355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Генри Мортон » Лондон. Прогулки по столице мира » Текст книги (страница 3)
Лондон. Прогулки по столице мира
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:49

Текст книги "Лондон. Прогулки по столице мира"


Автор книги: Генри Мортон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

В римском Лондоне несомненно было много красивых зданий; наверное, особенно много их было на берегах Уолбрука, вода которого питала фонтаны атриумов. В одном из таких домов, руины которого были обнаружены в Баклерсберри, имелась выходившая на реку небольшая веранда. Стоя неподалеку от Английского банка, трудно мысленно перенестись в то время, когда отсюда открывался красивый вид на реку, с ее заросшими ивой и ольхой берегами, на которых стояли квадратные дома с красночерепичными крышами.

В примыкавших к этим домам садах росли цветы и фруктовые деревья.

Под нынешним Лондоном, на глубине от пятнадцати до двадцати футов, находят прекрасные мозаичные полы. Под этими полами находились камеры с горячим воздухом, который нагревался с помощью дровяных печей. По выходившим из этих камер воздуховодам потоки горячего воздуха равномерно распределялись по комнатам. Так что зимой жители римского Лондиния наслаждались теплом.

Однако наиболее значительным памятником, оставшимся от четырех столетий римского правления, является Лондонская стена, значение которой невозможно переоценить. Она огораживала территорию площадью в квадратную милю. Это мощное сооружение с воротами, бастионами, зубцами и башнями уцелело по сей день, как над поверхностью земли, так и под ней. Фундамент Лондонской стены (точнее, городской стены Лондиния) настолько основателен, что археологам и строителям, когда возникает необходимость разобрать ее фрагмент, приходится пользоваться специальными приспособлениями. Образно говоря, эта римская стена на века «заморозила» размеры Лондона и навсегда установила границы той территории площадью в квадратную милю, которая ныне зовется лондонским Сити.

Хотя Лондонская стена ремонтировалась и укреплялась, ее местоположение никогда не менялось, и она остается на том же месте, где ее когда-то возвели римляне. Вплоть до эпохи правления королевы Елизаветы каждый приближавшийся к Лондону путешественник видел город, окруженный стеной. Шесть ворот этой стены (Олдгейт, Бишопсгейт, Мургейт, Крипплгейт, Олдерсгейт и Ладгейт) закрывались на ночь, и только в годы правления Георга III они стали мешать движению городского транспорта. В связи с этим их демонтировали и продали. Тем не менее их имена сохранились до сегодняшнего дня, но только в виде названий остановок, указанных на маршрутных табличках омнибусов, которые колесят по всему городу. Таким образом, Сити – квадратная миля, которую около двух тысяч лет назад римляне обнесли стеной. Это зародыш, из которого выросло грандиозное образование, получившее название Лондонского графства, а затем развилась еще более обширная структура – Большой Лондон. Сегодня крохотный Сити окружает невидимая стена, строительство которой в свое время потребовало невероятного количества кирпичей и раствора.

«Квадратная миля» является уникальным пережитком. В Англии нет другого такого места, которое имело бы столь явное сходство с городом-государством античности. Она управляется не советом Лондонского графства, а главой собственного муниципалитета – лордом-мэром Лондона, «королем Квадратной мили». Структура его государства повторяет структуру средневекового баронства. Функции правительства в Сити осуществляет совет общин, который собирается в Гилдхолле. Полиция Сити – независимая организация. Ее сотрудники носят шлемы, слегка отличающиеся от шлемов прочих лондонских полисменов, к тому же на рукавах у них красные, а не синие нашивки. Формально обычный лондонский полисмен не имеет права производить арест в пределах Сити, то же самое относится и к полисмену Сити, оказавшемуся за пределами своей территории. Но мне кажется, что такого рода вопросы решаются по взаимной договоренности. Подобными методами старинный Сити пытается сохранить собственное достоинство и независимость.

