Текст книги "Вашингтонская площадь"
Автор книги: Генри Джеймс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
30
С тех пор тихое горе девушки ни разу не находило выхода в слезах; а если такое и случалось, миру об этом ничего не известно. Но в тот вечер она рыдала долго и безутешно – бросилась на софу и самозабвенно отдалась своим страданиям. Она сама не понимала, что произошло; со стороны их размолвка выглядела вполне заурядно: все девушки ссорятся с возлюбленными, и это еще не означает разрыва; Кэтрин вовсе не имела причин видеть тут какую-то угрозу. И все же она чувствовала боль, точно от раны, – пусть даже Морис и не нанес ей раны. Ей казалось, что с лица его внезапно спала маска. Он хотел от нее уехать; он был зол и жесток, странно говорил и странно глядел на нее. Кэтрин была потрясена и раздавлена; всхлипывала, спрятав лицо в подушки, и говорила сама с собой. Потом поднялась, испугавшись, что кто-нибудь может войти – отец или миссис Пенимен, – и долго сидела, неподвижно глядя перед собой, между тем как в гостиной сгущались сумерки. Ей пришло в голову, что он, может быть, вернется и извинится перед ней, возьмет свои слова обратно; уговаривая и обнадеживая себя, Кэтрин долго вслушивалась – не зазвонит ли дверной колокольчик. Прошло много времени, но Мориса все не было; темнело; в изящной и скромной гостиной с ее светлыми, чистыми тонами наступил вечер; камин догорел. Когда совсем стемнело, Кэтрин подошла к окну. Она полчаса простояла, глядя на крыльцо и надеясь увидеть Мориса у подъезда. Наконец она отвернулась, ибо увидела возвратившегося домой отца. Он заметил ее сквозь стекло и, остановившись возле мраморного крыльца, церемонно, с преувеличенной вежливостью приподнял шляпу. Его жест так не соответствовал ее состоянию, величавый и почтительный поклон был так неуместен по отношению к несчастной девушке, презренной и брошенной, что Кэтрин в ужасе затрепетала и поспешила уйти к себе. У нее было такое чувство, будто в этот момент она отреклась от Мориса.
Через полчаса ей пришлось спуститься к обеду; за столом ее поддерживало страстное желание не показать отцу, что с ней что-то произошло. Желание это впоследствии очень поддерживало ее; помогло оно и в тот первый вечер хотя притворство Кэтрин было и не так успешно, как ей казалось. Доктор Слоупер разговорился. Он рассказал множество историй о занятном пуделе, которого видел в доме одной старой дамы, своей пациентки. Кэтрин не только пыталась делать вид, что слушает анекдоты о пуделе, но и принуждала себя вникать в них, чтобы не думать о ссоре с Морисом. Может быть, ей показалось; может быть, он ошибся, а она чересчур поддалась ревности; не меняются же люди за несколько дней. Однако она скоро вспомнила, что и раньше ее посещали сомнения, непонятные подозрения – неясные, но болезненные – и что со времени ее возвращения из Европы Морис стал другим; тут она снова стала прислушиваться к рассказам доктора; рассказывал он необыкновенно хорошо. После обеда Кэтрин сразу пошла к себе: провести вечер с теткой она была не в силах. Весь вечер она сидела одна и мучилась сомнениями; терзания ее были ужасны, но что их породило – ее расстроенное воображение, ее болезненная чувствительность? или жестокая действительность? Неужели самое ужасное и впрямь произошло? Миссис Пенимен с похвальным, хотя и необычным для нее тактом почла за лучшее не беспокоить девушку. Истина, впрочем, заключалась в том, что она заподозрила неладное и – как это свойственно человеку несмелому – не стала противиться желанию переждать бурю в укрытии. Пока в воздухе еще чувствовалась тревога, она предпочитала не рисковать.
