Текст книги " «Белое дело». Генерал Корнилов"

Автор книги: Генрих Иоффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

* * *

Собрание пытался открыть старейший его член – эсер

С. Шевцов. Однако Я. Свердлов властно взял председательский звонок в свои руки. Он зачитал «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», предложил обсудить и принять, начав тем самым разработку «коренных оснований социалистического переустройства общества». В зале Таврического дворца сидели в подавляющем своем большинстве социалисты – эсеры, меньшевики, близкие им общественные и политические деятели. Правые члены Учредительного собрания, за редким исключением, на заседание не явились: кадеты были объявлены врагами народа и некоторые из них уже подверглись аресту, другие скрылись. Таким образом, Учредительное собрание являлось социалистическим: по предложению большевика Скворцова-Степанова после открытия его Я. Свердловым все присутствовавшие поднялись и запели «Интернационал», хотя, как вспоминал секретарь собрания эсер М. Вишняк, пели нестройно, вразброд и ужасно фальшивили. Но это лишь штрих. Главное заключалось в другом: социалистическому Учредительному собранию Совнарком и ВЦИК предложили программу, открывавшую путь к социализму.

На трибуну поднялся В. Чернов, избранный председателем Учредительного собрания. Он говорил о безвозмездной передаче земли крестьянам, о всеобщем демократическом мире, о «великой воле к социализму трудовых масс России». Чернов констатировал, что «страна показала небывалое в истории желание социализма». 7 января «Правда» писала, что в речи Чернова «были сплошные (словесные, правда) уступки советской платформе: тут был и мир, и земля, и рабочий контроль...». Л горьковская «Новая жизнь», корреспондент которой находился в Таврическом дворце, 6 января признала еще определеннее: «...устами избранного председателя

оно (Учредительное собрание.– Г. И.) провозгласило такую программу, изложение которой прерывалось криками: „Это большевистская программа!¹¹»

Значительная часть правых эсеров реагировала на речь своего лидера сдержанно, если не отрицательно. Го-ворилп даже, что он пытался «подыграть» большевикам. Одни из эсеровских учредиловцев писал позднее: «Председатель своей речью посадил нас в такие калоши, из которых нам, пожалуй, уже никогда не выбраться». Но Чернов видел дальше: он сознавал, что ничего другого, кроме программы СНК н ВЦИК, трудовая Россия не примет.

Чернову отвечал Н. Бухарин. Он говорил, что призывы Чернова к социализму – это всего лишь общие слова, а большевики хотят не только говорить о социализме, но хотят его осуществлять уже сегодня, сейчас. Перед каждым из нас, заключал Бухарин, «стоит один вопрос: ...с нем мы будем – с Калединым, с юнкерами, с фабрикантами, купцами, директорами учетных банков, которые поддерживают саботаж, которые душат рабочий класс, или будем с серыми шинелями, с рабочими, солдатами, матросами, будем с ними идти плечо к плечу, разделяя всю их участь, радуясь их победам, скорбя их поражениям, спаянные единой волей социализма...»

На трибуну вышел меньшевистский лидер И. Церетели. В длинной, взволнованной речи он предупреждал против «роковых опытов с социализмом», предсказывал, что в случае «разделения демократического единства» страну ожидает триумф контрреволюции, «на развалинах, оставшихся от большевизма».

237 голосами правых эсеров и меньшевиков против 146 голосов большевиков и левых эсеров Учредительное собрание фактически отказалось обсуждать «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», предложенную ВЦИК. В соответствии с ранее намеченной повесткой в качестве первоочередных объявлялось обсуждение вопросов о мире и земле. И лишь в третьем пункте повестки дня значились дебаты о форме государственного строя России. Партийные интересы и претензии правых эсеров и поддерживавших их групп взяли верх: если бы они приняли вциковскую декларацию, функции Учредительного собрания, в котором у них было большинство, следовало считать исчерпанными. Это было выше их сил. Партийность мышления, убежденность в правоте только собственной политики наполняли всю атмосферу революции...

Поздно вечером 5 января большевистская фракция потребовала перерыва. Когда она собралась, слово взял В. И. Ленин. Оно было кратким: ЦК большевиков предлагает своей фракции уйти с Учредительного собрания.

Предложение принимается. Такое же решение приняла и левоэсеровская фракция.