Возможно, одной из наиболее значительных традиций, которые можно рассматривать как отражение былого могущества Лондона, является древний обычай, согласно которому король, прежде чем посетить Сити, должен остановиться у границы и попросить у лорда-мэра разрешения войти на подвластную последнему территорию. На самом деле смысл этой церемонии заключается в следующем. Каждый раз, когда монарх направляется в Сити, его карету или автомобиль останавливают у Темпл-Бара, где проходит западная граница Сити и где монарха ожидают лорд-мэр с шерифами, оруженосцем и жезлоносцем, а также маршалом Сити. Лорд-мэр выходит вперед и протягивает королю свой меч – меч Сити. Прикоснувшись к мечу, монарх возвращает оружие лорду-мэру, после чего его экипаж въезжает в Сити. Эта короткая церемония, несомненно, демонстрирует покорность Сити и одновременно – самостоятельность городского центра. В старину перед королем открывались ворота, которые теперь уже не существуют. Эта церемония выглядела более естественно, когда еще стоял Темпл-Бар. Тогда ворота перед приездом монарха запирались, королевский герольд стучал в них и просил разрешения войти.

Этот странный обычай хорошо иллюстрирует статус Лондона, который признавался всеми английскими королями, начиная с Вильгельма Завоевателя, за исключением Карла I. Многие из обрушившихся на этого правителя несчастий объясняются тем, что он никогда не понимал характера Сити. Статус Сити был настолько заметным явлением, что такой писатель, как Лоуренс Гомм, даже выдвинул теорию, согласно которой муниципальные привилегии и традиции берут начало в римском Лондоне. Когда после ухода легионов Англия погрузилась в эпоху «темных веков» и стала добычей пиратствовавших данов и саксов, в стенах Лондона по-прежнему существовало романизированное сообщество, которое ревностно хранило традиции главного города имперской провинции. У этой точки зрения есть множество оппонентов, которые считают, что в период с 410 года н. э., когда легионы покинули Британию, и по 886 год, когда Лондон упоминается в хрониках уже как город саксов, он представлял собой безлюдное, покинутое жителями место и все связи Лондона с Римом были разорваны.

Однако не вызывает никаких сомнений тот факт, что планировка и размеры лондонского Сити полностью соответствуют римским стандартам. Впрочем, теперь уже не увидишь тот Сити, который некогда возвышался на Ладгейт-Хилл и был окружен городской стеной. Однако, как упоминалось выше, эта стена сохранилась. Чтобы рассмотреть руины этого некогда могучего кольца, нужно спуститься в подвал какого-нибудь склада или посетить такие места, как Олл-Хеллоус-он-зе-Уолл, церковь Сент-Джайлс или Крипплгейт, где величественную реликвию римской эпохи можно наблюдать при свете дня.

8

В Лондоне есть по меньшей мере четыре архитектурных ансамбля, узнаваемых в любом уголке мира. Один из них – комплекс зданий в составе Английского банка, Королевской биржи и дома лорда-мэра. Остальные – это, во-первых, Трафальгарская площадь, Национальная галерея и церковь Святого Мартина-в-полях; во-вторых, Вестминстерское аббатство и здание парламента; наконец, в-третьих, Тауэрский мост и сам Тауэр.

Когда я поднялся по ступеням на крыльцо Королевской биржи, сторож как раз отпирал двери, и я впервые за много лет вошел в это ныне пустующее здание. Должно быть, многие из приезжих, зная, что в Лондоне есть Королевская биржа, едут в Сити с мыслью, что с минуты на минуту увидят признаки грандиозной коммерческой деятельности: снующих повсюду брокеров, тайно совещающихся дельцов, суетящихся посыльных, услышат звон телефонов и дребезжание телетайпов. Внушительный вид викторианского портика, величественно возвышающегося над потоком омнибусов, только усиливает их надежды. Но англичане странные люди. Здесь, в самом сердце великого Сити и на одном из самых дорогостоящих в мире участков земли, они тратят деньги на содержание огромного храма, в котором не заключается никаких сделок, если не считать обмена бутерброда с сыром на бутерброд с тушенкой, совершаемого парочкой приступивших к завтраку рассыльных.

Первая Королевская биржа, построенная во времена Елизаветы, представляла собой здание, на которое стоило посмотреть; то же самое можно сказать и о второй бирже, разорившейся в тревожном 1838 году, после того как по городу поползли слухи, что эта биржа никому не приносит удачи. Такие слухи оказали бы негативное влияние на любую биржу. Сегодня это здание представляет интерес постольку, поскольку на ней установлен «кузнечик» сэра Томаса Гришэма. Этот флюгер – реликвия, оставшаяся от елизаветинской биржи. Другой реликвией того здания считается турецкий точильный камень. Однако ничего более занимательного я так и не обнаружил.

