Текст книги "Любовь и жизнь леди Гамильтон"
Автор книги: Генрих Шумахер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Глава четырнадцатая
На вид ему было лет сорок, и он выглядел, как светский человек, который в часы досуга занимается наукой. На его элегантном костюме из черного шелка были золотые пуговицы, на жабо и пряжках башмаков – драгоценные камни. На приятном полном лице лежал здоровый румянец, из-под высокого лба смотрели проницательные глаза, в глубине их как будто таилась легкая насмешка.
Он подошел не торопясь, как бы предоставляя Эмме возможность разглядеть его, и отвесил ей низкий поклон, словно кланялся герцогине.
– Прошу прощения, мисс Лайен, что я вошел без доклада, – сказал он спокойным тоном человека, привыкшего к публичным выступлениям. – Я торопился принести свое восхищение к ногам грации и красоты.
Эмма взглянула на него насмешливо.
– Вы очень учтивы, сэр. К чему однако фразы? Вы знаете, что в этом доме все права у мужчины, у женщины лишь обязанности. Вы хотели обедать со мною – что ж, садитесь и ешьте.
Она показала на прибор напротив своего. Очевидно, пораженный ее тоном, он внимательно посмотрел на нее. И больше уже не сводил с нее глаз, проницательных глаз, которые, казалось читали ее самые сокровенные мысли.
– С вашего разрешения я сяду, – сказал он, – хотя я пришел не только ради обеда.
Она презрительно откинула голову.
– Ваши прочие намерения меня не интересуют. Но если вы выйдете за рамки меню, вас ждет разочарование.
Ее рука непроизвольно коснулась ножниц спрятанных под платьем.
– Вы, по-моему, взволнованы, мисс Лайен. Уверяю вас, без оснований. Я в достаточной мере физиономист, чтобы понять, что имею дело с женщиной, попавшей в силу неблагоприятных обстоятельств в ложное положение. Успокойтесь! Я не любопытен и не стремлюсь проникнуть в ваши тайны. То, чего я жду от вас, можно отложить и до конца обеда. Поэтому давайте пока ни о чем другом, кроме этой так вкусно пахнущей курицы и этого искрящегося вина, не думать.
Он положил Эмме на тарелку еду и налил вина. Пока они ели, он занимал ее разговором. Он знал Париж, Германию, Швейцарию; он бывал в Италии, Испании и Константинополе и путешествовал по Америке еще до начала войны. Знаменитые люди и редкие растения, диковинные животные и замечательные камни, театры, картинные галереи, соборы, дворцы знати, народные обычаи – казалось, он все видел и все изучил. Говорил он очень просто, безо всякой назидательности и при этом умел каждый раз подчеркнуть самое существенное. Голос его был звучен, как пение.
Эмме казалось, что этот голос, как прохладная рука, ласкает ее виски, щеки, затылок. Ей не хотелось поддаваться этому блаженному ощущению, но оно было сильнее нее.
Впервые за много месяцев она опять сидела за хорошо сервированным столом, ела из дорогой посуды тщательно приготовленную пищу, пила из серебряного бокала живительное вино.
Да, она не создана для низменной жизни, которой управляют грубые инстинкты. Всеми силами своей души она стремилась к красоте и богатству. Никогда еще не было это ей так ясно, как теперь, когда она очутилась на последней ступени позора и нищеты.
Но и эту мучительную мысль отгонял от нее волшебный голос незнакомца, сидевшего напротив. Теперь Эмма не чувствовала ничего, кроме чистосердечной радости, и наслаждалась этим мгновением.
Они уже покончили с едой, но беседа продолжалась, и Эмма вслушивалась в сладостную музыку речи этого прекрасно образованного человека. Она сидела, слегка подавшись вперед, свободно положив руки на скатерть, так что ее пальцы едва не касались его рук. Он взглянул на часы, стоявшие на камине, и как бы в шутку положил свои руки на ее, охватив длинными прохладными пальцами ее запястья. Она не обратила на это внимания. Не подозревая его в дурных помыслах, она предоставила ему свободу; охваченная приятной усталостью, она внимала его мягкому убаюкивающему голосу.
