Текст книги "Вашингтонская площадь"
Автор книги: Генри Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
20
На следующий день, после полудня, Кэтрин услышала его голос на крыльце, а затем – шаги в прихожей. Она приняла его в парадной гостиной – нарядной и просторной, – а на случай неожиданных визитов предупредила слугу, что будет очень занята. Кэтрин не опасалась внезапного появления отца: в этот час он всегда делал визиты. Увидев Мориса, она сначала поняла, что он еще красивее портрета, хранимого ее влюбленной памятью, а уж затем – что он заключил ее в свои объятья. Но вот он разомкнул их, и Кэтрин почувствовала, что теперь она действительно пустилась во все тяжкие; на мгновение ей даже почудилось, что они уже женаты.
Он обвинил ее в жестокости, сказал, что исстрадался из-за нее, и Кэтрин ясно ощутила, как ужасна ее судьба: причинять боль обеим враждующим сторонам. Однако вовсе не упреков, пусть даже нежных, ей сейчас хотелось от Мориса; она ждала помощи. Ведь он, конечно же, достаточно умен и достаточно изобретателен, чтобы придумать, как положить конец всем их несчастьям. Кэтрин высказала это вслух, и Мориса ничуть не удивила ее вера в него. Но прежде чем предложить какой-нибудь выход, он стал ее расспрашивать – и это тоже было ничуть не удивительно.
– Как вы могли заставить меня так долго ждать! – сказал он. – Я чуть не умер; каждый час казался мне вечностью. Как долго вы решали!
– Решала? – переспросила Кэтрин.
– Решали, принять меня или отвергнуть.
– Ах, Морис! – с нежностью воскликнула она и прошептала: – У меня и в мыслях не было отвергнуть вас.
– Чего же вы тогда ждали?
В вопросе молодого человека была убийственная логика.
– Я думала, может быть, отец… отец… – она не договорила.
– Заметит, как вы страдаете?
– О нет! Я думала, может, он переменит свое мнение.
– И теперь вы послали за мной, потому что это наконец произошло? Верно?
Это оптимистическое предположение причинило Кэтрин новые мучения.
– Нет, Морис, – сказала она грустно, – он не переменил своего мнения.
– Так почему же вы за мной послали?
– Потому что я хотела вас видеть! – жалобно воскликнула Кэтрин.
– Причина превосходная. Но неужели вы хотели всего только увидеть меня? Вам нечего сказать мне?
Его прекрасные, неотразимые глаза настойчиво смотрели на нее, и Кэтрин заколебалась – какой ответ будет достоин такого взгляда? С минуту она молча упивалась его взором, потом тихо проговорила:
– Мне так хотелось вас видеть!
И спрятала лицо в ладони – что было крайне непоследовательно.
Теперь Морис с минуту молча наблюдал за ней.
– Согласны ли вы завтра обвенчаться со мной? – спросил он вдруг.
– Завтра?
– Или на будущей неделе. Скажем, не позже чем через месяц.
– А не лучше ли нам подождать? – спросила Кэтрин.
– Чего же?
Этого Кэтрин не знала. Но его напористость испугала девушку.
– Просто подождать и еще немного подумать.
Он с печальным укором покачал головой.
– Разве ж вы не думали все это время? Или вы собираетесь раздумывать еще лет пять? Мне эти три недели показались вечностью. Бедная моя, добавил он, помолчав, – вы что-то скрываете!
Кэтрин залилась краской, глаза ее наполнились слезами.
– Ах, как вы можете так говорить! – прошептала она.
– Да ведь третьего пути нет: либо вы за меня выходите, либо мы должны проститься, – рассудительно заметил Морис. – Угодить сразу и мне, и отцу невозможно. Вам придется выбирать между нами.
– Я выбрала вас! – воскликнула девушка с волнением.
– Тогда обвенчаемся на будущей неделе.
Кэтрин молчала, не сводя с него глаз.
– Неужели у нас нет другого выхода? – спросила она.
– Насколько мне известно, это единственный способ стать мужем и женой. Если есть какой-то другой, скажите.
