Текст книги "Лондон. Прогулки по столице мира"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

На церемонии открытия Георг V подарил музею судовой журнал второй экспедиции капитана Кука. Я обратил внимание на красивый портрет Кука, написанный Натаниэлем. Дансом, и на яркое полотно Дзоффани, которое весьма выразительно показывает сцену трагической гибели Кука: в 1779 году дикари Гавайских островов насмерть забили его дубинками.

Но главный кумир этого музея, конечно же, Нельсон. Как объяснить ту сверхъестественную притягательность, которой обладает фигура Нельсона в наши дни, когда большинство людей знает о нем только то, что он был «надеждой Англии», полюбил Эмму Гамильтон и погиб в момент триумфа? И все же образ Нельсона до сих пор привлекает внимание. Возле каждой посвященной ему экспозиции собирается раз в двадцать больше посетителей, чем у любой другой экспозиции музея. Наблюдая, как они разглядывают его портреты, удивляешься тому, сколь часто Нельсон, несмотря на кочевую жизнь военного моряка, находил время позировать портретистам. Затаив дыхание, посетители музея осматривают каждый предмет, освященный прикосновением адмиральских рук. Наибольший интерес вызывает, естественно, повседневный мундир, который был на Нельсоне в день Трафальгарского сражения, когда в него попал снайпер, укрывшийся на марсе бизань-мачты французского корабля «Редутабль». Хорошо заметно отверстие, оставленное пулей, которая угодила в верхнюю часть левой лопатки. Помимо прочего, этот мундир опровергает совершенно абсурдное мнение, что, в силу своего невероятного тщеславия, Нельсон выходил на палубу не иначе как при полном параде и что, сверкая наградами, он становился легкой мишенью для противника. На этом мундире, как и на двух других, выставленных в той же витрине, имеются дубликаты четырех орденов адмирала, не приколотых к ткани, а намертво к ней пришитых (так было принято в то время). Роковую мушкетную пулю привлекло не тщеславие Нельсона, а заметный издалека адмиральский мундир, выделявшийся на фоне остальных.

В каждом зале музея есть нечто достойное внимания, но зал Нептуна вызвал у меня особый интерес. Зайдя в этот зал, сотни людей могут полюбоваться лучшими моделями всевозможных кораблей, среди которых есть старинные галеоны, линейные корабли, фрегаты, бриги и суда других типов, вплоть до самого современного линкора и изящного океанского лайнера. А со стен зала на эту огромную флотилию взирают видавшие виды ростры кораблей, бороздивших океанские просторы. Совершенно непохожи друг на друга две крупномасштабные модели. Одна воспроизводит битву при Трафальгаре, а другая морское сражение в Атлантике времен последней мировой войны. На первой показаны боевые корабли, которые находятся друг от друга на расстоянии абордажного боя. Они ведут огонь бортовыми пушками с дистанции в несколько ярдов, а команды вот-вот перепрыгнут со своей палубы на палубу противника. На другой корабли противоборствующих сторон не видят друг друга, поскольку их разделяет огромное пространство океана, но все же находятся в пределах пушечного выстрела.

Дворец королевы, который связан с музеем двумя колоннадами, также можно причислить к историческим достопримечательностям. Он был построен для Анны Датской, супруги Якова I. Строительство завершилось к 1620 году; доживи Анна до этого времени, она вполне могла поселиться в этом дворце – первом «современном» здании, возведенном в Англии. Архитектор Иниго Джонс, изумивший Лондон своей итальянской пьяццей в Ковент-Гардене, построил этот дворец в итальянском стиле, который впоследствии стал образцом для всех крупных зданий Англии.

