Текст книги "Лондон. Прогулки по столице мира"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

Это был Лондон Ллойд Джорджа, Бонара Лоу и Болдуина. Его обитателями были принц Уэльский, лорд Бивербрук, леди Кьюнард, Джордж Лэнсбери, Рамсей Макдональд, Майкл Арлен, Ноэл Кауард, лорд Лонсдейл, Марго Асквит, леди Астор, Филип Сноуден, мистер и миссис Сидней Вебб, Джеймс Барри, Джозеф Конрад, Джон Голсуорси, Бернард Шоу, Дин Индж и многие другие.

Я считал, что работать в таком городе – сплошное удовольствие. Но вскоре мне пришлось умерить свои восторги. Это случилось, когда я заглянул в глаза знакомого мне еще по армии человека, которым я в свое время восхищался. Он стоял на тротуаре и протягивал шляпу в надежде получить милостыню. Рядом стояли три его товарища по несчастью с музыкальными инструментами в руках. Он явно не был очарован магией Лондона. Несправедливости жизни, которые в прежние времена воспринимались как неизбежность, теперь стали особенно заметны. Помню, как затаившиеся в районе Трафальгарской площади конные полицейские, вытащив трости с вложенными в них клинками, бросились на огромную толпу демонстрантов. И все же жизнь состояла не только из забастовок и демонстраций, хотя, судя по статистическим данным о безработице того времени, подобные выступления должны были происходить гораздо чаще.

Рядовые лондонцы, как и в восемнадцатом столетии, проявляли трепетный интерес к поведению светских красавиц, которые пользовались всеобщей любовью. Теперь они проявляют такой же интерес к поведению киноактрис. Подобно толпе времен Георгов, которая собиралась, чтобы посмотреть на сестер Гэннинг, толпы тех дней собирались с искренним восхищением поглазеть на леди Диану Мэннерс или на красавицу Полу Геллибранд. Все еще можно было увидеть аристократов, и людям нравилось их разглядывать. Лорд Лонсдэйл, в сюртуке, с сигарой во рту и гарденией в петлице, был популярной фигурой в Олимпии. Тогда был заселен весь Итон-сквер, отдельные дома которого ныне опустели, а другие подверглись целому ряду перестроек и теперь разделены на квартиры. Были полностью заселены улицы и аллеи Белгрейвии и Мэйфера. На Пиккадилли все еще стоял старый Девоншир-хаус, который с мрачным упорством отгораживался своей длинной стеной от чуждой ему эпохи. Но наступил день, когда на эту стену забрались рабочие, которым было поручено его разрушить. Живописная Аделфи-террас выходила на Темзу, и я помню, что провел там, в старом доме Сэвидж-клуба, множество приятных вечеров.

Здание оперы Ковент-Гарден перед началом спектакля представляло собой незабываемое зрелище. Яркий свет заливал изысканную публику. В то время можно было без каких-либо затруднений отдать манишку в прачечную. Любой, кто сидел в партере и при этом был одет в пиджачный костюм, привлекал к себе внимание окружающих. А вздумай во время спектакля какой-нибудь взрослый зритель поедать мороженое с помощью картонной ложечки, этим он сразил бы наповал любого блюстителя нравов, который счел бы такое поведение чрезвычайно своеобразным. В те годы Бонд-стрит еще оставалась фешенебельной улицей. В Берлингтонском пассаже витал особый аромат самых дорогих французских духов.

В те годы лайнеры «Мавритания», «Гомерик» и «Аквитания» привозили в Лондон толпы богатых американцев, которые снимали шикарные номера в гостинице «Савой». Они брали напрокат «даймлеры» и путешествовали на них по Англии. Были и другие, не столь богатые американцы, которые носились в автомобилях по Лондону, а потом совершали стремительные турне по старинным английским городам и уезжали на континент, чтобы точно так же промчаться по Парижу. В период между двумя войнами Лондон стал одним из наиболее посещаемых туристами городов мира.