Другого способа Кэтрин придумать не могла, и правота молодого человека показалась ей почти жестокой. Единственное, что ей удалось придумать, это что отец, быть может, передумает. Смущаясь от сознания своей беспомощности, девушка вслух пожелала, чтобы это чудо произошло.
– Вы думаете, есть хоть малейшая надежда? – спросил Морис.
– Была бы, если бы он познакомился с вами поближе.
– А что ему мешает познакомиться со мной поближе? Ему стоит лишь захотеть.
– Его представления, его доводы – вот что мешает, – сказала Кэтрин. Их невозможно… их невозможно сокрушить.
Воспоминание об отцовской непреклонности все еще приводило ее в трепет.
– Невозможно? – воскликнул Морис. – Я предпочел бы услышать, что вам нетрудно их сокрушить!
– Ах, мой отец несокрушим! – сказала Кэтрин.
Морис отвернулся и, отойдя, уставился в окно.
– Вы слишком боитесь его, – заметил он наконец.
Кэтрин не попыталась возразить – она не стыдилась своего страха, ибо если ей самой он и не делал чести, то зато свидетельствовал о ее почтении к отцу.
– По-моему, я и должна его бояться, – просто ответила она.
– Значит, вы меня не любите. Во всяком случае, не так сильно, как я люблю вас. Я надеялся, что ваша любовь ко мне сильнее страха перед отцом.
– Ах, друг мой! – сказала Кэтрин, шагнув к нему.
– Разве я чего-нибудь боюсь? – воскликнул он, обернувшись. – Я ради вас готов сражаться с целым светом!
– Вы такой благородный… такой смелый! – сказала она и замерла, остановившись на почтительном расстоянии.
– Какой мне от этого прок, раз вы такая робкая?
– По-моему, в действительности я… я не робкая, – сказала Кэтрин.
– Не понимаю, что значит "в действительности". В действительности из-за вашей робости мы оба будем несчастны.
– У меня хватит сил на то, чтобы ждать, ждать долго-долго.
– А если, прождав долго-долго, мы обнаружим, что ваш батюшка ненавидит меня пуще прежнего?
– Нет-нет, этого не будет, этого не может быть!
– Вы думаете, его растрогает моя верность? Но если его так легко растрогать, отчего же вы его боитесь?
Вопрос был задан ловко, и Кэтрин задумалась.
– Я постараюсь не бояться, – сказала она, смиренно стоя перед ним и словно показывая, какой послушной и исполнительной женой она обещает стать. Это обещание не ускользнуло от внимания Мориса, и он снова принялся уверять Кэтрин в своей пылкой любви. Не что иное, как вышеупомянутое чувство и заставило его сказать ей наконец, что миссис Пенимен посоветовала им немедленно обвенчаться, не думая о последствиях.
– Да, тетушке это было бы по душе, – простосердечно и в то же время весьма проницательно заметила Кэтрин. И уже совсем простосердечно, без малейшей примеси сарказма, она почти тотчас перешла к поручению доктора насчет того, что надо передать Морису. Кэтрин все время помнила о поручении отца, и оно обременяло ее, но, даже будь оно вдесятеро мучительнее, девушка все равно добросовестно исполнила бы его.
– Он велел мне в точности… в точности передать вам от него, что, если я выйду замуж без его согласия, он не оставит мне ни цента из своего состояния. Он настаивал, чтобы я непременно вам это сказала; он, кажется, думает, что… думает… что…
Морис покраснел, как покраснел бы на его месте любой благородный человек, которого заподозрили в низости.
– Что он думает?
– Что для вас это что-то меняет.
– Разумеется, меняет – и очень многое. Лишает нас многих тысяч долларов – существенная перемена! Но это не меняет моей любви к вам.
– Нам и не нужно его состояние, – сказала Кэтрин. – Вы же знаете, что у меня своих денег предостаточно.
– Да, дорогая моя, я знаю, у вас есть какой-то капитал. И уж его-то он не посмеет тронуть!
– Он и не захочет, – сказала Кэтрин. – Это мне мать оставила.
Морис помолчал.
– Значит, у него даже сомнений не было? – спросил он наконец. – Он думал, что, услышав его слова, я выйду из себя и сброшу маску?
– Не знаю, что он думал, – устало сказала Кэтрин.