Несколько раз в течение вечера она проходила мимо двери Кэтрин, словно рассчитывая услышать стоны. Но за дверью стояла мертвая тишина. И потому, прежде чем лечь, миссис Пенимен постучала и испросила разрешения нарушить одиночество племянницы. Кэтрин сидела с книгой и притворялась, что читает. Она не ложилась, ибо не рассчитывала скоро уснуть (после ухода тетушки девушка действительно полночи не спала, но не стала уговаривать гостью остаться). Миссис Пенимен вошла, ступая осторожно и неторопливо, и с величественным лицом приблизилась к племяннице.
– Боюсь, что ты чем-то встревожена, дорогая, – сказала она. – Быть может, тебе нужна моя помощь?
– Я ничем не встревожена и не нуждаюсь ни в какой помощи, – ответила Кэтрин, солгав легко и непринужденно и тем доказав, что не только пороки, но даже и случайные несчастья дурно влияют на нашу нравственность.
– С тобой ничего не произошло?
– Ровно ничего.
– Ты уверена, дорогая?
– Совершенно уверена.
– И тебе действительно не нужна моя помощь?
– Нет, тетушка, спасибо, я только прошу вас оставить меня одну.
Миссис Пенимен сначала опасалась слишком горячего приема, но теперь холодность племянницы ее разочаровала. И, рассказывая впоследствии разным людям и с очень разными подробностями о том, как кончилась помолвка ее племянницы, тетушка не забывала упомянуть, что в один прекрасный вечер эта юная дама "указала ей на дверь". Характер миссис Пенимен проявлялся в том, что упоминала она об этом факте не по злобе (напротив, тетушка достаточно жалела Кэтрин), а просто из природной склонности приукрашивать всякий предмет, которого она касалась.
Кэтрин, как я сказал, полночи не ложилась – будто все еще надеялась, что Морис Таунзенд позвонит у дверей. Надежда эта вернулась к ней наутро, но, хотя в такое время дня никто не назвал бы ее нелепой, осуществиться ей было не дано. Молодой человек не пришел и не написал – ничего не объяснил, не успокоил девушку. По счастью, твердая решимость Кэтрин не выдать себя перед отцом помогала девушке справляться с тревогой, которая приняла уже огромные размеры. У нас будет еще случай проверить, удалось ли ей обмануть отца; на миссис Пенимен – женщину редкой проницательности – нехитрые уловки девушки не подействовали. Эта дама без труда заметила волнение племянницы, а уж когда происходили волнующие события, миссис Пенимен не могла оставаться в стороне. На следующий вечер она возвратилась к прежнему разговору и предложила Кэтрин довериться ей – снять бремя со своего сердца. Может быть, она сумеет объяснить девушке то, что ей кажется непонятным и о чем она знает больше, чем думает племянница? Но если накануне Кэтрин держалась холодно, то на сей раз она обошлась с теткой даже надменно.
– Вы заблуждаетесь; я не понимаю, о чем вы говорите. Не знаю, что вы мне хотите навязать; я вовсе не нуждаюсь в объяснениях.
Так ответила тетке Кэтрин; шло время, но она по-прежнему не подпускала к себе миссис Пенимен. И, по мере того как время шло, любопытство миссис Пенимен возрастало. Она отдала бы мизинец, лишь бы узнать, что сказал Морис, как он поступил, какой он принял тон и какой отыскал предлог. Разумеется, она написала к нему и попросила о встрече; и ответа на свое послание, разумеется, не получила. Морис был не в настроении писать Кэтрин послала ему две коротенькие записки, также оставшиеся без ответа. Записки ее были столь немногословны, что я приведу их здесь целиком: "Подайте мне хоть какой-нибудь знак, что вы во вторник не хотели так жестоко обойтись со мной и мне это только показалось!" – вот первая записка. А вот вторая – подлиннее: "Если во вторник я была неблагоразумна и подозрительна, если я вас чем-нибудь обеспокоила или рассердила, то прошу у вас прощения и обещаю никогда больше не быть такой глупой. Я уже достаточно наказана, и я ничего не понимаю. Дорогой Морис, вы меня убиваете!" Записки были посланы в пятницу и в субботу; но ни суббота, ни воскресенье не принесли девушке утешения, о котором она просила. Наказание становилось все более тяжким для нее; однако наружно она переносила его весьма стойко.
