Текст книги " «Белое дело». Генерал Корнилов"

Автор книги: Генрих Иоффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Как делалк «русского Кавеньяка»

В те летние дни, когда Временное правительство и особенно Керенский предпринимали лихорадочные усилия но подготовке наступления, на политическую арену активно вышло так называемое армейское комиссарство. Комиссары рекрутировались главным образом из демократически настроенной интеллигенции, связанной преимущественно с эсерами или меньшевиками. Их кандидатуры утверждались военным министром по согласованию с командованием и военным отделом ВЦИК. Находились они в ведении военного министра, точнее, созданного при военном министерстве политического управления. Их основная задача в армии, в сущности, была посреднической. Они должны были объединить, с одной стороны, усилия командования, часть которого подозревалась в контрреволюционных, промонархических настроениях, и, с другой стороны, войсковых комитетов, за которыми, по мнению правительства, также необходим был глаз: ведь большинство их находилось в слишком теспой связи с эсеро-меньшевистским ВЦИК. Правительственные комиссары, таким образом, стояли как бы в центре армейских «верхов», призванных поднять и бросить огромную солдатскую массу в наступление.

Надо сказать, что для выполнения этой нелегкой задачи от комиссаров требовалось немалое личное мужество. И не только для того, чтобы идти впереди атакующей цепи под огнем противника, хотя и это нередко бывало. Например, помощник комиссара 8-й армии, будущий известный писатель В. Шкловский, личным примером поднял в атаку Ольгинский полк 16-го армейского корпуса, был тяжело ранен и награжден Георгиевским крестом. Главное, пожалуй, заключалось в другом. Очень часто комиссары должны были агитировать за наступление в солдатской гуще, враждебно настроенной к агитаторам, ратовавшим за войну, склонной к неподчинению и бунту. В романе А. Толстого «Хождение по мукам» с некоторым оттенком шаржирования показан комиссар Смоковников (муж одной из сестер – Кати), на солдатском митинге призывавший к наступлению и убитый кучкой разъяренных солдат. Эта картина основана на подлинном трагическом факте: убийстве комиссара Ф. Линде, одного из инициаторов выступления Финляндского полка в дни Апрельского кризиса (позднее Б. Пастернак описал это событие в «Докторе Живаго»),

В. Шкловский в своих мемуарах «Революция и фронт» рассказывает и о других драматических событиях, связанных с митинговыми выступлениями комиссаров. И нельзя не признать, что в том, что Временному правительству вопреки нежеланию и противодействию солдатской массы все-таки удалось осуществить летнее наступление 1917 г., немалая заслуга принадлежала армейским комиссарам.

Будучи «правительственным оком» в армии, комиссары должны были осуществлять лишь политические функции. И хотя командование обязано было держать их в курсе подготовки и хода боевых операций, в вопросы назначения и смещения комсостава, а также стратегии и тактики им предписывалось не вмешиваться. Однако на практике такое разграничение оказалось крайне трудным: после Февральской революции политика со все возраставшей силой вторгалась в армию, влияла на всю ее жизнь. То важное место, которое занимали правительственные комиссары в армейских «верхах», создавало благоприятную почву для проявления порой непомерных амбиций тех из них, кто был склонен к политиканству и политическому авантюризму. Этим людям казалось, что русская революция с ее сокрушительной ломкой всего старого, с зыбкими, еще не определившимися перспективами дает им хороший шанс, чтобы попытаться вытянуть свой счастливый, «наполеоновский» жребий. Кажется, что они мысленно рядились в костюмы комиссаров Французской революции, особым образом стилизовали язык своих речей и донесений. Двое из них – Б. Савинков и М. Филоненко – оставили наиболее заметный след в событиях 1917 г., в том числе и связанных с корниловщиной.

Эсеровский боевик, непосредственный участник ряда террористических актов против высших чипов царского режима еще в период первой революции, Савинков был сильным и властным человеком, но с метущейся душой. По воспоминаниям людей, близко знавших его, в нем было нечто гипнотическое. В 1906 г. в Севастополе его выдал полиции «шеф» Боевой организации эсеров Е. Азеф (Савинков был его правой рукой). Савинкова приговорили к повешению, но за несколько дней до казни он сумел распропагандировать часового и бежал на лодке в Румынию, перебрался в Париж, а затем вернулся в Россию. Вновь эмигрировал в 1911 г. В эмиграции _к(во Франции) Савинков разочаровался в революционной деятельности и, обладая литературным талантом, стал писать романы (под псевдонимом В. Ропшин), в которых отвергал не только терроризм, но и революционную борьбу вообще. В апреле 1917 г. он вернулся в Россию стопроцентным оборонцем, сторонником продолжения воины до победного конца. Естественно, что для него ввиду его прошлых «антисамодержавных» заслуг и новой политической позиции почти сразу же нашлось место в «эшелонах власти»: в мае 1917 г. он – комиссар 7-й армии на Юго-Западном фронте.