– Передайте ему, пожалуйста, что для меня его угроза – пустой звук, – и Морис звучно щелкнул пальцами.
– Нет, боюсь, что этого я не осмелюсь ему передать.
– Иногда вы меня, знаете ли, разочаровываете, – сказал Морис.
– Да, наверное. Во мне все разочаровались – и отец, и тетя.
– Ну, со мной дело совсем другое – я ведь люблю вас больше, чем они.
– Конечно, Морис, – сказала Кэтрин, чувствуя, что эта сладостная истина (которая никого, в конце концов, не обижала) всецело завладела ее воображением – кое-какое воображение у Кэтрин все-таки имелось.
– Вы уверены, что он не отступится? Я хочу сказать – никогда не отступится от своего решения лишить вас наследства? И даже ваши добродетели, ваше долготерпение не поколеблют его жестокости?
– То-то и беда, что в его глазах наш брак зачеркнет все мои добродетели. В его глазах это будет только доказательством его правоты.
– Да, значит, он вас не простит!
Услышав, как с прекрасных губ молодого человека слетело это восклицание, Кэтрин почувствовала, что ее успокоившаяся было душа снова приходит в ужасное волнение.
– Ах, вы должны меня очень-очень любить! – воскликнула она.
– Вне всякого сомнения, дорогая! – ответил ее возлюбленный. – Вас расстраивает выражение: "лишит наследства"? – добавил он мгновение спустя.
– Я не из-за денег расстраиваюсь, а из-за того… из-за того, что у него такие мысли.
– Вам, наверное, кажется, что это нечто вроде проклятия, – сказал Морис. – И вам, должно быть, очень тяжело. А вы не думаете, – продолжал он, – что, взявшись за дело с умом и действуя надлежащим образом, вы могли бы со временем рассеять злые чары? Вы не думаете, – говорил он задумчивым, сочувственным тоном, – что по-настоящему умная женщина сумела бы на вашем месте перетянуть его на свою сторону? Вы не думаете, что…
Тут Кэтрин внезапно прервала Мориса. Все его хитроумные вопросы прошли мимо нее. Кэтрин казалось, что страшные слова "лишит наследства", за которыми так явственно слышалось обвинение в безнравственности, повисли в воздухе и даже словно бы звучат все громче и громче. Она вдруг осознала свое положение, и ледяной холод проник в ее детскую душу, наполнив ее тоской и ужасом. Но спаситель был рядом, совсем близко, и она протянула к нему руки.
– Ах, Морис, – сказала она, содрогнувшись, – я готова обвенчаться с вами, когда вы захотите!
И она уронила голову ему на плечо.
– Любовь моя! – воскликнул Морис, опуская глаза на свою драгоценную добычу. А потом растерянно уставился перед собой, приоткрыв рот и подняв брови.
21
Доктор Слоупер без промедления поделился своими выводами с миссис Олмонд, изложив ей свое мнение теми же словами, которыми ранее объявил его самому себе:
– Она не отступится! Клянусь небом, она не отступится!
– То есть обвенчается с ним? – спросила миссис Олмонд.
– Этого я не знаю. Но сломить ее невозможно. Она станет бесконечно тянуть и откладывать в надежде переубедить меня.
– Но переубедить тебя, наверное, невозможно?
– Можно ли переубедить геометрическую теорему? Мое суждение не настолько поверхностно.
– Но ведь геометрия, по-моему, как раз и занимается поверхностями, – с улыбкой возразила миссис Олмонд – женщина, как нам известно, весьма неглупая.
– Верно. Но занимается ими со всей серьезностью и глубиной. Кэтрин и этот ухажер – мои поверхности, и я уже произвел надлежащие измерения.
– И результаты, кажется, удивили тебя.
– Эти поверхности обширны и предлагают немалый материал для наблюдений.
– Как ты бесстрастен! – воскликнула миссис Олмонд.
– Могу ли я быть иным, когда вокруг меня страсти так и кипят? Впрочем, надо отдать должное Таунзенду – его страсти подчинены рассудку.
– Не могу судить о Морисе Таунзенде, – сказала миссис Олмонд, – но Кэтрин меня ничуть не удивляет.