Толпы посетителей, блуждающих ныне по залам этого дворца, не замечают никаких архитектурных новшеств и считают это здание одним из многих мраморных дворцов, у которых такие высокие окна и дверные проемы, словно их строили для великанов. Подобная невнимательность неудивительна, поскольку для того, чтобы заметить строгую простоту и благородство фасада этого дворца и его внутренних помещений, необходимо обладать чувством архитектурной гармонии (и, быть может, пожить, для контраста, в одном из хаотических дворцов династии Тюдоров). Этот дворец стал первым в своем роде: он изначально предназначался для проживания семьи, а не для того, чтобы держать в нем свору средневековых слуг. Большой зал, издавна служивший в Англии общей гостиной, превратился в вестибюль, из которого можно попасть в другие помещения. Должно быть, в эпоху, когда еще считались новыми застекленные остроконечные громады Бэрли, Хатфилда, Ноула, Хардвика и Одли-Энд, Дворец королевы вызывал удивление. Он стал частицей Италии в Гринвичском парке. Тысячам англичан, получивших сегодня возможность повидать множество просторных частных владений, хозяева которых уже не в состоянии их содержать, стоит посетить Гринвич, хотя бы ради того, чтобы полюбоваться зданием, благодаря которому вошел в моду новый архитектурный стиль. Впоследствии эти архитектурные идеи привели к появлению таких каменных шедевров, как Бленхейм, Вентворт-Вудхаус и Ситон-Делаваль. Я упомянул лишь три здания, но на самом деле их куда больше. Все они, хотя и отличались от Дворца королевы большими размерами, были построены в той же манере и способствовали ее распространению по всей стране. Новые дворцы, возведенные Иниго Джонсом в Гринвиче и Уайтхолле, оказались первыми материальными свидетельствами изменения архитектурных пристрастий, что со временем привело к появлению не только классических дворцов, но и изящных домов из красного кирпича, в которых жили священнослужители, особняков и даже обычных домов, расположенных на известных лондонских площадях и улицах. Этот стиль изменил внешний вид всех строений, вплоть до крохотного обиталища самого заурядного ремесленника эпохи Регентства, который также притязал на модный архитектурный стиль.

В этом доме жили две королевы династии Стюартов: жена Карла I – Генриетта Мария и жена Якова II – Мария Моденская. Когда супруга Вильгельма Голландского Мария взошла на трон, она не захотела жить во доме, где все напоминало об отце, трон которого ей столь неохотно позволили занять. Об ее отношении к этому дому можно судить не только по отказу в нем жить, но и по той битве, которую она выдержала, желая его сохранить. Если бы не она, здание снесли бы во время перестройки Гринвичского дворца. Именно Мария предложила разделить новый дворец на две части и оставить между ними свободное пространство, благодаря которому из старого Дворца королевы открывался бы вид на реку и корабли.

Стараниями Марии новый Гринвичский дворец стал морским госпиталем. Королеве давно хотелось основать для моряков приют наподобие Королевского госпиталя в Челси. Выказав эти достойные восхищения желания, она в возрасте тридцати двух лет неожиданно умерла от оспы, а убитый горем Вильгельм приложил все усилия, чтобы осуществить планы своей супруги.

5

Я спускался с холма в направлении Королевского военно-морского колледжа. Наступила смена прилива. К берегу все еще причаливали моторные катера с толпами туристов. Размышляя о том, что мне сегодня удалось увидеть, а что осталось на следующий раз, я подумал, что поездка в Гринвич, пожалуй, самое лучшее развлечение, которое может предложить Лондон в жаркий летний день.

Полтора столетия тому назад, когда Гринвич все еще был сельской местностью, он считался одним из самых привлекательных пригородов Лондона. Но сегодня, увы, никто его так не назовет. Газопроводы, элеваторы и высокие дымовые трубы до неузнаваемости изменили берега реки, а вода в Темзе стала серой и маслянистой. На покрытом тиной клочке береговой линии я заметил двух мальчуганов в купальных костюмчиках, неторопливо входивших в грязную воду. Это зрелище вызвало у меня чувство изумления и тревоги, но сидевшая неподалеку мать не выказывала ни малейшего беспокойства.

