Текст книги "Вашингтонская площадь"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

28

Письмо ее содержало предостережение; оно извещало молодого человека о том, что доктор по-прежнему упорствует. Возможно, у миссис Пенимен мелькнуло предположение, что Кэтрин, должно быть, и сама сообразила снабдить возлюбленного сведениями такого рода, но, как нам известно, тетка частенько недооценивала племянницу; кроме того, она считала, что не может полагаться на действия Кэтрин. Миссис Пенимен исполняла свой долг независимо от племянницы. Я уже говорил, что ее юный друг обращался с ней весьма вольно, и вот пример тому: он не ответил на письмо. Он внимательно прочел письмо, усвоил сведения, а потом разжег им сигару и принялся ждать следующего – в полной уверенности, что оно придет. «У меня кровь стынет в жилах, когда я представляю себе, какие мысли роятся в его уме», – написала миссис Пенимен о своем брате; казалось бы, к этому уже нечего добавить. Однако она написала вновь, прибегнув к иной метафоре. «Его ненависть к вам горит страшным огнем – огнем, не угасающим ни на секунду, – писала она. Но вашего будущего он не освещает – оно повергнуто в мрак. Когда бы это зависело от меня, каждый день вашей жизни был бы полон сияния солнца. От К. ничего невозможно узнать – она такая скрытная, в точности, как ее отец. Похоже, что она рассчитывает скоро венчаться и явно готовилась к этому в Европе, накупила платьев, десять пар туфель и пр. Но вы же понимаете, друг мой, что одних туфель мало для начала замужней жизни. Напишите, что вы об этом думаете. Как мне не терпится увидеть вас; мне надо вам столько всего рассказать! Ужасно вас недостает – дом кажется таким пустым! Какие новости в городе? Как подвигается ваше дело? Это был отважный поступок – открыть свое дело! Можно мне навестить вас в конторе? Я бы пришла всего на несколько минут! Я могла бы сойти за клиентку, или как это у вас называется? Я могла бы купить что-нибудь, акции или какие-то железнодорожные приспособления. Напишите, что вы думаете об этом плане. Я бы пришла с reticule [дамский ручной мешок, какие носили горожанки], как простолюдинка».

Несмотря на прием с reticule, Морис, очевидно, не оценил ее план, поскольку в контору он миссис Пенимен не пригласил; он уже объяснял ей, что контору эту необычайно, невероятно трудно отыскать. Но так как она настойчиво желала с ним побеседовать (после целого года интимной болтовни миссис Пенимен продолжала называть эти свидания "беседами"), он согласился прогуляться с ней по городу и даже оказал ей особую любезность, покинув ради нее контору в такое время дня, когда дела были, вероятно, в самом разгаре. Он встретился с миссис Пенимен (которая постаралась одеться как "простолюдинка") на углу двух полузастроенных улиц с недомощенными мостовыми и ничуть не удивился, обнаружив, что ее безотлагательные новости сводились главным образом к новым заверениям в преданности. Он, однако, принял уже от нее бессчетное множество подобных заверений, и ему было вовсе ни к чему жертвовать своим драгоценным временем ради того, чтобы в тысячный раз услышать, какое преданное участие миссис Пенимен принимает в его судьбе. Он сам имел ей кое-что сказать. Сделать это было нелегко, и затруднение, которое он испытывал, побудило его выражаться весьма желчно.

– О да, я отлично знаю, что он сочетает свойства льдины со свойствами раскаленного угля, – начал он. – И Кэтрин мне это объясняла, и вы повторяли мне это так часто, что меня уже просто тошнит. Не трудитесь снова повторяться – вы меня вполне убедили. Он не оставит нам ни цента, этот факт уже не нуждается в доказательстве.

Тут миссис Пенимен посетила вдохновенная мысль.

– А что, если вам подать на него в суд? – спросила она, удивляясь, как ей раньше не пришел в голову этот несложный ход.

– Я на _вас_ подам в суд, – ответил Морис, – если вы будете и дальше испытывать мое терпение подобными советами. Это недостойно мужчины продолжать борьбу, когда поражение очевидно. Я должен отказаться от Кэтрин.

На его заявление миссис Пенимен ответила молчанием, хотя сердце ее забилось. Слова молодого человека не были для нее неожиданностью; она уже свыклась с мыслью, что Морису не следует жениться на Кэтрин, если у той не останется шансов получить отцовское наследство. "Не следует" формулировка несколько двусмысленная, но, руководствуясь своими природными склонностями, миссис Пенимен понимала ее вполне однозначно, и, хотя решение это никогда прежде не высказывалось в той грубой форме, которую придал ему теперь Морис, оно не раз молчаливо подразумевалось во время их непринужденных разговоров, когда молодой человек развалясь сидел в каком-нибудь из мягких кресел доктора; так что миссис Пенимен стала относиться к этой мысли сперва (как она предпочитала думать) философски, а потом и с тайным одобрением. Тот факт, что свое одобрение она держала втайне, доказывает, разумеется, что миссис Пенимен его стыдилась; но она закрывала на это глаза, напоминая себе, что как-никак идею замужества племянницы выпестовала именно она. Едва ли доктор признал бы политику Лавинии последовательной: во-первых, Морис во что бы то ни стало должен получить его наследство, и она ему поможет в этом; во-вторых, оно явно не достанется ему, и было бы обидно молодому человеку – молодому человеку с такими богатыми возможностями – жениться на бесприданнице. Когда по возвращении из Европы доктор прочел сестре нотацию, которую мы приводили выше, затея Мориса стала казаться миссис Пенимен настолько безнадежной, что она окончательно сосредоточила свое внимание на этом «во-вторых». Будь Морис ее сыном, она без колебаний принесла бы Кэтрин в жертву этой всеподавляющей идее – его счастливому будущему. Готовность принести в жертву собственную племянницу свидетельствовала о более чем материнской преданности. И все же, внезапно обнаружив в своей руке нож для заклания жертвы, миссис Пенимен оробела.

С минуту Морис шел молча, затем раздраженно повторил свои слова:

– Я должен отказаться от нее!

– Кажется, я вас понимаю, – осторожно проговорила миссис Пенимен.

– Как тут не понять – я выразился достаточно ясно! Грубо и откровенно.

Морис стыдился самого себя, и это было ему неприятно; а так как неприятных ощущений сей молодой человек решительно не переносил, им овладел прилив безжалостной злобы. Ему захотелось отыграться на ком-нибудь, и он осторожно – ибо Морис был всегда осторожен, если дело касалось его самого, – спросил:

– А вы не могли бы ее немного охладить?

– Охладить?

– Подготовить ее – попытаться заставить ее постепенно забыть обо мне.

Миссис Пенимен остановилась и торжественно посмотрела на молодого человека.

– Мой бедный Морис, да знаете ли вы, как она в вас влюблена?

– Не знаю и не желаю знать. Я всегда старался этого не замечать. Знать об этом было бы слишком мучительно.

– Она будет очень страдать, – сказала миссис Пенимен.

– Вы должны ее утешить. Если вы мне настоящий друг, если вы не притворяетесь, вы найдете способ ее утешить.

Миссис Пенимен печально покачала головой.

– Вы спрашиваете, не притворяюсь ли я вашим другом; а я не сумею притвориться вашим врагом. Что я могу сказать ей, кроме новых похвал вам? Но похвалы вам едва ли ее утешат!

– Доктор вам поможет. Он будет в восторге, что помолвка расстроилась, и придумает ей какое-нибудь утешение – ведь он человек опытный.

– Он придумает ей новую пытку! – воскликнула миссис Пенимен. – Упаси ее небо от отцовских утешений. Он станет злорадно торжествовать.

Морис мучительно покраснел.

– Если вы станете утешать ее так же, как сейчас утешаете меня, проку будет немного! Чертовски неприятно объясняться, но это необходимо. Меня тяготит такая необходимость, и вы обязаны облегчить мое положение.

– Я буду вашим другом до гробовой доски! – заявила миссис Пенимен.

– Лучше докажите вашу дружбу сейчас! – ответил Морис, возобновляя прогулку.

Миссис Пенимен двинулась следом; она едва сдерживала дрожь.

– Вы бы хотели, чтобы я ей сама сказала? – спросила она.

– Не надо ей ничего говорить, но если бы вы могли… если бы вы могли… – и он замолчал, пытаясь сообразить, что же в действительности миссис Пенимен могла бы для него сделать. – Вы могли бы объяснить ей мои побуждения. Объяснить, что я не в силах стать между ней и отцом и дать ему повод лишить собственную дочь ее законных прав – повод, которого он дожидается с таким отвратительным нетерпением!

Миссис Пенимен с замечательной быстротой оценила всю прелесть этой фразы.

– Как это похоже на вас! – сказала она. – Как это тонко!

Морис раздраженно махнул тростью.

– Ах, оставьте! – капризно воскликнул он.

– Может быть, все обойдется. Кэтрин ведь такая странная.

И миссис Пенимен взяла на себя смелость пообещать молодому человеку, что в любом случае девушка поведет себя смирно и не станет устраивать сцен. Они продолжали прогулку, в ходе которой миссис Пенимен взяла на себя смелость пообещать ему и многое другое и в результате приняла немало обязательств; Морис, как нетрудно догадаться, был рад сложить на нее свою ношу. Однако ее безрассудное рвение ни на секунду не обмануло молодого человека: он знал, что миссис Пенимен едва ли в состоянии исполнить хотя бы сотую долю того, что обещала, и ее самозабвенная готовность ему служить внушала Морису все большее презрение к миссис Пенимен. Среди прочего она во время этого разговора задала молодому человеку один смелый вопрос:

– Что вы станете делать, если не женитесь на ней?

– Совершу что-нибудь блистательное, – ответил Морис. – Ведь вам, наверное, хочется, чтобы я совершил что-нибудь блистательное?

Мысль о такой возможности доставила миссис Пенимен величайшее удовольствие.

– Я буду считать, что горько обманулась в вас, если этого не случится.

– Придется совершить, чтобы отыграться за провал. Пока мои дела идут вовсе не блистательно.

Миссис Пенимен задумалась, словно надеялась опровергнуть его заявление; однако это ей не удалось, и, чтобы загладить свою неудачу, она рискнула задать Морису еще один вопрос:

– То есть вы снова… снова станете свататься?

Сперва Морис отозвался лишь про себя – и довольно резко: "Вот уж чисто женская бестактность!" Затем ответил вслух:

– Никогда в жизни!

Миссис Пенимен была разочарована и раздосадована и, желая выразить свои чувства, издала саркастическое восклицание. До чего же он капризен, этот молодой человек.

– Я отказываюсь от Кэтрин не ради другой женщины, а ради блестящей карьеры! – объявил Морис.

Это было эффектно сказано; но миссис Пенимен чувствовала, что промахнулась, и ей хотелось ответить колкостью.

– Что же, вы не намерены и бывать у нее? – спросила она язвительно.

– Мне нужно побывать у нее; к чему тянуть? С тех пор как она вернулась, я был у нее четыре раза, и это тягостно. Не могу же я всю жизнь наносить ей визиты! Неужели Кэтрин на это рассчитывает? Нельзя держать мужчину в состоянии неопределенности! – тонко закончил он.

– Да, но вы непременно должны проститься с ней! – настаивала миссис Пенимен; в ее представлении прощания уступали по значительности разве что первым свиданиям.

29

Он снова пришел к Кэтрин, но проститься не сумел; приходил и в другой раз, и в третий, каждый раз убеждаясь в том, что миссис Пенимен все еще не усыпала ему цветами путь к отступлению. Положение его было, по его собственному выражению, «чертовски тяжелым»; он чувствовал растущую ненависть к миссис Пенимен, которая, как ему теперь казалось, втянула его в эту историю и обязана была – из простого милосердия – помочь ему выпутаться. Правду сказать, в уединении своей комнаты и, добавим, в красноречивой обстановке комнаты Кэтрин – невесты, готовящей trousseau [приданое (фр.)], – миссис Пенимен по-иному взглянула на взятые на себя обязательства – и испугалась. Задача «подготовить» Кэтрин, помочь ей «постепенно забыть» Мориса все больше ужасала миссис Пенимен, и в конце концов порывистая тетушка впала в сомнения: так ли уж хороша идея Мориса изменить своим первоначальным планам? Блистательное будущее, карьера, чистая совесть молодого человека, уберегшего даму сердца от утраты законных прав, – все это превосходно, конечно, но не слишком ли дорогой ценой это достается? Настроение, в котором пребывала сама Кэтрин, ничуть не облегчало положения миссис Пенимен: несчастная девушка и не подозревала о грозящей ей опасности. Без тени сомнения глядела она на своего возлюбленного и, хотя доверяла тетке гораздо меньше, чем молодому человеку, с коим обменялась нежными клятвами, не давала миссис Пенимен повода для признаний и объяснений. Тетушка долго набиралась решимости, но так и не набралась; она уверила себя, что Кэтрин попросту глупа, со дня на день откладывала решительное (как она бы это назвала) объяснение, удрученно бродила по дому, изнывала от переполнявшего ее раскаяния, но была не в силах облечь его в словесную форму. Объяснения самого Мориса ограничивались несколькими ничего не значащими репликами; но даже это его чрезмерно утомляло. Визиты его сделались весьма краткими и проходили в тягостных поисках предметов для разговора с невестой. Она ждала, чтобы Морис попросту назначил день свадьбы, и, поскольку относительно этого пункта он пока не был готов высказаться ясно, разговоры на более отвлеченные темы казались ей пустыми, а притворство – нелепым. Прикидываться и представляться она не умела и вовсе не пыталась скрыть свое ожидание. Пусть он решает, как ему удобнее; она готова скромно и терпеливо ждать; странно, что в такой торжественный момент Морис не действует решительнее, но у него, наверное, есть свои причины. Кэтрин могла бы стать покорной супругой старинного образца: если бы муж стал объяснять ей свои поступки, она считала бы это знаком особой милости и счастливого расположения духа, но никак не ожидала бы слышать объяснения ежедневно, как не рассчитывала бы ежедневно принимать букет камелий. Перед свадьбой, впрочем, даже самая нетребовательная невеста ожидает таких знаков внимания, как некоторое добавочное количество букетов; между тем дом на Вашингтонской площади отнюдь не благоухал цветочными ароматами, и девушка наконец встревожилась.

– Вы не больны? – спросила она Мориса. – Вы кажетесь таким бледным и все время чем-то расстроены.

– Да, я нездоров, – ответил Морис; ему пришло на ум, что, обратившись к ее состраданию, он, может быть, приблизит свое освобождение.

– Боюсь, вы себя слишком утомляете; вам надо меньше работать.

– Я не могу не работать, – сказал он и с нарочитой резкостью добавил: Я не хочу быть вам обязан всем!

– Ах, зачем вы это говорите!

– Я слишком горд, – сказал Морис.

– Да… слишком!

– Вам не удастся изменить меня, – продолжал он. – Принимайте меня таким, какой я есть.

– Я и не хочу вас изменить, – ласково заметила она. – Я принимаю вас таким, какой вы есть!

И она посмотрела на него долгим взглядом.

– Когда мужчина женится на богатой, все начинают о нем судачить, сообщил Морис. – Это так отвратительно.

– Но я ведь не богата, – сказала Кэтрин.

– Достаточно богаты, чтобы обо мне судачили!

– Разумеется, о вас говорят. Это делает вам честь!

– От этой чести я бы охотно отказался.

Она готова была сказать, что девица, навлекшая на него такую беду, нежно любит его и верит в него всей душой – и это ли не награда? – но удержалась, побоявшись, что слишком много на себя берет; и, пока она колебалась, он внезапно простился.

Однако в следующий раз Морис вернулся к этой теме, и Кэтрин снова попеняла ему за гордость. Он повторил, что не может измениться, и на этот раз Кэтрин не удержалась и сказала, что ему стоит только сделать небольшое усилие – измениться не так уж трудно.

Морису порою приходило в голову, что ссора с ней помогла бы ему; но как прикажете поссориться с женщиной, которая всегда готова уступить? На сей раз он удовлетворился следующим восклицанием:

– Вы, верно, думаете, что трудно только вам! А мне, по-вашему, не трудно?

– Теперь вся тяжесть легла на ваши плечи, – ответила она. – Мои трудности остались позади!

– Вот именно.

– Мы должны вместе нести свой груз, – сказала Кэтрин. – Вот к чему надо стремиться.

Морис попытался непринужденно улыбнуться.

– Есть вещи, которые невозможно нести вместе – например, тяжесть разлуки.

– Отчего вы заговорили о разлуке?

– А-а, вам это не нравится! Я так и знал.

– Куда вы едете, Морис? – вдруг спросила она.

Он пристально поглядел на нее, и взгляд его испугал девушку.

– Обещайте не делать сцен, – сказал он.

– Сцен? Да разве я делаю сцены?

– Все женщины делают сцены, – сказал Морис тоном опытного сердцееда.

– Только не я. Куда вы едете?

– Вас очень удивит, если я скажу, что еду по делу?

Она задумалась, глядя на него.

– Да… То есть, нет. Нет – если вы возьмете меня с собой.

– Взять вас с собой? По делу?

– Какое у вас дело? Ваше дело – оставаться со мной.

– Оставаясь с вами, я не заработаю себе на жизнь, – сказал Морис. Но тут его озарило: – Вернее, я тем и зарабатываю на жизнь, что сижу с вами так все говорят!

Это восклицание было рассчитано на большой эффект, но Кэтрин пропустила его мимо ушей.

– Куда вы едете? – еще раз повторила она.

– В Новый Орлеан. Покупать хлопок.

– Я охотно поеду с вами в Новый Орлеан, – сказала Кэтрин.

– В этот рассадник желтой лихорадки? – воскликнул Морис. – Неужели вы думаете, что я соглашусь подвергнуть вашу жизнь опасности – да еще в такой момент?

– Зачем вам ехать, если там желтая лихорадка? Морис, вы не должны ехать!

– Затем, чтобы заработать шесть тысяч долларов, – сказал Морис. – Вы не можете лишить меня такого удовольствия!

– Нам не нужны эти шесть тысяч долларов. Вы слишком много думаете о деньгах.

– Легко вам говорить! Это редкий случай; мы узнали только вчера вечером.

И он объяснил, в чем заключается случай, а потом долго рассказывал об исключительно выгодной сделке, которую задумали они с партнером, останавливался на подробностях и несколько раз повторялся.

Его история, однако, ничуть не захватила воображение Кэтрин – по причинам, известным ей одной.

– Если вам можно ехать в Новый Орлеан, то и мне тоже можно, – сказала она. – Вы так же рискуете подхватить лихорадку, как и я. Я ничуть не слабее вас и не боюсь никакой лихорадки. В Европе мы бывали в очень нездоровых местах – отец даже заставлял меня принимать пилюли. И я ни разу не заболела и ничего не боялась. Какой нам толк от этих шести тысяч, если вы умрете от желтой лихорадки, Морис? Когда готовишься венчаться, нельзя все время думать о делах, ведь правда? Не думайте о хлопке, думайте лучше обо мне. Вы еще успеете съездить в Новый Орлеан – там всегда сколько угодно хлопка. Сейчас вовсе неподходящее время – мы и без того слишком давно откладываем.

Никогда прежде Кэтрин не говорила так много и так решительно; в продолжение всей этой речи она держала его руку в своих руках.

– Вы обещали не делать сцен! – вскричал Морис. – И все-таки сделали.

– Это вы делаете сцену. Я вас раньше ни о чем не просила. Мы слишком давно откладываем.

Она была рада, что прежде почти ни о чем не просила Мориса: теперь это как бы давало ей право настаивать.

Морис немного подумал.

– Что ж, прекрасно; не будем больше говорить об этом. Я заключу сделку по почте.

И он начал разглаживать ворс на своей шляпе, собираясь уходить.

– Так вы не поедете? – спросила Кэтрин, глядя на него.

Морису не хотелось отказываться от своего плана затеять ссору – это бы так все упростило. Он сверху вниз посмотрел на Кэтрин и самым мрачным образом нахмурился.

– Вы неблагоразумны! – сказал он. – Вы не должны настаивать!

Но она, как всегда, уступила, сказав:

– Да, я неблагоразумна; я знаю, что настаивать нехорошо. Но ведь это так естественно! И я настаивала только одну минуту.

– Одна минута может принести огромный вред. Когда я приду в следующий раз, постарайтесь быть спокойнее.

– А когда вы придете в следующий раз?

– Вы хотите ставить мне условия? – спросил Морис. – Я приду в субботу.

– Нет, придите завтра, – попросила Кэтрин. – Я хочу, чтобы вы пришли завтра. Я буду спокойна и благоразумна, – добавила она; волнение ее усилилось до крайности, и это обещание было более чем уместно. Ужас внезапно охватил девушку – точно все ее неясные страхи и сомнения внезапно обрели реальность и вылились в неописуемую тревогу; все ее существо в этот момент сосредоточилось на одном желании: удержать Мориса в комнате.

Он склонился и поцеловал ее в лоб.

– Когда вы спокойны, вы – само совершенство, – сказал он. – А ажитация вам, право, не к лицу.

Кэтрин силилась подавить свое возбуждение (только сердце у нее возбужденно билось, но с этим ничего нельзя было поделать); помолчав, она спросила как можно ласковей:

– Обещаете прийти завтра?

– Я сказал, что приду в субботу, – улыбнулся Морис; он то хмурился, то улыбался и находился в полном замешательстве.

– И в субботу тоже, – сказала Кэтрин, пытаясь улыбнуться, – но сперва завтра.

Морис двинулся к выходу, но девушка проворно обогнала его и прислонилась плечом к двери; чтобы удержать его, Кэтрин была готова на все.

– А если что-нибудь помешает мне прийти завтра, вы, конечно, скажете, что я вас обманул!

– Что может вам помешать? Вам стоит только захотеть.

– Я же не какой-нибудь повеса – у меня дела! – раздраженно воскликнул Морис.

Тон у него был такой грубый и неестественный, что Кэтрин беспомощно взглянула на него и поспешила отвернуться, а он тотчас взялся за ручку двери. Ему попросту хотелось убежать. Но она уже снова приблизилась к нему и проговорила тихим, но чрезвычайно напряженным голосом:

– Морис, вы меня оставляете?

– Да, ненадолго.

– Когда же вы придете?

– Когда к вам снова вернется благоразумие.

– Такое благоразумие, как у вас, ко мне уже не вернется!

Кэтрин все еще пыталась удержать его; они едва не боролись.

– Подумайте, на что я пошла ради вас! – вырвалось у девушки. – Морис, я отказалась от всего, от всего!

– Вы снова все это получите!

– Снова? Значит, вы что-то задумали! Что, Морис? Что случилось? Что я такого сделала? Отчего вы так переменились?

– Я напишу вам, – пробормотал Морис, – я лучше напишу.

– А, так вы не придете – воскликнула Кэтрин и заплакала.

– Дорогая Кэтрин, напрасно вы так говорите! – возразил он. – Мы еще увидимся. Обещаю вам!

Тут ему наконец удалось переступить порог, и он затворил за собой дверь.