Текст книги "Вашингтонская площадь"
Автор книги: Генри Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
8
Если Кэтрин и правда была влюблена, она помалкивала об этом. Впрочем, доктор, конечно, готов был допустить, что за ее молчанием может многое скрываться. Она сказала Морису Таунзенду, что не будет говорить о нем с отцом, и теперь не видела причин нарушать свое слово. После того как Морис отобедал в доме на Вашингтонской площади, приличия требовали, конечно, чтобы он пришел снова, а после того как его снова приняли со всей любезностью, он, естественно, стал наносить визит за визитом. Досуга у него было вдоволь, а тридцать лет назад досужим молодым людям Нью-Йорка приходилось благодарить, судьбу за каждую возможность развлечься. Кэтрин не говорила отцу об этих посещениях, хотя они очень скоро сделались самой главной, самой волнующей частью ее жизни. Кэтрин была очень счастлива. Она не знала еще, во что это выльется в будущем, но ее нынешнее существование внезапно стало интересным и значительным. Если бы ей сказали, что она влюблена, она бы чрезвычайно удивилась, ибо любовь представлялась ей страстью нетерпеливой и требовательной, а ее душа в те дни сотрясалась порывами самозабвения и жертвенности. Морис Таунзенд еще только покидал дом, а воображение Кэтрин, со всей пылкостью, на какую она была способна, уже рисовало его следующее посещение; и все же, если бы в такую минуту ей сказали, что он вернется только через год – или вообще не вернется, – она не стала бы ни сетовать, ни восставать против судьбы, но покорно смирилась бы с ней и искала бы утешения в воспоминаниях о былых встречах с молодым человеком, о его речах, о звуке его голоса и его шагов, о выражении его лица. Любовь дает известные права, но Кэтрин своих прав не чувствовала; ей представлялось, что ее осыпают прекрасными и неожиданными дарами. Благодарность за них Кэтрин никак не выражала: ей казалось, что наслаждаться ими открыто было бы нескромно. Доктор догадывался о визитах Мориса Таунзенда и замечал сдержанность Кэтрин, за которую она словно просила у отца прощения – подолгу глядела на него, не произнося ни слова и как бы намекая, что не говорит с ним, боясь его рассердить. Однако выразительное молчание бедняжки раздражало доктора сильнее чего бы то ни было, и он не раз ловил себя на мысли о том, как плачевно, что его единственное чадо оказалось столь незамысловатым созданием. Вслух, однако, он эти мысли не высказывал, и до поры до времени ничего ни с кем не обсуждал. Он предпочел бы точно знать, как часто приходит молодой Таунзенд, но решил не задавать дочери вопросов и ни одним словом не обнаружил, что продолжает наблюдать за ней. Он считал себя человеком великодушным и справедливым и не хотел вмешиваться и ограничивать ее свободу – разве что в случае несомненной опасности. Добывать сведения косвенными путями было не в его привычках, и расспрашивать слуг ему даже в голову не приходило. Что же касается Лавинии, то говорить с ней о Морисе Таунзенде ему было нестерпимо: доктора раздражал ее надуманный романтизм. Однако другого выхода не было. Взгляды миссис Пенимен на отношения ее племянницы с ловким молодым визитером, который посещал якобы обеих дам и таким образом соблюдал приличия, – взгляды эти вполне определились, и теперь миссис Пенимен не могла себе позволить неосторожный поступок; как и Кэтрин, она ни о чем не заговаривала. Миссис Пенимен вкушала сладость тайны, она решила держаться загадочно. «Она мечтает доказать самой себе, что ее притесняют», – сказал себе доктор. И, начав наконец расспрашивать Лавинию, он не сомневался, что она постарается найти в его словах повод для такого убеждения.
– Будь добра сообщить мне, что происходит в этом доме, – обратился доктор к своей сестре тоном, который при данных обстоятельствах звучал, как ему казалось, достаточно любезно.
– Что происходит, Остин? – воскликнула миссис Пенимен. – Да я понятия не имею! По-моему, наша серая кошка вчера окотилась!
– В ее-то годы? – сказал доктор. – Это отвратительно, почти непристойно. Будь добра проследить, чтобы всех котят утопили. А больше ничего не случилось?
– Ах, бедные котята! – возопила миссис Пенимен. – Я ни за что на свете не стала б их топить!
Некоторое время брат молча попыхивал сигарой.
– Твое сочувствие котятам, Лавиния, – заметил он наконец, – происходит от кошачьего начала в твоей собственной натуре.
