Текст книги "Лондон. Прогулки по столице мира"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

Эта полоска воды, которая доставляет столько удовольствия детям, собакам, уткам, купальщикам и гребцам, когда-то была болотом, образовавшимся из одиннадцати заводей, которые питала речушка Вестборн. Королева Каролина – самая наша садолюбивая королева после, быть может, королевы Марии (супруги короля Георга V) – решила избавиться от этого болота. Осенью 1730 года, при молчаливом одобрении сэра Роберта Уолпола и государственного казначейства, королева приказала запрудить речушку и вырыть озеро.

По сравнению с длинным и прямым Голландским каналом искусственно созданное декоративное озеро являлось несомненным новшеством. За плавные изгибы береговой линии его назвали Серпентайн [40]40
  Serpentine (англ.) – Серпантин. – Примеч. ред.


[Закрыть].

На протяжении веков озеро подпитывалось водами Вестборна. Затем в Паддингтоне стало строиться все больше домов, воды засорялись, и со временем Вестборн, так же как Флит и Уолбрук, превратился в сточную канаву. Воду в Серпентайн стали подкачивать из Темзы. Сегодня действует достаточно сложный механизм: вода поступает из глубокого колодца в верхней части озера, из подземных источников, из колодцев Сент-Джеймского парка и из обычной водопроводной магистрали. Вдобавок Круглое озеро в Кенсингтонских садах, Серпентайн, озеро в саду Букингемского дворца и озеро в Сент-Джеймском парке соединяются между собой, и вода перетекает из одного озера в другое.

Станция Королевского общества спасения утопающих находится на северном берегу озера и имеет долгую историю. Это уже третья спасательная станция, возведенная на этом месте. Первая появилась около 1774 года в одной из комнат старого фермерского дома, – возможно, Чизкейк-хауса, о котором упоминал Пипс. Нынешнее здание было построено в 1837 году. Первый камень в его основание заложил герцог Веллингтон. Общество спасало жизни купальщиков на протяжении полутора веков и по сей день внимательно следит за порядком на воде. Началась же его история с первых опытов по искусственному дыханию, которые проводил житель Лондона доктор Уильям Хоувс. Он утверждал, что утопленника можно вернуть к жизни, и предлагал денежное вознаграждение тому, кто доставит ему тело только что утонувшего человека. Два года он тратил деньги из собственного кармана, вне зависимости от того, удачными или нет оказывались опыты. Хоувс подружился с доктором Томасом Коганом, который жил в Голландии и был знаком с работой голландского общества спасения на водах, учрежденного в Амстердаме в 1767 году. Эти двое объединили усилия и организовали в Англии Королевское общество спасения утопающих. В те времена, когда по льду Серпентайна катались на коньках, у лодочников общества спасения было столько же работы, сколько у современных спасателей в купальный сезон.

Небольшая площадка около станции Королевского общества спасения утопающих служила местом для дуэлей. Обычно подобные поединки, предшественники современных судебных тяжб, проходили с шести до девяти вечера. Одна из самых известных дуэлей произошла в 1712 году между герцогом Гамильтоном и лордом Моганом. Теккерей описал ее в своем романе «Генри Эсмонд». Оба дуэлянта погибли. А одна из самых необычных дуэлей случилась в 1765 году, когда Редмонд Макграт сражался с четырьмя противниками, обезоружил их и сломал им шпаги.

Так много людей погибло на дуэлях, так много разбойников пряталось в тени деревьев, так много самоубийц покончило с собой в укромных уголках парка, так много преступников обрело конец на виселице соседнего Тайберна, что Гайд-парк со временем приобрел репутацию места, где водятся призраки. Два самых известных призрака, населявших этот парк (хотя вряд ли их можно встретить в наши дни), – Дик Терпин верхом на Черной Бесс [41]41
  Дик Терпин – знаменитый лондонский разбойник, наводивший ужас на горожан в XVIII веке. Черная Бесс – лошадь Терпина. – Примеч. ред.


[Закрыть]и Джек-Потрошитель с девочкой, которую он утопил в Серпентайне.