– А меня, признаться, немного удивляет. Она, должно быть, терзается и мечется от одного решения к другому.
– Лучше признайся, что тебя это попросту забавляет. А я не вижу ничего забавного в том, что твоя дочь тебя так обожает.
– Мне интереснее определить границы ее обожания.
– Оно кончается там, где начинается другое чувство.
– Вовсе нет; это было бы слишком просто. Ее чувства сплетаются и смешиваются, и смесь эта по составу весьма необычна. Из нее, конечно, родится какая-то новая стихия, и мне хочется увидеть, что это будет такое. Я дожидаюсь с любопытством и даже с волнением; вот уж не думал, что Кэтрин когда-нибудь доставит мне подобные переживания. Я весьма признателен ей за это.
– Она останется ему верна, – сказала миссис Олмонд, – верна до конца.
– Да, я же говорю – она не отступится.
– Мне больше нравится «верна». Простые натуры хранят верность, несмотря ни на что, а Кэтрин – натура очень простая. Переживания редко оставляют в ней глубокий след, но уж если что запало ей в душу – то на всю жизнь. Это как с медным чайником: сделаешь на нем вмятину, и, как ни наводи потом лоск, пятно все равно останется.
– Попробуем навести лоск на Кэтрин, – сказал доктор. – Свезу-ка я ее в Европу.
– Она и в Европе его не забудет.
– Ну так он ее забудет.
– Тебе и впрямь этого хочется? – серьезно спросила миссис Олмонд.
– Чрезвычайно! – ответил доктор.
Меж тем миссис Пенимен, не теряя времени, снова написала к Морису Таунзенду. Она попросила удостоить ее еще одного свидания, но на сей раз местом встречи избрала не закусочную: она предложила ему встретиться в портале церкви, в воскресенье после дневной службы, причем из осторожности назвала не тот храм, который обычно посещала и где прихожане стали бы, по ее мнению, подсматривать за ними. Она выбрала менее респектабельный район; и вот, в назначенный час выйдя из церкви, миссис Пенимен увидела стоящего поодаль Мориса Таунзенда. Не показав виду, что узнала его, она перешла улицу; некоторое время молодой человек следовал за ней, пока наконец миссис Пенимен не обернулась к нему с улыбкой:
– Простите мне эту внешнюю бесстрастность. Вы сами понимаете, чем она объясняется. Осмотрительность прежде всего.
Когда же он спросил, куда она предпочитает теперь идти, миссис Пенимен шепнула:
– Куда-нибудь, где мы не станем привлекать внимание.
Будучи не в лучшем расположении духа, Морис не слишком галантно ответил:
– На этот счет я не обольщаюсь: не так уж мы привлекательны.
И молодой человек беспечно повернул к центру города.
– Надеюсь, – продолжал он, – вы пришли сказать мне, что старик сдался.
– Боюсь, что у меня для вас не самые счастливые вести; и все же я предвестница скорее мира, чем войны. Я много думала в последнее время, мистер Таунзенд.
– Вы слишком утруждаете себя.
– Да, вероятно. Но я ничего не могу с собой поделать, у меня очень деятельный ум. И если я отдаюсь чему-то, то отдаюсь целиком. За это я расплачиваюсь своими знаменитыми мигренями. Мне точно обруч сжимает голову! Но я ношу его, как королева свою корону. Поверите ли, у меня и сейчас мигрень. Однако я ни за что не пропустила бы нашего рандеву. Мне надо сообщить вам кое-что очень важное.
– Я весь внимание, – сказал Морис.
– Пожалуй, я немного опрометчиво посоветовала вам тогда обвенчаться как можно скорее. Я много думала и теперь несколько иначе смотрю на это.
– Вы, кажется, обладаете способностью менять свое мнение ежедневно.
– Ежеминутно! – сказала миссис Пенимен таким тоном, словно это удобное свойство составляло одну из самых блестящих ее способностей.
– Я вам рекомендую выбрать какую-нибудь точку зрения и придерживаться ее, – заметил Морис.
– Ах, выбрать почти невозможно. У меня такое беспокойное, такое ненасытное воображение. Из-за него я, может быть, плохая советчица, но зато незаменимый друг!