Он говорил об этих руках, которые он держал в своих, и описывал их красоту: кожа, мягкая и эластичная, покрывает тыльную сторону кисти без морщинок, без складочек; концы тонких пальцев розовые, и слегка выступают блестящие, красиво закругленные ногти; у косточек обозначились легкие ямочки, и кожа в них блестит как шелковая; а тонкое запястье соединяет кисть с изящной бледной верхней частью руки, которая постепенно скрывается в глубине широкого рукава.
Он назвал эти руки шедевром, который природе так редко удается создать. И лицо Эммы было совершенным творением, так же, как и стан. Все безупречно, все как будто отлито в волшебной форме.
Он умолк и вопросительно взглянул на Эмму, как бы чего-то ожидая. Она улыбнулась, словно не веря льстивым речам.
– Удивительно, милорд! Мое лицо и руки, быть может, и соответствуют вашему описанию, но как же вы можете судить об остальном?
– Я знаю. Я вас видел. – И в ответ на ее изумление пояснил: – На этом ковре в центре комнаты стояла ванна. Вы рассматривали себя в зеркале, оно висит как раз посредине стены. Разве человек, стоящий позади зеркала и обладающий хорошим зрением, не может увидать вашу красоту?
Кровь бросилась ей в лицо. В полном смятении она вскочила с места.
– Но ведь зеркало вделано в стену!
Он тоже поднялся.
– Посмотрите внимательно. Вы видите обильную резьбу на раме? В этих выпуклых розетках…
– Отверстия! Там отверстия!
– А в стене позади зеркала дверь.
Она отпрянула от зеркала и побледнела. В ее глазах вспыхнул огонь.
– Это подло!
– К чему сильные выражения, мисс Лайен? В этом-то доме! Разве не порядочнее посмотреть тайком и, если желаемое не найдено, молча уйти, чем бросить в лицо жертве мучительного осмотра оскорбительный отказ? Я часто стоял за этим зеркалом, которое я сам и подарил миссис Гибсон, и до сегодняшнего дня молча уходил. Но сегодня я остался – впервые. С желанием познакомиться с вами и прийти к согласию.
Со странной улыбкой он поклонился ей. Однако он не подошел к ней, их разделяла ширина зеркала. Несмотря на это, она отпрянула, и между ними оказался стол. Полная решимости, она пристально смотрела на него, в то время как ее рука скользнула под платье.
– Согласие? Никогда больше не соглашусь я на бесчестие!
Он снова улыбнулся.
– Не волнуйтесь, мисс Лайен, – сказал он спокойно. – Даю вам честное слово, у вас нет причин бояться. Напротив, ваши намерения совпадают с моими желаниями. Так что положите ножницы, вы можете случайно ранить себя.
Она смущенно вынула руку.
– Как вы узнали?
– Я уже был за зеркалом, когда вы угрожали миссис Гибсон.
– И тогда вы решили хитростью добиться того, что показалось вам опасно взять силой.
– Вы все еще мне не доверяете. Разве, подмешав в вино немного опиума, я не достиг бы цели быстро и без хлопот, если бы хотел ее достичь? Идите сюда, мисс Лайен, давайте вернемся к нашему вину и побеседуем еще. – Он наполнил бокалы и, подняв свой, сказал с веселым взглядом: – За долгое и полезное знакомство!
– Я не понимаю…
– Давайте поговорим, – уклонился он от ответа, – и позвольте мне еще немного подержать вашу прекрасную руку. Вам это не повредит, а мне доставит удовольствие. Как вы думаете, что дали бы наши леди и лорды за то, чтобы сделать своих детей более красивыми? Именно у нас в Англии с давних времен стараются улучшить расу. В отношении лошадей и собак это в какой-то мере уже удалось, и только у людей – никакого прогресса.
Теперь она окончательно успокоилась.
– Животные вынуждены смириться с тем, что их облагораживают, – сказала она весело, – человек же хочет делать лишь то, что доставляет ему удовольствие.
Он кивнул.
– Близорук род человеческий. Несмотря на это, каждый отец мечтает о детях, более красивых, добрых и умных, нежели он сам. Не думаете ли вы, что врач, который смог бы гарантировать своему пациенту более совершенное потомство, имел бы огромную практику и в короткое время стал богатым человеком?
– Вы имеете в виду доктора Грэхема? – спросила Эмма со смехом. – Говорят, он нашел такое средство. Мне кажется, он друг или ученик Месмера и выдвинул теорию, связанную с магнетизмом.
Он снова кивнул.
– Верно. Мегалантропогенез. Ужасное слово, не правда ли? Оно греческое и означает создание великих людей. Великих в физическом, умственном и духовном смысле. Вы знакомы с доктором Грэхемом?
Она покачала головой.
– Я только слышала о нем. Он проводит сеансы в Олд-Бейли и на восковой фигуре в натуральную величину показывает строение человеческого тела, от системы кровообращения и до самых сокровенных органов. Говорят, эта фигура, богиня Гигиея[18], покоится на ложе, которое он называет «Ложе Аполлона». Конечно, все это шарлатанство.
Что-то в его лице дрогнуло.
– Шарлатанство? Однако несмотря на это, высший свет Лондона ломится на его лекции, а его врачебная практика растет день ото дня.
Она весело пожала плечами.
– Наверно, ни положение, ни богатство не могут защитить от глупости.
По его губам пробежала улыбка, взгляд стал насмешливым.
– Вероятно, вы правы, мисс Лайен. Вероятно, доктор Грэхем всего лишь шарлатан, который извлекает из человеческой глупости золотые фунты. Но насколько я его знаю, он никогда в этом не признается.
Эмма посмотрела на него с удивлением.
– Вы его знаете?
Он смахнул пылинку с рукава.
– Я его знаю. Я и есть тот самый Грэхем.
Эмма вскочила с места.
– Вы? – запинаясь, пробормотала она смущенно. – Простите… Если бы я знала…
Он усадил ее обратно.
– Мы свои люди; еще в древнем Риме авгуры улыбались друг другу, когда их никто не видел. Так что давайте посмеемся! Ваш пульс, как я только что установил, делает шестьдесят восемь ударов в минуту, то есть абсолютно спокоен, так что вы выслушаете меня без волнения. Вероятно, теперь вы догадываетесь, почему я подарил миссис Гибсон это зеркало и почему я захотел пообедать с вами, не выходя за рамки меню. Моя теперешняя богиня Гигиея – восковая, тем не менее она приносит немало денег. Но если бы она была из плоти и крови, если бы она своей красотой затмевала Диану, Венеру и Гебу, – вы не думаете, что тогда золотой дождь Данаи превратился бы в ливень? Я долго безуспешно искал это идеальное существо. Но сегодня… – он с комической торжественностью стал перед ней на колени. – Мисс Лайен, желаете ли вы быть моей Гигиеей?
Какое-то время она смотрела на него, как будто не понимая, о чем он говорит. Потом закрыла лицо руками и разрыдалась.
Это показалось ей самым тяжким испытанием. Она увидела себя одной из тех несчастных, которых в варварские времена обнаженными ставили к позорному столбу. Опозоренным, им оставалось только умереть.
Через некоторое время доктор Грэхем осторожно отвел ее руки от лица.
– Давайте подумаем, не можем ли мы посмотреть на это спокойно, – сказал он мягко, как будто нежно разглаживая ее натянутые нервы. – Вы воспринимаете мое предложение как позор. Представим себе, что вы его отвергаете. Что тогда? Вы остаетесь здесь, в этом доме, из которого нет возврата к порядочной жизни. Вам не принадлежит тут ничего. Даже та рубашка, которая на вас, не ваша. Все это – собственность миссис Гибсон, вы ее рабыня, и она вас эксплуатирует. И чем больше ваше стремление к красоте и блеску, тем в большую зависимость от нее вы попадаете. В конце концов вам уже не вырваться. Кому вы будете принадлежать? Перед кем снимать одежду? Первый попавшийся, который придет с улицы и уплатит двадцать шиллингов, – он и будет вашим господином. Матросы, пьяницы…
– Прекратите! – закричала она и закрыла глаза, представив себе ту картину, которую он нарисовал.
– Хорошо, я не стану продолжать. Еще только одно. Сейчас вы молоды, красивы, добры. Во что вы превратитесь через год? Если же примете мое предложение, вы будете богиней Гигиеей доктора Грэхема. Это значит, что ежедневно в течение часа ваша красота служит науке. Мне был бы понятен ваш страх, если бы вы были уродливы. Стыдливость – это осознание своих телесных недостатков, так говорит философия. Но вы совершенны и предстанете перед свободными от предрассудков, образованными людьми, прикрытая покрывалом, защищенная барьером от прикосновений. Разве не то же делают танцовщицы в театре, и разве кто-нибудь бросит им упрек? Мнесарета на празднике Венеры в Афинах вышла обнаженная из моря, олицетворяя богиню красоты, и так явилась перед всеми. Когда же она по обвинению в безбожии предстала перед судом, защитник Гиперион сорвал с нее одежды, и она стояла перед судьями без покровов. Старцы Ареопага в восхищении упали перед ней на колени и оправдали ее, потому что в красоте они увидали проявление божественного начала, перед которым должно умолкнуть вожделение. Они были людьми свободного образа мыслей, они знали, что чистота идеала возвышает земное. Вы тоже, подобно Мнесарете предстанете перед ареопагом благородных и образованных людей. Так где же тот позор, которого вы так боитесь? В публичном доме миссис Гибсон или в храме доктора Грэхема, в котором вам воздвигнут алтарь, как кумиру? Я предоставляю вам самой ответить на этот вопрос.
Он поднялся и с улыбкой поклонился ей. Таких слов она еще никогда не слыхала. Как будто герольды возвестили ей неприкосновенность и величие красоты. Из этих речей вставало нечто большое, возвышенное; как бы отряхнув прах земного, она увидела себя в озаряющем свете чистой идеи. Ее охватило благоговение перед совершенством ее тела, перед этим сияющим сосудом, в который природа вместила свое высшее откровение. Быть прекрасной – это свято.
И все-таки что-то в ней противилось. Вдруг ее увидит Овертон?
– Если бы можно было закрыть лицо…
Доктор Грэхем на мгновение задумался.
– Согласен, – сказал он. – Для моих лекций это не имеет значения. Вы можете также молчать, чтобы вас не узнали по голосу. Если же вы опасаетесь замечаний публики, я вас буду погружать в гипнотический сон. Пожалуй, хорошо было бы вам сменить имя, хотя бы ради вашей матери. Как вам покажется, например, Харт? Мисс Эмма Харт, богиня здоровья – это звучит хорошо. Ну, что же вы решаете?
Она была очень бледна и не смотрела на него.
– Дайте мне время подумать, – попросила она.
– До завтрашнего утра? Хорошо. Пока мы договоримся на три месяца, ежедневно часовой сеанс. Гонорар – пять фунтов за сеанс, на всем готовом. По окончании трех месяцев вы располагаете капиталом в четыреста пятьдесят фунтов и снова полная хозяйка себе. Договор заверяется нотариусом и дает вам все гарантии. Гонорар за первые пятнадцать сеансов я позволю себе вручить вам сразу. Если вы отклоните мое предложение, вы вернете деньги завтра до полудня; в противном случае я считаю, что получил ваше согласие, и забираю вас отсюда. Я убежден, у вас достанет ума на то, чтобы дать согласие. Итак, до завтра, мисс Харт, до завтра.
Он отсчитал семьдесят пять фунтов, положил их перед ней на стол и взял ее руку, чтобы с улыбкой поднести ее к губам. Затем попятился к двери.
Эмма молча смотрела ему вслед. Однако, когда он взялся за дверь, она вскочила и протянула к нему руки.
– Еще одна длинная ночь в этом доме? Возьмите меня с собой!
Глава пятнадцатая
Templum Aesculapio sacrum[19].
Она давно уже знала этот дом. Когда она, еще в магазине мистера Кейна, мечтала стать актрисой, она однажды в воскресенье отправилась посмотреть на него – жилище великого Гаррика. Долго стояла тогда перед входом и старалась представить себе, как Эмма Лайен однажды войдет сюда, а он встретит ее и будет чествовать как равную, как соратницу в борьбе за славу.
Теперь великий артист был мертв, а его дом превращен в храм шарлатанства. И Эмма Лайен вошла сюда, чтобы обнажать свое прекрасное тело под алчными взглядами толпы. Тоже спектакль, но, увы, не тот, о котором она когда-то мечтала.
Доктор Грэхем провел ее по просторным залам, уставленным диковинными машинами. Здесь – усердно разминали мышцы простертых на длинных столах увядших старцев; дальше – грязевые и травные ванны возвращали упругость дряблой коже изнуренных разгулом мужчин; сверкающие аппараты на подставках из прозрачного, как вода, хрусталя, подводили таинственный электрический ток к нервам до времени состарившихся юнцов. В назидание нынешнему вырождающемуся поколению и как образец для подражания на стенах красовались изображения героев и императоров, стяжавших славу своей физической силой. Слуги-великаны в расшитых золотом ливреях открывали двери и провожали посетителей. Своими крепкими мускулами, широкими плечами, могучими грудными клетками они являли собой живое свидетельство того, что и сегодня вполне возможно существование таких же торсов, как у Геракла, Тесея, Теодориха, Альфреда Великого, и что доктор Грэхем с помощью своей теории в состоянии волшебным образом извлечь из-под руин времени новое, гордое своей мощью человечество.
Над широкой двустворчатой дверью в конце – коридора сверкала огнями еще одна надпись: Templum Humenis aureum.
– «Золотой храм Гименея», – перевел доктор Грэхем, – ваше царство. Царство Гебы Вестины, богини вечной молодости и здоровья.
Он открыл двери и вошел туда вместе с Эммой.
Ей почудилось, что перед ней – золотое море. Стеньг шестиугольного зала были обтянуты золотой парчой, наверху – купол небесного свода с золотыми звездами. В центре зала на золотом цоколе стояла женская фигура выше человеческого роста – богиня плодородия, осыпавшая из золотого рога изобилия цветами и фруктами толпу жизнерадостных детей. Весело играя, они приникали к коленям богини, выглядывали из складок ее одежды, тянули к ней пухлые ручки и приподнимали край турецкого полога из затканного золотом шелка, под которым красовалось «божественное ложе Аполлона». Широкое и массивное, окаймленное золотыми решетками, оно опиралось на стеклянные ножки и было покрыто одеялами и пышными подушками нежного розового цвета. Зеркала, вставленные в высокие спинки кровати, давали трехкратное отражение того, кто покоился на нем.
Сквозь окна, чередовавшиеся с золотой парчой простенков, в зал лился мягкий, ласкающий глаза свет. Горячие солнечные лучи, приглушенные цветными стеклами окон, разрисовали цветным узором ковер на полу, зажгли золотые искры на роге изобилия в руке богини и окутали розовым мерцанием обнаженную женскую фигуру на ложе. Казалось, она дремала, закинув руки под голову. Ее тело отражалось в зеркалах.
– Хороша, не правда ли? – сказал доктор Грэхем. – Однако это не живое существо, а всего лишь кукла. Каков же будет эффект, когда сама Геба Вестина займет это место! Весь Лондон с молитвой преклонит пред ней колени. Ну, мисс Лайен, что вы скажете о вашей роли?
Эмма в раздумье смотрела на ложе. Ей предстояло стать Гебой Вестиной, богиней вечной молодости и красоты. Живым существом из плоти и крови, не куклой. И все же куклой, Гебой Вестиной, без души, без сердца, и горе тому, кто ее пожелает. Взгляд ее стал холодным, на губах появилась недобрая усмешка.
– Я буду играть эту роль!
Доктор Грэхем посвятил ее в тайны «божественного ложа».
– Радости жизни мы ощущаем только благодаря чувствам, – говорил он. – Они несут в наши души и боль, и блаженство. Но невозможно воспринимать радость или боль, не меняясь при этом. Всякое воздействие извне, всякое чувство, любое ощущение ударяет по нервам. Запах цветка заставляет вибрировать нерв обоняния. Подобно тому, как прикосновение к одному концу эластично натянутой струны передается на другой ее конец. Естественно, что под воздействием постоянных раздражителей наши нервы постепенно снашиваются. Чтобы этому воспрепятствовать, необходимо воздействовать на все чувства одновременно. Зрительный, обонятельный, слуховой, вкусовой и осязательный нервы, затронутые одновременно и слегка, создают ощущение высшего упоения чувственным восприятием. Нас охватывает сладостный сон. А так как наше внутреннее чувство – не что иное как результат воздействия на нашу душу внешних раздражителей, этот сон – самое полное счастье, дарованное нашей душе.
«Божественное ложе Аполлона» как раз и порождает эту сладостную негу наших чувств, это полное счастье нашей души. Дети, зачатые в условиях такой совершеннейшей гармонии, унаследуют высшие духовные и физические возможности своих родителей.
* * *
Репетиция.
Эмма сняла облегающее платье и укуталась в легкое прозрачное покрывало. Затем она взошла на ложе, которое стало, мягко покачиваясь, убаюкивать ее. Эмме казалось, что ее уносит дуновение ветерка.
Доктор Грэхем поднес огонь к кусочку амбры в курильнице. Зал наполнился пряным ароматом сладостно опьянявшим Эмму.
– Думайте о чем-нибудь прекрасном, радостном, – прошептал доктор Грэхем и тихонько ударил в ладони, – о чем-то, что вам мило.
Зал погрузился в полумрак, и предметы стали расплываться в неясные тени. Эмме казалось что из-под пола льется тихая, нежная музыка доносящаяся словно издалека. Уносимые ветром звуки арфы, рыдающий шепот флейты, томный напев виолончели, приглушенные детские голоса.
Затем засверкали всеми красками окна. В своем чудесном блеске они походили на драгоценные камни и гармонировали с мелодией и словами песни, которая, казалось, не только звучала, но и светилась. Мелодия сияла, краски пели.
Одиноко прекрасная дева блуждает…
Так пел хор, его сопровождали тихие вздохи флейт, появился нежно-оливковый цвет, а с ним красный и матовый белый.
По покрытым цветами лугам…
Радостные звуки взлетали в темной зелени, в нее вплеталось синее и желтое, напоминая о фиалках и желтоголовниках.
Словно птица, поет она звонкую песню …
Ликующие трели взвились, чтобы затем постепенно сникнуть. Синева стала гуще, ее пронизывали розовые и желто-зеленые огоньки.
И в храме вселенной бог этим напевам внимает.
Величественная и гармоничная, лилась мелодия, омытая темно-синими, красными и зелеными волнами, облагороженная золотом зари и сиянием пурпура. И наконец потерялась в светлой зелени и бледной желтизне[20].
– Думайте о чем-нибудь, что вам мило.
Мило? Может быть, мать? Она приехала к Эмме в Лондон, когда та написала ей, признавшись в своем позоре, и позаботилась о ребенке. Однако понять поступок Эммы она не смогла, и это встало между ними. Пропасть, через которую не было моста. Они жили в разных мирах, и между ними не было уже ничего общего.
Ребенок? Она родила его в страданиях и позоре, и он был похож на отца. Он так же поднимал веки, кривил рот, раздувал ноздри, как это делал сэр Джон. Когда Эмма смотрела на своего ребенка, ей хотелось задушить его. Как она обрадовалась, когда мать увезла его в Хадн.
Том? Все это она вынесла ради него. Сердце ее жаждало горячей любви, рвалось к великому и благородному, но все обернулось совсем иным. Она хотела вызволить друга, а он три дня спустя завербовался на военную службу. Она понимала его. Он преклонял колени перед чистым непорочным образом, но вот этот образ запятнан, разрушен, и оказалось, что некого любить и не на что надеяться. И для нее тоже. Нет никого, кого бы она любила.
И тем не менее она чувствовала себя свободно и легко, как будто парила в воздухе. Словно покрывало, лег на лоб и веки аромат амбры. Как зыбкие огоньки в ночи, светились мягкие краски, и перекатываясь, как на волнах, текла мелодия арф и флейт, и звучали чистые детские голоса хора.
…И в храме вселенной бог этим напевам внимает…
Сон ли это? Там, в бледной зелени и размытой желтизне, лицо – темные глаза, улыбающиеся яркие губы, готовые к поцелую… Овертон?
Музыка смолкла, краски исчезли, ложе было неподвижно. Открылись окна, впустив яркий дневной свет.
Над Эммой склонилось лицо доктора Грэхема.
– Ну, – спросил он нетерпеливо, – что вы скажете?
Она в смятении выпрямилась. Затем к ней вернулась память, и она медленно сошла с ложа.
– Обман чувств, – сказала она, пожимая плечами, – но сделано очень ловко.
Он взглянул на нее разочарованно:
– И только-то? Неужто вы действительно ничего не почувствовали, совсем ничего?
Эмма горько усмехнулась.
– Что может чувствовать Геба Вестина? Разве вы не знаете, что у богов нет души?