В 5-м часу утра 6 января на трибуну Белого зала Таврического дворца поднялся большевик Ф. Раскольников. Он зачитал написанную В. И. Лениным декларацию об уходе большевистской фракции. В ней говорилось: «Громадное большинство трудовой России – рабочие, крестьяне, солдаты – предъявили Учредительному собранию требование признать завоевания Великой Октябрьской революции, советские декреты о мире, земле, о рабочем контроле и прежде всего признать власть Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Всероссийский ЦИК, выполняя волю этого громадного большинства трудящихся классов России, предложил Учредительному собранию признать для себя обязательной эту волю. Большинство Учредительного собрания, однако, в согласии с притязаниями буржуазии, отвергло это предложение, бросив вызов всей трудящейся России... Нынешнее контрреволюционное большинство Учредительного собрания, избранное по устаревшим партийным спискам, выражает вчерашний день революции и пытается встать поперек дороги рабочему и крестьянскому движению... Мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания» ⁷⁰.

От имени фракции левых эсеров аналогичное заявление сделал В. Карелин.

В Белом зале воцарилось настроение, близкое к панике. Проносятся слухи, что к дворцу уже высланы автомобили для ареста членов Учредительного собрания и увоза их в крепость.

Как вспоминал М. Вишняк, кое-кто из эсеров начал «спешно уничтожать компрометирующие документы», передавать какие-то бумаги своим «близким» в публике и в ложе журналистов. Обстановка действительно накалялась. «В зале заседаний,– писал М. Вишняк,– матросы и красноармейцы уже окончательно перестали стесняться. Прыгают через барьеры лож, щелкают на ходу затворами винтовок, вихрем проносятся на хоры... Ружья и револьверы грозили ежеминутно „сами“ разрядиться, ручные бомбы и гранаты „сами“ взорваться».

Революционная стихия в любую минуту могла вырваться наружу. Сознавая это, В. И. Ленин отдал письменное распоряжение: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов» ⁷¹.

Большевики и левые эсеры ушли. Рассвет еще не занимался над морозным Петроградом. Оставшихся членов Учредительного собрания торопили заканчивать первое заседание, говорили, что надо гасить электрический свет. Но они не расходились. Кто-то на всякий случай припес свечи.

Правоэсеровские члены Учредительного собрания продолжали обсуждать статьи своего закона о земле. В этот момент к трибуне подошел начальник караула Таврического дворца матрос Анатолий Железняков. Какое-то время он словно в раздумье молча постоял возле трибуны, с которой говорил Чернов, потом осторожно тронул его за плечо: «Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал». Последние слова Железпякова приобрели широкую известность, и под перьями некоторых историков и литераторов превратились позднее в некий афоризм, явно рассчитанный на восторженную реакцию. В расхожих представлениях он укреплял мнение о том, что Учредительное собрание было «разогнано матросом». Но в словах Железнякова явно чувствовалось некоторое смущение. Он, по-видимому, сознавал всю неубедительность своего «довода». И не эти слова положили конец работе Учредительного собрания.

В спешном порядке, без прений, оставшаяся часть Учредительного собрания приняла закон о земле, обращение к союзникам, отвергающее сепаратные переговоры с Германией, и постановление о федеративном устройстве Российской республики. Все это в страшной спешке. Следующее заседание назначается на 17 часов вечера 6 января, и поток депутатов медленно потянулся к дверям. Караул не остановил и не задержал никого. Примерно через 10 месяцев на Урале и в Сибири многих из них задержит другой караул – колчаковский, и не только задержит. Некоторые из учредиловцев – эсеров и меньшевиков будут зверски убиты в Омске, на берегу Иртыша, по циничному выражению черносотенных офицеров, «отправлены в республику Иртыш», Но все это будет потом...

Второго заседапия правоэсеровско меньшевистской части Учредительного собрания не состоялось. Днем () января Совнарком принял декрет о его роспуске. В ночь с 6 на 7 января ВЦИК утвердил его при двух голосах против и пяти воздержавшихся. 6 и 7 января на многих предприятиях Петрограда и в воинских частях гарнизона проходили митинги. Выступали большевики – Г. Зиновьев, Н. Крыленко, Г. Пятаков и др.; от правых эсеров говорили Н. Фортунатов, В. Вольский, Б. Соколов. И почти повсюду, по признанию Соколова, «аплодировали победителям и осуждали побежденных». И почти везде возгласы: «Да здравствуют Советы!»