Тот, кто сохранил в себе способность быть благодарным, не уйдет из Гайд-парка, не воздав должного архитектору, который спроектировал многочисленные парковые павильоны, эти незамечаемые и неоцененные достопримечательности Лондона. Один павильон стоит у Гросвенор-Гейт, два других – у Стэнхоуп-Гейт, четвертый – это Камберленд-Лодж, пятый – павильон при входе в парк, шестой – армейский склад около Серпентайна. Они выполнены в классическом греческом стиле, который был моден в период Регентства. Децимусу Бертону едва исполнилось двадцать пять, когда он строил эти павильоны и оформлял в античном стиле вход в парк. Бертон оказался не только самым молодым, но и самым удачливым из всех архитекторов, причастных к изменению облика Лондона; фоном для его творений всегда служила сама Природа.

Он прожил 81 год – бок о бок с восхитительными творениями своей молодости. И как бы ни гордился он павильонами, главным его шедевром совершенно заслуженно признается триумфальная арка (ныне находящаяся на Конститьюшн-Хилл); по плану эта арка должна была располагаться на одной оси с входом в парк и как бы его предварять.

Увы, Лондону не везло с триумфальными арками. Для них никогда не могли подобрать подходящее место. У нас их три, если считать и ту псевдоантичную конструкцию, преддверие Глазго, что находится у вокзала Юстон; кстати сказать, ее единственную не разбирали на фрагменты и не возили по Лондону будто ненужную мебель. Арка Марбл-Арч появилась на карте Лондона в 1828 году в качестве парадного въезда в Букингемский дворец; сейчас это въезд в никуда. Арка Конститьюшн-Хилл (она же арка Грин-парка, арка Веллингтона и арка Пимлико) также утратила всякий смысл. А ведь бедолага Бертон много лет трудился над конной статуей герцога Веллингтона, такой громадной, что во время дружеской пирушки перед вывозом этой статуи из студии в ней поместилась дюжина человек, пивших за здоровье скульптора!

Говорят, некий французский офицер, рассматривая арку, столь нелепо увенчанную скульптурой Веллингтона, язвительно заметил: «Nous sommes venges!» («Мы отомщены»). Тот, кто захочет посмотреть на статую сейчас, найдет ее у лагеря Цезаря в Олдершоте [42]42
  Олдершот – город к юго-западу от Лондона; в 1854 г. здесь был организован большой военный учебный лагерь. – Примеч. ред.


[Закрыть], где она, безусловно, более уместна.

7

Понаблюдав, как молодой яхтсмен выписывает пируэты на Круглом озере, я пошел к Кенсингтонскому дворцу. Нельзя сказать, что это здание производит впечатление. Оно пострадало в 1940 году от зажигательных бомб, несколько раз рисковало быть полностью разрушенным в 1943-м, но счастливо избежало этой участи, а в 1944 году в него попала ракета «Фау-1».

Немногочисленные посетители бродили по комнатам с сосновыми стенными панелями, а за ними наблюдали из темноты в углах призраки натужно кашляющего астматика Вильгельма III, замершей в раздумьях о том, что бы съесть на ужин, королевы Анны, вечно раздраженного Георга II, слепой принцессы Софии, дочери Георга III, герцогини Кентской и юной Виктории.

Думаю, единственная комната во дворце, представляющая интерес, – спальня Виктории, в которой принцесса в июньскую ночь узнала, что стала королевой. Это самая обычная комната, со стенами, оклеенными обоями в цветочек. Сохранились предметы интерьера того времени, среди которых задерживает на себе взгляд пара гимнастических булав на выступе над громоздким камином. Только подумайте – Виктория в молодости или в зрелые годы, подбрасывающая булавы!

Легко представить себе восемнадцатилетнюю девушку, беззаботно спящую на подушках тем июньским утром, птиц, поющих за окном в Кенсингтонских садах, утреннее солнце и эхо, вторящее стуку в дверь: двое гонцов ехали ночь напролет из Виндзора, чтобы сообщить Виктории о смерти Вильгельма IV.