Войдя на территорию Королевского военно-морского колледжа, я увидел, что в Гринвиче теперь полным-полно специалистов по морской технике (не называть же моряками тех, кто выходит в море на плавучих электростанциях!). Когда-то город кишел старыми моряками, получившими увечья во время Наполеоновских войн. Купив в колледже превосходный путеводитель, я выяснил, что здесь некогда проживали две тысячи ветеранов, из которых девяносто шесть человек были старше восьмидесяти лет, шестнадцать старше девяноста, а один утверждал, что ему сто два года! Общий возраст группы из ста таких вот старичков составлял приблизительно восемь тысяч двести пятьдесят два года!

Эти старики питались главным образом бульоном, а в постные дни получали гороховый пудинг. Мясо, как правило, не входило в их рацион, но в тех редких случаях, когда его выдавали, они устраивали самые настоящие поединки за кусок «бычьего мяса». Каждый из них еженедельно получал шиллинг на табак, а требование у администрации было только одно: вести себя «пристойно». Провинившихся стариков, в качестве наказания, заставляли носить желтые куртки с красными рукавами и подметать площадь – таково было худшее наказание, которое им грозило. В отличие от старых солдат, которые, насколько я помню, никогда не пытались улизнуть «на волю», пожилые моряки делали это неоднократно, причем их побегам способствовал длительный мир, наступивший на морях после Трафальгарского сражения. Торговый флот испытывал острую потребность в опытных моряках, так что отставники без труда могли получить хорошую работу. Некоторое время спустя в Королевском военно-морском госпитале обнаружили, что количество его обитателей резко сократилось. В конце концов финансирование было приостановлено, и госпиталь прекратил свое существование.

Интересно, как эти старики, сражавшиеся в битвах на Ниле и при Трафальгаре, восприняли бы сегодняшних молодых людей, которые превосходно разбираются в радарах и учатся вести стрельбу по кораблям, скрытым за линией горизонта? Как отнеслись бы к летчикам палубной авиации? Что сказали бы, увидев в подзорные трубы какой-нибудь авианосец или современный линкор? Думаю, потрясение было бы столь сильным, что костыли, палки и деревянные протезы заходили бы ходуном, а глаза словно бы приклеились к окулярам подзорных труб.

Теперь в колледже, возведенном из серебристо-черного портлендского камня, уже не увидишь бравых моряков прошлого. Вместо них сюда приходят сотни молодых людей с математическим складом ума. С учебниками под мышкой они бодрым маршем перемещаются из одной аудитории в другую. Их мысли заняты решением непостижимо сложных проблем современного судовождения. Среди них есть и студенты из различных частей света, поскольку теперь Гринвич стал военно-морским университетом стран Британского Содружества. Его ректором является адмирал, а функции старшего воинского начальника исполняет капитан 1-го ранга. Некоторые студенты в течение трех лет изучают кораблестроение или электротехнику, другие слушают курсы лекций по истории или иностранным языкам, а третьи занимаются металлургией, химией и прикладной механикой. (И несмотря на это их, называют моряками!) Имеется также и колледж по подготовке штабных офицеров. Трудно в это поверить, но в нем можно встретить даже адмиралов, которые усваивают технические аспекты ведения современных морских войн.

Туристам, разумеется, запрещено нарушать учебный процесс, так что я покорно отправился изучать немногочисленные доступные публике достопримечательности колледжа: мрачную и внушительную часовню и Расписной зал – самую необычную кают-компанию в мире.

Я знал, что Расписной зал достоин внимания, однако, поскольку побывал в нем в разгар реставрации, и не подозревал, как он великолепен – построенный Реном, расписанный Торнхиллом, изобилующий картинами и другими предметами искусства. Четыреста офицеров могут пообедать в нем, разместившись за длинными полированными столами, а потолок поддерживают витые колонны работы Торнхилла. На столах сверкают серебром подсвечники, сделанные по образцу тех, что принадлежат Адмиралтейству. Все это создает ни с чем не сравнимую атмосферу пышности и роскоши.