– Незаменимый друг, который дает плохие советы! – сказал Морис.
– Не преднамеренно! Незаменимый друг, который готов, рискуя всем, лететь на свидание, чтобы нижайше просить прощения!
– Что же вы теперь мне посоветуете?
– Набраться терпения. Следить и выжидать.
– Это плохой совет или хороший?
– Не мне судить, – с достоинством ответила миссис Пенимен. – Могу лишь сказать, что он идет от чистого сердца.
– А на будущей неделе вы посоветуете мне что-нибудь другое и тоже от чистого сердца?
– На будущей неделе мне, может быть, придется объявить вам, что меня лишили крова!
– Лишили крова?
– Брат устроил мне ужасную сцену. Он угрожал мне – сказал, что если что-нибудь случится, он меня выставит за дверь. Вы же знаете, я бедна.
По представлениям Мориса, у миссис Пенимен имелась кое-какая недвижимость, но он, естественно, воздержался от замечаний.
– Меньше всего мне хочется, чтобы вам пришлось страдать из-за меня, сказал он. – Что за злодей, однако, ваш братец – судя по вашим словам!
Миссис Пенимен замялась.
– Остин, во всяком случае, далеко не образцовый христианин.
– И вы советуете мне ждать, пока он станет таковым?
– По крайней мере дайте ему успокоиться. Потерпите, мистер Таунзенд. Помните, вас ждет драгоценная награда.
Некоторое время Морис молчал и на ходу раздраженно постукивал тростью по ограде.
– До чего же вы непостоянны! – вырвалось у него наконец. – А я-то уже вырвал у нее согласие на тайный брак.
Миссис Пенимен и впрямь не отличалась постоянством, ибо, услышав эту новость, она чуть было не подпрыгнула от радости.
– Да? Когда же? Где? – вскричала она, остановившись.
Морис отвечал неопределенно:
– Это еще надо решить. Но она дала согласие: мне теперь чертовски неудобно идти на попятный.
Миссис Пенимен, как я сказал, остановилась. Ее сияющий взор был устремлен на молодого человека.
– Мистер Таунзенд! Позвольте, я вам кое-что скажу: Кэтрин так влюблена в вас, что вы теперь можете поступать, как вам заблагорассудится!
Заявление это было несколько двусмысленно, и Морис поднял брови.
– Счастлив это слышать! Но что вы, собственно, имеете в виду?
– Вы можете отложить венчание – можете передумать; она вас не осудит.
Морис так и застыл с поднятыми бровями.
– Вот как! – не очень дружелюбно бросил он. Затем он заявил, что, останавливаясь посреди тротуара, миссис Пенимен рискует привлечь к себе внимание. И он постарался как можно скорее проводить свою собеседницу домой – под кров, которого она в любую минуту могла лишиться.
22
Сказав, что Кэтрин согласилась на решительный шаг, Морис отчасти погрешил против истины. Покидая Кэтрин, мы слышали, как она заявила о готовности сжечь свои корабли; но, добившись от нее такого обещания, Морис понял, что исполнение его сейчас было бы нежелательно. От разговора о дне венчания он ловко уклонился, однако сделал вид, что сам уже наметил срок. Положение Кэтрин, конечно, было не из легких; но и у ее осторожного жениха имелись свои трудности, тоже заслуживающие внимания. Его действительно ждала немалая награда; но, чтобы получить ее, необходимо было выбрать золотую середину между стремительной атакой и осторожным ожиданием. Можно, конечно, прыгнуть в пропасть, доверившись судьбе; к умному человеку судьба обычно благосклонна, но умный человек тем и известен, что не любит рисковать своей шеей. Вознаграждение в виде союза с непривлекательной и небогатой молодой особой не может не стать в самом скором времени весьма неприятной обузой. Нелегко было Морису выбрать между опасностью вовсе потерять Кэтрин вместе с ее будущей казной – и риском добиться Кэтрин раньше времени и обнаружить, что казна ее немногим ценнее коллекции пустых бутылок. Примите это во внимание, читатель, если вам кажется, что сей молодой человек не сумел толком использовать свои природные достоинства; не судите его слишком строго. Он не забыл, что Кэтрин в любом случае получит свои десять тысяч в год; этому обстоятельству Морис посвятил долгие часы раздумий. Но он отлично отдавал себе отчет в своих природных достоинствах, ценил их весьма высоко и эту сумму считал недостаточной. Однако он напоминал себе, что десять тысяч в год – доход немалый и что все на свете относительно: если скромные средства кажутся малопривлекательными по сравнению с солидным капиталом, то полное отсутствие средств тем более не красит жизнь. Молодой человек усердно предавался размышлениям подобного рода, и в конце концов ему пришлось приспустить паруса. Тверда ли позиция доктора Слоупера – вот неизвестное, содержавшееся в задаче, которую пытался решить Морис.