Новая «ипостась» Савинкова – комиссарство, та реальная власть, которая наконец оказалась у него в руках, вероятно, наталкивали бывшего террориста на мессианские мысли. Ему грезилось «спасение России», в котором он, Савинков, сыграет не последнюю роль. Что же для этого нужно? Сильная власть, установить которую можно, только устранив влияние Советов на Временное правительство и, напротив, усилив воздействие на него «мужественного и решительного человека», стоящего во главе армии. В этом замысле проглядывали очертания военной диктатуры. Впоследствии, уже после корниловщины, Савинков признает, что та политическая структура, которая, по его мысли, должна была «оздоровить» и «спасти Россию», виделась ему «под красным флагом Керенского и крепкой рукой Корнилова». Понимал ли он, что крепкая рука Корнилова раньше или позже вырвет флаг из ослабевших рук Керенского? Наверняка понимал. В Керенском он не видел человека власти. Ф. Сте-цун, заведующий политотделом военного министерства, вспоминал, что Савинков иронично называл Керенского «жеи-нремьером», имея в виду его успех у дам. И не исключено, что на будущих развалинах временного симбиоза Керенского и Корнилова Савинкову рисовалась и собственная, быстро увеличивающаяся тень. В июне 1917 г. Савинков уже стал комиссаром Юго-Западного фронта.

Его слишком активная деятельность на этом посту не раз вызывала резкие протесты Верховного главнокомандующего А. Брусилова и главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Гутора. То и дело они докладывали Керенскому, что считают «совершенно недопустимым» вмешательство Савинкова «в область стратегии», в вопросы смещения и назначения генералов и тем более организацию им «слежки» за командным составом.

Именно здесь, на Юго-Западном фронте, пути Са-

винкова пересеклись с Максимилианом Филоненко, комиссаром 8-й армии, которой командовал генерал Корнилов. О Филоненко в исторической литературе известно немного. Траектория движения Филоненко по политическому небосклону бурного 1917 года прочертилась на коротком отрезке времени: июнь—сентябрь 1917 г. После Октября его имя в отличие от имени его «шефа» Савинкова в общем-то исчезает, растворяется в череде событий.

Сын известного корабельного инженера и сам инженер, честолюбивый и склонный к авантюризму, Филоненко бросился в политику, рассчитывая именно здесь «сыграть роль». Ото был человек, который на пути «к своей звезде» не брезговал никакими средствами, главным из которых была (как отмечалось в одной из его характеристик) «приспособляемость» к тем, у кого в настоящее время «сила и власть». «Калибр» Филоненко был несравним с «калибром» Савинкова. Завороженный «магнетизмом» Бориса Викторовича, его самоуверенной и мрачной решимостью, Филоненко с полной готовностью пошел за ним, сделал на него ставку. Доверенным лицам он говорил, что Савинков – сильный человек с большим государственным умом, а Керенский уже выдохся. Копируя Савинкова, Филоненко как комиссар 8-й армии, довольно бесцеремонно вмешивался в оперативные вопросы, подавая разного рода «советы» относительно действий не только «своей» армии, но и других армий Юго-Западного фронта. Дело дошло до того, что главнокомандующий фронтом Гутор потребовал от Керенского либо удалить Филоненко, либо освободить его от командования фронтом.

Возможно, именно он, «комиссарм-8», обратил внимание Савинкова на своего командующего, Корнилова, как на генерала, способного установить твердый порядок в обстановке хаоса и развала, вызванного Тарпопольским прорывом немцев. Не исключено, что не без влияния Савинкова и Филоненко командующий Юго-Западным фронтом генерал Гутор был смещен, а вместо него назначен Корнилов. Савинков рекомендовал его военному министру Керенскому как человека, «который сможет взять на себя всю тяжесть проведения решительных мер». Надо сказать, что Брусилов, согласившись на замену Гутора Корниловым, требовал «убрать» и Филоненко, но последнего ему сделать не удалось.