Брокеры, которые раньше приходили сюда тысячами, теперь встречаются в других местах. Поэтому отпала столь насущная во времена Елизаветы необходимость в здании, где могли бы встречаться коммерсанты.

Некоторое количество туристов ежедневно посещает Королевскую биржу. Разочарованные, они апатично бродят по зданию, рассматривая исторические фрески, и при этом не могут отделаться от ощущения, что здесь скрыто нечто большее, чем им показывают. Я последовал за каким-то серьезного вида американцем в надежде услышать вопрос, который он раньше или позже задаст служителям. Он старательно разглядывал фрески – «Финикийцы ведут торг с древними бриттами», «Альфред Великий восстанавливает стены Сити» и так далее, пока, наконец, не обнаружил рядом с собой одного из служителей.

– Скажите, что здесь происходит в наши дни? – спросил он вежливым шепотом.

– Ничего, сэр, – последовал быстрый, не допускающий сомнений ответ.

– Понятно, большое спасибо, – пробормотал американец и удалился.

Я уже упоминал о тех преобразованиях, которые, начиная с римской эпохи и Средних веков, претерпел участок местности, прилегающий к Английскому банку. Но и в более поздние времена этот участок подвергался не менее значительным изменениям. Так, на нем были возведены три знаменитых здания этого архитектурного ансамбля. В ходе строительства снесли рынок и две церкви. Во время возведения здания Королевской биржи была снесена церковь постройки Кристофера Рена, посвященная святому Бенету Финку. Мистер Финк, житель Лондона, некогда реконструировал церковь и в награду, по-видимому, был канонизирован! (Еще более странное название было у ныне не существующей церкви Святой Маргариты Моисея). Когда строилось здание Английского банка, пострадала церковь Святого Кристофера-ле-Стокса, а садик Гарден-корт, вид на который открывается из вестибюля банка, был тогда церковным кладбищем.

Английский банк представляется мне наиболее роскошным, выдержанным в имперских традициях зданием среди всех прочих центров коммерческой жизни Лондона. Не считаясь с расходами, сэр Герберт Бейкер, построивший комплекс Union Buildingsв Претории, дворец Южной Африки и многие другие изящные здания во всем мире, успешно внес свои коррективы в здание Английского банка, не нарушив при этом антураж цокольного этажа, этого замечательного творения сэра Джона Соуна, которое согласно архитектурной традиции не имеет окон. Сэру Герберту и его помощнику представилась хорошая возможность выказать любовь к символике. То там, то здесь чувствуется мягкий юмор, как, например, в случае со светильниками, выполненными в виде орлов, которые преследуют львов, – намек на разгоревшееся в ту пору соперничество между долларом и фунтом. В Лондоне много зданий с надписями на латыни, но Английский банк – единственное известное мне здание с надписями на греческом. На балке дверного проема, ведущего в кабинет управляющего, начертаны греческие слова, повторяющие известное предостережение над входом в афинскую академию Платона: «Оставь бесчестные помыслы, всяк сюда входящий». При проведении земляных работ сэр Герберт обнаружил глубоко под землей два фрагмента римских мозаичных полов, которые были восстановлены, поскольку, как он сам выразился, ему захотелось вернуть их к жизни и сделать так, чтобы после продолжавшегося пятнадцать столетий сна они снова почувствовали прикосновение подошв лондонцев.

Существуют десятки историй, связанных с Английским банком, и некоторые из них достойны упоминания. Одним из тех, кто в 1695 году основал банк и стал заместителем первого управляющего, был племянник сэра Эдмунда Берри Годфри, Майкл Годфри. В 1678 году тело его дяди было обнаружено на Примроуз-хилл. Сэр Эдмунд Годфри пал от собственного меча, рядом с ним лежали нетронутыми деньги и драгоценности. Тайну его гибели так и не раскрыли. В то время Вильгельм III вел войну в Голландии; Майкл Годфри был отправлен ближе к фронту, дабы открыть отделение банка, которое должно было производить выплаты британской армии. Прибыв в осажденный Намюр, Годфри получил приглашение отобедать с королем. После трапезы он сопровождал монарха, который отправился осматривать траншеи. Король предложил Годфри не рисковать жизнью, поскольку тот не является солдатом. В ответ на это предложение Годфри тонко заметил: «Не подвергаясь большему риску, чем ваше величество, позволительно ли мне будет проявлять большее беспокойство?» Король же ответил следующее: «Я вправе потребовать от вас большей осмотрительности и имею на то веские основания». Его слова тотчас нашли подтверждение, поскольку их беседу прервало пушечное ядро, поразившее Годфри.