Это был легкомысленный, крикливый Лондон, но я почти уверен в том, что подсознательно люди уже тогда понимали, что новая война не за горами. И это, несомненно, был Лондон, в котором большую роль играли деньги. Каждое утро с вокзала Виктория отправлялся в путь Континентальный экспресс, который позже стали именовать «Золотой стрелой». Переправившись на пароме в Европу, он вместе с «Голубым поездом» доставлял пассажиров из Лондона на юг Франции.

В ту пору чувства нации фокусировались на могиле Неизвестного солдата в Вестминстерском аббатстве и на Кенотафе на Уайтхолл-стрит. В течение многих лет, фактически вплоть до самого начала следующей бойни, всякий, кто, проходя мимо Кенотафа, не обнажал с благоговейным трепетом голову, рисковал оказаться без шляпы, сорванной возмущенным встречным. И даже будучи единственным пассажиром такси, человек снимал головной убор, когда машина, в которой он сидел, проезжала мимо Кенотафа.

Двадцатые годы плавно перешли в тридцатые. Именно тогда началась пока еще мирная конфронтация сторон, которая закончилась воскресным сентябрьским днем 1939 года, когда мистер Невилл Чемберлен усталым голосом объявил, что мы снова вступили в войну.

И вот теперь, спустя годы, я смотрю на свой Лондон в его четвертом обличье.

Современный Лондон – город послевоенных руин и людей, которые ходят без головных уборов. Его общеизвестный шарм несколько потускнел, но, смею вас заверить, он все еще присутствует. Омнибус вез меня к банку через этот новый Лондон. Проехав по Стрэнду до Темпл-Бара, мы пересекли невидимую границу и попали в Сити. На вершине Ладгейт-Хилл, как всегда, тускло блеснул большой черный купол. О этот восхитительный блеск Лондона! Впрочем, этим блеском были отмечены и лица лондонцев, которые я с интересом разглядывал. Эти люди явно отличались от тех, что смеялись и улыбались в межвоенные годы. Они стали мрачнее и печальнее и больше не были той пестрой толпой, которая прежде создавала облик лондонских улиц. Все они походили друг на друга. Теперь было невозможно отличить лорда от землекопа, бедняка от богача. На первый взгляд, в современном Лондоне не сохранилось деления на классы – точнее говоря, все его жители выглядели как представители беднейшей части среднего класса. Для Лондона всегда была характерна утонченность или, как говорили в восемнадцатом столетии, хороший тон. Теперь же это качество напрочь отсутствует. Впервые в жизни Лондон напоминал мне провинциальный город.

Глядя на лица прохожих, я с трепетом подумал о том, что это лица тех мужчин и женщин, мужество которых неуклонно возрастало на всем протяжении битвы за Англию. Они были начальниками отрядов ПВО, наблюдателями и пожарными. Некоторые из них пережили две войны. В газетах, которые они несли, говорилось о возможности третьей мировой. Вероятно, поэтому лишь немногие из них улыбались.

– Банк! – объявил кондуктор.

И я оказался в самом сердце Лондона.

5

В древние времена под теми участками земли, где теперь стоят Английский банк и дом лорда-мэра, текла река, в которую впадали ручьи, бравшие начало в северо-восточной части нынешнего Лондона. Эта река называлась Уолбрук. Она была широкой и полноводной и разделяла Лондон на две части. Ее русло проходило вдоль неглубокой лощины, лежавшей между двумя холмами, на одном из которых теперь стоит собор Святого Павла, а на другом рынок Лиденхолл-маркет.

Именно на берегах этой реки строился самый первый Лондон. Поэтому, будь я экскурсоводом, я бы обязательно отправился в Английский банк и сказал бы своим экскурсантам следующее: «Вы находитесь примерно в двадцати футах над старым Уолбруком, на берегах которого был построен первый, еще римский Лондон. Давайте начнем нашу экскурсию с этого места».