Как часто случается, когда нужно передать какую-либо весть, не терпящую отлагательств, обстоятельства будто нарочно сложились так, чтобы досадить гонцам – а ведь один из них был не кто иной, как архиепископ Кентерберийский, а другой – лорд-канцер лорд Конингем. Сначала они никак не могли разбудить дворецкого. Наконец тот вышел, впустил гостей во двор и тут же исчез. Во дворце царила тишина, слуги не появлялись. Архиепископ позвонил в колокольчик. Пришел заспанный лакей. Архиепископ и лорд потребовали срочной аудиенции у принцессы Виктории. Лакей удалился. Подождав некоторое время, они снова позвонили. Лакей сообщил, что принцесса спит так сладко, что ее жаль будить. Тут уж архиепископ и лорд-канцлер не сдержались и воскликнули: «Мы пришли к королеве по делу государственной важности, и даже если она спит, мы к ней пройдем!»

Через несколько минут они преклоняли колени перед босой девушкой в белом пеньюаре и шали на плечах, по которой рассыпались неприбранные волосы. Такой вышла королева Виктория на свою первую аудиенцию. В своем дневнике она записала:

«Вторник, 20 июня. В 6 утра меня разбудила мама, сказав, что архиепископ Кентерберийский и лорд Конингем стоят внизу и желают со мной говорить. Я встала с постели и прошла в гостиную (в одном пеньюаре), куда их провели. Они сказали, что моего бедного дяди больше нет на свете, он умер в 12 минут третьего этой ночью, и что я теперь королева…

Раз уж Провидению было угодно, чтобы я заняла этот трон, я приложу все усилия, чтобы исполнить долг перед своей страной. Я молода, и мне, конечно же, очень и очень недостает опыта, но я уверена, что мало кто сможет соперничать со мной в стремлении сделать для моей страны все…»

Спустя два часа юная королева провела свое первое заседание Тайного совета.

«Невысокая, всего пять футов ростом, она заполняла не только свое кресло, но и всю комнату», – прокомментировал герцог Веллингтон.

Интересная комната, не правда ли, – комната, в которой началась великая, лишенная страха викторианская эпоха. Мы, живущие в сумерках опасений и нерешительности, не можем не сожалеть о былом покое и уверенности. И все же я думаю, что самые интересные предметы в этой комнате – гимнастические булавы.

8

Тре Фонтане, местность за городской чертой Рима, где, по преданию, был обезглавлен апостол Павел, имела славу рассадника малярии. Более чем восемьсот лет назад туда пришел набожный пилигрим Рагере, норманн из далекого Лондона, придворный шут Вильгельма Рыжего, принявший духовный сан при следующем короле, Генрихе I.

В Тре Фонтане он подхватил малярию. Во время болезни ему явился святой Варфоломей, и Рагере дал обет: если поправится и вернется домой невредимым, то построит в Лондоне монастырь и больницу для бедных. Вот так, благодаря укусу малярийного комара, в Лондоне появились церковь Святого Варфоломея Великого, Смитфилд и больница Святого Варфоломея, больше известная как «Барте», самая старая больница англоязычного мира.

Воскресным утром я доехал на омнибусе до Ньюгейт-стрит и, насладившись видом собора Святого Павла над строительным забором вокруг развалин, двинулся в направлении Смитфилда. Трудно представить себе, что этот невыразительный район офисов, складов и мясных рынков когда-то был местом рыцарских турниров – а еще местом казни ведьм и христианских мучеников.

Весьма образованный молодой полисмен, с которым я завязал разговор, сообщил, что в наши дни Смитфилд – чрезвычайно спокойное местечко.

– Никаких преступлений, сэр, – сказал он. – Честно говоря, тут тихо, как на кладбище.

И, указав на свой шлем, добавил:

– А мы по-прежнему ходим в этих штуках, будто все ждем, что из-за угла выскочит какой-нибудь Билли Сайкс с дубинкой. Шлемы – такая нелепость! Шансов, что тебя ударят по голове, – один на миллион. Скорее уж «ствол» наставят.

Я продолжил путь, оставив полисмена досадливо разглядывать пустые воскресные улицы и время от времени проверять, заперты ли складские ворота.