– Кошки очень грациозны и чистоплотны, – улыбаясь, сказала миссис Пенимен.
– И очень скрытны. Ты, Лавиния, воплощение грации и чистоплотности. Но прямотой ты не отличаешься.
– Чего нельзя сказать о тебе, дорогой брат.
– На грациозность я не претендую, но стараюсь быть аккуратным. Почему ты не сообщила мне, что мистер Морис Таунзенд посещает наш дом четыре раза в неделю?
Миссис Пенимен подняла брови.
– Четыре раза в неделю?
– Пять раз, если угодно. Я весь день отсутствую и ничего этого не вижу. Но когда в доме происходят подобные вещи, следует сообщать мне о них.
Миссис Пенимен, не опуская поднятых бровей, напряженно размышляла.
– Дорогой Остин, – сказала она наконец. – Я неспособна обмануть доверие друга. Даже перед лицом невыносимых страданий.
– Успокойся, страдать тебе не придется. Но чье это доверие ты неспособна обмануть? Неужели Кэтрин взяла с тебя клятву вечно хранить ее тайну?
– Вовсе нет. Кэтрин рассказывает мне гораздо меньше, чем могла бы. В последнее время она не очень-то мне доверяет.
– Так, значит, это молодой человек сделал тебя своей конфиденткой?(*7)7
Конфидентка – лицо, которому поверяют тайны, с которым ведут интимные разговоры.
[Закрыть] Позволь заметить, что с твоей стороны чрезвычайно нескромно вступать в тайные союзы с молодыми людьми. Знаешь ли ты, куда это может тебя завести?
– Не знаю, что ты называешь тайным союзом, – сказала миссис Пенимен. Меня интересует судьба мистера Таунзенда, я этого и не скрываю. Но больше ничего тут нет.
– При данных обстоятельствах и этого достаточно. И откуда у тебя такой интерес к мистеру Таунзенду?
– Ну как же, – миссис Пенимен задумалась и затем снова расплылась в улыбке: – Он такой интересный!
Доктор призвал на помощь все свое терпение.
– Но что именно кажется тебе в нем интересным? Его внешность?
– Его несчастная жизнь, Остин.
– А, так он несчастен? Это, конечно, всегда интересно. А не могла бы ты мне объяснить, в чем заключаются несчастья мистера Таунзенда? Хотя бы некоторые?
– Боюсь, ему бы это не понравилось, – сказала миссис Пенимен. – Он очень много рассказывал мне о себе. Собственно говоря, он поведал мне всю свою жизнь. Но я, наверное, не имею права пересказывать. Он, конечно, и тебе бы обо всем рассказал, если бы знал, что ты будешь к нему добр. Добротой от него можно всего добиться.
Доктор рассмеялся.
– В таком случае я со всей присущей мне добротой попрошу его оставить Кэтрин в покое.
– Ой-ой-ой! – отставив мизинец, миссис Пенимен погрозила брату указательным пальцем. – Кэтрин к нему, наверное, добрее!
– То есть влюблена в него? Так, что ли?
Миссис Пенимен опустила глаза.
– Я уже сказала, Остин, что она не поверяет мне своих тайн.
– И все же у тебя, конечно, сложилось свое мнение. Вот я тебя о нем и спрашиваю. Не стану, правда, утверждать, что готов считать его объективным.
Миссис Пенимен долго смотрела на ковер; наконец она подняла глаза, и брат отметил про себя, что взор ее весьма выразителен.
– По-моему, Кэтрин очень счастлива. Вот все, что я могу тебе сказать.
– Таунзенд рассчитывает на ней жениться – правильно я тебя понял?
– Он ею очень интересуется.
– Неужели он находит ее привлекательной?
– У Кэтрин чудесная душа, Остин, – сказала миссис Пенимен, – и мистер Таунзенд оказался достаточно умен, чтобы это заметить.
– Не без твоей помощи, я полагаю. Дорогая Лавиния, – воскликнул доктор, – тетка из тебя просто восхитительная!
– Мистер Таунзенд говорит то же самое, – с улыбкой заметила Лавиния.
– Ты думаешь, он искренен? – спросил ее брат.
– Когда он это говорит?
– Ну, тут он безусловно искренен! А вот искренне ли он восхищается Кэтрин?
– В высшей степени. Он высказывал о ней самые тонкие, самые очаровательные суждения. Он и тебе бы их высказал, если бы был уверен, что найдет в тебе снисходительного слушателя.
– Боюсь, эта роль мне не под силу. Слишком уж много снисходительности требуется для разговоров с ним.
– Это очень чувствительная, очень восприимчивая натура, – сказала миссис Пенимен.
Некоторое время брат молча курил сигару.
– И эти нежные свойства его натуры устояли перед всеми постигшими его невзгодами? Ты так и не рассказала мне о его несчастьях.
– О, это длинная история, – сказала миссис Пенимен, – и его тайны для меня священны. Пожалуй, я вправе сказать, что в свое время Морис покуролесил; он в этом откровенно признается. Но он дорого поплатился.
– Так вот почему он остался без гроша!
– Я имела в виду не только деньги. Он остался совсем один.
– То есть такое вытворял, что даже друзья от него отвернулись?
– Друзья его оказались вероломными людьми, они обманули и предали его.
– По-моему, у него есть и верные друзья – преданная сестра и с полдюжины племянников и племянниц.
Миссис Пенимен целую минуту молчала.
– Племянники и племянницы – еще дети, а сестра его – не очень приятная женщина.
– Надеюсь, это не он представил ее тебе в таком свете, – сказал доктор. – Мне говорили, что он живет на ее счет.
– Живет на ее счет?
– Живет с ее семьей, а сам бездельничает – то есть практически живет на ее счет.
– Он ищет должность, притом весьма усердно, – сказала миссис Пенимен. И надеется найти со дня на день.
– Совершенно верно. И ищет ее здесь – в нашей гостиной. Должность мужа при слабохарактерной жене с хорошим капиталом ему бы отлично подошла!
Если до этой реплики доктора миссис Пенимен была настроена благодушно, то теперь она не на шутку рассердилась. Она решительно поднялась и на мгновение застыла, глядя на своего брата.
– Дорогой Остин, – проговорила она, – ты глубоко заблуждаешься, если считаешь Кэтрин слабохарактерной!
Сказав так, она величественно выплыла из комнаты.
9
Семейство с Вашингтонской площади имело обыкновение по воскресеньям отправляться к миссис Олмонд и проводить у нее весь вечер. Отправились они к ней и в первое воскресенье после разговора, который я только что пересказал; в ходе этого вечера доктор Слоупер был вынужден удалиться в библиотеку, чтобы обсудить с зятем кое-какие дела. Доктор отсутствовал минут двадцать, а вернувшись в гостиную, увидел, что за это время к обществу его родных, оживленному присутствием нескольких друзей дома, присоединился Морис Таунзенд, который, не теряя времени, расположился на козетке подле Кэтрин. В просторной зале, полной говора и смеха, гости сидели и стояли отдельными группами, и наши молодые люди могли, не привлекая к себе внимания, предаваться, как выразился про себя доктор, дружеской беседе. Впрочем, доктор тотчас понял, что дочь заметила его взгляд и сильно смущена. Кэтрин сидела неподвижно, опустив глаза на свой раскрытый веер; лицо ее заливал румянец, и вся она съежилась, словно признавая за собой вину и пытаясь казаться меньше, дабы умалить нескромность своего поведения.
Доктор даже пожалел ее. Держаться вызывающе бедная Кэтрин не умела природа не наделила ее дерзостью; видя, как отец с неодобрением взирает на ее собеседника, Кэтрин думала, что кажется отцу упрямой, и это только расстраивало ее. Доктор проникся к ней сочувствием и даже отвернулся, не желая смущать дочь своим вниманием. Доктор Слоупер был проницательным человеком и сумел верно и даже тонко описать для себя состояние Кэтрин: "Некрасивой и скучной девице должно быть чертовски приятно, когда этакий красавец сидит подле нее и шепчет, что готов служить ей, – или сей кавалер нашептывает что-то иное? Разумеется, ей это по душе; я же в ее глазах жестокий тиран. Да, именно так она и думает, хотя боится себе в этом признаться – характера не хватает. Бедняжка! Она ведь, пожалуй, вступается за меня, когда Таунзенд меня поносит!"
Подумав так, он вдруг ясно увидел, сколь естествен конфликт между взглядами отца и влюбленной дочери, и сказал себе, что, может быть, он все же слишком нетерпимо отнесся к ухаживаниям молодого человека и бьет тревогу раньше времени. Не следовало осуждать Мориса Таунзенда, не выслушав его. Меньше всего доктору хотелось относиться к молодым людям нетерпимо; ему претило такое отношение – от него, по мнению доктора, и происходили почти все человеческие несчастья и разочарования. Доктор даже мельком подумал, а не кажется ли он смешным этому неглупому молодому человеку, который, по-видимому, весьма тонко подмечает всякого рода несообразности. Прошло четверть часа, и Кэтрин освободилась от своего кавалера: Таунзенд стоял теперь возле камина и разговаривал с миссис Олмонд.
"Испытаем его еще раз", – решил доктор. Он подошел к беседующим и сделал сестре знак оставить его наедине с молодым человеком. И вот миссис Олмонд отошла; Морис с улыбкой смотрел на доктора, и в его приветливом взгляде не было ни тени смущения.
"Поразительная самоуверенность!" – подумал доктор, а вслух сказал:
– Я слышал, вы ищете должность?
– О, я не взял бы на себя смелость выразиться столь определенно, сказал Морис Таунзенд. – Должность – это уж очень важно звучит. Я бы просто хотел найти какое-нибудь скромное место, какой-нибудь пристойный заработок.
– Какого рода место вы бы предпочли?
– То есть что я умею делать? К сожалению, почти ничего. Как говорят герои мелодрам, единственное, что я могу предложить, это пара честных рук.
– Вы чересчур скромны, – сказал доктор. – В дополнение к паре честных рук у вас есть еще и острый ум. Я ничего о вас не знаю, кроме того, что вижу сам; а по вашему лицу я вижу, что вы – человек незаурядного ума.
– М-да… – протянул Таунзенд. – Право не знаю, что на это сказать. Так вы мне советуете не отчаиваться?
И он многозначительно посмотрел на своего собеседника, словно намекая, что в вопросе заключен двойной смысл. Доктор заметил его взгляд и, прежде чем ответить, на секунду задумался.
– Мне было бы крайне неприятно услышать, что здоровый, жизнерадостный молодой человек почему-либо приходит в отчаянье. Не преуспев в одном деле, он всегда может испробовать себя в другом. Добавлю только, что надо благоразумно избирать себе поприще.
– Вот именно – благоразумно, – подтвердил Морис Таунзенд. – Раньше я был неблагоразумен, но, я думаю, с этим покончено. Теперь я остепенился.
Он помолчал, глядя на свои безупречно начищенные ботинки. Затем поднял глаза и, улыбаясь, поинтересовался:
– Быть может, вы намеревались оказать мне любезность и предложить что-нибудь?
"Черт бы побрал этого нахала!" – воскликнул про себя доктор. Однако он тут же напомнил себе, что первым затронул щекотливую тему и его слова могли быть истолкованы как обещание помочь.
– Сейчас мне нечего вам предложить, – ответил он наконец. – Я просто хотел сказать, что буду иметь вас в виду. Иной раз случайно узнаешь о разных вакансиях. Например, согласились бы вы покинуть Нью-Йорк, уехать куда-нибудь?
– К сожалению, это невозможно. Если мне и суждено найти свое счастье, то только здесь, в Нью-Йорке. Ведь у меня тут родня, – продолжал Морис Таунзенд, – и я не могу оставить ее на произвол судьбы. У меня здесь сестра – вдова, для которой я очень много значу, а между тем мы долгое время были разлучены. Мне было бы очень тяжело сказать сестре, что я ее покидаю. Как-никак я для нее опора.
– Это хорошо. Родственные чувства – это очень хорошо, – сказал доктор Слоупер. – Мне часто кажется, что нью-йоркцы их растеряли. По-моему, я слышал о вашей сестре.
– Возможно, хотя маловероятно. Она живет очень тихо, уединенно.
– Тихо? – усмехнулся доктор. – И это когда в доме целая ватага ребятишек?
– О да, мои племянницы и племянники! О них-то я и говорил: я помогаю их воспитывать, – сказал Морис Таунзенд. – Я у них вроде домашнего учителя. Даю им уроки.
– Это, повторяю, очень хорошо. Но так карьеры не сделаешь.
– Да, состояния на этом не наживешь! – согласился молодой человек.
– Совсем не надо направлять все свои помыслы на то, чтобы нажить состояние, – сказал доктор. – Но, поверьте, я не забуду о вас. Во всяком случае, постараюсь не терять вас из виду!
– А если я почувствую, что начинаю отчаиваться, я, пожалуй, позволю себе напомнить вам о вашем обещании! – отозвался Морис, говоря чуть громче, чем раньше, и с ослепительной улыбкой глядя, как собеседник отходит от него.
Прежде чем уйти, доктор переговорил с миссис Олмонд.
– Я бы хотел повидать его сестру, – сказал он. – Как там ее? Да, миссис Монтгомери. Я бы хотел с ней кое о чем поговорить.
– Попробую это устроить, – ответила миссис Олмонд. – При первом же подходящем случае приглашу ее к себе, и ты тоже приходи – вот и познакомитесь. Если только, – закончила миссис Олмонд, – она прежде не вздумает заболеть и не пошлет за тобой.
– Не дай ей бог – у нее и без того, наверное, забот хватает. Хотя, с другой стороны, это было бы даже лучше – заодно я бы и на детей поглядел. Мне очень хочется поглядеть на детей.
– До чего ж ты дотошный. Собираешься допросить их насчет дядюшки?
– Именно. Дядюшка этот сказал мне, что занимается их образованием и тем избавляет сестру от части расходов. Я бы хотел задать им несколько вопросов по разным предметам.
"Да уж, на учителя он определенно не похож!" – заметила про себя миссис Олмонд, когда некоторое время спустя увидела в углу Мориса Таунзенда, склонившегося к ее племяннице.
В речах молодого человека и правда в тот момент не было ничего от наставлений педагога.
– Согласны ли вы встретиться со мной завтра или послезавтра? – тихонько спросил он у Кэтрин.
– Встретиться с вами? – переспросила она, подняв на него испуганные глаза.
– Мне нужно переговорить с вами о чем-то важном, очень важном.
– А разве вы не можете прийти к нам? Разве нельзя переговорить в доме?
Таунзенд печально покачал головой.
– Я больше не переступлю порог вашего дома!
– О мистер Таунзенд! – прошептала Кэтрин. Она дрожала от страха, не понимая, что произошло; может быть, отец отказал ему от дома?
– Для меня это значило бы потерять уважение к себе, – сказал молодой человек. – Ваш отец оскорбил меня.
– Оскорбил вас?
– Он укорял меня моей бедностью.
– Нет, вы ошиблись, вы его не поняли! – решительно проговорила Кэтрин, поднимаясь.
– Возможно, я слишком горд… слишком чувствителен. Но ведь вы и не хотите, чтобы я был иным? – вкрадчиво спросил он.
– Вы не должны так думать о моем отце, – сказала Кэтрин. – Он очень добрый человек.
– Он глумился надо мной, над тем, что у меня нет своего занятия. Я стерпел только потому, что он ваш отец.
– Я не знаю, какого он мнения о вас, – сказала Кэтрин, – но я знаю, что он добрый человек. А вы слишком собой гордитесь, так нельзя.
– Хорошо, я буду гордиться только вами! – объявил Морис. – Так вы согласны встретиться со мной на Вашингтонской площади завтра вечером?
Ответом на приведенное выше заявление мистера Таунзенда был густой румянец, разлившийся по лицу Кэтрин. Она отвернулась, словно не слышала вопроса.
– Так вы согласны встретиться со мной? – повторил он. – Там очень тихо, никто нас не увидит… особенно в сумерках.
– Это _вы_ недобрый человек, это _вы_ глумитесь надо мной, когда говорите мне такое.
– Что вы, моя дорогая! – пробормотал молодой человек.
– Ну как можно мною гордиться? Я некрасивая и глупая.
На это замечание Морис ответил страстным, но неразборчивым бормотанием, из которого она поняла только, что чрезвычайно мила его сердцу.
Все же она возражала:
– К тому же я… к тому же я… – и она запнулась.
– К тому же вы – что?
– К тому же я трусиха.
– Но если вы боитесь, как же нам быть?
Она помолчала, колеблясь, и наконец сказала:
– Приходите к нам. _Этого_ я не боюсь.
– Я бы охотнее встретился с вами на площади, – настаивал молодой человек. – Вы сами знаете, как там бывает пусто. Никто нас не увидит.
– Пусть, видят, мне это безразлично! А сейчас оставьте меня.
Морис послушно оставил ее – он своего добился. К счастью, он не знал, что полчаса спустя, на пути домой, сидя подле отца, бедняжка – вопреки своему неожиданному и смелому заявлению – трепетала от страха. Отец ничего не сказал Кэтрин, но ей казалось, что он пристально смотрит на нее из темноты. Миссис Пенимен тоже молчала. Морис Таунзенд сообщил ей, что романтическому свиданию подле усыпанного осенними листьями фонтана ее племянница предпочла прозаическую беседу в обитой ситцем гостиной, – и миссис Пенимен не уставала удивляться этому странному, почти противоестественному выбору.