Другой эпизод датируется примерно 1740 годом. Говорят, один из директоров банка приобрел ассигнацию достоинством в тридцать тысяч фунтов, что соответствовало стоимости поместья, которое он только что купил. По возвращении домой он был вынужден на минуту отлучиться из своего кабинета, ассигнация же осталась на каминной полке. Когда он вернулся, то обнаружил, что ассигнация исчезла, хотя в кабинет никто не входил. После тщательных, но безрезультатных поисков директор пришел к выводу, что бумага упала в огонь, и рассказал о случившемся другим директорам, которые выпустили вторую ассигнацию, ничуть не сомневаясь, что их коллега вернет первую, как только ее найдет. Спустя тридцать лет, когда наследники директора вступили во владение его поместьем, в Английский банк пришел человек и предъявил ассигнацию на сумму в тридцать тысяч фунтов, которая, как он утверждал, попала к нему из-за границы. Банк попытался доказать, что стоимость бумаги равна нулю и что она недействительна. Наследники директора отказались нести какую-либо ответственность. В конечном счете банку пришлось выплатить деньги и покрыть убытки. Вспоминая эту историю, невозможно избавиться от мысли, что сегодня такое просто нереально! Спустя много лет выяснилось, что архитектор, который купил и снес дом директора, чтобы построить на его месте новый, нашел ассигнацию на сумму тридцать тысяч фунтов, застрявшую в щели дымохода.

Третья история касается бедняги Джорджа Морланда, художника, который, в очередной раз скрываясь от своих кредиторов, нашел убежище в одном из домов, расположенных в Хэкни. Своим скрытным поведением Морланд навлек на себя подозрения в фальшивомонетничестве. Английский банк отправил на его поиски двух агентов. Когда они через парадную дверь проникли в убежище Морланда, он, приняв их за судебных приставов, сбежал через черный ход. Миссис Морланд объяснила агентам, в чем дело, и показала некоторые из незаконченных работ мужа, агенты составили отчет и направили его директорам банка. Чтобы возместить беспокойство, которое по их вине испытал Морланд, директора послали ему два банковских билета стоимостью двадцать фунтов каждый. И здесь я снова должен заметить, что банкиры минувших лет, похоже, были намного гуманнее нынешних!

Ночью Английский банк, как и прежде, охраняют гвардейцы, которые каждый вечер приходят сюда либо из Веллингтонских казарм, либо из казарм в Челси. Этот пост был установлен в 1780 году, во время мятежа Гордона, когда считалось, что банк подвергается опасности. С тех пор охрану так и не сняли. Для несения дежурства солдаты получают паек, а офицеру, который получает в свое распоряжение анфиладу комнат, разрешено принимать к ужину одного гостя мужского пола. Прежде, надо сказать, разрешалось принимать двух гостей и брать три бутылки вина. Но воскресным вечером 1793 года эти два гостя разошлись так, что затеяли во дворе банка яростную ссору со своим хозяином, завершившуюся рукоприкладством. Это подобие битвы единственный раз за сто семьдесят лет существования банковской стражи потревожило ее покой.

Третьим зданием архитектурного ансамбля является дом лорда-мэра, который стоит на том месте, где когда-то находился старый рынок Стокс-маркет, получивший свое названия благодаря столбам (stocks), которые возвышались над водами Уолбрука. Первоначально на этом рынке торговали мясом и рыбой. Позднее Стокс-маркет превратился в овощной и цветочный рынок. В тот период его называли рынком душистых товаров.

В течение срока своего правления (год) лорд-мэр живет в этой резиденции, которая, как и дворец дожей в Венеции, выполняет функции дома, суда и тюрьмы. Одно время у меня вошло в привычку бродить по вечернему Лондону. Я частенько останавливался напротив дома лорда-мэра, в окнах которого горел свет – единственный признак жизни в районе, который днем превращался в одно из самых насыщенных деловой активностью мест города. Других резиденций, кроме дома лорда-мэра, в Сити нет. И хотя судебные приставы и олдермены могут ночевать в Бромли или Летерхеде (или вообще где пожелают), лорд-мэр Лондона должен в течение всего года пребывания на посту ночевать в «утробе» своего пустеющего по ночам королевства.