Естественным решением была бы женитьба на Кэтрин, но математика умеет сокращать пути к ответу, и Морис не терял надежды найти более короткий путь. Когда Кэтрин приняла его уговоры за чистую монету и согласилась отказаться от своего плана умилостивить отца, молодой человек, как я уже сказал, ловко отступил и не назначил день венчания. Ее вера в искренность Мориса была так глубока, что девушке и в голову не приходило заподозрить его в двойной игре; другое теперь мучило ее. Природа щедро наделила бедняжку чувством собственного достоинства, и, решившись пойти наперекор воле отца, она считала, что уже не может пользоваться его покровительством. Совесть запрещала девушке оставаться под отцовским кровом, поскольку отцовским мнением она пренебрегла. Жить в доме доктора Слоупера было удобно и приятно, но Кэтрин чувствовала, что потеряла на это право. Связав свою судьбу с Морисом Таунзендом вопреки предостережениям отца, она нарушила контракт, по которому отец давал ей приют у своего очага. Отказаться от молодого человека Кэтрин не могла – стало быть, ей надо покинуть отцовский дом, и чем раньше ее избранник предложит ей другой очаг, тем скорее она избавится от мучительной неловкости своего положения. К этим логическим умозаключениям примешивалась изрядная доля душевного раскаяния. Кэтрин очень страдала в эти дни, а в иные минуты страдания ее бывали попросту невыносимы. Отец не глядел на нее, не заговаривал с ней. Он отлично знал, что делает, – все это входило в его план. Кэтрин поглядывала на него, когда у нее хватало смелости (она опасалась показаться навязчивой), и очень жалела отца за горе, которое ему причинила. Она старалась не вешать голову и не сидеть сложа руки, а когда атмосфера в доме на Вашингтонской площади становилась нестерпимой, она закрывала глаза и призывала на помощь образ человека, ради которого нарушила священную заповедь. Из троих обитателей дома на Вашингтонской площади одна миссис Пенимен держалась соответственно этой необычайной ситуации. Если Кэтрин вела себя скромно, то даже скромность свою она старалась скрыть, и ее жалкий вид, которого, кстати, никто не замечал, отнюдь не предназначался для чьих-либо глаз. Если доктор был суров и замкнут и решительно игнорировал присутствие остальных членов своей семьи, то проделывал это легко, естественно и просто, и, только хорошо его зная, можно было догадаться, что напускная враждебность, в общем, доставляет ему удовольствие. Ну, а миссис Пенимен была подчеркнуто сдержанна, молчаливо многозначительна, и даже шорох ее платья передавал исключительную важность ее намеренно скупых движений и жестов; когда же она все-таки позволяла себе сделать замечание по поводу какого-нибудь пустяка, весь вид ее показывал, что на самом деле в несложной реплике таится глубокий смысл. Со времени беседы в кабинете отец и дочь не обменялись ни единой фразой. Ей нужно было сообщить ему кое-что; она считала, что это ее долг, но не решалась заговорить с отцом: боялась его рассердить. Доктору тоже нужно было сказать ей кое-что, но он не желал заговаривать первым. Мы знаем, что ему было любопытно предоставить дочь самой себе и посмотреть, как проявится ее решимость ни за что "не отступиться". Наконец она сообщила отцу, что снова виделась с Морисом Таунзендом и что их отношения не изменились.
– Я думаю, мы обвенчаемся… скоро. А до того я, наверное, буду довольно часто его видеть… Но не чаще, чем раз в неделю.
Доктор бесстрастно осмотрел девушку с ног до головы, словно никогда прежде ее не видел. За последнюю неделю он ни разу не взглянул на Кэтрин и она была рада, что такие взгляды не доставались ей каждый день.
– А почему бы и не трижды в день? – спросил он. – Что вам мешает встречаться сколь угодно часто?
Кэтрин на мгновение отвернулась; в глазах ее стояли слезы. Затем она сказала:
– Нет, лучше раз в неделю.
– Не понимаю, чем это лучше. По-моему, хуже некуда. Ты напрасно тешишь себя мыслью, что подобные уступки имеют для меня какое-то значение. Тебе не следует встречаться с ним ни раз в неделю, ни десять раз на день. Меня это, впрочем, совершенно не интересует.
Кэтрин попыталась понять слова отца, но, почувствовав, к чему они ведут, в ужасе остановилась на полпути.
– Я думаю, мы скоро обвенчаемся, – повторила она.
Отец снова смерил Кэтрин ледяным взглядом, словно она была ему чужая.
– Зачем ты мне об этом говоришь? Меня это не касается.
– Ах, отец! – воскликнула она. – Пусть даже ты против, неужели тебе совсем безразлично?
– Совершенно безразлично. Если ты действительно выходишь замуж, меня вовсе не интересует, когда, где и из каких побуждений ты это сделаешь, так что не трудись обсуждать со мной свои причуды – компромисса ты от меня не дождешься.
С этими словами он отвернулся. Однако на следующий день он сам заговорил с дочерью, и тон у него при этом был иной.
– Ты не собираешься венчаться в ближайшие четыре-пять месяцев? спросил он.
– Не знаю, отец, – ответила Кэтрин. – Нам так трудно решиться.
– Тогда отложите на полгода, и я свезу тебя в Европу. Мне очень хочется, чтобы ты поехала со мной.
После недавнего разговора Кэтрин была счастлива услышать, что ему "очень хочется", чтобы она что-то сделала, и что отцовские чувства еще не угасли в его душе; она даже вскрикнула от радости. Но тут же Кэтрин поняла, что приглашение доктора не распространяется на Мориса, а в таком случае она, конечно, предпочла бы остаться дома. И все же она покраснела от удовольствия – чего в последнее время не случалось.
– Это было бы чудесно – поехать в Европу, – сказала она, чувствуя, что слова ее не отличаются оригинальностью, а тон – энтузиазмом.
– Ну что ж, превосходно. Значит, едем. Собирайся в дорогу.
– Нужно еще сообщить мистеру Таунзенду.
– Если ты хочешь сказать, что тебе нужно просить его разрешения, проговорил доктор, пронзая ее холодным взглядом своих бесстрастных глаз, мне остается только надеяться на его великодушие.
Кэтрин тронула обида, прозвучавшая в словах отца; из всех речей доктора это замечание было самым изощренным, самым эффектным. Девушка почувствовала, что в нынешнем своем положении должна быть благодарна за такую возможность выказать почтение к отцу. Но ее тревожило также и другое ощущение, и она его наконец выразила:
– Иногда мне кажется, что, раз я поступаю против твоей воли, мне здесь не место.
– Не место? – переспросил доктор.
– Таз я живу с тобой, то обязана тебя слушаться.
– Если ты сама так считаешь, я, право же, не стану спорить! – сухо рассмеялся доктор.
– Но если я не слушаю твоих советов, то мне нельзя и жить с тобой… и пользоваться твоей добротой и покровительством.
Это поразительное рассуждение заставило доктора внезапно почувствовать, что он недооценивал свою дочь; оно поистине делало честь молодой особе, до той поры проявлявшей всего лишь тихое упрямство. Но доктору оно не понравилось, очень не понравилось, и он этого не скрыл.
– Низкая мысль, – сказал он. – Не у мистера ли Таунзенда ты ее позаимствовала?
– Ах, нет! Это моя мысль! – протестующе воскликнула Кэтрин.
– Так держи ее при себе, – посоветовал отец, тверже прежнего уверенный, что ее надобно везти в Европу.