Когда после Первой мировой войны я приехал в Лондон, чтобы зарабатывать себе на жизнь, я был просто ошеломлен размерами столицы. Меня изумляло то обстоятельство, что здесь обитали миллионы людей, с которыми мне приходилось каждый день сталкиваться. Не менее ошеломляющее впечатление производило и раскинувшееся на многие мили море дымовых труб. Казалось совершенно невероятным, чтобы человек сумел найти дорогу в этом ужасающем лабиринте.

Меня постоянно будоражила мысль, что это огромное средоточие людей в одном месте должно иметь некую отправную точку. Впрочем, в голове не укладывалось, что когда-то здесь совсем не было людей. Взобравшись на купол собора Святого Павла или наблюдая, как во время прилива под мостами снуют буксиры, я всякий раз пытался себе представить, какой была эта местность до того, как человек предъявил на нее свои притязания.

Доводилось ли древним бриттам, рыбачившим на сплетенных из ивняка и обтянутых кожей лодках, забрасывать сети в Темзу? Приходилось ли им жечь костры из дубовых веток, чтобы приготовить пойманную рыбу, на том самом месте, где сейчас стоит собор Святого Павла? Удавалось ли кочевым племенам найти дорогу среди тропинок, которые впоследствии превратились в Уотлинг-стрит и Эрмайн-стрит? Посчастливилось ли им еще до наступления темноты найти на берегах Темзы какую-либо возвышенность и, разбив на ней лагерь, заснуть, не ведая того, что они спят на земле, которая останется многонаселенной в течение долгих столетий?

Я провел множество выходных, прогуливаясь по улицам Сити и пытаясь вообразить (это было невероятно сложно), как выглядела данная местность, когда тут не было ничего, кроме речных перекатов, сновавших над болотами птиц и плескавшегося в воде лосося. Музеи немногим сумели мне помочь. В них оказалось столь мало реликтов доисторического Лондона, а последние были столь невзрачны на вид, что вскоре я отказался от этой затеи и мысленно отправился в более близкие по времени эпохи, первой из которых стала эпоха римского Лондона.

И вот здесь мне действительно повезло. В то время я познакомился с замечательным человеком, ныне покойным Дж. Ф. Лоуренсом. Он, как и любой человек, родившийся в девятнадцатом столетии, имел очаровательную привычку быть точным в мелочах и потому называл себя антикваром. Всякий раз, когда я слышу, как люди обвиняют Диккенса в том, что он утрировал характеры своих персонажей, я вспоминаю Лоуренса, которого работавшие с ним в Сити землекопы называли не иначе как «Каменный Джек». Он был под стать персонажам Диккенса. Внешне Лоуренс весьма напоминал добродушную лягушку. Это был коренастый человек небольшого роста, имевший привычку пыхтеть и надувать щеки во время разговора. Обычно он носил рубашку из голубой саржи с жестким белым воротничком и черный галстук. Его глаза весело поблескивали за стеклами очков в стальной оправе. У него были седые волосы и усы и розовое, как у младенца, лицо. Его донимала астма, при этом он питал пристрастие к крепким тонким сигарам с обрезанными концами, что отнюдь не улучшало состояние его здоровья. Курение этих отвратительных маленьких петард всегда заканчивалось приступами кашля, но, придя в себя, он весьма элегантно продолжал беседу, причем делал это с таким видом, словно ничего не случилось.