Когда, поднявшись по ступеням, входишь в этот зал, то сразу замечаешь группу изумленных посетителей. Запрокинув головы, они разглядывают потолок, роспись которого потребовала от Торнхилла девятнадцати лет напряженного труда. Большинство работ, выполненных им в сельских домах, не сохранилось, а фрески, которыми украшен купол собора Святого Павла, были закончены другими и подверглись реставрации. Лишь этот потолок в полной мере свидетельствует о том, каким он был художником. Вы видите Вильгельма и Марию, окутанных аллегорическим облаком, королеву Анну и принца Георга Датского, фигуры которых окружает такое же облако, высадку Вильгельма Оранского в Торбее и прибытие Георга I в Гринвич; в углу художник оставил свой автопортрет, который часто можно увидеть на других его работах.

Торнхиллу было всего лишь пятьдесят девять лет, когда он скончался. Родившись при Карле II, он жил и работал при Якове II, Вильгельме и Марии, королеве Анне и Георге I, а умер спустя семь лет после восшествия на престол Георга II. Каким же бурным, наполненным великими людьми и событиями был этот исторический период! Он вместил в себя реставрацию монархии, мятеж, иностранное вторжение, мирное прибытие и вступление на престол Георга I. Различные образы, запечатленные Торнхиллом на этом потолке, символизируют насыщенную, беспокойную эпоху перемен, в которую ему довелось жить. Должно быть, роспись потолков является наиболее изнурительной и тяжелой формой живописи; судя по всему, Торнхилл считал ее в три раза более трудной, нежели роспись вертикальных поверхностей. Он согласился сделать роспись стен зала по цене 1 фунт за квадратный ярд, но запросил по 3 фунта за каждый квадратный ярд потолка. Когда девятнадцатилетняя работа была закончена, бессердечные подрядчики отказались пойти ему навстречу и расплатились, взяв за основу выставленную им предварительную стоимость работ, которая составляла около 300 фунтов в год.

Смотритель зала указал мне на расположенную наверху маленькую комнату, которая теперь служит одним из подсобных помещений.

– Когда здесь прощались с усопшим Нельсоном, – сказал он, – его тело на ночь переносили в ту маленькую комнату. Мы называем ее комнатой Нельсона.

Снова Нельсон. Головы всех присутствующих повернулись в указанном направлении, и я услышал шепот, который свидетельствовал о том, что это сообщение вызвало подлинный интерес. Но смотритель умолчал о том, что желавших попрощаться с усопшим были чрезвычайно много и для соблюдения порядка пришлось выставлять караул из вооруженных абордажными пиками моряков. Когда люди входили в зал, они видели подсвечники с небелеными свечами и гроб, на котором покоилась корона виконта. Возле покойного стоял священник, с каждым днем становившийся все более изможденным. Священника звали преподобный Александр Скотт, и он был капелланом «Виктори», тем самым, который потерял присутствие духа, когда корабль вступил в бой, и принялся твердить, что фрегат становится «похож на лавку мясника». Но потом взял себя в руки и, спустившись в лазарет, опустился на колени перед умирающим Нельсоном и не отходил от адмирала до самой кончины последнего. Более того, он провел рядом с телом покойного две недели, не покидая Нельсона ни днем, ни ночью. К моменту похорон он от усталости и горя почти обезумел. Этот священник написал леди Гамильтон: «Когда я, отстраняясь от почитаемого всеми героя, вспоминаю о том, каким замечательным и дружелюбным человеком он был, какой обладал благородной и чистой душой и какими манерами, я теряю рассудок, понимая, кого потерял». Вместо «я» он имел все основания написать «мы» – за себя и за Эмму Гамильтон.

Сегодня, спустя почти сто пятьдесят лет, посещение Гринвича доказывает, что в нашей памяти все еще живет образ «замечательного и дружелюбного» адмирала Нельсона.