Прогуливаясь вечером по улицам Сити и останавливаясь, чтобы обменяться парой слов с полисменом, сторожем или бродячим котом, я часто задумывался о том, сколь противоестествен тот факт, что место, которое столетия тому назад представляло собой наиболее плотно заселенную в Англии квадратную милю, теперь с приходом ночи становится самым пустынным.

9

Чипсайд – та улица, послевоенная судьба которой вызывает во мне чувство горького сожаления.

Мне всегда казалось, что она в большей степени, нежели любая другая лондонская улица, обладает неистребимым средневековым колоритом. Она, вне всяких сомнений, была главной улицей Сити. Толпы клерков и машинисток заполняли ее тротуары, когда в обеденный перерыв выходили из офисов, чтобы сделать покупки и поглазеть на витрины. В Лондоне настолько сильны традиции, что даже сегодня, хотя Чипсайд серьезно пострадала от взрывов и пожаров, в результате которых многие магазины исчезли, а в тех, которые остались, не так уж много можно купить, – даже сегодня по-прежнему живет традиция довоенного Лондона прогуливаться по Чипсайд в обеденный перерыв.

Это была торговая улица старого Лондона. Если у Английского банка видишь перед собой мысленным взором образы римлян, то, прогуливаясь по Чипсайд, представляешь себе лондонцев Средневековья и эпохи царствования Елизаветы. Это одна из немногих улиц Лондона, которые сегодня стали уже, нежели раньше. В старину Чипсайд, должно быть, напоминала улицы знаменитых фламандских торговых городов, таких как Брюгге или Гент. В те времена она была вдвое шире и на ней стояли выкрашенные в черный и белый цвет пятиэтажные деревянные дома. Каждый последующий этаж выступал над нижним, что придавало домам сходство с галеонами. В течение столетий в районе Чипсайд возникли Пиккадилли, Бонд-стрит и Оксфорд-стрит, а из ее лавок и мастерских выросли могучие торговые гильдии Лондона. Вплоть до пятнадцатого столетия северная сторона Чипсайд становилась местом проведения турниров, а на южной стороне возводились подмостки, откуда король, королева и придворные наблюдали за рыцарскими поединками. По Чипсайд проходили все знаменитые процессии – к примеру, шествие будущего монарха из Тауэра в Вестминстер на коронацию. По ней проезжали иностранные короли и послы, вернувшиеся на родину герои, как Черный принц, который после победы при Пуатье проскакал по Чипсайд в помятых в сражении латах. Его приветствовали толпы народа, а лондонские купцы и их домочадцы в одеждах, расшитых золотом и серебром и увитых гирляндами свежих весенних цветов, высовывались из окон, украшенных гобеленами.

Здесь было самое людное место в Лондоне, и поэтому именно здесь наказывали преступников и был установлен позорный столб. Булочника, испекшего плохой хлеб, приговаривали к «провозу на телеге от Гилдхолла через центр Чипсайда, где самые грязные улицы. К его шее надлежит подвесить мерзкий каравай». Скверно изготовленные товары и «другие некачественные и фальшивые предметы потребления» публично сжигались на Чипсайд.

Характерной приметой района был Чипсайдский крест, который стоял посреди дороги и был обращен в сторону Вуд-стрит. Это предпоследний (последним был Чарингский) из двенадцати крестов, воздвигнутых Эдуардом I в знак скорби по своей супруге Элеоноре в тех местах, где останавливался на ночлег траурный кортеж, перевозивший тело королевы из городка Хэнби в Линкольншире, где она умерла, в Вестминстерское аббатство. Большой источник Чипсайд находился в самом центре района, неподалеку от Полтри-стрит, а Малый источник располагался со стороны Фостер-лейн. По большим праздникам воду перекрывали и вместо нее подавали вино.

Как и во всех европейских городах, рынок Чипсайд находился посреди проезжей части. Именно он был пращуром торговых улиц современного Лондона. Возможно, его современным эквивалентом является Петтикоут-лейн в том виде, в каком она бывает воскресными утрами.

Гордостью района Чипсайд была улица Голдсмит-роу. С эпохи раннего Средневековья и вплоть до правления Карла I предпринимались неоднократные попытки загнать всех ювелиров на эту улицу. Зимой 1563 года один писатель назвал ее «лондонской красавицей», а спустя всего лишь шестьдесят лет другой писатель сокрушался по поводу нашествия «жалких торгашей», которые наводнили Голдсмит-роу. Этими «торгашами» были модистки, торговцы полотном и книготорговцы.