* * *

Острейшая борьба вокруг Учредительного собрания сопровождалась террористическими актами, совершенными контрреволюционными элементами, связанными с анархизмом и уголовщиной.

1 января было совершено покушение на В. И. Ленина. Когда его машина отъехала от Михайловского манежа, где Ленин выступал перед красногвардейцами, она была обстреляна неизвестными лицами. Возможно, только находчивость Ф. Платтена, который пригнул голову Лепина, спасла ему жизнь. Кузов машины был пробит пулями в нескольких местах, а Платтен получил ранение в руку. Кто стрелял в Ленина? Подозрение падает на членов военной комиссии ЦК правых эсеров, которая, по свидетельству Б. Соколова, вела «боевую работу», цель которой состояла в том, чтобы попытаться «срезать большевистскую головку». Боевикам, если верить Соколову, удалось внедрить своих людей в Смольный, и, по его словам, неудачное покушение на Ленина в начале января было «отголоском этого дела». Большего Соколов не сказал. «Детальное описание этого эпизода,– писал он,– принадлежит будущему. Участники этого эпизода живы и притом в Россия». Петроградский Совет ответил яростной резолюциехк «Мы заявляем всем врагам рабочей и социалистической революции: ...за каждую жизнь нашего товарища господа буржуи и их прислужники – правые эсеры – ответят рабочему классу». «Правда» писала: «Если они будут пытаться истребить рабочих вождей, они будут беспощадно истреблены сами».

Через несколько дней, 6 января, была предпринята попытка покушения на М. Урицкого – большевистского комиссара Всероссийской комиссии по делам о выборах в Учредительное собрание. II почти одновременно произошел трагический инцидент, который мог, несомненно, быть рассчитан на дискредитацию Советской власти.

В копце ноября, когда по постановлению Временного правительства планировалось открытие Учредительного собрания, на квартире члена кадетской партии графини С. Паниной проходило совещание, обсуждавшее тактическую линию кадетов. Решено было, не дожидаясь сбора большинства членов Учредительного собрания, избрать временного председателя и заседать каждый день до установления полного кворума. Решение явно было направлено против Советского правительства, уже взявшего дело открытия Учредительного собрания под свой контроль.

В тот день, когда проходило это совещание (27 ноября), на квартире Паниной был произведен обыск, вызванный отказом Паниной (она занимала пост товарища министра просвещения) сдать Советской власти министерские деньги. Панина была арестована, а вместе с ней два члена кадетского ЦК бывшие министры Временного правительства врач А. Шингарев и юрист Ф. Кокошкин, заночевавшие у нее на квартире. Арест Шингарева и Ко-кошкипа совпал с декретом об объявлении «членов руководящих учреждений партии кадетов» врагами народа, и оба они были переправлены в Петропавловскую крепость ⁷². Сохранился дневник А. Шингарева, который он вел в тюрьме с момента ареста до 5 января 1918 г. Ряд записей дневника, несомненно, представляет большой интерес: они проливают свет на понимание природы революции многими ее современниками, даже прямыми противниками Октября.

14 декабря, в годовщину восстания декабристов, А. Шингарев записывал: «Стоило ли делать революцию, если она привела к таким результатам?» – и отвечал на свой вопрос: «Наивно и близоруко думать, что революцию можно делать или не делать: она происходит и начинается вне зависимости от воли отдельных людей... Революция была неизбежна, ибо старое изжило себя... С весны 1915 года она стала роковой неизбежностью, и это я увидел осенью 1916 года...» Шингарев, конечно, отвергал большевизм, социализм вообще. Взгляды социалистов представлялись ему «фантазией детей, желающих поймать звезды своими ручонками»; «они похожи на персонаж из новелл Боккаччо, который хочет „загнать ослов дубиной в рай“». Но «рано или поздно,—писал Шин-гарев,– начнется постройка новой государственности па единственно возможном и незыблемом фундаменте. Вот почему я приемлю революцию, и не только приемлю, но и приветствую, и не только приветствую, но и утверждаю. Если бы мне предложили начать ее сначала, я не колеблясь бы сказал теперь: „начнем!"»

Это было написано в Трубецком бастионе Петропавловской крепости...