К портику церкви Святого Варфоломея Великого ведут ворота в тюдоровском стиле. Я окинул взглядом церковь и больницу, вспомнил комара из Тре Фонтане и в который раз подивился неисповедимости путей Господних.

В эту церковь я всегда вхожу, испытывая восторг и изумление. Другой такой церкви нет во всем Лондоне, не считая часовни в Тауэре. Это две самые старые церкви Лондона, единственные места, где можно с полным правом сказать себе: «Я в Лондоне первых норманнских королей». Часовня Тауэра выглядит более завершенной, да и смотрится новой, а церковь Святого Варфоломея Великого почернела от времени. Это заметная часть норманнского Лондона, огромная и величественная, как все те крепости, которые норманны возвели во славу Господа.

Утренняя служба только началась. Я послушал церковный хор в красных стихарях (эта церковь находится под покровительством Короны) и направился в санктуарий. Христианские богослужения начались в этой церкви примерно в 1123 году и продолжаются до наших дней благодаря тем, кто поднял церковь из руин, в которые она превратилась после протестантской Реформации [43]43
  Имеются в виду события 1534–1540 годов, когда Акт о супрематии провозгласил монарха светским главой англиканской церкви, а король Генрих VIII распустил своим указом все монастыри на территории Англии. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Достаточно сказать, что в часовне Богоматери размещалась типография, в которой в течение года работал Бенджамин Франклин. Северный трансепт превратили в кузницу, крипту – в погреб для вина и угля, крытые аркады – в конюшни. История церкви в минувший век есть история избавления церкви от унижения и восстановления ее истинного предназначения.

Я присел рядом с огромными колоннами и продолжил размышления. В правление Генриха I на смитфилдские церкви никто еще не покушался. Этот король сменил на престоле Вильгельма Рыжего; после того как затонул Белый корабль, на котором плыл его сын и наследник, Генрих «не позволял себе улыбаться»; умер он, как известно каждому школьнику, объевшись миногами. Лондон времен Генриха I был двуязычным: в нем уживались саксы и норманны. Тауэр, как и Вестминстер-холл, только-только построили, собор Святого Павла также считался новым, а Вестминстерское аббатство пока оставалось норманнской церковью, возведенной Эдуардом Исповедником. По всему Лондону норманнские церкви вытесняли старые деревянные, крытые соломой церкви саксов, а большей части саксонского Лондона было суждено сгореть в пожаре 1136 года.

Когда служба закончилась, я обошел церковь кругом и подошел к гробнице Рагере к северу от санктуария. Под резным каменным пологом находилась расписанная статуя человека, который много веков назад построил церковь Святого Варфоломея и больницу. Рагере лежал на камне в черном одеянии монаха-августинца, и маленький ангел стоял перед ним на коленях.

Совершенно другая, но не менее интересная церковь стоит возле Холборнского виадука.

Или-Плейс в Холборне – занятный тупичок с воротами и сторожкой в дальнем конце, с домами георгианской эпохи, ныне арендуемыми юридическими конторами и различными фирмами. До недавнего времени местечко Или официально не относилось к Лондону и числилось в Кембриджшире. Здесь не платили лондонских налогов и сборов.

Ситуация коренным образом изменилась в конце прошлого столетия, когда кто-то оставил младенца на пороге одного из домов Или. Младенца передали в приют, а власти, спохватившись, постановили, что приют содержится на деньги налогоплательщиков, поэтому Или должно немедленно обложить налогами – что и было сделано.

Впрочем, Или сохранил часть старинных традиций. Полиции запрещено входить в эти кварталы, и каждую ночь сторож запирает ворота. До начала последней войны сторож обходил улицы и каждый час выкрикивал время. Другое напоминание о том, что это местечко когда-то не принадлежало Лондону, – почтовые адреса: наша почта исправно доставляет в Холборн письма, адресованные в Или-Плейс, Холборн-Серкус, Кембриджшир.

Особым статусом Или обладал с тех времен, когда здесь находился лондонский дворец епископов Илийских. От дворца не осталось и следа, только маленькая католическая церковь Святой Этельреды в конце улочки, бывшая дворцовая церковь Или. В 1874 году здание приобрела религиозная организация «Братья милосердия». Это единственная дореформаторская церковь в Лондоне, в которой до сих пор проходят мессы.

