штаб Петроградского округа. На улицах появились листовки с призывом (в том числе и к офицерам) вступать в ряды Красной гвардии. 22 февраля Совнарком опубликовал декрет «Социалистическое отечество в опасности!». «Наши парламентеры,—говорилось в нем,—20(7) февраля вечером выехали из Режицы в Двинск, и до сих пор нет ответа. Немецкое правительство, очевидно, медлит с ответом... Германские генералы хотят установить свой „порядок" в Петрограде и в Киеве». Всем Советам вменялось в обязанность «защищать каждую позицию до последней капли кровиь ⁸⁰.

В этот момент неофициальные представители стран Лнтанты и США Б. Локкарт, Ж. Садуль, Р. Робинс и др. активизировали свои усилия, направленные на то, чтобы удержать Советскую Россию в состоянии войны с Германией. На заседании ЦК 22 февраля Л. Троцкий сообщил о предложении французов и англичан оказать помощь Советской России, если она вступит в войну с Германией. Отсутствовавший на заседании ЦК В. И. Ленин прислал записку, в которой просил присоединить п его голос «за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма»⁸¹. Семью голосами против пяти предложение было принято с условием, что сохраняется полная независимость советской внешней политики. Некоторые западные историки утверждают, что соглашение не состоялось, так сказать, по техническим причинам: сообщения из Москвы в западные столицы пришли якобы с большим опозданием. Не исключено, однако, что союзники просто пришли к мысли, что сама помощь окажется запоздалой. Трудно было в те дни поверить, что Советская власть устоит...

Наконец 23 февраля от германского правительства был получен ответ, содержавший еще более тяжелые условия, чем прежде. В соответствии с ними Советская Республика теряла всю Прибалтику, часть Белоруссии. Турции следовало отдать Карс, Ардагаи и Батум. Советское правительство должно было провести полную демобилизацию армии, вывести войска из Финляндии и с Украины. На принятие этих и других условий давалось 48 часов. Формула «ни мира, ни войны» обернулась в конце концов новыми захватническими притязаниями немцев. Через несколько дней, на VII Экстренном съезде партии, В. И. Ленин назовет ее «глубокой ошибкой»⁸². «Тактика Троцкого,– говорил он,– поскольку она шла на затягивание, была верна: неверной она слала, когда было объявлено состояние войны прекращенным и мир не был подписан...» ⁸³