По свидетельству сестры Шингарева, А. И. Шингаре-вой, ожидалось близкое освобождение Кокошкина и Шингарева. Нарком юстиции левый эсер И. Штейнберг уже просмотрел их дела и не нашел там материала для обвинения. Но 6 января оба – Кокошкин и Шингарев – по просьбе родных были переведены в Мариинскую больницу. Здесь в ночь с 6 на 7 января они были зверски убиты. Известно, что в убийстве участвовали анархиствующие матросы и солдаты, которые будто бы собирались затем двинуться в Петропавловскую крепость, чтобы перебить там арестованных министров Временного правительства. Однако из показаний копвоиров, зафиксированных в официальном обвинительном заключении, следует, что в группе матросов, одетых в бушлаты и бескозырки с надписями «Ярославец» и «Чайка», находились какие-то люди в штатском и шапках. Из того же обвинительного заключения видно, что фактическими организаторами преступления являлись начальник милицейского комиссариата 1-го Городского района П. Михайлов и его подручный II. Куликов, вербовавшие и подстрекавшие матросов и солдат во главе с неким Басовым.

Немедленно по получении сообщения о том, что произошло в Мариинской больнице, В. И. Ленин дал распоряжение о разыскании и наказании преступников⁷³. Была создана следственная комиссия в составе управляющего делами Совнаркома В. Бонч-Бруевича, нарком-юста Штейнберга и наркома по морским делам II. Дыбенко. А. М. Коллоптай вспоминала, что потрясенный случившимся В. И. Ленин говорил ей: «То, что вынужден был терпеть Керенский, того не потерпит власть рабочих и крестьян. Наше государство народное, а народ требует законности и справедливости» ^п. Не всех участников преступления удалось привлечь тогда к суду революционного трибунала. Но пролетарская диктатура с самого начала повела борьбу не только против враждебных ей классов, но и решительно надевала узду революционной законности на анархические проявления п уголовщхь ну. Эта вторая задача, может быть, была не легче первой. Как раз накануне убийства Шингарева и Кокошкина, выступая на заседании ВЦИК, В. И. Ленин прямо говорил, что революция «не может сразу быть преподнесенной народу в чистеньком, гладеньком, безукоризненном виде... И те, кто доказывает вам противное – те либо лгуны, либо человеки в футляре»⁷⁵. Но только мощь Советов, которые по-пролетарски, по-крестьянски ломали отжившие устои старого строя, способна была теперь покончить с проявлениями хаоса, разрухи и беспорядков.

Много лет спустя белоэмигрантский историк революции С. Мельгунов писал: после роспуска Учредительного собрания «Россия большевистская пошла в неведомую темную даль будущего с фонарем ленинизма...» Но он же признал, что Россия небольшевистская могла идти в даль будущего только под славными знаменами добровольчества, возглавляемого Алексеевым и Корниловым. Третьего было не дано...

В «Ледяном» походе

Но кто так мог думать тогда, в январские дни 1918 г., в Новочеркасске?

Революция вздыбила Тихий Дон. Казалось, вековечный казачий уклад рушился на глазах.

10 января в станице Каменской собрался съезд представителей вернувшихся с фронта. Прибыли делегаты от двадцати одного казачьего полка, пяти батарей и двух запасных полков. На съезд из Воронежа приехали руководители Донского областного ВРК (избранного еще в 20-х числах октября 1917 г.) С. Сырцов, А. Френкель и др., а также представители Московского Совета и ВЦИК М. Янышев и А. Мандельштам. Они оказывали большое влияние на инициаторов съезда казаков-фронто-виков вахмистра Ф. Подтелкова и прапорщика М. Кри-вошлыкова. Съезд принял резолюцию, в которой говорилось, что власть в Донской области переходит к образованному съездом казачьему Воеино-революциоппому комитету во главе с Ф. Подтелковым и М. Кривоитлыко-вым. Но это пока носило лишь декларативный характер. В Новочеркасске по-прежнему заседало «Донское войсковое правительство» во главе с атаманом А. Калединым. На Дону, таким образом, возникло нечто вроде двоевластия, причем соотношение сил явно складывалось не в пользу Новочеркасска. Все новые полки признавали власть Каменского ВРК, который к тому же вот-вот готов был войти в прямую связь с командованием советских антикалединских войск.