Однако политическая стремительность, с которой начал действовать новый командующий фронтом, по-видимому, не могла не встревожить самих его правительственных покровителей – Савинкова и Филоненко. Их явную тревогу вызвала телеграмма, с которой Корнилов, едва заняв новых! пост, обратился к правительству. Требуя незамедлительного введения смертной казни на фронте, он угрожал, что в противном случае «вся ответственность падет на тех, кто словами думает править на тех полях, где царит смерть и позор предательства, малодушие XI себялюбие». Это был явный намек на правительство, вероятнее всего – на самого Керенского. Никаких сомнений в том, кто писал этот напыщенный текст, у Савинкова и Филоненко, наверное, не существовало. Стиль корниловского «ординарца» В. Завойко, прибывшего в штаб Корнилова после того, как они в начале мая расстались в Петрограде, выдавал автора, можно сказать, с головохн

У Савинкова это вызывало определенную тревогу. Как он, так и Филоненко, очевидно, не склонны были считать Завойко лишь простым литературным оформителем речей и воззваний главкома. Они подозревали, что его влияние весьма ощутимо и простирается гораздо дальше чисто литературных дел. Корнилов, по их мнению, был человеком сугубо военным, неспособным к самостоятельной политической роли. Завойко же, пользуясь «простодушием» генерала и руководствуясь какими-то «другим1! соображениями», мог попытаться превратить этого сугубого «солдафона» в «политическую фигуру». Это настораживало Савишчова и Филоненко. Они двигали Корнилова исключительно по собственным расчетам; политической пружиной всех дехйствий Корнилова должны были стать именно они, и никто другой, а линия этих действий должна была развиваться не в обход Временного правительства, но в его фарватере, вернее – в фарватере Керенского. Короче говоря, по замыслу Савинкова и Филоненко Корнилову, скорее всехю, отводилась роль той силы, 1шторая должна содействовать Керенскому в стабилизации режима установлением на фронте и в тылу «твердого порядка». Авантюрист Завойко, казалось, мог стать не только препятствием на пути претворения этого «чертежа» в жизнь, но и «мотором» какого-то иного политического замысла, развивавшегося вне бдительного комиссарского ока.

Буквально на другой день после назначения Корнилова главиюмом Юго-Западного фронта Савинков и Фи-лоненко прибыли в его штаб в Каменец-Подольске. Нервы были взвинчены до предела. Савинков даже опасался ареста. Его помощник эсер В. Гобечиа с кавказской горячностью говорил, что, как «старый революционер», не может вынести диктаторских замашек Корнилова, пойдет к нему и, пожертвовав собой, убьет. Немало волнений было и на другой стороне. Опасаясь «насилия» со стороны комиссаров, Завойко увез куда-то свою семью» В напряжении находился и сам Корнилов. Все, однако, обошлось. Конфликта не произошло: обе стороны понимали, что нужны друг другу. Савинков позднее уверял, будто бы он решительно заявил Корнилову, что «расстреляет его» в случае попытки установить свою диктатуру. В ответ Корнилов заверил, что к диктатуре он не стремится. Своеобразной гарантией этого стало соглашение об устранении Завойко из штаба Юго-Западного фронта. «Ординарец» вынужден был уехать из Каменец-Подольска, впрочем только на время. Скоро он опять по-» явится в ближайшем корниловском окружении...

$ $ $

Нетрудно понять, почему Корнилов «отверг» Завойко ц заключил блок с тандемом Савинков-Филоненко. Все-таки они представляли официальную, правительственную власть и союз с ними был стратегически и тактически выгоден Корнилову, если у него имелись свои планы, Савинков и Филоненко, действуя от имени правительства, Керенского, рассчитывали использовать Корнилова в своих политических интересах, а он, Корнилов, со своей стороны надеялся получить их поддержку в осуществлении собственных намерений, зародившихся еще в Петрограде, в сотрудничестве с Гучковым, в беседах с Завойко.

Укоренилось мнение о полной некомпетентности Корнилова как политика и дипломата. Так, по всем данным, считали Савинков и Филоненко, так позднее писали Керенский, Милюков и др. В расхожем представлении Корнилов – туповатый солдафон. Это далеко не так. Он был весьма образованным офицером. Имел печатные труды, владел несколькими восточными языками, да и история его быстрого, прямо-таки стремительного продвижения по служебной лестнице летом 1917 г. показывает, что этот, склонный к «зарывчатости» генерал, когда требовали его интересы, умел сочетать напористость с готовностью на компромисс и даже с податливостью.