Лоуренс считал прошлое более реальным и неизмеримо более интересным, нежели настоящее. Он проникал в прошлое почти как ясновидец. Бывало, он брал в руку римскую сандалию (кожа, из которой она была сделана, каким-то чудом уцелела в лондонской глине), прикрывал глаза и, склонив голову набок, начинал рассказывать о мастере, который когда-то ее сделал, о лавке, в которой ее продали, о римлянине, который купил эту сандалию, и об улицах давно исчезнувшего Лондона, по которым ступали ее подошвы. И хотя сигара несколько нарушала дикцию, рассказ создавал живую, наполненную яркими цветами картину давно минувшей жизни. Я никогда не встречал человека, который относился бы к прошлому с такой любовью. Думаю, было бы вполне естественно, стань Лоуренс в преклонные годы спиритуалистом и найди он, вступив в еще более тесный контакт с минувшими эпохами, общий язык с их обитателями.

В районе Вест-Хилл, что в Уондзуорте, Лоуренс держал один из самых необычных магазинчиков в Лондоне. Теперь это прачечная или что-то вроде того, и, проходя мимо, я каждый раз испытываю щемящее чувство, вызванное воспоминаниями о нескольких счастливейших в моей жизни субботних вечерах. Жил Лоуренс в верхней части города вместе с женой и дочерью, которая, насколько я помню, была медиумом. Над дверью магазинчика покачивалась закрепленная на кронштейне вывеска – знак «Ка» из древнеегипетской гробницы. Годами этот знак подвергался воздействию ветров и дождей, очищавших его от всего лишнего, пока наружу не выступило дерево, из которого он был сделан. Витрину заполняли кремневые наконечники для стрел, каменные топоры, египетские, греческие и римские древности, некоторые лишь в виде отдельных фрагментов. Все они не представляли большой ценности, поскольку среди посетителей магазинчика Лоуренса не было миллионеров. Его завсегдатаями были школьники, бедные студенты и заведующие школьными музеями. Но предметы, выставленные на витрине, являлись не более чем бледным отражением того, что хранилось внутри магазина. Едва переступив порог, вы понимали, что некий шквал времени обрушился на маленькую комнатку, расположенную в Уондзуорте. Глаза разбегались от обилия древностей из Ниневии, Вавилона, Фив, с островов Эгейского моря, Кипра, Крита, из Рима и Византии. В чаше с раствором можно было обнаружить почерневшую кисть мумии, а коробка из-под сигар была доверху заполнена серебряными денариями или коптскими украшениями, найденными в песчаных барханах Ахмима.

Сам Лоуренс бывал в магазине только по субботам, во второй половине дня. До самого вечера он стоял за прилавком с неизменной сигарой во рту. На то были особые причины. В течение недели ему приходилось выполнять определенные обязанности в Лондонском музее, равно как и в Ланкастерском и Сент-Джеймском дворцах, а делом его жизни были постоянные визиты в те районы Сити, где сносили дома. Там он заводил знакомства с рабочими, которые по субботам приносили ему все, что находили во время под обломками и в котлованах. Благодаря ему кое-кто из этих людей (а он знал их всех) познакомился с основами археологии. В двадцатые годы в Сити сносили и реконструировали огромное количество зданий, и фундаменты новых бетонных офисов углублялись в римский культурный слой в лондонском глиноземе. Лоуренс понимал, что надо пользоваться этой последней возможностью, чтобы спасти древности, которые, быть может, все еще таятся под землей.

Руководство музея Гилдхолла (лондонской ратуши), на территорию которого он постоянно вторгался, считало Лоуренса зловредным пиратом и во множестве подавало на него гневные жалобы. Полагаю, официальные представители Лондонского музея либо открещивались от Лоуренса, либо, когда откреститься не получалось, применяли к нему чисто формальные меры воздействия. Так или иначе, Лоуренс оставался непоколебим и многие годы продолжал заниматься своим незаконным промыслом. Он высматривал и выведывал, что происходит на стройплощадках, перешептывался с землекопами, продолжал заключать тайные сделки, укрываясь от любопытных взглядов за рекламными щитами или уединяясь с клиентами в пабах Сити. Все это приводило к тому, что по субботам в Уондзуорт тянулись целые процессии: рабочие несли загадочные предметы, бережно завернутые в перепачканные носовые платки.