В ожидании катера, который должен был доставить меня в Лондон, я прогуливался по пристани и размышлял о первом Гринвичском дворце, который снесли ради существующих ныне зданий. Его лучшие времена пришлись на эпоху правления Генриха VIII и Елизаветы. Должно быть, он имел сходство с дворцом Хэмптон-Корт, хотя его окружала более привлекательная местность, река была шире, а за раскинувшимися вдоль ее берегов лугами открывался чудесный вид на шпиль стоявшего выше по течению собора Святого Павла.

Генрих VIII родился в Гринвиче и обожал это место. На старинных гравюрах Пласентии, а именно так назывался этот дворец, можно различить прижавшиеся друг к другу низкие кирпичные строения, стены с башенками, ворота, внутренние дворы, башни и расположенные на берегу реки сады. На задворках дворца находились кузницы и мастерские немецких оружейников, именно там они ковали для Генриха доспехи. Имелось и ристалище, над которым возвышалась сторожевая башня, стоявшая там, где сейчас находится Дворец королевы. С башни королева и ее придворные дамы наблюдали за рыцарскими турнирами.

Этот дворец был свидетелем безумной страсти Генриха к Анне Болейн и его развода с Екатериной Арагонской. Еще когда Екатерина находилась в Гринвиче, король, как это было и в Хэмптон-Корт, завел себе любовницу. Когда же бедную королеву выгнали из дворца и состоялся развод, именно из Гринвича ненавистная лондонцам Анна Болейн отправилась на лодке в Тауэр, где и провела ночь перед коронацией.

– Тебе нравится город, дорогая? – спросил Генрих, когда на следующий день в аббатстве он помогал Анне сойти с ее великолепного паланкина.

– Город весьма хорош, – ответила она, – но я заметила великое множество шляп на головах.

Спустя четыре месяца в Гринвиче родилась будущая королева Елизавета. Родители были разочарованы ее появлением на свет. Они настолько не сомневались в рождении сына, что королевский печатник уже составил уведомление о рождении принца, но теперь ему пришлось вносить исправления. Через три года Анна, наблюдая за турниром, бросила вниз носовой платок. Его поднял какой-то рыцарь, поднес ко лбу и вернул королеве на острие своего копья. Увидев это, король, к ужасу двора, резко встал и покинул турнир. Ночь Анна провела в Тауэре, в тех же покоях, которые занимала перед коронацией, а спустя несколько недель ее казнили на Тауэр-Грин.

В правление Елизаветы старый дворец снова познал радость и веселье, знакомые ему по юным годам отца королевы. Он стал пристанищем веселого двора, ареной кутежей и балов. В мае королева со своими придворными выезжала из дворца, и вся кавалькада совершала поездку к живым изгородям Льюишэма. В эти утренние часы в рощах и на лугах раздавался звонкий смех. В Гринвиче осталось множество следов пребывания Елизаветы. Куда менее, чем отчет Пауля Хентцнера, известен документ, составленный другим немцем, Лупольдом фон Веделем из Кремцова, приехавшим в Англию в 1585 году. Заслуживает особого внимания написание упомянутых им лондонских названий: Уайтхолл превратился в «Вейтхол», Хэмптон-Корт стал «Хемпенкортом». И неудивительно, что он отправился вниз по Темзе с целью встретиться с королевой в «Грюневице».

В то время Елизавете было пятьдесят два года. Ведель ожидал ее возвращения из церкви в дворцовой столовой.