Я спустился в крипту – все, что осталось от церкви после попадания в здание бомбы. Священник сказал мне, что деньги на реставрацию уже собраны, и когда-нибудь эта церковь будет среди самых красивых готических церквей Европы.

Каждое воскресенье после мессы участники церковного хора и несколько прихожан собираются в пабе «Митра» на окраине Или. Это старая таверна, к которой можно пройти по узкому переулку. Первая «Митра» была построена в 1546 году епископом Гудричем для челяди епископского дворца. Бывали времена, когда лицензию на торговлю спиртным этот паб получал в графстве Кембриджшир.

Самый странный пережиток прошлого, сохранившийся в баре, – это обычай, по которому к каждому стакану прилагается кусочек вишневого дерева; в старину это дерево обозначало границу епископского сада. Хотя оно уже много лет как мертво, однако его корни еще, по-видимому, сохранились. Чем это дерево знаменито, я не знаю, и никто в «Митре» не смог меня просветить.

8

Во время войны 1914–1918 годов лондонские улицы изменились. Исчезли танцующие медведи и духовые оркестры, это наследие Средневековья, с которым я регулярно сталкивался в юношеские годы. Исчез и еще один колоритный персонаж лондонских улиц – итальянский шарманщик. У него были жирные волосы, в ушах сережки, на плече сидела мартышка в красной юбочке. Наконец, минули, кажется, века с того дня, как я последний раз слышал на улицах Лондона шотландского волынщика.

Мы стойко переносим механические шумы и даже безумный грохот пневматического отбойного молотка, но стали крайне нетерпимы к более приятным звукам. Уличная музыка утратила популярность, а ведь всего несколько лет назад никого не удивляли шарманщики и группы танцующих детей.

На Чаринг-Кросс сидит – или сидел – чистильщик обуви в красной куртке, а буквально на днях мне попался на глаза на Слоун-стрит мужчина, ремонтировавший прямо на тротуаре плетеные кресла. Я устремился к нему, как к старому знакомому. Он рассказал, что и отец, и дед его занимались этой работой. Точильщики ножей все еще с нами, но вот торговцы булочками могут исчезнуть, потому что невозможно представить булочки без масла. Я помню этих торговцев в период между войнами, помню, как воскресными вечерами они ходили по улицам, звеня в колокольчик, и носили на голове корзины сдобных пышек и булочек в белых салфетках. В те дни масло стоило шиллинг и 8 пенсов за фунт, а есть маргарин считалось неприличным.

Представление Панча и Джуди ныне превратилось в диковинку, а уличные торговцы на Ладгейт-Хилл, пускавшие под ноги прохожим механические игрушки, давно исчезли. К счастью, сохранились трубочисты. Они разъезжают по городу на велосипедах или на крохотных автомобилях. Некоторые лондонцы до сих пор считают, что, если дотронешься до трубочиста, когда тот проходит мимо, это принесет удачу.

Пока еще можно повстречать и старьевщиков, хотя их тоже почти не осталось. Недавно я встретил весьма странного человека – старика небольшого роста и с густой седой бородой. Он толкал перед собой тачку и кричал, что берет пустые бутылки, старую одежду и металлолом. Признаться, я обрадовался, что хоть что-то осталось неизменным: на голове старика торчали два надетых друг на друга серых цилиндра – отличительный признак лондонских старьевщиков времен моей юности.

Глава десятая
Вест-Энд

Как Пиккадилли стала центром Вест-Энда. История развития западного Лондона во времена Карла II. Прогулка по Бонд-стрит и посещение коллекции Уолласа. Я отправляюсь на Шепердский рынок и рассказываю кое-что о лондонских таксистах.

1

В краткий срок между двумя мировыми войнами цветочницы с Пиккадилли чувствовали себя полноправными хозяйками Вест-Энда, который предстает в памяти ярким, удивительным, нарядным и дешевым: костюм с Сэвил-роу стоил 12 гиней, мясное филе – половину кроны, дюжина устриц – 5 шиллингов.