В самом деле, удаление Завойко по требованию Савинкова пе прекратило той «телеграммной войны», которую Корнилов еще в начале июля повел против правительства. Какой же смысл был в этой войне, если то, что Корнилов столь настоятельно и даже грозно требовал от правительства, оно само в общем-то намерено было провести в жизнь? Суть корпиловских «ультиматумов» сводилась пока к требованию введения смертной казни и учреждения полевых судов на театре военных действий, па что Корнилову (как и Верховному главнокомандующему Брусилову, настаивавшему на том же) было твердо заявлено, что в принципе этот вопрос решен. В чем же дело? Почему в своей «телеграммной войне» Корнилов упорно не менял образа «сильного человека», вынуждавшего «мягкотелое», колеблющееся правительство на решительные меры во имя спасения армии, а значит, и отечества? Можно думать, что, поощряемая сперва Завойко, а затем и самим Савинковым, эта «кампания», проникая в прессу, с одной стороны, создавала Корнилову рекламу, поднимала его авторитет в правых кругах, а с другой – должна была подтолкнуть и Керенского на форсирование долгожданной программы «наведения порядка».

Вместе с тем напористое, можно даже сказать вызывающее, поведение Корнилова, «телеграммная бомбардировка» правительства сочетались с довольно отчетливым стремлением занять позицию, наиболее соответствовавшую линии Керенского—Савинкова. Особенно полно это проявилось в ключевом вопросе об отношении командования к войсковым комитетам. Фактически почти все высшие генералы держались той точки зрения, что именно существование этих комитетов, поддерживаемых правительством, составляло главную причину «разложения армии», с особой силой проявившегося в ходе июньско-июльских боев.

Когда в середине июля Керенский созвал в Ставке военное совещание для обсуждения прежде всего военно-стратегических вопросов, приглашенные генералы (А. Брусилов, М. Алексеев, А. Лукомский, А. Деникин и др.) «перевернули» повестку дня и на первый план фактически выдвинули политический вопрос: меры но восстановлению боеспособности армии. Верховный главнокомандующий Брусилов прямо заявил, что «работа комитетов и комиссаров не удалась», и решительно потребовал восстановления единоначалия в армии. Он нашел полную поддержку у Деникина и – в более осторожной форме – у других генералов, Комитеты, да и комиссарство должны быть устранены – таков был лейтмотив выступления Деникина. Фактически это был прямой призыв покончить с демократизацией армии, начатой Февралем, и вернуть ее к старым, дореволюционным порядкам.

Пожалуй, наиболее «левую» позицию в вопросе о войсковых комитетах занял... Корнилов. Он не присутствовал на совещании, свои соображения изложил в телеграмме. Разделяя взгляды большинства на необходимость усиления власти «начальников», Корнилов в то же время предлагал провести «основательную и беспощадную чистку» всего командного состава, роль комиссаров даже усилить, а войсковые комитеты сохранить, введя их, однако, в строго обозначенные рамки. Присутствовавший на совещании Савинков в выступлении выразил солидарность с мнением Корнилова, тем самым особо выделив его в глазах Керенского. Действительно, деникинская точка зрения, как впоследствии справедливо оценил ее Керенский, была «музыкой» военной реакции, которая чуть позднее вдохновляла корниловщину. Корниловская нее точка зрения, казалось, во многом соответствовала видам Временного правительства на установление «твердого порядка» при сохранении буржуазнодемократического декорума Февраля. Чем же объяснить, что Корнилов проводил именно эту точку зрения, мало свойственную его мыслям, да и натуре? Можно предположить, что тут сказалось влияние Савинкова, советовавшего Корнилову поступить именно таким образом. И Корнилов принял совет своего комиссара. Он, по-видимому, понял, что путь к дальнейшей карьере и реализации своих планов может быть открыт только во взаимодействии с Савинковым, имевшим тогда значительное влияние на Керенского. В политической игре, которую вели все ее участники, Корнилов как бы жертвовал пешку, чтобы в дальнейшем пройти в ферзи. И не ошибся.

17 июля специальный поезд уносил Керенского из Могилева в Петроград. В салопе были все «свои»: министр иностранных дел М. Терещенко, начальник военного кабинета и шурин Керенского полковник В. Барановский, Савинков, по некоторым сведениям – Филоненко. Приватно обсуждали вопрос о затянувшемся формировании нового состава правительства и создании в нем руководящего ядра, некоего малого кабинета с участием

Керенского, Терещенко и Савинкова. Политический смысл этого замысла состоял в том, чтобы сгруппировать вокруг Керенского «своих людей», способных проводить «бонапартистскую» политическую линию, не отталкивающую левых, но и обеспечивающую поддержку правых. Задача была трудной, и Барановский несколько позднее (когда 25 июля правительство уже было сформировано) передавал по телефону возвратившемуся в Ставку Филоненко, что «настроение у всех гадкое, т. к. чувствуется, что новый кабинет не даст того, что нужно».

Несомненно, однако, что обсуждение состава правительства связывалось с вопросом о новом Верховном главнокомандующем, так как положепие Брусилова пошатнулось после неудачи наступления, с которым связывалось столько надежд. У Керенского был и «личный счет» к Брусилову. Он чувствовал в его отношении к себе презрительную раздражительность. Например, по прибытии на совещание в Ставку Брусилов не встретил Керенского, как военного министра, на вокзале, а прислал своего адъютанта. Для Керенского это не было мелочью: он углядел в поступке Главковерха намеренный вызов.

Кто же должен был сменить Брусилова? Сам Брусилов позднее утверждал, что мысль о назначении на этот пост Корнилова принадлежала Савинкову, что именно он, Савинков, «проводил» Корнилова. И по всем данным это было так. В салоне идущего в Петроград специального поезда Савинков и Филоненко уверяли Керенского, что как раз «линия» Корнилова больше всего соответствует правительственным видам восстановления «порядка» не путем «удара топора» по «революционной анархии», а путем «резания салями». Корнилов, доказывали они, счастливо сочетает в себе признание «завоеваний революции» со стремлением примирить офицерство с солдатской массой.

19 июля вопрос был решен. Меньше чем за две недели Корнилов проделал поистине головокружительный путь: от командующего армией до Верховного главнокомандующего! Высокие назначения получили Савинков и Филоненко. Савинков стал управляющим военным и морским министерством (военным министром номинально остался Керенский), а мало кому известный Филоненко получил пост «комиссарверха»: верховного комиссара правительства в Ставке. Дебют и миттельшпиль нолити-ческой игры, рассчитанной на парализацию дальнейшего развития революции, закончились. Все основные фигуры (глава правительства Керенский, управляющий военным министерством Савинков, Верховный главнокомандующий Корнилов, «комиссарверх» Филоненко) заняли свои места.

Керенский явно рассчитывал, что «связка» Савинков– Филоненко будет удерживать Корнилова в случае, если его претензии и амбиции начнут выходить из-под контроля. Савинков, по образному выражению одного из современников, одну руку держа у козырька, другой водил Керенского за нос, имея собственные планы. Корнилов со своей стороны, по-видимому, подсчитал, что та же «связка» Савинков—Филоненко поможет ему продвигаться вперед, по крайней мере до необходимого ему рубежа.

Тем не менее, получив сообщение о своем, можно сказать, сенсационном назначении, Корнилов, пожалуй, с еще большим вызовом повторил эскападу недельной давности, при назначении главкомом Юго-Западного фронта. В «телеграммной войне» против правительства им был произведен новый залп. На имя главы правительства Керенского пошла телеграмма, содержавшая совершенно невероятные «кондиции», лишь при выполнении которых Корнилов... соглашался занять новый пост. Самой поразительной была та, в которой он заявлял, что будет нести ответственность не перед правительством, его назначившим, а «перед собственной совестью и всем народом». Упоминание о народе было, естественно, риторикой, а вот заявление о том, что Верховный главно-мандующий желает отвечать только перед самим собой,– это было, конечно, вызовом (остальные две «кондиции» – невмешательство правительства в назначения высшего комсостава и распространение жестоких карательных мер на тыл – фактически конкретизировали и развивали эту первую). И вновь эта действительно сенсационная телеграмма «просочилась» в прессу, рекламируя твердую, «железную» руку нового Верховного, которого правые газеты и до этого уже прочили в «спасители государства». После корниловских «кондиций» прямо вставал вопрос: кто же будет возглавлять государство – правительство или Верховный главнокомандующий?

Совершенно очевидно, что за этот поступок Корнилова следовало немедленно отстранить (и Керенский действительно был в ярости), но политическая ситуация не позволяла этого сделать: только что был разрешен тяше-лый правительственный кризис путем возобновления коалиции соглашателей с представителями «цензовых» (буржуазных) элементов; устранение Корнилова, все более и более становившегося их кумиром, могло отрицательно повлиять на эту с таким трудом достигнутую политическую комбинацию. Дело предпочли замять. В Бердичев, в штаб Корнилова, срочно выехал «комиссарверх» Фило-ненко, который, надо отдать ему должное, сумел «урегулировать» конфликт. Корниловская «кондиция» была интерпретирована таким образом, что она якобы и подразумевала ответственность перед Временным правительством – «полномочным органом народа».

Но, «отходя», отступая, Корнилов дал бой Керенскому, так сказать, по кадровому вопросу. Правительство назначило главнокомандующим Юго-Западным фронтом генерала В. Черемисова, не поставив в известность нового Верховного. Корнилов посчитал это нарушением своих прав и потребовал от Керенского отменить назначение. Тогда взыграли амбиции у Черемисова. В разговоре с Филоненко по Юзу (телеграфному аппарату) он заявил, что свое право будет «защищать хотя бы с бомбой в руках». Дело кончилось тем, что Черемисов был оставлен на посту «главкомюза» впредь до распоряжения правительства, после чего вскоре его перевели в резерв. Он, по-видимому, не забыл этой обиды Керенскому, не исключено, что она сыграла определенную роль через несколько месяцев, в дни Октября...

Савинков и Филоненко, которым было поручено ликвидировать весь этот конфликт, считали (как, впрочем, и Черемисов), что за спиной Корнилова в данном случае стояли какие-то «темные силы», прежде всего Завойко, державшийся пока в тени. Борьба двух линий вокруг Корнилова – «савинковско-филоненковской» и «завой-ковской» – обострялась. Какая из них возьмет верх: первая, связывавшая Корнилова с Временным правительством, или вторая, толкавшая Корнилова па путь крайней реакции, заносившей руку как против Советов, так и против правительства,– это был вопрос времени.

Но В. И. Лепин, умевший видеть дальше других современных ему политиков, анализируя ситуацию еще в начале лета 1917 г., точно предсказал дальнейшее развитие событий. Он показал, что в России классовые отношения складываются таким образом, что неизбежным становится появление «российского Кавеньяка» – генерала, который раньше или позже предпримет попытку «расстрелять революцию» и удушить февральскую демократию. Это произойдет, писал Ленин, из определенного взаимодействия трех борющихся сил: буржуазии (кадетов) , которая стремится положить конец революции, пролетариата (большевиков), стремящегося «к безболезненному развитию революции», и мелкой буржуазии (меньшевиков и эсеров), колеблющейся и в конце концов из-за боязни довериться пролетариату, массам примыкающей к буржуазии. Вот эта позиция мелкой буржуазии в конечном счете и создавала политическую основу для появления «Кавеньяка». «Было бы болото,—писал Ленин,– а черти найдутся. Была бы шаткая, колеблющаяся, боящаяся развития революции мелкая буржуазия,– появление Кавеньяков обеспечено» ²¹.

Обращаясь к меньшевистским лидерам, еще в июне с тревогой писавшим о том, что «в воздухе носятся явные признаки мобилизующейся контрреволюции», Ленин спрашивал: а что же они сами сделали для борьбы с этой угрозой? И отвечал: «Вы заняты были борьбой с опасностью слева. Вы пожинаете то, что посеяли, господа. Так было, так будет – до тех пор пока вы будете продолжать колебаться между позицией буржуазии и позицией революционного пролетариата» ²². Упования соглашателей на некий «третий путь», будто бы возможный посредством блока «широкой демократии» с буржуазией, на деле вели к сползанию «направо», взрыхляя почву для роста контрреволюционных сил. «Вот в чем суть,– писал Ленин.– Не Церетели или Чернов лично и даже не Керенский призван играть роль Кавеньяка – па это найдутся иные люди, которые скажут в надлежащий момент... „отстранитесь⁴⁴,– но Церетели и Черновы являются вождями такой мелкобуржуазной политики, которая делает возможным и необходимым появление Кавеньяков» ²³.