Каледин попытался упредить неизбежный удар. По его распоряжению в Каменскую для переговоров была направлена делегация «войскового правительства» и одновременно начата подготовка отряда для разгона казачьего ВРК. На переговорах калединские делегаты, играя на «казачестве» Подтелкова и Кривошлыкова, стремились «отвратить» их от соглашения с «московскими большевиками». Но Подтелков и Кривошлыков не пошли на это и сами предъявили калединцам обвинение в связи с Добровольческой армией, состоящей из офицеров и юнкеров, чуждых интересам Дона. Решено было перенести переговоры в Новочеркасск. Члены Каменского ВРК пошли на это, правильно считая, что обстановка продолжает складываться в их пользу. Почти все донские полки уже отказывались подчиняться Каледину. Советские войска, которыми командовал В. Антонов-Овсеенко, плотно блокировали Донскую область. В Новочеркасском тылу бастовали рабочие Таганрога, Ростова, Сулина; в Приазовье происходили крестьянские волнения. Общее настроение на Дону можно, пожалуй, охарактеризовать (если это вообще достижимо) не столько как полную готовность принять Советскую власть, сколько как активное неприятие калединщины, вызывавшей отрицательные ассоциации с временами царизма. Они значительно усиливались от очевидного всем блока Каледина с Алексеевым, Корниловым, Деникиным и понаехавшими из Петрограда и Москвы октябристско-кадетскими «общественными деятелями». Подтелкову и Кривошлыкову – своим братьям-казакам, прошедшим фронт,– склонны были доверять, бывшим царским генералам Каледину и Корнилову нет.

Встреча членов казачьего ВРК во главе с Подтел-ковым и Кривошлыковым, с одной стороны, и членов «войскового правительства», возглавляемого Калединым,– с другой, состоялась в Новочеркасске 15 января. Каледин на переговорах, казалось бы, предлагал компромисс, который, однако, мог стать политической ловушкой. Он предложил Каменской принять участие в контроле над выборами в новый «войсковой круг» и затем принять высказанную им волю. Подтелков и Кривошлыков отклонили это предложение: механизм выборов, но их убеждению, был таков, что, скорее всего, они должны были дать большинство сторонникам Каледина. «Войсковому правительству» был поставлен ультиматум: если оно стоит за мирное решение вопроса о власти, без пролития казачьей крови, ему надлежит передать власть ВРК.

Член «войскового правительства» Светогоров пытался уйти от ответа на ультиматум. Он говорил, что так ставить вопрос не следует, что ожидаются переговоры с представителями Советской власти в Таганроге, в которых может принять участие и Каменский ВРК. Отвечал Ф. Подтелков. Речь его следует воспроизвести. Она раскрывает суть борьбы и передает ее колорит. Подтелков сказал: «Неладно говорите, господа. Кабы верили войсковому правительству, я бы с удовольствием отказался от своих требований. По ведь вам не верит народ! Я согласен поехать в Таганрог. Л что нам там скажут? Войсковое правительство не добьется мира. Оно само разжигает гражданскую войну... Правительство восстановило против себя всех честных людей. Вы, атаман Каледин, обманываете казаков, говоря о независимости Дона. На самом деле вы дали убежище врагам русского народа и втягиваете в войну с Россией все казачество. Как и в 1905 г., вы хотите пролить казачью кровь за помещиков и богатеев... Смеетесь? Придет срок – плакать будете! Мы требуем передачи власти нам, представителям трудящегося народа, и удаления всех буржуев из Новочеркасска и Добровольческой армии с Дона...»

Члены «войскового правительства» удалились па совещание, но главное – они ждали сообщений от войскового старшины В. Чернецова, двигавшегося в это время на Каменскую. Когда пришло известие, что он сумел разбить и разоружить некоторые ревкомовские части, «войсковое правительство» дало свой ответ: ультиматум ВРК отклонялся, ему самому ставился ультиматум, требующий самораспуститься. Одновременно объявлялось о выборах нового «войскового круга».

Переговоры не дали результата. Делегаты ВРК с трудом добрались до Каменской, которая уже находилась под ударом Чернецова. Части ВРК оказались дезорганизованными и не смогли оказать сопротивление черенцов-ским «партизанам». ВРК перебрался в Миллерово.