Какие сентиментальные чувства вызывает лондонская церковь Святой Марии-ле-Боу, которая теперь, увы, являет собой голый остов без крыши! Хотя ее знаменитые колокола исчезли [2]2
  Колокола Bow Bells вновь зазвонили в сентябре 1961 года. – Примеч. авт.


[Закрыть]
, но шпиль сохранился. К счастью, сохранился и норманнский склеп, самая интересная деталь этой церкви. Я полагаю, что эта церковь является предметом гордости всех лондонцев, включая даже тех, кто никогда в ней не был, и соперничать с ней в привязанности горожан способен только собор Святого Павла. Похоже, что любовь, с которой горожане относились к звону ее колоколов, лежит в основе старой пословицы: истинным кокни может считаться лишь тот, кто родился под звон этих колоколов.

Интересно, многие ли лондонцы сумеют объяснить происхождение слова «кокни»? На самом деле оно означает «сопляк» или «маменькин сынок» и в давние времена отнюдь не было комплиментом, напротив, его использовали, когда хотели посмеяться над человеком. В основе этого слова лежит устаревший глагол to cocker, что означает «ласкать», «баловать», «потворствовать». Следовательно, кокни – лондонец, которого «избаловали» или вырастили в таких тепличных условиях, что он оказался ни на что не годен. Поэтому в шестнадцатом и семнадцатом столетиях лондонцы, которые, как считалось, выделялись среди прочих англичан своими «столичными повадками», стали объектом постоянных подшучиваний, отнюдь не всегда беззлобных. В наши дни слово «кокни», разумеется, напрочь лишено былой остроты.

Что касается района Чипсайд, то лично для меня стало тяжелой утратой исчезновение «дежурной» рыбной таверны Симпсона, которая находилась в замечательной тихой заводи Берд-ин-Хенд-корт. После немецких бомбардировок от нее остались лишь отвратительного вида груды кирпича. Я уверен, она была последней настоящей таверной в Лондоне. Словосочетание «дежурный врач его величества» ( physician in ordinary to His Majesty) употребляется в отношении практикующего врача, а «дежурный посол» ( an Ambassador in ordinary) – в отношении наделенного полномочиями дипломата, который живет и работает за рубежом. Я привел два примера использования слова, которое наши предки употребляли, чтобы описать любое явление постоянного свойства. В старину большинство лондонских таверн специализировалось на приготовлении «дежурных блюд», которые были каждому по карману. В эпоху королевы Анны мы столкнулись бы с выражением Twopenny Ordinary, которое означало набор повседневных блюд, или, как мы сказали бы сегодня, table d' hote.

Даже перед последней войной я считал, что набор рыбных блюд стоимостью в два шиллинга, который подавали в таверне Симпсона, является самой дешевой едой в Лондоне. Мне частенько хотелось выяснить, за счет чего эта таверна продолжает существовать. К слову, тут я должен заметить, что былые времена отличались изяществом манер. Не соглашаясь со многими из тех, кто утверждает, что мы стали слишком лаконичными и грубыми, я ничуть не сомневаюсь в том, что мы утратили изящество хороших манер. Те из нас, кто до сих пор носит шляпы, еще могут приподнять их в знак приветствия, но уже никто не умеет отдавать поклоны.

Современная вежливость не идет ни в какое сравнение с изяществом эпохи хороших манер. Именно оно создавало теплую, дружелюбную атмосферу в маленьком помещении верхнего этажа Берд-ин-Хенд-корт, где каждую пятницу собирались обитатели Сити и приезжие, чтобы заказать рыбный обед и угадать вес головки чеширского сыра. Стоило точно определить этот вес, как всей компании подавали шампанское. И уж тогда точно плакали доходы от продажи рыбных блюд! Сам я никогда не видел, чтобы кто-нибудь угадал вес сыра, но все-таки это случалось довольно часто, поскольку на одной из стен таверны висели заключенные в рамки сертификаты, каждый из которых свидетельствовал о победе того или иного счастливчика.