Расположившиеся вокруг фонтана «Эрос» с корзинками цветов «девушки» (они были наделены постоянной молодостью, и даже прабабушки, которые среди них иногда встречались, не звались «женщинами») дни напролет оживленно шутили, привнося в сердце Вест-Энда здоровый дух ист-эндских кокни. Находясь в самом сердце моды и ее великих законодателей, которые каждый день проходили у них перед глазами, «девушки» одевались чудовищно безвкусно, их наряды были, откровенно говоря, фантастическими. Цветочницы носили обычные для женщин Ист-Энда соломенные шляпки или мужские кепки, проколотые шпилькой, платки и передники. Казалось, что они попали на площадь прямо с иллюстраций Джорджа Крукшенка [44]44
  Джордж Крукшенк – английский художник, иллюстратор романов Ч. Диккенса, знаменитый карикатурист. – Примеч. ред.


[Закрыть]– знаменитой «Жизни в Лондоне».

Если мужчина выглядел щеголем или попросту носил в петлице бутоньерку, цветочницы окликали его: «Капитан!» или «Красавчик!» (вероятно, так проявлялась последняя нежность восемнадцатого века). И даже если он спешил на какую-либо деловую встречу, это приветствие заставляло сбавить шаг и почувствовать себя настоящим мужчиной.

Фонтан «Эрос» принадлежал им и только им. Он занимали его ступени и освежали гвоздики и розы в его воде. Их голоса, перекрывая шум Пиккадилли, разрезали воздух как ножи:

– Фиалки, красавчик, фиалки! Пенни за букетик…

– Доброе утро, капитан! Как насчет моих прелестных гвоздик?

Это был своего рода столичный шик, отголосок эпохи рыцарской галантности, снизошедшей на век шляп-котелков; мужчины, которым она была адресована, удалялись с ощущением, что серж [45]45
  Серж – шерстяная костюмная ткань. – Примеч. ред.


[Закрыть]их костюмов не серого, а алого цвета, и в руках у них не зонтик, а шпага.

Положившие начало пестрым цветочным рядам на самых известных площадях мира, всеобщие любимицы, цветочницы с Пиккадилли были девушками из низов, кокни. И только сейчас, когда они, последние жрицы богини Флоры, исчезли, мы осознали, насколько без них поблек Лондон. Почему они ушли? Не потому ли, что прошел век бутоньерок?

Не потому ли, что Вестминстерский муниципальный совет запретил уличную торговлю на Пиккадилли? Я полагаю, именно поэтому.

Что за ужасная перемена постигла площадь после ухода восхитительных цветочниц! Со времен войны к ступеням фонтана стал приходить неопрятный заезжий люд, провинциалы, солдаты, моряки и их подружки; они часами сидят, наблюдая за оживленной жизнью площади, а ночью созерцают огни города, представляющие, по словам Г. К. Честертона, замечательное зрелище для тех, кто не умеет читать. Центр площади Пиккадилли, который выглядел так чудесно с корзинками примул и фиалок весной, роз – летом и георгинов – осенью, сейчас, по моему мнению, являет собой весьма гнетущую и прискорбную картину. Я думаю, привычка сидеть вокруг фонтана появилась во время войны, и привнесли ее американские солдаты, которые жевали жвачку и мрачно курили сигары, недоумевая, какого черта они делают в Лондоне.

Популярность статуи «Эрос» – творения, отправившего своего создателя Альфреда Гилберта в изгнание, – необъяснима. Почему эта маленькая крылатая фигура стала такой популярной в наши дни? Ее любят не за изящество и красоту, или, лучше сказать, не только за это. Возможно, за то, что она излучает легкость и веселье, традиционно царящие на Пиккадилли. Я помню, как однажды на викторине, которая помогала скоротать время путешествия через океан, одна из сильных команд проиграла, не ответив на вопрос: «Из чего сделана статуя Эроса?» Правильный ответ – алюминий. Думаю, это первая статуя, сделанная из алюминия. И конечно, Эрос – не просто статуя, а своего рода легкий алюминиевый каламбур. Когда Гилберту поручили спроектировать мемориал седьмого лорда Шэфтсбери, филантропа, в честь которого названа Шэфтсбери-авеню, скульптору пришла в голову идея поместить на пьедестал бога-лучника, который как бы посылает стрелу на авеню имени филантропа. Но кто-то из министерства общественных работ, тот, кто, очевидно, не любил каламбуров, развернул Эроса, и шутливая идея Гилберта потеряла смысл. Бедняга Гилберт был чрезвычайно темпераментным человеком и любил крушить свои работы; он так рассердился, что предложил расплавить готового Эроса, продать и раздать деньги бедным. Затем, стряхнув английскую пыль со своих ног, он на двадцать лет уехал жить за границу и вернулся только по личной просьбе короля Георга V.