Именно таким необычным способом собиралась выставленная в Лондонском музее великолепная коллекция изделий римской эпохи. Потребовались долгие годы и невероятное терпение, чтобы все это собрать. Порой Лоуренс получал сотню античных керамических поделок, порой – считанные единицы, но чаще всего проходили недели, прежде чем кто-либо из знакомых приносил ему фрагмент какого-нибудь изделия. Лоуренс знал наизусть историю каждого предмета или фрагмента. Содержимое его шкафов напоминало коллекцию незавершенных головоломок. Лишь достигнув глинозема и не найдя в нем обломков конкретной глиняной вещицы, он отказывался от идеи полностью восстановить данное изделие и только тогда замазывал отсутствующие фрагменты пчелиным воском и покрывал изделие красной охрой.

Бессчетное количество раз я оказывался свидетелем того, как приходившие в магазинчик землекопы протягивали через прилавок свои сокровища. «Это вам сгодится, начальник?» – хриплыми голосами спрашивали они Лоуренса. Я видел, как из завязанных узелком носовых платков извлекались римские булавки, зеркала, монеты, кожа, средневековая керамика, реликвии тюдоровской эпохи и вообще самые разнообразные предметы, которые невесть сколько лет пролежали в древних слоях почвы. Я был у Лоуренса в тот день, когда два землекопа принесли тяжелый кусок глины, который обнаружили под каким-то зданием в районе Чипсайд. Эта находка была похожа на футбольный мяч; рабочие сказали, что там осталось еще много таких штуковин. Поковыряв палочкой глину, мы наткнулись на некий предмет, тускло отливавший золотом. Когда землекопы ушли, мы отнесли находку в ванную, чтобы обмыть. Из глины выпали жемчужные серьги и подвески, а также и другие драгоценности, многие со следами повреждений. Так была открыта знаменитая коллекция Тюдоров, которая ныне занимает целый зал в Лондонском музее.

Я уверен, что Лоуренс заявил об этой ценной находке и в награду получил значительную сумму денег; думаю, что ему выдали за нее тысячу фунтов. Я хорошо помню, что он вручил каждому из пораженных землекопов по сотне фунтов. Потом он рассказывал мне, что эти ребята куда-то исчезли и появились вновь лишь через несколько месяцев.

Секрет его популярности среди землекопов заключался в том, что он был к ним добр и честен и они никогда не уходили от него с пустыми руками. Даже если они приносили ему что-нибудь совершенно бесполезное, он всегда вознаграждал их суммой, достаточной хотя бы для пинты пива. Я восхищался его добротой. Для него не было большего удовольствия, чем побеседовать со школьником, который интересуется прошлым. Сколько раз я видел, как такой вот паренек, зайдя в магазин, любовно поглаживал какую-либо старинную вещицу, не имея возможности ее приобрести.

«Бери, паренек, – предлагал Лоуренс. – Я хочу, чтобы она стала твоей. Сколько у тебя есть? Три пенса? Вот и давай их сюда».

Этот замечательный человек даровал мне право изучать вместе с ним Лондон минувших эпох, слушать его, учиться у него, восторгаться его энтузиазмом и его знаниями. Когда в тихий воскресный день мы с ним прогуливались по улицам, прилегающим к Темзе, для нас обоих эта река преображалась и оживала. Мы наблюдали за проплывающими по ней галерами и триремами, видели людей, которые выгружали вино и оливковое масло. Мы осматривали партию сандалий для легионеров, выгруженную на причалы неподалеку от Биллингсгейта. Позади нас лежал не сегодняшний Лондон, а украшенный красной черепицей город, который стоял здесь примерно две тысячи лет назад. Этот Лондон имел прямоугольную планировку. Через центральную часть этого прямоугольника протекал широкий Уолбрук, на противоположных берегах которого возвышались два холма. На одном из них стоял форум, а на другом… впрочем, другой холм не получил пока даже имени.

6

Стоя на ступенях Королевской биржи, я наблюдал за потоком подъезжавших к банку омнибусов и пытался, как часто бывало, мысленно увидеть момент рождения Лондона.

В те годы, когда я увлекался коллекционированием монет, на лондонских аукционах еще можно было приобрести золотую монету, отчеканенную императором Клавдием в 44 году н. э., дабы ознаменовать включение Британии в границы Римской империи. На монете была изображена голова императора и триумфальная арка, над которой красовалась надпись «De Britt.». Мне всегда очень нравилась эта монета. Когда я к ней прикасался, мне казалось, что я прикасаюсь к истокам нашей истории.

Причины вторжения римлян в Британию вполне очевидны. Не подчинив этот маленький остров недалеко от берегов Галлии, они не могли считать завершенным покорение самой друидической Галлии. Ведь недовольным галлам не составляло труда укрыться в Британии, а из священных рощ острова Англси возмутители спокойствия могли преспокойно проникать на континент. Для вторжения имелись также экономические и даже личные мотивы – известно, что Клавдий хотел утвердиться в Риме, добившись военного триумфа и тем самым завоевав признание римского народа.

В качестве экспедиционных сил он выбрал три рейнских легиона: Второй легион Августа из Страсбурга, Четырнадцатый легион Гемина из Майнца и Двадцатый легион Валерия Виктрикс из Кельна, а из дунайской провинции Паннония вдобавок отозвал Девятый легион Гиспана. Вероятно, общая численность этих сил вместе со вспомогательными отрядами составляла около сорока тысяч человек. Когда войска узнали, что им предстоит отправиться в Британию, легионеры взбунтовались – их страшил поход за пределы известного мира. Но воинов удалось успокоить. Начать вторжение планировалось осенью 43 года н. э.

Поскольку распятие Иисуса Христа произошло между 29 и 33 годами н. э., вторжение Клавдия в Британию и основание Лондона имели место примерно десять лет спустя после событий, описанных в Евангелиях. Как это ни странно, стоя у Английского банка и наблюдая за потоком омнибусов, я поймал себя на мысли, что некоторые из римских легионеров, отмечавших колышками первые границы Лондона, могли служить вместе с легионерами Двенадцатого легиона в Иерусалиме. Может быть, они даже стояли в оцеплении вокруг Распятия.

Возникновение Лондона относится ко времени святого Павла, который только начинал свою миссионерскую деятельность, когда был основан этот маленький пограничный пост и порт на рубежах Римской империи. Святой Петр был еще жив, как и, скорее всего, Пилат. Хотя славный век Августа, период великого расцвета римской литературы, уже миновал, находились старики, помнившие Вергилия и Горация, а люди не столь преклонного возраста вспоминали Овидия, Тита Ливия и Страбона. В год вторжения в Британию отправился в изгнание Сенека.

В соответствии с инструкциями, которыми император снабдил своего полководца, тому надлежало заставить бриттов принять бой, но не вступать с ними в решающую битву. Вместо этого следовало отправить в Рим донесение, получив которое Клавдий сам поспешит в Британию, чтобы лично присутствовать при сражении и таким образом получить право стать триумфатором. Операция осуществлялась по плану. Легионы дважды вступали в бой, один раз у Медуэя, а второй – у Темзы, неподалеку от брода Лин-дин, местонахождение которого неизвестно. После этого гонцы помчались по дорогам Европы, чтобы призвать императора в Британию. И Клавдий не замедлил прибыть. Судя по всему, английская земля впервые увидела столь пышную церемонию. Императора сопровождали преторианская когорта, фаланга боевых слонов и великолепная свита. Вся эта блестящая кавалькада морем отправилась в Марсель, затем пересекла Францию, по суше и по рекам, и через три месяца прибыла в Булонь. Высадившись в Британии, император и его роскошная свита двинулись на север через Кент и соединились с главными силами неподалеку от Колчестера, столицы варварского царька Каратака. Дело было в шляпе, как выразились бы военные более поздних эпох, и императору оставалось лишь отдать приказ о наступлении.

Легионы вступили в битву и сражались столь решительно, что римлянам подчинились все племена юго-восточной Британии, а племена Эссекса и Сассекса присягнули на верность императору, чтобы охранить свои земли от пожаров и грабежей. Считается, что Клавдий провел в Британии всего лишь шестнадцать дней, по истечении которых он с преторианской гвардией и слонами поспешил в Рим, чтобы насладиться триумфом, который так себе хитроумно подготовил.

Крайне интересно было бы узнать, как именно провел Клавдий те шестнадцать дней, в течение которых он оставался в Британии. Так и видишь, как он, в непривычном для Британии той эпохи золоченом нагруднике римского полководца, осматривает место, где впоследствии вырастет Лондон. Как он задает вежливые вопросы, подобающие царственной персоне, и как офицеры его штаба разворачивают планы первых улиц Лондона, поясняя, что форум должен стоять на холме напротив и что гавань будет там, где срубают ивняк. Весьма заманчиво вообразить, как переходят Темзу вброд боевые слоны с погонщиками-индусами, сидящими в сплетенных из прутьев башенках на спинах животных. А ведь это были первые слоны, которых увидели в этой стране! И наконец, есть все основания полагать, что прославленные воины, сопровождавшие императора, просто не могли не отпраздновать победу пирушкой.

Это допущение ничуть не противоречит исторической истине – ведь Клавдий был известным гурманом, а появление императора в Британии совпало по времени с началом сезона сбора грибов и устриц. А если так, то пирушку наверняка организовали внутри оборонительного периметра, то есть там, где вскоре появился Лондон. С каким удивлением, должно быть, смотрел какой-нибудь местный рыбак или бродивший по заболоченным берегам Темзы охотник на императорский шатер и развевавшиеся вокруг штандарты легионов! Он и не подозревал, что наступит день и здесь появится великий собор, посвященный человеку, бродящему по дорогам Малой Азии и проповедующему учение Иисуса Христа. Мы не можем сказать точно, где именно был установлен императорский шатер – в Лондоне или в Колчестере, но нам доподлинно известно, что на пир были приглашены два гостя; обоим впоследствии суждено было облачиться в императорский пурпур. Один гость – командир Второго легиона Веспасиан, другой – его сын Тит.

Удивительное стечение обстоятельств, не правда ли? В тот день впервые соединились судьбы Британии и Святой Земли; почти тридцать лет спустя Тит будет вести войну в Иудее и осуществит пророчество Христа, который говорил, что Иерусалим падет от рук язычников. Именно Тит руководил осадой города; когда тот пал, император приказал снести стены Храма и превратил Иерусалим в руины.

Нам, знающим их последующую судьбу, несложно представить себе, как эти два будущих императора скачут по лугам и рощам Британии и одобрительно прислушиваются к визгу пил и стуку молотков, доносящимся с того самого места, откуда начался Лондон.

7

Лондон, иначе Лондиний, оставался римским городом почти четыреста лет. Этот промежуток времени столь же огромен, как и тот, который отделяет нас от эпохи королевы Елизаветы. На берегах Темзы появлялись на свет поколения римлян и романизированных бриттов. Накапливались семейные предания. Приблизительно каждые пятьдесят лет старики непременно сообщали, что уже не узнают в этом городе Лондиний их юности. «Мальцом, помню, это был совсем другой город. Эх, Марк, вот когда я ухаживал за твоей матерью, можно было на пальцах сосчитать корабли в Биллингсгейте, а теперь посмотри-ка, сколько их! Лондиний становится слишком большим. Теперь молодежь лишена хороших манер. Лондонские девушки подурнели. Знаешь, Марк, в них нет ни изящества, ни женственности. А что до новых храмов… ну разумеется, никто теперь не умеет строить. Это развращенное искусство…»

Все это время в Лондоне не прекращалась будничная деятельность – погрузка и разгрузка судов. Приходившие в порт галеры и торговые суда из Галлии и Италии, помимо прочего, привозили рассказы об огромном и опасном мире, который лежал за морем.