Однако Чернецов не спас Каледина. Руководители ВРК Подтелков и Кривошлыков вынуждены были теперь пойти на решительный шаг. В своем обращении к трудовому казачеству они прямо заявили, что действия Чернецова ясно показали: мирный путь борьбы с Калединым и стоявшими за его спиной контрреволюционерами из Центральной России невозможен. На оружие надо было отвечать оружием. Но основная часть фронтовых казаков – главная боевая сила, не желавшая воевать на стороне Каледина,– не проявляла особой готовности участвовать в гражданской войне и на другой стороне.

19 января командующему советскими войсками В. Антонову-Овсеенко было сообщено о признании казачьим ВРК власти ВЦИК и Совнаркома. Это дало основание для прямого взаимодействия казачьего ВРК с Донским областным Военно-революционным комитетом, фактически представлявшим центр. Теперь положение круто изменилось. 20 января войска 1-й Южной революционной армии под командованием Г. Петрова, группы Ю. Саблина и части казачьего ВРК, которыми командовал Голубов, разбили Чернецова под станцией Глубокой. Сам .Чернецов был захвачен в плен. Конец его оказался трагическим. Фактически с документальной точностью он описан М. Шолоховым. И это описание с невероятной силой рисует беспощадность и жестокость разворачивавшейся на Дону гражданской войны.

Честолюбивый Голубов взял Чернецова на поруки, вероятно, с расчетом начать с калединцами «стратегический» торг. Когда конвойные гнали Чернецова и других пленных недалеко от Глубокой, они встретились с Под-телковым.

– Попался... гад! – клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг назад; щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.

– Изменник казачества! Под-лец! Предатель! – сквозь стиснутые зубы зазвенел Чернецов.

Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин,– чернел в скулах, раскрытым ртом хлипко всасывал воздух.

Последующее разыгралось с изумительной быстротой. Оскаленный, побледневший Чернецов, прижимая к груди кулаки, весь наклонялся вперед, шел на Подтелкова. С губ его, сведенных судорогой, соскакивали невнятные, перемешанные с матерной руганью слова. Что он говорил,– слышал один медленно пятившийся Подтелков.

– Придется тебе... ты знаешь? – резко поднял Чернецов голос.

... Но-о-о... – как задушенный, захрипел Подтелков, кидая руку

па эфес шашки.

Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он опередил их; всем корпусом поворачиваясь вправо, приседая, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванувшись вперед, со страшной силой рубанул Чернецова по голове...

Ткпуыштсь о тачанку, он повернуло я к конвойным, закричал выдохшимся, лающим голосом:

– Руби-и-и... такую мать! Всех!.. Нету пленных... в кровину, в сердце!! —Лихорадочно застукали выстрелы...

Григорий Мелехов, который у Шолохова находился в отряде, участвовавшем в разгроме Чернецова, в ярости бросился к Подтелкову. Но «сзади его поперек схватил Минаев,– ломая, выворачивая руки, отнял наган, заглядывая в глаза померкшими глазами, задыхаясь, спросил:

– А ты думал – как?»

* * *

Поражение отряда Чернецова хотя и не предопределило крах калединщины, но прозвучало для нее похоронным звоном. А. Деникин позднее писал: «Со смертью Чернецова как будто ушла душа от всего дела обороны Дона. Все окончательно разваливалось...» Действительно, к концу января наступающие с трех сторон советские войска и мощные революционные выступления рабочих, иногородних и казаков на самом Дону привели режим атамана Каледина к краху. Каледин переживал личную трагедию. Это был человек, по выражению одного из современников ненавидевший революцию «до предела психической слепоты». Но он считал и верил, что казачество будет той силой, которая все же устоит перед натиском разрушающей его вековой уклад «революционной анархии». Этим, скорее всего, и питалась его готовность принять на Дону находившихся в Быхове Корнилова и корниловских генералов. Но и они, в свою очередь убеждая Каледина в успехе совместной борьбы, обещая приток боевых сил на Дон, поддерживали его веру. Действительность нанесла тяжелый удар по этой вере и по этим планам. Дон раскололся в социальной борьбе, а Добровольческая армия в январе 1918 г. насчитывала менее 4 тыс. штыков и сабель, да и то главным образом офицеров, исповедовавших к тому же откровенно реакционные, монархические взгляды. Корнилов, встречавший новоприбывших, с досадой спрашивал: «Это все офицеры, а где солдаты?» ⁷⁶

Добровольцы, таким образом, не только не стали опорой и поддержкой Каледина, но, напротив, превратились в фактор, резко усиливавший социальную и политическую напряженность на Дону.