Как бы я хотел, чтобы ученые вместо обещанных нам полетов на Луну изобрели машину времени и предлагали время от времени провести уик-энд в прошлом! Я бы хотел перевести стрелки часов назад и прогуляться по Пиккадилли времен Якова I, например в 1603 году. Тогда я мог бы дать ответ, насколько все написанное лондонскими топографами о Происхождении странного названия «Пиккадилли» является правдой.

В 1600 году на месте, которое ныне зовется Пиккадилли, не было домов, и носило оно название «дорога на Рединг». «Диким воловиком поросли сухие склоны канав», – пишет Герард в «Травнике»; там, где сегодня громоздятся высокие каменные дома, журчали ручейки, зеленели пастбища и живые изгороди. В средневековых записях 1623 года найдено упоминание о том, что некий йомен Уильям Кебл проживает около «усадьбы Пиккадилли». Это первое упоминание о Пиккадилли. Пройди мы по Пиккадилли в 1623 году, когда правил Яков I, а после смерти Шекспира прошло семь лет, мы бы увидели пять-шесть небольших строений на возвышенности Хэймаркет и один очень красивый дом (ныне Грейт-Уиндмилл-стрит) под названием «Усадьба Пиккадилли», принадлежавший портному по имени Роберт Бейкер.

Полагаю, в этом названии таилась насмешка: современники Бейкера, видимо, решили, что он слишком усердствует в своем желании быть похожим на дворянина, проживающего в деревне. Другими словами, ставит себя немного выше, чем он есть на самом деле. Возможно, некоторые остряки, зная, что его магазин полон picadils, или picadillas, на которых Бейкер и сделал состояние, в шутку прозвали его дом «усадьбой Пиккадилли» и так невольно подарили миру одно из самых известных названий.

Picadil– так назывался тугой накрахмаленный рюш или воротник, иногда натянутый на каркас из проволоки. Он стал модным в начале XVII века, а к середине века превратился в широкий кружевной воротник, закрывавший плечи. Этот воротник часто встречается на картинах Ван Дейка. Мода прошла во времена Карла II, когда огромные мужские парики сделали ношение picadilневозможным. На смену ему пришел галстук и шейный платок.

На Пиккадилли располагалось еще одно заведение с интересным названием «Поместье цирюльника». Тут находился один из самых известных игорных домов того времени, который держал цирюльник графа Пемброка Саймон Осбальдстон. В поместье имелись две лужайки для игры в шары, теннисный корт, тенистые, посыпанные гравием аллеи, столовая и четыре комнаты на последнем этаже для карточных игр и игры в кости.

Названия некоторых улиц также связаны с давним прошлым Пиккадилли. Уиндмилл-стрит служит напоминанием о мельнице, которая стояла напротив современного мюзик-холла «Уиндмилл». Сено веками продавалось на сенном рынке Хэймаркет. А название Вайн-стрит напоминает о виноделах и виноторговцах и родилось во времена, когда монахи-бенедиктинцы Вестминстерского монастыря держали здесь виноградник. Пиккадилли начала обретать нынешние очертания с появлением особняков знати в правление Карла II.

Старые средневековые дворцы Стрэнда, больше похожие на оксфордские колледжи, чем на дома аристократов семнадцатого века, безнадежно устарели, и жилой район Стрэнд утратил прежний облик. Старые дворцы были проданы, их место заняли новые улицы, но имена прежних владельцев сохранились.

