Текст книги "Любовь и жизнь леди Гамильтон"
Автор книги: Генрих Шумахер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Глава третья
Арлингтон-стрит, 14. Швейцар сообщил Эмме, что мисс Келли нет в Лондоне. Сразу же по возвращении из Уэльса она вместе с мистером Ромни отправилась в Париж и когда вернется – неизвестно. Вернее всего, к скачкам в Энсоме, которые начнутся пятнадцатого августа.
– Если вы дадите мне ваш адрес, вас известят о возвращении мисс Келли.
Эмма подумала о жалком постоялом дворе, где она остановилась.
– Я не останусь в гостинице, – ответила она смущенно. – Как только я найду постоянное жилье, я сообщу вам свой адрес.
Она вышла на улицу и слилась с потоком людей, которых прекрасный майский день выманил на воздух.
Ее не испугало отсутствие мисс Келли. На протяжении всего долгого пути из Честера она в своих фантазиях видела себя преодолевающей неслыханные трудности. Так что же такого страшного было в этом первом небольшом препятствии? В худшем случае она до возвращения мисс Келли может наняться в служанки.
Она не испытывала страха и перед сутолокой вокруг. В маленьком тихом Хадне она всегда чувствовала себя подавленной, здесь же, в огромном шумном Лондоне, была как рыба в воде. Она была свободна, ее не связывали никакие обязательства, она могла делать все, что хотела.
Мурлыча веселую песенку, она всматривалась в лица встречных, посмеивалась над глупым видом горожанок, наслаждалась льстящими ей вызывающими взглядами мужчин. Ее походка была упругой, шаги по мостовой – звонкими, как если бы она двигалась по завоеванной земле, как будто достаточно ей было лишь протянуть руку, чтобы все это вокруг назвать своим.
Она остановилась перед одной из витрин. В ней были выставлены платья из легких белых и пестрых тканей, индийские шали, затканные золотом и серебром накидки, шляпы с колышущимися страусовыми перьями.
Эмма не знала ни названий, ни стоимости этих драгоценных вещей, но ее захватила их красота. В центре витрины находилось зеркало, отражавшее стоявших перед ним в полный рост.
Она впервые в жизни видела себя в зеркале с головы до ног. Она рассматривала себя со всех сторон, строго, беспристрастно и казалась себе красивой, но ее крестьянская одежда была ужасна. Первое, что следовало себе купить, было платье, такое, как висело в витрине. Оно было для нее тем же, чем меч для рыцаря или парус для моряка.
Эмма сосчитала деньги и обнаружила, что у нее осталось еще семь фунтов. Быстро приняв решение, она вошла в магазин.
Ей навстречу шагнул молодой человек.
– Владелец магазина на месте? – спросила она. – Я хочу поговорить с ним.
Молодой человек указал на пожилую женщину, разговаривавшую с какой-то дамой.
– Магазин принадлежит мадам Больё. По какому вы делу?
Эмма холодно смерила его взглядом и, не отвечая, прошла мимо.
– Будьте добры, мэм! Могу я купить у вас элегантный костюм за два-три фунта?
Мадам Больё улыбнулась.
– Здесь, на Флит-стрит[4], одежда стоит много-много дороже, – сказала она дружелюбно с иностранным акцентом. – Дешевые вещи лучше покупать на Драммон-стрит, на площади Юстон или на набережной Саррей.
– Я впервые слышу эти названия, – возразила Эмма. – Я лишь вчера вечером приехала в Лондон. А сколько стоит платье, которое висит в вашей витрине около зеркала?
– Восемь фунтов, дитя мое.
– Это для меня дорого. У меня всего семь, и я не знаю, смогу ли в скором времени что-нибудь заработать. Когда у меня будут деньги, я приду сюда снова.
Она повернулась к двери, но затем ей, по-видимому, что-то пришло на ум.
– А нельзя ли мне хоть разок надеть это платье?
Мадам Больё громко рассмеялась.
– Вы слышали, миссис Кейн? – обратилась она к даме, с которой перед тем разговаривала. – Эта маленькая деревенская простушка хочет лишь разок надеть мой лучший костюм.
Миссис Кейн подошла поближе, чтобы поглядеть на Эмму.
– Вы так тщеславны, дитя мое?
– Я не тщеславнее других, мэм, – ответила Эмма спокойно, – но я приехала в чужой мне Лондон, чтобы поступить на службу к одной знатной даме. К несчастью, она уехала в Париж и вернется только в августе. Так что я должна подумать о том, как до тех пор продержаться.
– А для этого вам требуется красивое платье? Вы еще очень молоды, слишком молоды для того, чтобы можно было предположить…
Эмма подняла голову, глаза ее гордо блеснули.
– Не продолжайте, пожалуйста, мэм. Я думала, что здесь, возможно, нужна девушка, достаточно миловидная, чтобы показывать покупательницам костюмы. Поэтому я и хотела надеть то платье, чтобы вы на меня посмотрели.
Обе дамы удивленно взглянули друг на друга.
– У вас красивое лицо, – сказала мадам Больё, рассматривая Эмму, – однако для занятия, на которое вы претендуете, нужно нечто большее. Необходима и безупречная фигура.
Эмма кивнула.
– Я знаю, мэм. У меня она есть. Во всяком случае, мистер Ромни находил мою фигуру совершенной.
– Ромни? – вскрикнули обе дамы. – Художник Ромни?
– Он хочет писать мой портрет и предложил мне по пять фунтов за сеанс.
На лице миссис Кейн мелькнуло недоверие.
– Вы говорите так, будто это пустяки. Почему же вы тогда не пойдете к нему?
– Мистер Ромни тоже в отъезде.
Дама посмотрела на нее укоризненно.
– Это неправда! Я разговаривала с ним всего три недели тому назад.
– Вполне возможно, мэм, – тон Эммы был спокоен. – Однако десять дней тому назад он рисовал меня у залива Ди близ Хадна. А когда я сейчас была в доме мисс Келли, швейцар сказал мне, что она с мистером Ромни уехала в Париж. Мисс Келли тоже была там, когда он меня рисовал. Она пригласила меня на должность компаньонки и записала мне свой адрес.
Она вынула листок, вырванный из альбома Ромни, и протянула его дамам. Миссис Кейн внимательно его осмотрела.
– Это почерк мисс Келли, – сказала она наконец. – Я хорошо его знаю. Через мои руки прошло уже немало ее записок к небезызвестному джентльмену.
Эмма улыбнулась.
– Записки к Джентльмену Георгу? К толстячку?
Миссис Кейн была поражена.
– Вы знаете? – Она повернулась к мадам Больё. – Мне кажется, девочка говорит правду. Не можете ли вы ей помочь, моя дорогая?
Мадам Больё пожала плечами.
– Сейчас мертвый сезон. К осени – может быть.
– Когда мисс Келли вернется, девочке помощь уже не понадобится. – Она задумчиво и с сомнением смотрела на Эмму. – Пожалуй, я и сама могла бы вам помочь… Но вот проклятый этот Лондон – никак не заглянешь человеку в душу. Я не знаю, учились ли вы чему-нибудь и к чему вы вообще способны.
Эмма сжала губы.
– Я понимаю ваши сомнения, мэм. На вашем месте я тоже тысячу раз подумала бы. Однако я никогда никого не обманываю.
И она рассказала обо всем: о том, что вышла из простонародья; о недолгой учебе в школе миссис Баркер; о своем бегстве из Хадна. Она ничего не скрыла и не приукрасила.
Миссис Кейн внимательно слушала; Эмме казалось, что ее острый взгляд проникает в самую глубину души собеседницы.
– А ваша мать? Одобрила она ваши планы?
– Я ее не спрашивала, – ответила Эмма откровенно. – Она так запугана всеми своими несчастьями, что не согласилась бы со мной. Я написала ей, что еду в Лондон, чтобы поступить на место к мисс Келли. Так что пока она будет спокойна.
– А потом?
– Она всегда будет получать от меня одни лишь хорошие вести.
– А если вас постигнет неудача?
– Тогда и подавно.
– Вы, видно, очень любите свою мать, дитя мое, – сказала миссис Кейн тепло и обратилась к мадам Больё. – Не проверить ли нам, дорогая, был ли мистер Ромни прав, назвав эту маленькую храбрую девочку совершеннейшей красавицей? Нельзя ли ей один раз надеть костюм с витрины?