Там был длинный стол, во главе которого стояли три стула. Каждый из них напоминал трон. Один стул предназначался для «председателя», а два других – для самых именитых гостей. Около часа дня в таверну входил пожилой джентльмен с седой эспаньолкой, которому, как поговаривали, было около восьмидесяти лет. В руках он держал цилиндр. Представившись тем, кто не был с ним знаком, «председателем», этот джентльмен получал от старшего официанта черный фартук и усаживался во главе стола.

Он обменивался любезностями с собравшимися, а затем начинал разливать по тарелкам суп. Я хорошо помню, что в мой последний визит нам подали заливных угрей, потом жареную камбалу и sause tartare, а также фруктовый пудинг. Кстати, я помню также, что «председатель» был в отличной форме и, когда тарелки с пудингом были вычищены до последней крошки, выступил с небольшой речью и рассказал нам пару занимательных историй.

Перед ним стояла деревянная кафедра, которая, как мне кажется, была вырезана из дубовых досок нельсоновского корабля «Виктори». На эту кафедру два официанта водрузили головку чеширского сыра. Каждому из гостей вручили по ломтику и по листку бумаги, на котором предлагалось указать высоту, объем и вес сыра.

Одному из нас удалось правильно определить высоту и объем, но он не сумел угадать вес, и «председатель» бодро распорядился положить шампанское в лед. Этим все и закончилось. Мы расхохотались, пожали друг другу руки и, покинув заведение, отправились на улицы Лондона, преисполненные доброго расположения духа и чувства собственной значимости.

Когда я впервые увидел развалины на месте когда-то столь привлекательного дворика, у меня возникло странное чувство недоверия. Неужели еще совсем недавно здесь царила атмосфера доброжелательности и неужели сам я был ее частью? Почти как призраки мы бродим по местам, которые некогда были нам столь хорошо знакомы…

Выйдя на Кинг-стрит, я двинулся в направлении Гилдхолла, повернувшегося ко мне парадным фасадом. Помню, я частенько показывал друзьям черные отметины на колоннах – следы Большого пожара. Меня поразил опрятный вид здания, особенно когда я вспомнил канун нового, 1941 года, когда это здание еще дымилось после бомбежки. В то хмурое утро мне казалось, что оно исчезло навсегда. Тогда я вел дневник, в котором есть следующая запись, сделанная 1 января 1941 года:

«В Чипсайде я увидел, что большинство оцепленных полицией улиц представляют собой жуткие вереницы разрушенных зданий – без крыш и с пустыми глазницами окон. В лужах на проезжей части лежат груды камней. Над входом в Гилдхолл я заметил «Юнион Джек», весь изрешеченный и похожий на сито. Повсюду снуют пожарные – их машины можно увидеть в самых невероятных местах. Мне захотелось узнать, насколько сильно пострадала библиотека; чтобы это выяснить, я свернул за угол и вышел на Бейсингхолл-стрит. Я уже намеревался войти в полуоткрытую дверь, когда дорогу мне преградил человек в покрытом пылью плаще. Его лицо было черным, как у трубочиста. Он раздраженно осведомился, кто я такой. Я объяснил, что являюсь другом библиотекаря и что хотел лишь узнать, насколько серьезно пострадало здание.

– Я и есть библиотекарь, – сказал он.

Только тогда я узнал под слоем сажи и грязи лицо своего старого друга Дж. Л. Даутуэйта, который в тот же самый миг узнал меня. Он был смущен, но вскоре на его лице появилась усталая улыбка.

– Пройдите внутрь, Мортон, и взгляните, – сказал он, подталкивая меня к двери.

Мы поднялись в библиотеку, где я так часто видел самых блистательных людей своего времени. Два отдела, которые находились в самом конце помещения, исчезли вместе с хранившимися в них книгами. Картина разрушений была настолько чудовищной, что у меня перехватило дыхание. Находившийся всего в нескольких ярдах от этого жуткого месива кабинет Даутуэйта совершенно не пострадал. На каминной полке все еще стояли ряды рождественских открыток.

Спустившись к рухнувшей балке, мы подошли к огромной куче книг, которая напоминала пепелище погребального костра. Некоторые все еще тлели, и над кучей поднимался легкий дымок. От жара маленькие, красочно иллюстрированные страницы старинных книг скручивались, их уже нельзя было прочитать. То там, то здесь из кучи выступали кожаные переплеты книг восемнадцатого столетия.