Развитие Лондона за пределы городской стены началось с закрытия монастырей в правление Генриха VIII и, несмотря на репрессивное законодательство, продолжилось в эпоху Елизаветы и первых Стюартов. До этого город был зажат со всех сторон владениями мужских и женских монастырей. Монастырь кармелитов в Уайтфрайарз, монастырь францисканцев в Холборне, монастырь ордена Святого Иоанна Иерусалимского, а также бенедиктинская женская обитель в Кларкенвелле и монастырь в Смитфилде – лишь немногие и самые известные из них.

С переходом этих обширных территорий из церковной собственности в частное владение Лондон начал разрастаться во всех направлениях, за исключением королевских земель на западе. Ни постановления парламента, ни королевские запреты не могли остановить застройку бывших монастырских земель и быстрое расширение перенаселенного города, наступавшего на окрестные деревни.

Это был естественный рост, и ничто не могло его остановить. Вест-Энд в этом смысле значительно отличался от остальной части города. Здесь торговля землей и строительство обрели аристократический размах. Особняки знати появились при Карле II, потом застройка городского квартала была приостановлена из-за гражданской войны и получила новый стимул с восстановлением на троне Карла II. Ажиотажу вокруг Вест-Энда способствовал и Большой пожар. Те, кто разделял изгнание с королем, были награждены землями, и Вест-Энд начал развиваться вокруг королевского двора: появлялись особняки, имения, дома, площади.

«Доходные дома – очень старый способ делать деньги, – писал Джон Саммерсон в «Георгианском Лондоне». – Корни его уходят во времена Средневековья, когда возник институт ростовщичества. Доход от ренты существовал и во времена Тюдоров. Если аристократ уезжал из города, его дом переходил к другому владельцу и мог быть разрушен или отдан под жилье нескольким бедным семьям, что обеспечивало доход новому хозяину. Такое жилье снимали люди из самых бедных слоев общества, приезжавшие в город из доведенных до нищеты деревень. Им сдавался минимум площади за смешную плату. Но со временем коммерсанты нацелились выше. Уровень городской жизни рос, сословие высокообразованных специалистов (учителя, адвокаты и т. д.) становилось все многочисленнее, увеличивалось количество служащих, поэтому добротные городские дома, не дворцы, но и не лачуги, росли в цене».

Четвертый граф Бедфорд задал новое направление развития Ковент-Гардена еще при Карле I, но трудности в получении лицензии на строительство и годы гражданской войны помешали его последователям. Однако нельзя сказать, что коммерсанты теряли время при Карле II. Двумя самыми известными коммерсантами того времени были: четвертый граф Саутгемптон, строивший в Блумсбери, и Генри Джермин, граф Сент-Олбанс, подвизавшийся в районе Сент-Джеймс. Схема Саутгемптона весьма примечательна. Он решил строить жилье для нетитулованных дворян и для нового класса высокообразованных специалистов. Так возникли эти хорошо спроектированные и похожие друг на друга здания, они постепенно меняли свой облик в эпоху Георгов и королевы Виктории, обретая привычный вид домов добропорядочных лондонцев.

Схема Джермина слегка отличалась от схемы Саутгемптона, и ее воплощению помешали некоторые события. Джермин был известный льстец и аферист. Его влияние на Генриетту Марию было таким сильным, что многие подозревали, что между ними существует любовная связь. Как и многих других, кто вернулся из изгнания вместе с Карлом II, Джермина щедро вознаградили за преданность. Будучи, по замечанию Карла, «больше французом, чем англичанином», он решил, следуя французской моде, создать на территории вокруг Сент-Джеймского дворца квартал аристократических особняков, этаких роскошных фамильных дворцов. Но замыслы Джермина не успели воплотиться в жизнь – чума, последовавшая за Большим пожаром, опустошила Лондон. Ситуация на рынке жилья изменилась. Половина Сити лежала в руинах. Поток людей двинулся в Вест-Энд. Джермину повезло: не успев застроить Сент-Джеймс-сквер, он изменил схему и построил большое количество домов не для богатых аристократов, а для дворянства средней руки, которые и начал сдавать в аренду.