Приблизительно в те же дни, когда отряд В. Черпе-цова подходил к Каменской, чтобы ликвидировать к аза-чий ВРК, по приказу Корнилова добровольческие части перешли из Новочеркасска в Ростов, на более опасное оперативное направление. Однако уже к концу месяца стало ясно, что дальнейшее пребывание в Ростове может оказаться гибельным для Добровольческой армии. С севера, запада и востока двигались советские войска и отряды революционных казаков. Южнее Ростова вспыхивали восстания в Батайске и Таганроге. Бурлил и рабочий Ростов. Корнилов принял решение уходить. 28 января об этом он сам и Алексеев сообщили в Новочеркасск. Каледин, по-видимому, был потрясен. Уставший, морально сломленный человек, на другой день он все же собрал членов «войскового правительства». Зачитал депеши Алексеева и Корнилова, с горечью сказал, что для защиты Донской области осталось, наверное, не больше 150 штыков, заявил о своем уходе и предложил уйти всему правительству. Начались дебаты, но Каледин оборвал: «Господа, говорите короче. Время не ждет. Ведь от болтовни погибла Россия».

Решено было до съезда нового «войскового круга» и съезда неказачьего населения возложить власть на «Временный общественный комитет порядка», состоящий из делегатов городского самоуправления Новочеркасска, областного военного комитета и других организаций. Тут же Каледин подписал приказ походному атаману генералу А. Назарову прекратить всякое сопротивление советским войскам.

Как вспоминала жена А. Каледина, вернувшись с правительственного заседания, уже ушедший от власти атаман подошел к двери гостиной, где она сидела со своей гостьей, постоял с минуту и, не сказав ни слова, ушел к себе. Через некоторое время грянул выстрел. Каледин поступил так же, как Крымов, застрелившийся после провала корниловского мятежа, в конце августа 1917 г. Тогда Корнилов, получив письмо Крымова, написанное перед самоубийством, уничтожил его. Но предсмертное письмо Каледина, написанное Алексееву, сохранилось. Каледин, в частности, писал: «Казачество

идет за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своем вожде не казака по духу и происхождению, а слабого проводителя своих интересов и отходят от него. Так случилось со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага».

Выстрел в атаманском дворце еще не подвел черту под калодинщппои. Агония ее продолжалась. Иа другой день собрание депутатов от станиц и войсковых частей, съехавшихся на «войсковой круг», объявило себя властью и избрало войсковым атаманом А. Назарова. Походным атаманом был избран генерал Попов. Назаров тут же объявил мобилизацию казаков от 17' до 55 лет, разгромил в Новочеркасске Совет рабочих депутатов и объявил Ростов на военном положении. Казалось, ситуация меняется, и Корнилов переменил свое решение: Добровольческая армия пока осталась в Ростове. Однако «сполох», провозглашенный новым атаманом Назаровым, ничего уже не мог изменить.

В ночь на 9 февраля советские войска под командованием Сиверса начали штурм оборонительных укреплений у Ростова. Опасаясь полного окружения, вечером 9 февраля Корнилов приказал отходить за Дон. в станицу Ольгинскую. Весь штаб (генералы Л. Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, Элъснер и др.) собрался в вестибюле дома ростовского миллионера Парамонова. Вооружившись винтовками и карабинами, пешком пошли по опустевшим улицам к покидавшим город добровольческим частям. Уходили Корниловский ударный полк подполковника Неженцева, Георгиевский полк полковника Кириенко, офицерские батальоны полковников Кутепова, Борисова, Лаврентьева, Симановского, юнкерский батальон капитана Парфенова, Ростовский добровольческий полк генерала Боровского, кавалерийские дивизионы полковников Гершельмана и Глазенапа, другие более мелкие части. Впереди вытягивавшейся колонны, состоявшей примерно из четырех тысяч человек, нескольких орудий и двух-трех десятков повозок, с винтовками и вещевыми мешками за плечами шли два бывших Верховных главнокомандующих русской армии, один командующий фронтом, начальники высших штабов.