– Это часть той работы, которой я посвятил всю свою жизнь, – сказал Даутуэйт. – Я собирал книгу за книгой, именно так появилась основная часть этой студенческой библиотеки. То, что погибло, никогда не возместить. Это ужасно. Картинная галерея по соседству не пострадала, но там ничего и не было! А здесь все пропало безвозвратно…

Он добавил, что особо ценные фолианты успели вывезти, однако, по его мнению, погибшие тома студенческой библиотеки представляли собой неизмеримо большую ценность.

Затем мы отправились к руинам Гилдхолла. Что за картину я увидел! Огромные черные балки, которые поддерживали крышу, обгорели и рухнули и теперь громоздились на бесформенных грудах кирпича. Стоявшие вдоль стен статуи выглядели весьма непривычно, так как оконные проемы лишились своих витражей и на статуи падал обычный дневной свет. Сами статуи тоже пострадали. У многих были отколоты фрагменты, некоторые буквально потеряли головы. У наших ног лежала рука статуи, которая, насколько я понял, олицетворяла несчастье. Каждое из больших окон превратилось в отделанное лепниной решето, сквозь которое проникал серый свет новогоднего дня. Уцелела, хотя и сильно обгорела, перегородка, стоявшая в том конце зала, где находится Галерея менестрелей.

– Гога и Магога больше нет, – сказал Даутуэйт. – От них ничего не осталось. Это я виноват, что их здесь оставили. Знаете, я никак не мог смириться с мыслью, что статуи-великаны, которые так долго охраняли Гилдхолл, вдруг уйдут и оставят здание без защиты. Я был неправ.

Он снова оглядел руины.

– Этот пожар причинил Гилдхоллу такой же ущерб, как пожар 1666 года, – заметил он. – Уцелели только склеп, подъезд и стены. Грубо говоря, это все, что осталось. Между нами: кроме Гога и Магога, а также Палаты олдерменов, в Гилдхолле не было ничего, о чем стоило бы сожалеть. Некоторые считают витражи и резьбу средневековыми, но все это изготовили во времена королевы Виктории. Вот книги – это настоящая трагедия. Нельзя было такого допускать. Огонь вспыхнул в церкви Сент-Лоуренс Джури и перекинулся на Гилдхолл. Если бы за церковью как следует присматривали, хватило бы ведра воды, чтобы потушить пламя.

Мы распрощались, и я пошел прочь. Теперь я находился внутри полицейского оцепления и мог идти куда хотел. Я направился к руинам Гришэм-стрит. Зрелище, представшее моим глазам, напоминало Ипр или Аррас времен Первой мировой войны. Это было ужасно. Каждая из начинавшихся отсюда улиц представляла собой мертвое пространство. Олдермэнбери выгорела полностью. От зданий, которые не рухнули, остались только кирпичные фасады. Отсутствуют малейшие признаки жизни. Осматривая пустынные вестибюли и доверху заваленные мусором помещения, я увидел покосившиеся каменные колонны и металлические опоры. Повсюду царит жуткий беспорядок. Не могу указать точные масштабы этого бедствия, но мне кажется, что такая картина повсюду. От прежних изящных зданий остались одни воспоминания. Увидев почерневший остов, невозможно догадаться, что раньше в нем находился банк или, скажем, кафе. Пожар сделал все дома абсолютно одинаковыми.

У магазина учебных товаров я увидел длинную очередь из хорошо одетых мужчин и женщин. Мне объяснили, что эти люди работают в Сити и встали в очередь, чтобы получить у полиции разрешение покинуть оцепленный район. На глаза навернулись слезы. А что увидят эти люди, выйдя за кордон? Новые разрушения? Новые следы пожарищ? На что они будут жить? Кто оплатит их расходы? Как они станут платить своим работникам?

Через огромную дыру в стене я пробрался в развалины одного здания и обнаружил там человека, который прохаживался среди груд щебня. На голове у него был котелок, а в руке он держал зонт. С ошеломившей меня невозмутимостью он сообщил, что пришел посмотреть, как обстоят дела в его офисе, а сейчас пытается выяснить, не лежит ли под щебнем сейф.

Хотя пожары бушевали уже четвертый день, повсюду на этих улицах можно увидеть пожарников, которые снуют от здания к зданию с баграми и шлангами».

Это место до сих пор в руинах, поскольку сегодняшним лондонцам, как и их пережившим Большой пожар предкам, нежелание создавать себе лишние трудности мешает восстановить город.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю