Текст книги "Любовь и жизнь леди Гамильтон"

Автор книги: Генрих Шумахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава тридцать первая

Неаполь, 30 апреля 1786 г.

Любимый!

Я прибыла сюда двадцать шестого и сообщила бы об этом раньше, но курьер едет только завтра. Уже одна мысль о том, что я пишу тебе, одурманивает меня. А мне все время нужно казаться веселой в присутствии сэра Уильяма, хот при малейшем воспоминании о тебе я готова разрыдаться.

Без тебя не могу жить. Нищета, голод, смерть во льдах – ничто не страшно мне так, как разлука с тобой. Чтобы добраться до тебя, я бы босиком прошла по каменистым дорогам Шотландии. Если ты и впрямь любишь меня – приезжай! Приезжай ко мне! Лошади, карета, лакеи, театральные представления – разве все это может сделать человека счастливым? Это можешь только ты, судьба моя в твоих руках. Я уважаю сэра Уильяма и предана ему. Он твой дядя и твой друг. Но… Он любит меня! А я никогда не полюблю его! Никогда! Никогда!

Ты не можешь себе представить, как он относится ко мне. Он ходит за мной как тень. Завтракает, обедает и ужинает он только со мной. Он постоянно сидит рядом со мной, не сводя с меня глаз. Я не могу шевельнуть рукой или ногой, чтобы он не восхитился моей грацией и красотой. Он целые часы тратит на то, что смотрит на меня и вздыхает…

Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь ему. Я буду с ним вежлива и любезна, но не более того. Я – твоя, любимый. И хочу вечно принадлежать только тебе. Никто не может вытеснить тебя из моего сердца.

Я приехала в Неаполь в мой день рождения. Я и радовалась, и предавалась печали. Ах, тот день! Этим утром ты бы улыбался мне, остался бы со мной дома, был бы особенно добр ко мне. А теперь я далеко, далеко от тебя… Но я верю твоим словам. В сентябре или октябре я увижу тебя. И это дает мне силы.

Сэр Уильям дал мне специально для меня оборудованный английский экипаж и кучера и лакея в особых ливреях, так как если бы я выезжала в его экипаже, могли бы сказать, что я – его жена или его метресса. А я никогда не буду ни той, ни другой!..

Жилье мое очаровательно – четыре комнаты с замечательным видом на море. Сегодня мы первый раз ходили на парусах, через два-три дня начнем купаться. Несколько дней мы проведем в Казарте. В Позилитто я уже была. Ах как там прекрасно!..

Сэр Уильям очень любит меня. Он сказал мне, что составил завещание, где оставляет тебе все свое состояние. Я порадовалась за тебя…

Нужны тебе деньги? Напиши мне сразу же. Я очень боюсь, что ты слишком много израсходовал на меня. Я просила сэра Уильяма немножко помочь тебе сейчас и выслать тебе деньги на приезд сюда. Он обнял меня, из глаз его хлынули слезы. А потом он сказал, что мне стоит только приказать. Он нас обоих очень, очень любит!..

…Предыдущее я написала два дня назад, но не отослала письма, так как хотела дождаться курьера из Лондона. Вдруг он мне привезет что-нибудь от тебя. Ты и в самом деле написал. Сэру Уильяму. А мне – ни слова.

Не знаю, что и думать. Меня одолевают страшные мысли… Гревилл! Помни о своем обещании! Сэр Уильям говорит, что ты не написал ему ничего о приезде сюда. Знаешь, что будет, если ты за мной не приедешь? Тогда я приеду в Англию!

Сегодня утром я имела разговор с сэром Уильямом. Мне кажется, я сойду с ума! Он говорит…

Этого я не могу написать. И не знаю, как отнестись к этому. Гревилл! Милый, милый Гревилл! Хоть несколько строк, которые бы успокоили меня! Я тебя умоляю!

Подумай о том, что нет человека, который будет любить тебя так, как я.

Твоя Эмма

Неаполь, 22 июля 1786 г.

Милый Гревилл!

Я пишу только для того, чтобы просить тебя подать хотя бы знак, что ты жив! Напиши хоть одно слово! Я это заслужила. С тех пор, как я рассталась с тобой, я написала тебе четырнадцать писем, а ты мне – только одно… Во имя любви, которую мы когда-то чувствовал ко мне – одно-единственное, ничтожное слово! Как только я узнаю о твоих намерениях, я приму решение. Если ты нарушишь свое слово и не приедешь, я не позднее Рождества буду в Англии. Мне нужно увидеть тебя, даже если это будет в последний раз. Без тебя жизнь мне невыносима. Я в таком отчаянии, что не могу даже прийти ни к одной ясной мысли…

Здесь у меня учителя языков, пения, музыки. Если бы тебе был приятен мой труд, я была бы счастлива. Но к чему теперь все то? Я бедна, беспомощна, покинута. Я прожила с тобой пять лет. Потом ты послал меня на чужбину. У меня была единственная надежда – на твой приезд. А теперь мне говорят, что я должна жить с сэром Уильямом.

Жить с сэром Уильямом! Знаешь ли ты, что это означает?

Нет, тысячу раз нет! Я уважаю его; но никогда не будет он жить со мной, как я жила с Гревиллом. Позови меня в Англию! Позови меня! Позови!

Ах, что будет со мной? Что мне делать? Давай мне только одну гинею в неделю, но разреши мне быть с тобой!

Я наминаю во всем сомневаться. Я никогда уже не смогу верить в провидение…

Если у меня хватит смелости, я расскажу тебе кое-какие подробности нашей жизни. Чтобы то письмо имело хоть какой-то смысл.

Сэр Уильям хочет иметь для своего кабинета мой портрет, такой же величины, как «Вакханка». Он хотел бы портрет, оставшийся у Ромни, на котором я изображена в черном платье. Я договорилась с сэром Уильямом, что картина будет твоей, а он уплатит тебе что-то за пользование ею. Я думаю, что ты согласишься с этим, и напишу Ромни, чтобы он прислал картину.

Сейчас меня рисуют два художника здесь, в доме. Как только они закончат, я буду позировать ещё двум другим и Ангелике[56], если она сможет приехать. Марчмонту заказана камея с моим профилем для кольца. Я ежедневно гуляю в королевском парке. Меня окружают обычно два принца, два-три аристократа, английский министр и король. Большая толпа людей сопровождает меня всюду. Королева совершенно влюблена в меня. Она велела принцу Дейдрикстону[57] идти рядом со мной, чтобы она могла узнавать меня издали. Потом от меня принц идет к ней и говорит с ней обо мне, о моей красоте…

Но, Гревилл, и у короля есть глаза и сердце! Говорят, я произвела на него глубокое впечатление! Но ему сказали, будто Гамильтон – мой любовник. Рассказать тебе о том, как проявляется галантность короля?

Каждое воскресенье он обедает в Позилиппо, а затем подъезжает на своей барже к казино, чтобы повидать меня. У нас был небольшой праздник, мы были в своей барже. Король тут же приблизился ко мне, остановил лодку со своими музыкантами около нас и велел играть всем французским трубачам и всему оркестру (солдатам?). Сам он сидел с непокрытой головой, держа шляпу на коленях, и оставался в этой позе все время. Когда мы пошли к берегу, он низко поклонился мне. «Грешно, – сказал он при этом, – что я не умею говорить по-английски!» В королевском парке, в опере – он всегда около меня. Ах, какое бы я получала от всего этого удовольствие, если бы ты был здесь! Но мне не суждена эта радость. И при всем своем горе я еще должна строить любезное лицо!..

Хоть одно слово, любимый! Одно-единое ничтожное слово!

Эмма

Неаполь, 1 августа 1786 г.

Гревилл!

Наконец письмо от тебя…

Знал бы ты, что я чувствовала, читая его! И ты, Гревилл, еще позволяешь себе давать мне такой совет? Ты, который ревниво следил за каждой моей улыбкой? И как только ты решился писать мне это? Я, твоя Эмма, должна отдаться сэру Уильяму… Была бы я в Лондоне, я бы убила тебя. А потом покончила бы с собой…

Я должна сохранять хладнокровие… Но ведь для меня существует только одна жизнь – с тобой! Если ты отвергнешь меня, я вернусь в Лондон и брошусь в пучину разврата, пока не погибну! Тогда моя судьба будет, по крайней мере, предостережением тем женщинам, которые покорны потому, что любят.

Ты позволял мне любить себя. Ты сделал из меня хорошего, честного человека. А теперь хочешь оставить меня?

И ты это можешь? И у тебя хватает на это сердца?

Я сегодня последний раз обращаюсь к тебе. Я уже не клянчу, как нищенка. Пусть свершится то, чего ты желаешь. Но если тебе не жаль меня… Ты не знаешь, какой властью я здесь обладаю. Чтобы я стала метрессой сэра Уильяма? О нет, Гревилл, этого не случится никогда! Но произойдет нечто иное. Доведи меня до крайности, и ты убедишься в этом. Тогда я добьюсь того, что сэр Уильям женится на мне!

Эмма Харт

В гневе и боли она написала и отправила письмо. А потом немного успокоилась. Ее начинали грызть сомнения. Может быть, она все-таки несправедлива к Гревиллу, может быть, неверно истолковала его слова?

Ах, опять появилась она, эта надежда, которая всякий раз, когда Эмма терпела поражение, снова пробуждала в ней веру в добро! Ту веру, которая делала ее слепой и глухой ко всему, что происходило вокруг. Этот самообман, из-за которого она сегодня еще раз оказалась на грани нищеты! Она гнала от себя малодушие, искала уверенности, хотела, наконец, проникнуть в истинное положение вещей. Начала размышлять…

Письмо Гревилла принес ей сэр Уильям. Пока она читала, он стоял у окна, погрузившись, казалось, в созерцание вида за окном. Но когда Эмма, скомкав письмо, подняла глаза, она встретила его быстрый, робкий взгляд. Знал ли он, о чем писал Гревилл? Может быть, они были в сговоре?

Эта мысль ужаснула ее. Но возбужденный мозг продолжал работу, даже против ее воли. Как посторонняя сила, уже ею не управляемая. Эта сила открывала закоулки памяти, которые она считала уже давно замурованными, выметала мусор из пыльных уголков, возвращала забытые впечатления. Собирала воедино отдельные разрозненные переживания, наблюдения, подозрения и догадки, которыми пренебрегла в свое время блаженная любовь Эммы, пыталась составить из них картину случившегося.

…«Предлагается философ со старым лицом, но молодым сердцем! Не раздумывая долго, соглашайтесь!» Это сказал сэр Уильям Эмме. Еще во время первого посещения Эдгвар Роу. Она невольно взглянула тогда на Гревилла. И заметила на его лице странную гримасу. Вот когда это было! Вот когда впервые появилась у него эта мысль. Сэр Уильям думал о новом браке. А это разрушило бы навсегда надежды Гревилла. Если же он уступит ему Эмму… – посол и друг двух королей никогда не вступит в брак с падшей.

Теперь нужна была осторожность, чтобы жертва не заметила расставленных ей сетей. Она вспыльчива, неизвестно, чего можно от нее ожидать. С тех пор он сплетал невидимые нити, петлю за петлей… Сэр Уильям был в любви гурманом. Ему мало было просто красоты. Его любовница должна была обладать нежной душой, притягательным умом. Он хотел гордиться ею, блистать с ней в свете. Поэтому Эмма должна была следить за своей внешностью, развивать свои таланты, обрести стиль светской дамы. Пусть погибнут ценные коллекции, пусть он лишится даже «Венеры» Корреджо. Великая цель – наследство прибавит к основному капиталу обильные проценты. Но Эмма не имеет права сама воспользоваться полученными знаниями. Заработав деньги, она стала бы независимой, выскользнула бы из расставленных ей сетей. Безопасен был триумф ее выступления в Рэнюлэ, но опасен контракт импресарио Галлини. Недопустимо было, чтобы жертва попала в другие руки, ей следовало оставаться рабыней Эдгвар Роу.

Петля за петлей. И то нападение сэра Уильяма, когда она была больна… Тогда они были уже в сговоре. Они вдвоем напали на беззащитную. Один нападал на нее, другой не пришел на помощь. Если бы она была побеждена сэром Уильямом, Гревилл обрел бы законное право отвергнуть ее. И тогда ей не оставалось бы ничего иного, как искать убежища в раскрытых объятиях сэра Уильяма. Ловушка, из которой, казалось, был единственный выход. И назвали они это испытанием на верность и тайно перемигивались. А она выдержала испытание и разрушила ловушку. В жертве было еще слишком много силы, слишком много духа сопротивления. Сеть нужно было сделать более тайной, более незаметной. Петля за петлей… Нужно было сломить ее сопротивление, отрезать ей возможность получить какую-либо помощь. Защитить Гревилла от ее мести. Если выманить ее в чужую страну… Там сэр Уильям был бы ее единственным прибежищем. Своим могуществом он мог бы задушить ее крик о помощи. Чтобы усыпить ее недоверие, ей можно придать покорную, во всем послушную мать.

Вот как это было! Разве сэр Уильям не сделал Гревилла наследником своего состояния? Сводник заработал себе на этом шубу. Трус мог теперь в полной безопасности вкушать плоды своей хитрости. Мог, как наследник сэра Гамильтона, успокоить своих кредиторов, мог рассчитывать на высокие должности, жениться на дочери лорда Миддлтона. В глазах света он был безупречным джентльменом, а хрип жертвы не доносился до него с чужбины. Метресса знатного господина кричала о насилии? Ха-ха-ха, да кого это вообще может интересовать?

Метресса… Как она писала в своем последнем письме Гревиллу? «Я добьюсь того, что сэр Уильям женится на мне!» Если это только удастся… Тогда будет ее очередь смеяться над хитрецами, расставившими ей сети. Над обманутыми обманщиками, вымостившими ей путь наверх. Над клятвопреступником, у которого она отнимет тайно схваченную им добычу. Ради леди Гамильтон сэр Уильям откажется от своего наследника. Если это только удастся… О, теперь она уже не та неопытная девочка, которую можно было безнаказанно бросить! Сам Гревилл научил ее искусству думать. Своими трезвыми расчетами во время занятий, изворотливостью в борьбе с кредиторами. И еще одному научил он ее: скрывать свои мысли за видимостью улыбки. И чувства скрывать. Он называл это аристократическим стилем, но на самом деле это было присущим ему лицемерием. Что, если ученица обратит теперь против своего учителя и мэтра дипломатического искусства то оружие, которое он сам вложил в ее руки? До сих пор она была простодушной и безопасной, была лишь игрушкой своих чувств. Один только раз она сознательно причинила зло – когда отослала шиллинг Джейн Миддлтон. Но это случилось в порыве мстительности, она не обдумывала этого заранее. А теперь…

Если она станет другой, то чья в этом вина? В ней опять затеплился мягкий теплый свет, и опять она его погасила. Теперь она станет другой и на это положит все силы. Будет действовать с холодным расчетам. Ведь и с ней поступили дурно.

Глава тридцать вторая

Когда Эмма с матерью прибыли в Неаполь, сэр Уильям принял их как своих землячек высокого сословия. В Палаццо Сесса, резиденции посольства в Вико Капелла Веккиа, он отвел им лучшие комнаты, извиняясь за то, что еще не закончены все работы в предназначенном им жилище. Позже он перевел их в маленькую, укрытую от нескромных глаз виллу в Позилиппо, которую отвел им под постоянное жилье. После разрыва с Гревиллом в своем горе Эмма была благодарна сэру Уильяму за это уединение. Но теперь она поняла смысл его действий. Он боялся любопытства благородного общества Неаполя, с которым он по своей должности обязан был считаться. В Палаццо Сесса Эмма в какой-то мере была под защитой общества. Но на вилле в Позилиппо частное лицо могло вести себя так, как невозможно было вести себя английскому посланнику.

Таким образом он осуществил свое намерение, весь свет любовался «прекрасной англичанкой сэра Уильяма Гамильтона», но представлялись ей только мужчины. Дамы, улыбаясь, смотрели сквозь нее.

Нужно было добиться возвращения в посольство.

* * *

Сэр Уильям ежедневно приезжал на виллу в Позилиппо, но ему уже давно не удавалось увидеть Эмму. Один раз она была больна, заперлась в своей спальне, не хотела никого видеть. Другой раз ее не оказалось дома. Куда она ушла, неизвестно. С некоторого времени она стала необычайно замкнута. Кажется, у нее появились тайны.

Об этом рассказала ему мать. Простодушно, с неподдельной, печалью. Эмма нарочно не откровенничала с ней. Несколькими перекрестными вопросами искушенный дипломат выудил из матери все, что ему было нужно. Потом мать передала Эмме все, что сказал сэр Уильям. В первый день он был непроницаем, во второй – рассержен, в третий – озабочен. А теперь его охватил страх. Почему она прячется? Что она собирается сделать такого, о чем даже не решается рассказать матери? Заразившись его страхом, уступая его просьбам, мать требовала от Эммы поделиться с ней своими планами. Но Эмма молчала. За долгие месяцы напрасного ожидания писем от Гревилла она испытала на себе действие подобного молчания. Оно путало мысли, отравляло сон, толкало на опрометчивые поступки.

Однажды, идя по Толедской улице, она заметила, что за ней следует мужчина, которого она случайно видела однажды в посольстве. Очевидно, один из платных шпионов, собиравших сведения о дворе и народных партиях для отчетов министерству иностранных дел в Лондоне. Возможно ли, что сэр Уильям установил за ней наблюдение? Она медленно двинулась дальше, вошла в несколько лавок, купила пару мелочей и наконец зашла в одну из пароходных компаний, занимавшихся морскими перевозками во Францию. Там было полно людей, заказывавших билеты на корабль, отправляющийся через несколько дней. Робко попросила она дешевое место на имя мисс Харт, потом, покраснев, исправилась: на имя миссис Томпсон. Отдала за билет все оставшиеся деньги, получила квитанцию и быстро ушла. На следующем же углу улицы она исподтишка бросила взгляд назад. Мужчина, очевидно, отстал.

Дома мать рассказала ей, что был сэр Уильям, что он крайне озабочен состоянием Эммы. Он все время спрашивал, что с ней, никак не хотел поверить, что мать ничего не знает. После долгого ожидания он наконец ушел, оставив два билета на вечернее представление оперы в театре Сан-Карло, так как Эмме нужно развлечься. Пусть мать уговорит ее пойти. Но Эмма отказалась. Она устала, неважно себя чувствует. Пусть мать одна поедет в театр, взяв для безопасности слугу и горничную. Обменяв для слуг билет Эммы на два более дешевых места, она доставит им огромное удовольствие.

Оставшись одна, Эмма пошла в спальню. Дверь в коридор она не заперла, а только притворила. Зато широко распахнула дверь на балкон, так что в комнату ворвался мягкий воздух позднего вечера. Она медленно переоделась на ночь, прислушиваясь к каждому шороху.

Джульетта ждала своего Ромео…

Она вспомнила вечер у мисс Келли. Тогда она с презрением отвергла юного, цветущего принца. А теперь она ждала рыцаря Гамильтона. Старика, который скрывал свои морщины под слоем пудры и румян, дрожание рук – под деланной живостью.

Вдруг она прислушалась… Стук колес экипажа прорезал ночную тишину и умолк перед виллой. Тихо отворились ворота, кто-то скользнул по коридору, рука нащупала дверь, она поддалась…

Эмма лежала поперек кровати. Как бы сраженная внезапно овладевшим ею сном. В правой руке был еще гребень, которым она расчесывала свои распущенные волосы. Левая небрежно лежала на ночной сорочке, слегка сдвинув ее своей тяжестью. Яркий свет свечи падал на обнаженные ступни, опиравшиеся на банкетку. Над ними сверкали белизной щиколотки.

Сэр Уильям стоял недвижимо посреди комнаты, уставившись на спящую широко открытыми глазами. Он уже хотел было броситься на нее. Но остановился вдруг, на цыпочках прокрался обратно к двери и закрыл задвижку. Ручка тихо звякнула. Эмма перевернулась, ее нога толкнула банкетку, которая с шумом опрокинулась на пол. Эмма села на кровати, словно она только что проснулась, гребень выпал из ее руки. Сонными глазами она обвела комнату, и тут ее глаза встретили взгляд сэра Уильяма… Издав громкий крик, она, как бы защищаясь от него, вытянула руки, через открытую дверь выскочила на балкон и взобралась на широкие мраморные перила балюстрады.

– Оставайтесь там, где вы стоите! – выкрикнула она, задыхаясь. – Если вы приблизитесь хоть на один шаг, я брошусь вниз!

Он схватил светильник и поднял его. Свет падал прямо на его лицо. Оно было бледным воплощением ужаса, на лбу блестели капельки пота, рот, не дыша, был открыт.

– Но, мисс Эмма, я умоляю вас, – с трудов бормотал он, – я не знал, что вы спите! Дверь была открыта, а так как я хотел поговорить с вами… Бога ради, сойдите с перил! Вдруг какой-то камень расшатался!

– Ну и что с того? Вы думаете, я дорожу остатком моей жизни?

– О, столько красоты и очарования…

Губы его дрожали, он не мог продолжать. Эмма подумала немного.

– Хорошо, ваше сиятельство, я сделаю то, что вы приказали! – сказала она холодно, впервые, с тех пор как познакомилась с ним, называя его титул. – Но поставьте сначала светильник обратно на стол. Потом сядьте на стул в комнате у стены и оставайтесь там, пока я не разрешу вам встать. В противном случае я буду считать, что ваше сиятельство угрожает мне, и брошусь вниз!

Он с болью взглянул на нее.

– Угрожаю? Я, ваш лучший друг!

– Ах, нет? Тогда вашему сиятельству не составит ни малейшего труда выполнить мое желание!

Он молча поставил светильник на стол, пошел к противоположной стене комнаты и сел на стул. Он выглядел необыкновенно комичным в этой жалкой позе, в расшитом золотом фраке и с сияющей орденской звездой на груди. Она медленно спустилась с перил балюстрады. Но осторожности ради осталась на пороге балкона.

– Прошу, ваше сиятельство. Чем обязана я чести вашего посещения?

– Почему вы вдруг стали называть меня сиятельством? Вы что, издеваетесь надо мной?

Она холодно пожала плечами:

– Ни в малейшей степени! Но после последнего письма вашего племянника наши прежние отношения прекращаются.

– Прекращаются? – повторил он взволнованно. – Я не понимаю. Что написал вам Гревилл?

– Он дал мне дружеский совет стать метрессой вашего сиятельства. Неужели вы и впрямь этого не знаете?

Его лицо побагровело.

– Я действительно люблю вас, мисс Эмма. Но я не предпринял ничего, чтобы разлучить вас с Гревиллом. Он предложил мне это сам. Разве я мог отказаться? Как раз потому, что я люблю вас, я пошел на это!

– Пошли на сделку! На позорную сделку!

– Не судите Гревилла слишком строго, мисс Эмма! Он понял, что в его стесненном положении он не сможет продолжать отношения с вами, и думал позаботиться о вас…

Она презрительно засмеялась:

– Обо мне? Разве у его кредиторов вы поручились за мои долги? Разве меня сделали вы наследницей вашего состояния? Обо мне, обо мне… Из заботы обо мне ищет он сейчас богатую жену? Ибо он занимается именно этим, не правда ли?

– Как младший сын…

– Да, да, мне известна эта мораль семьи! Кто же счастливица? Опять какая-нибудь Миддлтон?

Он удивленно поднял глаза.

– Откуда вам это известно? Ну да, младшая дочь лорда…

– Маленькая Генриетта? Пусть берет его себе! Будем надеяться, что на этот раз что-то у них выйдет. Ведь нельзя допустить, чтобы благопорядочность Миддлтонов вымерла, когда леди Джейн подавится своим высокомерием.

И она опять засмеялась. Когда она лежала в его объятиях, когда она в священном содрогании отдавала ему свою душу, этот человек высчитывал, как извлечь как можно больше денег из ее любви. Ее охватило невыразимое отвращение, оно дало ей спокойствие и равнодушие.

– Теперь я знаю все! – сказала она, выпрямляясь. – Я благодарю вас за то, что вы просветили меня, ваше сиятельство. Теперь вы можете встать и идти!

Он неуверенно посмотрел на нее:

– Но… я надеялся… я хотел бы вам что-то сказать…

Дрожащим голосом он попросил ее остаться с ним в Неаполе. Она сделает его несчастным, если будет настаивать на своем решении уехать. Она прикинулась удивленной и возмущенной. Уехать? Откуда он взял это? Она ведь никому ничего об этом не говорила! Он послал соглядатаев наблюдать за ней? Приставил к ней шпионов, как к какой-нибудь преступнице? А ей скрывать нечего. И не для чего лгать. Пусть он так и знает! У нее был свой план, и она собирается осуществить его. Со следующим французским кораблем она покидает Неаполь, чтобы поискать работу во Франции. Как только она что-то заработает, она вышлет деньги матери на дорогу. Она очень надеется, что до тех пор сэр Уильям немного позаботится о ней. Мать была бы ему очень признательна, если бы он дал ей небольшую должность в посольстве. Он ведь убедился еще в Эдгвар Роу, что она превосходная хозяйка и способна справиться с самым большим, самым сложным хозяйством. Эмма сказала это между прочим, как будто это только что пришло ей в голову, а потом продолжала. Она покидает Неаполь, так как не может здесь жить. Что такого она сделала, что с ней смеют так обращаться? Она чересчур любила человека, которого считала порядочным. Теперь за это ее презирают, оскорбляют, ею пренебрегают. А в Неаполе предрассудков даже больше, чем в чопорной Англии. В Эдгвар Роу с ней общались друзья и родные Гревилла и их жены и дочери. Здесь же ее избегали, как обесчещенную. Только некоторые мужчины осмеливались говорить с ней, а дамы намеренно игнорировали ее. Ее считали двусмысленной особой и только потому, что ее прятали здесь, в Позилиппо. Как будто сэр Уильям стыдился ее. Но кто может уличить ее хоть в одном-едином ложном шаге? Она вела себя безупречно, опасаясь любого сомнительного поступка. Она не хочет упрекать в этом сэра Уильяма, понимая, что он стремился предоставить ей укромное убежище, где она могла бы прийти в себя от потрясения, связанного с утратой Гревилла. Но это произвело дурное впечатление, которое ничем невозможно стереть. Нет, она не может остаться! Под гнетом этих незаслуженных оскорблений она погибнет.

Ее глаза пылали, все ее черты выражали непреклонную решимость. Он согласился, что, возможно, поставил ее в рискованное положение, но только по недомыслию, никак не из желания причинить ей зло. Но есть одна возможность исправить нанесенный урон. Если бы Эмма официально вернулась в посольство встреченная там честь по чести, ее репутация была бы восстановлена. Только нужно сделать это на каком-то законном основании, чтобы она имела на это право. Сейчас хозяйство ведет еще племянница сэра Уильяма, мисс Дикинсон, но сэр Уильям лишит ее этой должности и отошлет ее с приличной компенсацией обратно в Англию. А ее место займут Эмма и ее мать. Миссис Кадоган управляла бы хозяйством, а Эмма руководила бы организацией приемов. Тогда никто не осмелится даже косо взглянуть на нее. Устроит ее такое решение? Останется она на таких условиях?

Он высказал это предложение, сияя от вновь появившейся надежды. Но она все еще не соглашалась. Она узнала теперь слишком много дурного. Она боится сэра Уильяма, боится его вожделения. Он ей приятен, но она не чувствует к нему любви. А без любви она не может принадлежать ему. Может быть, когда-нибудь, когда она справится с воспоминаниями о предательстве Гревилла… Но сэр Уильям должен предоставить ей свободу и дать обещание, что она будет в безопасности, чтобы она могла жить спокойно.

Свободу? Безопасность? Он торжественно обещал ей все, что ей было угодно. Только бы она осталась с ним, дала бы ему возможность любоваться своей красотой. Он был так кроток, что даже не посмел подойти к ней, когда она наконец согласилась остаться. Сидя на своем стуле, он попросил у нее позволения поцеловать ей руку. Она позволила ему это. Потом она отослала его. Ей нужно отдохнуть. К тому же с минуты на минуту могли возвратиться мать и горничная. Или он хочет скомпрометировать Эмму и в глазах слуг, как сделал это уже в глазах всего неаполитанского общества? Он смиренно встал и пошел к двери, но не мог открыть ее. Смущенно тряс он ее. Он совершенно забыл, что сам ее запер. Он беспомощно взглянул на Эмму. Она и глазом не моргнула.

– Отодвиньте задвижку, ваше сиятельство! Когда ваше сиятельство пришли, она, очевидно, закрылась. Случайно!

Он открыл дверь. Из коридора он нерешительно отвесил ей поклон.

– Доброй ночи, мисс Эмма!

– Доброй ночи, ваше сиятельство!

Наконец он ушел. Полишинель, герой фарсов неаполитанских предместий.