* * *
Спустя восемь дней состоялся первый сеанс. Красавица Джорджиана, герцогиня Девонширская, которую доктор Грэхем некогда излечил в Париже от какой-то болезни, взяла Храм здоровья под свое покровительство и восторженным восхвалением чудодейственного «божественного ложа» возбудила в высшем свете любопытство и надежды. Даже королевский двор стал сторонником доктора Грэхема. Королю Георгу III, страдавшему в это время от очередного припадка безумия, доктор Грэхем в качестве средства от вредных испарений, вызвавших болезнь, вручил бумагу с написанной на ней молитвой; эту бумагу доктор Грэхем предписал класть на ночь королю под подушку[21]. И как только действительно наступило некоторое улучшение, принц Уэльский велел известить о своем приезде в Храм здоровья.
Доктор Грэхем сделал все возможное, чтобы привлечь к предстоящему сеансу общее внимание. Ежедневно появлялись газетные статьи и рекламные листки, восхвалявшие «божественное ложе». И вот наконец знаменитому врачу удалось найти живое доказательство ни с чем не сравнимой силы своего нового метода исцеления. На живой девушке из плоти и крови он покажет возможности, которые дает его великое открытие – мегалантропогенезия: вливать новую жизнь, обеспечивать бездетным родителям появление крепкого и духовно здорового потомства, вырождающимся родам – обновление их испорченной крови, и всем людям – неиссякаемую полноту новых жизненных сил и новое счастье в любви.
В вечер первого сеанса в дом покойного ныне Гаррика устремилось самое избранное общество Лондона. Леди и джентльмены высшего света, придворные и сановники, знаменитые художники и скульпторы, ученые и врачи, биржевые воротилы и великие артисты заполнили Золотой храм Гименея и, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова, слушали лекцию доктора Грэхема, в которой он излагал свою теорию животворной силы всесущего флюида, эфира, и давал ей научное обоснование.
По теории Грэхема, этот всесущий флюид пронизывает все живые творения. Они существуют лишь в нем и благодаря ему. Но эта небесная субстанция так тонка и неуловима, что до сих пор не удавалось заставить ее служить человечеству. Теперь же, когда открыты магнетизм и электричество, эта высшая цель всех наук достигнута. Наступил новый золотой век, к людям возвращается долголетие доисторических поколений; гений и красота, до сих пор выпадавшие лишь на долю немногих избранных, становятся достоянием всех людей; человечеству возвращено неисчерпаемое плодородие природы. Осуществилась мечта древних греков о вечных красоте и юности. Наука вырвала у богов Олимпа их тайны; открытые ею животный магнетизм и электричество эфира стали для новых земных богов пищей и питьем, нектаром и амброзией.
Внезапно в зале стало темно. В воздухе разлился сладкий аромат амбры; таинственно, как бы издалека донеслись первые тихие аккорды; вспыхнули и засверкали цветовые созвучия и слились с нежными детскими голосами в единую музыку сфер, воспарившую к небесам.
Но вот распахнулся полог. Освещенное непрерывно меняющимися разноцветными отблесками, появилось «божественное ложе», чуть покачивающееся как бы под рукой духа.
Геба Вестина! Она лежала, утопая в пышных подушках, как в гнезде их благоухающих роз. Под легкими покровами светилось ее снежнобелое, безупречных пропорций тело, проступали чистота и благородство линий плеч, рук, бедер. Лицо было прикрыто густой вуалью: богиня скрыла его от взоров толпы, как бы опасаясь, что блеск неземной красоты окажется непомерно ярок для глаз простых смертных. Но сама ее расслабленная поза и бурно вздымавшаяся грудь выдавали всю полноту страсти, воспламенившей божественное тело. Сложив прекрасные руки под пеленой золотисто-рыжих, как бы искрящихся волос, она, казалось, парила на крыльях сладкого сновидения.
Геба в мечтах о Геракле, приближающемся супруге.
* * *
Буря восторга охватила огромный зал. Доктора Грэхема осыпали аплодисментами. На столе, за которым он стоял, высилась уже стопка заказов от желавших испробовать «божественное ложе», несмотря на непомерно высокую цену – пятнадцать фунтов за один сеанс. «Бальзам для нервов» и «Электро-эфир», целебные средства врача-чародея, шли нарасхват. Успех был неслыханным.
Пришло то, о чем Эмма когда-то мечтала: мир, восхищенный ее красотой, лежал у ее ног.
Эту ночь она сидела одна в своей комнате. Исчезло ощущение триумфа, осталось лишь чувство полного одиночества. Ничто не было ей мило, некого было любить. Лучше бы умереть…