Мадам Больё сделала продавщице знак принести платье.
– Охотно, миссис Кейн, если вы этого хотите. Но, к сожалению, я не смогу предложить мисс Лайен место.
Миссис Кейн улыбнулась.
– Посмотрим.
Платье принесли, Эмма переоделась, и обе дамы долго разглядывали ее.
– Наверно, все-таки можно будет устроить так, чтобы вы у меня остались, – сказала наконец мадам Больё. – Я уволю одну из моих продавщиц и предоставлю ее место вам.
Эмма вспыхнула.
– Извините, мэм, вы очень любезны, но мне не хотелось бы лишать кого-то места…
Миссис Кейн, довольная, кивнула ей.
– Ваши правила делают вам честь, дитя мое. И они укрепляют меня в намерении предложить вам другой выход. Мистер Кейн, мой муж, – один из лучших ювелиров Лондона. Наш магазин находится в нескольких шагах отсюда, и его клиенты – леди и джентльмены, принадлежащие к высшей аристократии. Не хотите ли вы поступить к нам, чтобы встречать клиентов? Это можно устроить немедленно, а со временем вам, конечно, будет нетрудно усвоить то, что необходимо для работы продавщицы. В этом вам, разумеется, помогут, а об условиях мы договоримся.
Какое-то мгновение Эмма стояла оглушенная выпавшей ей удачей.
– Как вы добры, мэм! – воскликнула она и наклонилась, чтобы поцеловать руку миссис Кейн. – Я приложу все силы, чтобы вам никогда не пришлось раскаяться в своей доброте.
С тонкой улыбкой миссис Кейн ответила:
– Не надо преувеличивать, детка. Если бы вы были уродливы, я не смогла бы вам помочь. Наши покупатели любят смотреть на красивые лица, и мы, купцы, вынуждены с этим считаться. Так что мое предложение не совсем бескорыстно. Ну, как, можем мы сразу же пойти, чтобы договориться обо всем с мистером Кейном? Или у вас есть еще другие дела?
– Никаких, мэм, никаких! Я ведь никого здесь, в Лондоне, не знаю. Ах, если бы только мистер Кейн одобрил ваше предложение!
Старая дама снова улыбнулась.
– Мистер Кейн всегда одобряет мои предложения. Но что вы делаете? Я ведь вам сказала, что у нас бывают люди из высшего света. Вы должны быть всегда элегантны. Так что оставайтесь в этом платье, мы сочтемся при случае. А мадам Больё придется дать нам еще кое-какие мелочи в дополнение к вашему туалету: белье, обувь и все необходимое. Мистер Кейн должен сразу убедиться, что я сделала удачное приобретение.
* * *
Раздеваясь вечером в мансарде дома мистера Кейна, которая отныне стала ее жилищем, она долго рассматривала в зеркале свое отражение и удовлетворенно улыбалась.
Первый день в Лондоне. Первый шаг на ее новом пути к счастью.
Она тщательно сложила старую одежду. Когда-нибудь, когда она превратится в леди, ее грубое крестьянское платье станет свидетельством ее триумфа.
Но лицо Эммы помрачнело, гневно сверкнули ее глаза и скрипнули зубы, когда она вынула из кошелька бумажку и, развернув ее, достала одну-единственную монету. С помощью гвоздя она с трудом проделала в серебре дырочку и повесила монету на шнурке себе на шею. Шиллинг Джейн Миддлтон.
* * *
Неделя за неделей текла спокойная жизнь в доме ювелира. В большом зале на первом этаже Эмма встречала покупателей и предлагала им драгоценности этого прославленного магазина. Ее пальцы перебирали сокровища, собранные здесь со всего света, ее глаза впитывали блеск камней, который, казалось, заполнял разноцветными огнями полумрак зала.
Светлые, как вода, алмазы из Бразилии и Индии сверкали рядом с небесно-голубой персидской бирюзою и лиловыми аметистами с Урала. Желтые топазы из Саксонии, кроваво-красные рубины из Бирмы, синие, как васильки, сапфиры с Гималаев состязались с темно-зелеными изумрудами из Колумбии и индийскими золотисто-красными сердоликами. Ультрамариновая ляпис-лазурь из Афганистана и с Байкала вспыхивала золотыми искрами.
Теперь она знала все камни, это волшебство сияния и красок. Торговля собрала их здесь со всех концов земли, чтобы украсить жен тех нескольких тысяч знатных господ, которые вознеслись над миллионами, над толпой. Она научилась оценивать по достоинству каждый камень, так что мистер Кейн, опытнейший ювелир, нередко недоумевал, откуда у этой простой девушки из народа такое чувство подлинно прекрасного. А ее вела врожденная любовь к прекрасному, усиленная стремлением во что бы то ни стало добиться знатности и богатства.
В ней вспыхнуло страстное желание иметь эти сокровища. Когда ей приходилось продать камень необычной окраски и особого блеска, ею овладевал приступ болезненного гнева. Будто у нее отнимали ее собственное достояние, будто лишь она одна имела право на эти королевские сокровища, и ей казалось, что ее грабят, даже когда их просто разглядывали.
Но ни разу не возникло у нее искушения присвоить хоть один из этих камней, которые она так страстно желала иметь. С тайной усмешкой следила она за мерами предосторожности, которые принимал мистер Кейн против своих продавщиц. Что касается ее, то он мог бы все оставить незапертым. Ради камешка она не стала бы рисковать своим будущим.
Будущее… Настанет день, когда эта самая Эмма Лайен, которая стояла сейчас за прилавком и исполняла чьи-то прихоти, подъедет в собственном экипаже к магазину и войдет в него в сопровождении ливрейного лакея. Ее встретят низкие поклоны мистера Кейна и изумленное перешептывание бедных продавщиц. И ей будут принадлежать все те сокровища, которые она пожелает иметь. Так будет, она твердо знала это.
Однако пока она не видела пути к этому будущему. Господа, заходившие в магазин, восхищались ее красотой, бросали на нее тайком пламенные взоры, нашептывали на ухо дерзкие слова. Но ни один из них не отнесся к ней серьезно. Они покупали диадемы, чтобы украсить ими не ее волосы; колье, которые будут сверкать не на ее шее; кольца, чтобы надеть их не на ее пальцы. Ей казалось, что она умирает от жажды, стоя по шею в журчащем ручье. Как только она нагибалась, чтобы напиться, вода отступала.
Ее охватывали гнев и нетерпение: счастье слишком медлило. Что проку от того, что она жила среди этого блеска, если в нем не было ее доли? В этом магазине она была как бы отделена от шумного, многолюдного Лондона, от бушевавшего по ту сторону витрин мира, полного неведомых ей удовольствий и искушений. Шуршащие шелками дамы и элегантные мужчины, заходившие в магазин, казались ей волнами, которые море забрасывает на берег, чтобы после недолгой игры вновь увлечь за собой. Совсем как у залива Ди, где можно было только смотреть на далекую светлую полосу моря, но нельзя было погрузиться в глубокие рокочущие волны.
Однажды рано утром, когда Эмма еще только открывала магазин, миссис Кейн спустилась из своей квартиры.
– Знаете ли вы, дитя мое, – сказала она ласково, ответив на приветствие Эммы, – что сегодня ровно месяц, как вы у нас работаете?
Эмма попыталась улыбнуться.
– Правда, мэм? Надеюсь, вы не раскаиваетесь в том, что взяли меня на службу.
Миссис Кейн испытующе посмотрела ей в глаза.
– Мы довольны вами, мисс Эмма. Весь вопрос в том, довольны ли вы нами.
– О, мэм, я вам так благодарна!
– Тихо, тихо! Мне кажется, я знаю, что происходит в этой красивой своенравной головке. Вы – из тех, кто хочет все видеть и все слышать. В первое время все было вам внове: видеть, как появляются элегантные леди и джентльмены, слушать их разговоры. Потом стало ясно, что, в сущности, это всегда одно и то же. И тогда юное существо почувствовало себя в магазине мистера Кейна не вполне довольным. Разве это не так, дитя мое?
Эмма выпрямилась и прямо и открыто посмотрела старой даме в глаза.
– Это так, мэм, – сказала она. – Чем дольше я здесь, тем мне яснее, как мало я знаю и как многому надо мне научиться. Простите, что я так говорю. Просто я совсем не умею лгать.
Миссис Кейн кивнула.
– Я на вас не сержусь, милая. Напротив, меня радует ваша жажда знаний. Я верю, что она направлена лишь на добро, и хотела бы вам помочь. Постепенно, со временем вы получше узнаете Лондон. Вы были хоть раз в театре?
Эмма покраснела.
– Ни разу, мэм. Но некоторые из моих соучениц в школе миссис Баркер нередко бывали в Честерском театре и рассказывали потом всякие чудеса. Но по-настоящему я даже не могу себе его представить.
– Ну, а тогда не хотите ли вы пойти со мной сегодня вечером в театр Друри-Лейн? Мистер Шеридан, его директор, знаменитый писатель и друг моего мужа, прислал нам два билета в ложу. А мистер Кейн занят. Сегодня идет «Ромео и Джульетта» Шекспира. Вы знаете, кто такой Шекспир? Это величайший писатель, не только английский, но и всего мира, а «Ромео и Джульетта» – один из его шедевров. Гаррик, наш лучший актер, играет Ромео, а Джульетту – миссис Сиддонс, молодая актриса, которой пророчат большое будущее. Спектакль начинается в семь Часов. Было бы хорошо, если бы вы предварительно прочитали пьесу, чтобы вам было легче следить за действием. Я дам вам книгу. Возьмите ее к себе в комнату, после обеда можете не работать.
С бьющимся сердцем взяла Эмма книгу. После обеда она поднялась к себе в мансарду и принялась за чтение бессмертной трагедии любви.
Глава четвертая
Просторное здание показалось Эмме дворцом королевы фей. Золотой орнамент венчал, подобно диадемам, барьеры лож, возвышавшихся над темно-красными рядами партера. В слепящем море света вспыхивали разноцветными огнями драгоценные камни. С белых дамских плеч струилось нежное благоухание цветов, которое, казалось, смешивалось с мерцанием огней и обволакивало все кругом прозрачной душистой пеленой. Шум открывающихся дверей, шелест одежды, рокот голосов сливались в странную тихую гамму, над которой парил нежный щебет скрипок, далекие звуки рожков, волшебная жалоба кларнетов, – и все это было как единая мелодия тоски и любви.
Пока не поднялся занавес и перед глазами Эммы не открылся неведомый сказочный мир.
Италия. Верона.
Поди узнай-ка. Если он женат.
Пусть для венчанья саван мне кроят[5].
Жар охватил Эмму, когда Джульетта произносила слова любви, обращенные к Ромео. Она невольно представила себя на месте этой девушки. Если б она встретила когда-нибудь Ромео, она тоже полюбила бы его, как любила Джульетта, – пламенно, безоглядно, до полного самозабвения.
Ромео… Внезапно она вспомнила Тома и с улыбкой сострадания отодвинула это воспоминание. Нет, Том не Ромео и никогда не стал бы им. Из всех тех мужчин, которые ей встречались, ни одного не могла она представить себе в роли возлюбленного Джульетты. В том числе и Ромни. Ромни – старый и утомленный человек, а Ромео должен быть молод полон сил, горд, он – победитель.
Подавшись вперед, затаив дыхание, следила Эмма за происходившим на сцене. В антрактах она сидела, погруженная в себя, не видя и не слыша ничего вокруг. Она прислушивалась к поэтическим строкам, продолжавшим звучать в ее ушах. То, что вершилось там, на сцене, не было для нее вымыслом; в ее сознании это было явью, воплощенной действительностью. Все сильные чувства, бушевавшие в Джульетте, боролись и в ней: любовь, благочестие, страх.
Приди же, ночь! Приди, приди, Ромео,
Мой день, мой снег, светящийся во тьме.
Как иней на вороньем оперенье!
Приди, святая, любящая ночь!
Приди и приведи ко мне Ромео!
Дай мне его. Когда же он умрет.
Изрежь его на маленькие звезды,
И все так влюбятся в ночную твердь.
Что бросят без вниманья день и солнце.
Она жадно внимала страстным словам Джульетты и, как Джульетта, слышала она удары своего счастливого сердца. С горящими глазами, прижав руки к волнующейся груди, пережила она восторг обеих сцен на балконе. Как и Джульетта, она хотела удержать возлюбленного в своих объятиях, длить этот тихий, прекрасны, бесконечный любовный диалог – и все же прервать его, все же велеть Ромео уйти, в страхе перед подступающим предателем – рассветом.
А потом, когда Джульетта, принимая снотворное зелье, рисует в своем воображении пробуждение в родовом склепе:
А если и останусь я жива,
Смогу ль я целым сохранить рассудок
Средь царства смерти и полночной тьмы
В соединенье с ужасами места.
Под сводами, где долгие века
Покоятся останки наших предков
И труп Тибальта начинает гнить,
Едва зарытый в свежую могилу?
Весь ужас, светившийся в широко раскрытых глазах Джульетты, отражался и в глазах Эммы. Она уже была не в силах оставаться на месте. Вскочив, подошла она вплотную к барьеру ложи бледная, с дрожащими губами и прерывистым дыханием. Она не почувствовала, как миссис Кейн схватила ее за руку и пытается вернуть на место. Она не слышала ее увещеваний, не видела лица мужчины в соседней ложе, который, наклонившись к ней, не спускал с нее глаз. Для нее никто здесь не существовал. Было лишь одно – то невероятное, что совершалось там внизу, на сцене. Она и сама была там… Это она была Джульеттой, ее объял невыразимый ужас. Приближалась смерть.
Стремясь усилить трагизм произведения, доведя его до высшей точки, Гаррик изменил сцену смерти. У Шекспира Ромео умирает, не зная, что Джульетта лишь погружена в сон, а она просыпается после того, как Ромео испустил последний вздох. Гаррик же заставил Джульетту очнуться как раз в тот момент, когда Ромео только что принял яд.
Слишком поздно узнают они оба о чудовищной ошибке, жертвами которой стали. Ужас придает им силы. Спасаясь от него, они бросаются к выходу. Но у Ромео подгибаются колени – яд начинает оказывать свое действие. Сжимая Джульетту в объятиях и шепча ей слова любви, он умирает. Она целует его в губы и хватает кинжал…
Отчаяние влюбленных, их несчастная судьба, невероятный трагизм того, что совершалось на сцене, разрывали Эмме сердце. И когда Джульетта вонзила себе в грудь кинжал, Эмма упала, как мертвая, к ногам миссис Кейн.
* * *
Как будто издалека до нее донесся чей-то голос. С глубоким вздохом открыла она глаза и увидала озабоченное лицо миссис Кейн.
Что произошло? Разве не умер только что Ромео в ее объятиях? И разве она не чувствовала до сих пор колющую боль, с которой вошел в ее грудь холодный металл?
– Боже мой, как вы меня напугали, – сказала старая дама. – Мне бы и в голову не пришло, что пьеса может произвести такое впечатление.
Теперь Эмма вспомнила все, что произошло. В смятении, пристыженная, она выпрямилась и попыталась взять себя в руки, но вдруг разразилась слезами. Всхлипывая, она схватила руку миссис Кейн и стала покрывать ее поцелуями.
– О, пожалуйста, мэм, не сердитесь на меня, я была так глупа, что приняла все за действительность. Это было так страшно, я очень испугалась. И все-таки как это прекрасно, как удивительно и величественно!
Она откинула волосы со лба и устремила мечтательный взгляд в пространство.
– Как вы думаете, мэм, существуют ли люди, которые любят друг друга так же, как Ромео и Джульетта? Любят до полной отрешенности до самозабвения?
Миссис Кейн улыбнулась.
– Поэты любят преувеличивать, дитя мое. Когда вы станете старше, вы увидите, что жизнь очень холодна и буднична. Но нам пора идти. Театр опустел, и уже гасят огни. Благодарю вас сэр!
Она обращалась к человеку, который стоял в глубине ложи со стаканом воды в руке. Эмма только сейчас заметила его и покраснела.
– Этот господин увидел из соседней ложи, что вы потеряли сознание, – объяснила старая дама. – Он предложил свою помощь, и я попросила его принести стакан воды. Но пока он ее принес, вы уже пришли в себя.
Эмма взглянула на него. Он слегка наклонился, и свет из ложи упал на молодое узкое лицо. Нежные краски делали его похожим на женское.
– Я не знаю, – сказал он мягким, звучным голосом, – следует ли мне сожалеть, что я сходил напрасно, или радоваться, что пришел слишком поздно.
Его темно-синие глаза под густыми светлыми бровями влажно блестели. Эмма не понимала почему под его взглядом в ней вдруг поднялось что-то, заставившее ее сердце биться радостно легко, а кровь – бежать быстрее. Она резким движением взяла у него стакан.
– Это и в самом деле вода? – спросила она шутливо. – Или вы влили сюда волшебный напиток, подобный тому, который брат Лоренцо дал Джульетте?
Он пристально на нее посмотрел.
– Если бы это был такой напиток, вы на месте Джульетты не стали бы его пить?
Она взглянула на его улыбающиеся губы, полные, яркие, с ямочками в углах.
– Вероятно, выпила бы, – сказала она мечтательно, – если бы этого захотел Ромео.
Она медленно выпила воду и отдала ему стакан. При этом ее рука коснулась его ладони, и она невольно вздрогнула. Ей показалось, что от его длинных бледных пальцев в ее жилы устремился горячий поток.
Она в смятении шла рядом с ним, следуя за миссис Кейн к выходу из театра. У лестницы, ведущей вниз, старая дама остановилась.
– Мы возьмем экипаж, – сказала она с холодной учтивостью и сделала прощальный поклон. – Еще раз благодарю, сэр.
Он, конечно, заметил, что она стремится увести от него Эмму, и улыбнулся.
– Вы ведь не думаете, мэм, что я отпущу вас одних по этой узкой лестнице, и притом после того, как ваша дочь только что плохо себя почувствовала?
Миссис Кейн нахмурила брови.
– Мисс Эмма мне не дочь, – сказала она холодно. – И женщинам из порядочного дома не подобает соглашаться на то, чтобы их провожал незнакомый человек.
Он очень серьезно поклонился ей, но Эмма видела, что глаза его смеялись.
– Вы правы, мэм, не доверяя незнакомым людям. Лондон – скверное место. И все-таки я надеюсь, что для меня будет сделано исключение. Мое имя – Чарльз Овертон, из Докторс Коммонс[6].
Миссис Кейн слегка кивнула.
– И все же…
– Это еще не дает мне основания преклоняться перед самой прекрасной девушкой Лондона? Этого и не будет, мэм. Мисс Эмма интересует меня по совсем другой причине, Я наблюдал ее в течение всего вечера и сравнивал – знаете, с кем, мисс Эмма?
Он повернулся к ней и предложил ей руку спокойно и уверенно, с видом, не допускающим возражений. И спускаясь с ней вслед за миссис Кейн по узкой полутемной лестнице, он продолжал, не ожидая ее ответа:
– Я сравнивал вас с Джульеттой. То есть с той Джульеттой, которую играет миссис Сиддонс. И я сделал удивительные наблюдения. Миссис Сиддонс – несравненная леди Макбет, великолепная королева в «Гамлете», но в роли Джульетты она нехороша. Ее величественной фигуре недостает легкой, воздушной грации, ее голосу – мягкости, всему ее облику – девичьей мечтательности. Никогда мне не было это так ясно, как сегодня, когда я внезапно увидал перед собой истинную Джульетту.
Их глаза встретились, и он украдкой пожал ее пальцы, лежавшие на его руке. Она не противилась. Ее покорил его властный, небрежный, уверенный тон, благородная красота его высокой фигуры. Он весь был окутан покровом неизвестности, таинственности, и это сразу пленило ее. А его яркие губы, за которыми виднелся блестящий белый ряд зубов! Но почему все это казалось ей таким знакомым – настолько, что она не могла отвести от него глаз?
Он незаметно немного отстал, как бы не желая, чтобы миссис Кейн слышала его.
– Джульетта сидела почти рядом со мной, но меня не замечала. Она видела лишь то, что происходит на сцене. Она была так увлечена игрой, что ее губы невольно повторяли все слова, доносившиеся до ее ушей. Все чувства отражались на ее лице, движения рук были необыкновенно выразительны; такого мне еще никогда не доводилось видеть. А когда она умирала – величайший скульптор Греции не смог бы изобразить смерть прекраснее и возвышеннее. Вы знаете, кто моя Джульетта?