Королева вошла, облаченная «в черный бархат, богато украшенный серебряным шитьем и жемчугом. Поверх платья на ней была серебристая шаль, которая сплошь состояла из ячеек и была прозрачной, словно кусок газовой ткани… Пока она была в церкви, в уже описанном мною помещении, под балдахином из золотой ткани, подготовили длинный стол. Когда она вернулась из церкви, на этот стол поставили сорок больших серебряных блюд с различными сортами мяса. Каждое блюдо было сделано из золоченого серебра. Она в полном одиночестве заняла место за этим столом… После того как королева села, в конце помещения, подле двери, был установлен другой стол и пять графинь заняли места за этим столом. Одетый в черное молодой дворянин принялся разрезать на куски предназначенное для королевы мясо, а такого же возраста дворянин в зеленом подносил ей напитки. Он должен был стоять на коленях, пока она пила. Как только кубок пустел, кравчий поднимался с колен и убирал посуду. У стола, справа от королевы, стояли дворяне высокого звания, как, например, милорд Говер (лорд Говард Эффингемский. – Г. М.). Его именуют управляющим двором, но в Германии его звание соответствует званию гофмейстера. Далее находился главный конюший, милорд Лестер. Говорят, у него в течение долгого времени была любовная интрига с королевой. Сейчас он женат».

Затем Ведель излагает, как рыцари и дворяне, впереди которых шли оруженосцы с белыми жезлами в руках, вносили различные блюда. Играли музыканты, а королева постоянно с кем-нибудь разговаривала, подзывая к себе различных людей, которые стояли перед ней на коленях до тех пор, пока она не приказывала им встать. Когда королева покончила с едой, пять графинь поднялись со своих мест и, дважды сделав глубокие реверансы, удалились в другую часть помещения, где и встали в ожидании. Затем Елизавета поднялась и повернулась спиной к столу. Тогда вышли два епископа и прочитали благодарственную молитву. После этого на колени перед королевой опустились три графа с большим тазом из золоченого серебра и два дворянина с полотенцем. Сняв кольцо с пальца, она передала его лорду-гофмейстеру. После того как ей на руки вылили воду, она снова надела кольцо.

Королева уселась на подушку, лежавшую на полу, и начались танцы. Сначала танцевали лишь самые именитые придворные, но затем и молодые люди, сняв мантии и шпаги, стали приглашать на танец молодых дам. Все это время королева сидела на подушке и, подзывая к себе мужчин и женщин, без умолку с ними беседовала.

«Она весьма мило болтала и шутила и, указав пальцем на одного из них, шкипера, или капитана Ролла (Рэли. – Г. М.), сказала, что на лице у него грязное пятно. Она предложила шкиперу свой носовой платок, но он предусмотрительно вытер лицо сам. Говорят, что сейчас она выделяет его более всех прочих, и этому вполне можно верить, поскольку еще год назад он едва мог держать одного слугу, тогда как теперь, благодаря ее щедрости, может позволить себе держать пятьсот слуг».

Рэли начал свое восхождение к славе в Гринвиче; считается, что знаменитый случай с плащом [55]55
  В 1581 г. У. Рэли бросил свой алый бархатный плащ под ноги королеве, чтобы Елизавета могла перейти лужу у Тауэра, не запачкав сафьяновых башмачков. Этот эпизод описан, в частности, в романе В. Скотта «Кенилворт». – Примеч. ред.


[Закрыть]имел место у сторожевой башни, когда-то находившейся там, где ныне стоит Дворец королевы. Легенда гласит, что на окне Гринвичского дворца Рэли нацарапал: «Охотно бы поднялся, да вот боюсь упасть». К этой фразе Елизавета добавила: «Если тебя подводит сердце, то лучше и не пробуй».

Великим для Гринвича стал тот день, когда Дрейк, первый англичанин, совершивший кругосветное плавание, вошел на своей «Золотой лани» в Темзу и двинулся вверх по течению, в Дептфорд. Проплывая мимо дворца, он дал салют из пушек в честь королевы. Елизавета прибыла в Дептфорд и посвятила Дрейка в рыцари прямо на палубе его корабля. Именно в Гринвиче Елизавета подписала смертный приговор Марии, королеве шотландцев. В этом старом дворце собирался и совет, которому надлежало разработать план сопротивления Великой Армаде.

Вспоминается один любопытный эпизод пребывания великой королевы в Гринвиче. Она заставила шотландского посла ждать себя в комнате, где намеренно был приподнят угол гобелена. По этой причине посол мог заглянуть в соседнюю комнату, в которой престарелая королева танцевала под звуки скрипки. Будучи дипломатом, посол, вероятно, понял, что ему специально позволили это увидеть, в надежде на то, что, вернувшись в Шотландию, он скажет своему господину, королю Якову: Елизавета еще достаточно молода и энергична, так что лучше выбросить из головы мысли о наследовании ее престола.

Тем временем к пристани подошел маленький катер. Когда мы двинулись в направлении Лондона, я подумал, что замечательно провел день и что еще долго буду вспоминать эту поездку в Гринвич.

6

Я прибыл в Хэмптон-Корт в разгар летнего дня. Водную гладь Темзы усеяли гребные лодки, а на берегах разместились многочисленные группы людей, решивших отдохнуть у воды. Через равные промежутки времени причаливал пароход, доставлявший экскурсантов из Лондона, вверх и вниз по течению курсировали лебеди, казалось, попавшие сюда из какой-то волшебной сказки. Перекусив у носового иллюминатора «Митры», я обвел взглядом дворец и подумал о том, что в последний раз видел его во время снежного бурана.

Это случилось в один из воскресных дней посреди зимы, когда, в приступе благородства, я решил найти какого-нибудь мальчика из подготовительной школы в Эскоте и забрать его на прогулку до вечера. Мне пришло в голову, что, хотя мы и нарушим правила, если отважимся нагрянуть в Лондон, посидеть за чаем в моем клубе и вернемся к вечерней молитве, зато совершим волнующее путешествие.

В юности такого рода вылазки всегда приводили меня в восторг. Но когда я предложил свой план мальчику лет двенадцати, меня резко осадили, и я пришел к выводу, что современная молодежь стала либо законопослушнее, либо более робкой.

– Это запрещено, сэр, – заявили мне с убийственным высокомерием. – Мистер Уорнер будет крайне недоволен.

– Ну хорошо, а куда ты хотел бы съездить? – спросил я, сожалея о том, что провожу этот морозный день в Эскоте.

– А нельзя ли съездить в Хэмптон-Корт, сэр? – спросил мальчик.

Невозможно было представить себе менее подходящего дня для подобной экспедиции, но все же мы вскоре отправились в путь. Остановившись в Стейнсе, мы вышли на плавучую пристань и понаблюдали за проносившимися мимо нас ледяными водами разлившейся Темзы. Небо было синим, шел дождь, вскоре обещавший перейти в снег.

Когда мы прибыли в Хэмптон-Корт, на крыше дворца лежал тонкий слой снега, и возвышавшееся в серой дымке зимнего дня старое здание казалось заброшенным. Действительно, кроме нас с мальчиком, каких-либо экскурсантов заметно не было. Мне пришло в голову, что я, подобно большинству людей, посещал это место лишь в погожие (или предположительно погожие) летние деньки. Сейчас передо мной был другой Хэмптон-Корт, но на него явно стоило посмотреть. Этот Хэмптон-Корт напоминал об охоте в окрестных лесах, кострах и горячем вине. Он рисовал в воображении не Карла II и дам в спадающих с белоснежных плеч атласных платьях, а кардинала Уолси и Генриха VIII в меховых накидках и ледяной ветер, свистящий в коридорах и пролетах каменных лестниц. За дверями облицованных панелями комнат с низкими потолками и гобеленами на стенах, уютно устроившись у камина, король и кардинал смотрели, как тянутся в дымоход языки пламени.

Как только мы оказались во дворце, мальчик, совсем недавно убеждавший меня, что история – его увлечение на всю жизнь, откровенно заскучал, хотя я изо всех сил пытался пробудить в нем интерес. Похоже, у него была какая-то идея. Нам пришлось пройти несколько галерей и приемных залов, прежде чем выяснилось, что он приехал в Хэмптон-Корт с единственной целью – взглянуть на Галерею привидений. После этого открытия мы направились прямиком в галерею, название которой звучало особенно заманчиво в этот пасмурный зимний день.

– Видите ли, сэр, у Ходжеса есть книжка под названием «Дома с привидениями», которую мы читаем в общей спальне по ночам. Так вот, в этой книжке написано, как призрак Екатерины Говард…

Когда мы услышали приближающиеся шаги, мальчик побледнел, на его лице появилось совершенно очаровательное выражение неподдельного страха. Это, разумеется, был смотритель, но он знал, что именно мы желаем услышать, и потому сообщил, что призраков здесь много, но три самых известных – это призраки Джейн Сеймур, Екатерины Говард и миссис Сибилл Пенн, кормилицы Эдуарда VI. Еще он поведал нам, что призрак Джейн Сеймур, с горящей свечой в руке, появляется темными ночами и что призрак несчастной Екатерины Говард, которой в момент казни было всего двадцать лет, с пронзительными криками бредет в направлении часовни, где Генрих слушал мессу, когда палач приводил в исполнение смертный приговор. Призрак Сибилл Пенн ассоциируется со звуком прялки, который слышали во дворце много лет тому назад. Этот звук невозможно спутать с каким-либо другим и невозможно объяснить. Во время ремонта галереи, проводившегося Управлением общественных работ, был обнаружен проход в ранее неизвестную комнату. В ней те, кто знал о таинственных звуках, к своему удивлению, нашли старинную прялку, педаль которой оставила глубокую царапину в полу.

Как ни странно, о призраках тех, кого ожидаешь здесь встретить, никто никогда не слышал. А ведь логично было бы ожидать встречи в коридорах Хэмптон-Корта, допустим, с кардиналом Уолси, самим Генрихом, быть может, с Екатериной Арагонской и, конечно же, с Анной Болейн.

Те, кому приходилось вывозить школьников на экскурсию, возможно согласятся со мной: никогда не угадаешь, что еще может произойти. Вдруг окажется, что вы сидите верхом на слоне или переписываете номера локомотивов в Паддингтоне. Впрочем, финал моего дня оказался совершенно предсказуемым. В результате долгих хождений по дворцовому лабиринту я промерз до костей, но, поскольку перестал сетовать на собственную глупость и огорчаться из-за того, что оказался в смешном положении, мне даже стало нравиться это развлечение. Лабиринт был усыпан снегом, грунтовые тропинки заледенели, и мы, разумеется, были единственными узниками. Мальчик, как и все дети, без труда нашел выход и с ликованием ждал, когда я выберусь из лабиринта.

– Это и в самом деле очень легко, сэр, – объяснял он. – Я двигался по системе Смита Майнора, как можно быстрее направо, потом еще раз направо, а потом все время налево.

Когда-нибудь, подумалось мне, надо будет вернуться в лабиринт и проверить систему Смита Майнора. По возвращении в школу ее директор пригласил меня в свой кабинет и угостил бокалом шерри. При этом он выразил надежду на то, что мы с пользой провели день.

– Я уверен в том, что вы углубили его знания, – сказал он с явным сарказмом. – Я и не знал, что этот мальчик так интересуется историей. Во всяком случае, сей интерес никоим образом не повлиял на его успеваемость.

Теперь, теплым летним днем, я снова шел по широкой аллее, которая вела к дворцу. На сей раз моими спутниками оказалась толпа экскурсантов, которые летом постоянно приезжают сюда из Лондона. Некоторые катили перед собой детские коляски, другие несли и детей, и корзинки для пикника. Кто, размышлял я, может оценить то воздействие, которое подобные здания оказывают на воображение обычной публики? Они – часть наследия английской нации, они производят впечатление на миллионы людей. Некоторые бродят по их залам со скукой на лице, хотя подсознательно, быть может, понимают, что эти здания хранят в себе нечто важное. Другие просто отдают дань пристрастию англичан к выездам за город, третьи стремятся постоять среди шедевров прошлого и набраться впечатлений – и, может статься, осознать, что и сами каким-то непостижимым образом связаны с этим великолепием.