Доведись нам узнать оставшуюся неизвестной историю этих четырех столетий, она, несомненно, произвела бы на нас огромное впечатление. Должно быть, в Лондиний прибывали тысячи гостей. В местных архивах наверняка хранились официальные документы, а секретари имперского «министерства иностранных дел» тщательно записывали подробности путешествий царственных особ. Увы, до наших дней не сохранилось ни единой строчки, которая передала бы нам впечатления человека, собственными глазами видевшего тот, самый первый Лондон, поведала бы о том, как выглядел этот город, какой была планировка его зданий и чем он жил.

Должно быть, Лондиний неоднократно перестраивался, но основные его черты не подвергались изменениям. Считается, что такими сооружениями были деревянный мост через Темзу, неподалеку от того места, где теперь находится Лондонский мост, мощная стена, которая опоясывала город и время постройки которой нам неизвестно, гавань, находившаяся там, где ныне расположен лондонский порт, и сердце римского Лондона – форум, развалины которого обнаружены примерно в двадцати футах под Лиденхолл-маркет. В городе имелись общественные бани, арены и амфитеатры, но никто не знает, где именно они находились.

Лондон всегда был торговым городом, и потому в нем изначально существовало множество постоялых дворов и гостиниц. Помню, когда несколько лет назад я побывал в Геркулануме, там велись раскопки гостиницы, лежавшей под слоем вулканического пепла. Это здание с балконом стояло на главной улице города. Многие лондонские гостиницы римской эпохи несомненно были похожи на это здание. Постояльцы выходили на балконы и любовались улицами, которые порой были заполнены странного вида людьми, прибывшими с отдаленных границ Империи – ведь области, прилегавшие к Римскому валу, который отделял Британию от пиктов и скоттов, были населены представителями самых разных племен. Вероятно, через Лондон на север шли римские войска с их непривычного вида снаряжением, и лондонцы того времени воочию наблюдали наружность, вооружение и повадки самых экзотических подразделений имперской армии. Они видели батавиев и тунгров, галлов и конных скифских лучников, испанцев и фракийцев, далматинцев и астурийцев, хамитских лучников и балеарских пращников – все в диковинных национальных одеяниях, как и похожие на варваров кавалеристы, и прислуга метательных машин, что волокла на север огромные катапульты, стрелявшие камнями на сотни ярдов.

Все эти непривычного вида люди прибывали в Британию со своими верованиями и своими богами. Неизвестно, сколько было храмов в Лондинии, но мы точно знаем, что в нем имелся храм египетской богини Исиды. Столетия назад кто-то нацарапал на стоявшей рядом с храмом Исиды амфоре три слова: «ad fanem Isidis». Впоследствии эта амфора была найдена в районе Саутуорка и теперь выставлена в Лондонском музее. В голове не укладывается, что здесь, в Саутуорке, некогда раскачивались в трансе египетские жрицы, а группа служителей божества вроде той, что описана Апулеем в «Золотом осле», бродила по улицам Лондона в поисках желающих разделить их веру и приглашала лондонцев принять участие в своих таинственных обрядах.

Считается, что до того, как Лондон принял христианство, доминирующей в городе религией был культ богини охоты Дианы. Некогда широко бытовало мнение, что храм Дианы стоял на месте собора Святого Павла. В качестве доказательства часто приводят сообщение Кэмдена о странной церемонии, которая проводилась в соборе Святого Павла в древние времена. Голову оленя водружали на острие копья и под звуки горнов проносили вокруг церкви, а затем вручали священникам, одеяния которые украшали гирлянды цветов.