Он наклонился к ней так, что его теплое дыхание коснулось ее лба. Ей казалось, что по ее членам разливается жидкий огонь. Она невольно закрыла глаза и внезапно почувствовала прикосновение его губ к своим.
В вестибюле театра они вновь встретились с миссис Кейн, которая послала слугу за экипажем. Мистер Овертон непринужденно обратился к ней:
– Я только что говорил мисс Эмме, что она непременно должна стать актрисой. Ей обеспечено великое будущее.
Миссис Кейн пожала плечами.
– Что вы называете великим будущим, мистер Овертон? – спросила она с непривычной резкостью. – Вы считаете желанным будущее, которого можно достичь с помощью нескромности и безнравственности? И даже если мисс Эмма станет прославленной артисткой, что сулит ей жизнь? Ее успеху аплодируют, бросают ей цветы и покупают в лавках ее портреты. Но настает день, когда она видит, что все пусто и ничтожно, что искусство и счастье – вещи разные. Когда в ней просыпается женщина и понимает, что ей необходимо нечто иное, лучшее. Но – уже слишком поздно.
Он спокойно выслушал ее, с чуть насмешливой улыбкой, что придало его губам новую прелесть.
– Слишком поздно, – повторил он. – Но почему же и артистка не может найти в любви и браке то счастье, о котором грезит всякая молодая девушка? Я мог бы назвать вам не одну леди, которая до замужества была актрисой. Талант и красота заменяют даже самую древнюю родословную.
– Да, но не уважение почтенных и порядочных людей, – возразила миссис Кейн враждебно. – И пока мисс Эмма находится под моим покровительством, ее не должно коснуться искушение. Простите, пожалуйста, и не обижайтесь, сэр, – заключила она тоном, исключающим дальнейшие возражения, – но это – мнение старой женщины, которая знает жизнь и убеждена, что счастливым можно быть, лишь имея твердые правила. А вот и карета! Садитесь, дитя мое. А вас, мистер Овертон, я еще раз от всей души благодарю, и будьте здоровы.
Она посадила Эмму в экипаж, став между ней и Овертоном, затем села сама и быстро захлопнула дверцу.
Сняв шляпу, Овертон стоял у дверцы. Эмма еще раз увидела тонкое, по-девичьи нежное лицо, влажные глаза, полные алые губы. Они тянулись к ней как для долгого нежного прощального поцелуя. Экипаж отъехал.
Почему же она не шепнула ему свое имя и адрес? Теперь он не знает, кто она и где ее искать. Они разошлись, как и встретились, по воле слепого случая и никогда больше не увидят друг друга.
Они – листья, сорванные с дерева завистником-ветром и разметенные во тьме.
* * *
Погруженная в себя, сидела она в карете рядом с миссис Кейн. Вероятно, стремясь оправдать свою резкость по отношению к Овертону, старая дама перечисляла множество случаев, когда авантюристы обманывали доверчивых людей. Лондон – скверный город, полный опасностей и соблазнов. Газеты изобилуют сообщениями о разбойных нападениях, похищениях и убийствах, и преступления эти никогда не раскрываются. Опасность возрастает день ото дня. Приличные женщины не могут с наступлением темноты появиться на улице, не подвергаясь оскорблениям и преследованию.
Никому нельзя доверять. Чем благороднее кажется человек, тем надо быть осторожнее. Нигде падение нравов не охватило такое множество людей, как в кругах аристократии, а потеря совести стала едва ли не поголовной. Напрасно король Георг III являет собой пример скромной и достойной жизни; двор и аристократия заражены той же нравственной чумой, что свирепствует во Франции и завезена через пролив в Англию путешественниками, одержимыми страстью ко всему новому.
Молодая неопытная девушка не должна доверять никому, кроме людей, хорошо ей известных. Овертон – человек красивый, но у него похотливый взгляд, похотливая улыбка, похотливый рот. И каков его облик, таковы и речи. Слова его кажутся серьезными, но за ними кроются ветреные мысли. И, наконец, известно ли кто он такой? Назвал ли он свое настоящее имя? У него на пальце массивный перстень с печаткой с гравированным дворянским гербом, а такие перстни стряпчие, одним из каковых он отрекомендовался, обычно не носят. Один Бог знает, с какими дурными намерениями он им навязался.