Доктор молча наблюдал за дочерью и в субботу утром сказал сестре:
– Ну вот – свершилось! Негодяй пошел на попятный.
– Вовсе нет! – вскричала миссис Пенимен, которая уже знала, что сказать Кэтрин, но не обдумала тактику поведения с братом и в целях обороны была вынуждена с негодованием все отрицать.
– Что ж, запросил отсрочки, если угодно.
– Тебе, кажется, приятно видеть, как играют чувствами твоей дочери!
– Приятно, – подтвердил доктор, – потому что я это предсказывал! Большое удовольствие – убедиться в своей правоте.
– Твои удовольствия внушают ужас! – воскликнула сестра.
Кэтрин стойко исполняла свои обычные обязанности и в воскресенье даже пошла с теткой к утренней службе; но если обычно Кэтрин ходила в церковь и в полдень, то на сей раз мужество оставило девушку, и она попросила миссис Пенимен идти без нее.
– У тебя какая-то тайна, я уверена, – многозначительно сказала миссис Пенимен, сурово оглядев племянницу.
– Если у меня тайна, я ее не выдам, – сказала Кэтрин и отвернулась.
Миссис Пенимен отправилась одна; но, не дойдя до церкви, повернула назад… Не прошло и двадцати минут, как она снова была в доме: заглянула в пустые гостиные, потом поднялась наверх и постучала к Кэтрин. Ответа не последовало – в комнате Кэтрин не было; как скоро убедилась миссис Пенимен, Кэтрин вообще не было в доме.
– Она ушла к нему, она сбежала! – вскричала Лавиния, всплеснув руками от зависти и восхищения.
Однако она скоро заметила, что Кэтрин ничего не взяла с собой, – все ее вещи остались в комнате. Тогда миссис Пенимен решила, что не любовь, а жажда мщения руководила ее племянницей.
– Она преследует его – ему нет спасения даже в его собственном доме! так миссис Пенимен определила поведение племянницы; представленное в этом свете, исчезновение Кэтрин почти так же радовало романтическое воображение миссис Пенимен, как былые планы тайного венчания. Ей приятно было воображать себе девицу, которая в слезах, с упреками является к возлюбленному, но для эстетической цельности этой картины сейчас недоставало бури и мрака, и миссис Пенимен была немного разочарована. Обстановка тихого воскресного дня никак не подходила для такой сцены, а уж время… время особенно сердило миссис Пенимен: не снявши шляпы и кашемировой шали, она уселась поджидать Кэтрин в большой гостиной, и время тянулось очень медленно.
Наконец она дождалась: миссис Пенимен увидела в окно, как Кэтрин поднимается на крыльцо; тетка вышла в прихожую и, едва племянница появилась в дверях, налетела на нее и буквально втащила в гостиную, после чего торжественно закрыла дверь. Кэтрин раскраснелась, глаза ее сверкали. Миссис Пенимен не знала, что и думать.
– Где же ты была, позволь тебя спросить? – сказала она.
– Мне захотелось прогуляться, – ответила Кэтрин. – Я думала, вы в церкви.
– Я была в церкви, но служба кончилась раньше обыкновенного. И где же ты прогуливалась?
– Не знаю! – сказала Кэтрин.
– В высшей степени странный ответ! Дорогая Кэтрин, не бойся – ты можешь поведать мне об всем.
– О чем же я должна поведать вам?
– О своей тайне… о своем несчастье.
– Нет у меня никаких несчастий! – вспылила Кэтрин.
– Бедное дитя, – не унималась миссис Пенимен, – ведь все равно тебе не обмануть меня. Я все знаю. Мне поручили… поговорить с тобой.
– Не нужно со мной говорить!
– Тебе станет легче. Помнишь у Шекспира: "Немая скорбь!"(*12)12
Цитата из «Макбета» (д.4, сц.3, пер. – Ю.Корнеев).
[Закрыть] Так будет лучше, поверь мне.
– Как будет лучше? – не поняла Кэтрин.
Поистине непомерное упрямство! Покинутой девице позволительно упрямиться, но не настолько, чтобы мешать доброжелателям защищать покинувшего ее молодого человека.
– Будет лучше, если ты успокоишься, – не без суровости начала миссис Пенимен, – если ты прислушаешься к голосу благоразумия и станешь мыслить практически; будет лучше, если ты согласишься… расстаться с ним.
До сих пор Кэтрин слушала с ледяным спокойствием, но тут она вспыхнула:
– Расстаться? Вы что-нибудь знаете?
Миссис Пенимен грустно и словно даже обиженно покачала головой.
– Твоя честь – также и моя честь, и я разделяю твою обиду. Я прекрасно понимаю твое положение, – проговорила она, печально и многозначительно улыбаясь. – Но я также понимаю и его положение.
Напрасно миссис Пенимен многозначительно улыбалась – Кэтрин этого даже не заметила.
– Почему вы говорите, что нам надо расстаться? Вы что-нибудь знаете? повторила она с прежней резкостью.
– Надо уметь смириться, – заметила миссис Пенимен, которая чувствовала себя неуверенно и старалась принять наставительный тон.
– Смириться? С чем?
– С переменой… с переменой в ваших планах.
– Мои планы не переменились! – с усмешкой проговорила Кэтрин.
– Да, но у мистера Таунзенда изменились планы, – промолвила тетушка.
– Что это значит? – спросила Кэтрин; в тоне ее и в самой краткости вопроса было столько царственной надменности, что миссис Пенимен почувствовала возмущение; в конце концов, она не для собственного удовольствия взяла на себя труд сообщить племяннице нужные ей сведения! Миссис Пенимен пробовала говорить резко, пробовала говорить строго; ни то, ни другое не действовало на девушку, и тетка была шокирована ее упрямством.
– Ну что ж, – произнесла миссис Пенимен, отворачиваясь, – если он тебе ничего не сказал…
Мгновение Кэтрин молча глядела на тетушку, потом бросилась за ней и остановила ее у двери.
– Чего не сказал? Что все это значит? На что вы все время намекаете? Чем вы меня пугаете, тетя?
– Да разве дело не расстроилось? – спросила миссис Пенимен.
– Помолвка? Вовсе нет!
– В таком случае прошу прощения. Я поторопилась и слишком рано с тобой заговорила.
– Слишком рано! – вырвалось у Кэтрин. – Уж не знаю, поторопились вы или нет, но все, что вы говорите, глупо и жестоко.
– Что же между вами произошло? – спросила миссис Пенимен, удивленная неподдельным возмущением девушки. – Что-то ведь произошло?
– Ничего не произошло, просто я люблю его сильнее прежнего!
– Потому ты и решилась его сегодня навестить? – спросила она, немного помолчав.
Кэтрин вспыхнула, словно ее ударили.
– Да, я навещала его сегодня! Но это никого не касается.
– Прекрасно; оставим этот разговор.
И миссис Пенимен снова направилась к двери. Но умоляющий возглас Кэтрин остановил ее:
– Тетя Лавиния! Куда он уехал?
– Значит, ты признаешь, что он уехал. Разве ж тебе не сказали – куда?
– Мне только сказали, что его нет в городе. И я не стала больше спрашивать, мне было стыдно, – простодушно объяснила Кэтрин.
– Если бы ты больше доверяла мне, – величественно проговорила тетя Лавиния, – тебе не пришлось бы так компрометировать себя.
– Значит, он поехал в Новый Орлеан? – продолжала Кэтрин, не слушая ее.
О поездке в Новый Орлеан миссис Пенимен слышала впервые; однако признаваться племяннице в своей неосведомленности ей не хотелось. Она припомнила поручения, которые давал ей Морис, и попыталась воспользоваться ими, чтобы выведать у Кэтрин ее секреты.
– Дорогая Кэтрин, если решено расстаться, чем дальше он уедет, тем лучше.
– Решено? Кто же это решил – уж не вы ли?
За эти пять минут Кэтрин стало ясно, как безрассудно вмешивалась тетка в ее судьбу; девушка с ужасом поняла, что та, быть может, погубила ее счастье.
– Во всяком случае, он советовался со мной, – сказала миссис Пенимен.
– Значит, это вы на него так повлияли, что он стал сам на себя не похож? – вскричала Кэтрин. – Значит, это вы его подговорили, вы отняли его у меня! Разве он ваш? К нашей помолвке вы не имеете никакого касательства! Это вы затеяли против меня заговор и дали ему совет меня бросить? Как вы можете быть такой злой, такой жестокой? Что я вам сделала дурного? Почему вы не оставите меня в покое? Я знала, что вы все испортите: к чему бы вы ни прикоснулись, вы все портите! Целый год я из-за вас была сама не своя от страха – каждый раз, когда я думала, что вы тут говорите с ним, я места себе не находила!
Горячность Кэтрин все росла; любовь открыла ей глаза, и теперь она разом поняла тетку и окончательно и бесповоротно осудила ее и торопилась излить обиду, накопившуюся за много месяцев.
Миссис Пенимен была напугана и смущена; она не видела предлога произнести задуманную речь о чистых побуждениях молодого человека.
– До чего же ты неблагодарна! – вскричала она. – Бранить меня за то, что я с ним говорила! Да мы только о тебе и говорили!
– Вот именно; этим вы ему и досадили – после ваших разговоров ему даже мое имя стало противно. Зачем вы с ним говорили обо мне? Разве я вас просила помогать мне?
– Если бы не я, он никогда бы сюда не пришел; ты бы даже не узнала, что он о тебе думает, – резонно возразила миссис Пенимен.
– Вот и очень хорошо – лучше бы он сюда не приходил и я бы ничего не знала. Гораздо лучше, – сказала несчастная Кэтрин.
– До чего же ты неблагодарна, – повторила тетя Лавиния.
Гнев и обида, пока они владели Кэтрин, поддерживали ее, как это бывает, когда утверждаешь свою силу; излив свою обиду, всегда чувствуешь успокоение. Но в глубине души Кэтрин питала отвращение к ссорам и сознавала, что подолгу и по-настоящему сердиться неспособна. Она постаралась овладеть собой и преуспела в этом ценой большого усилия, но очень скоро; она несколько минут ходила по комнате, пытаясь уверить себя, что у тетки были самые лучшие намерения. Кэтрин не удалось вполне себя убедить, но вскоре она уже могла говорить спокойно.
– Неблагодарна? Просто я очень несчастна. Трудно быть за это благодарной! Скажите же, где он теперь?
– Не имею представления. В тайной переписке я с ним не состою, сказала миссис Пенимен, весьма сожалевшая об этом, потому что она оказалась лишена возможности сообщить молодому человеку об оскорблениях, которым Кэтрин ее подвергла, – и это после того, как она столько сделала для племянницы!
– Значит, он давно надумал отказаться от меня? – спросила Кэтрин, уже совершенно успокоившись.
У миссис Пенимен снова появилась надежда предложить племяннице свои объяснения.
– Он испугался… он испугался, – сказала она. – Ему не хватило мужества – того мужества, которое требовалось, чтобы причинить тебе боль! Он не мог решиться навлечь на тебя отцовское проклятие!
Кэтрин выслушала тетку, не сводя с нее глаз; и, когда та замолчала, девушка продолжала еще несколько времени смотреть на нее.
– Он поручил вам сказать это?
– Он поручил мне о многом сказать тебе; об очень щекотливых и тонких вещах. И он надеется, что ты не станешь презирать его.
– Я не презираю его, – заверила ее Кэтрин. И, помолчав, спросила: Неужели он уехал навеки?
– Ну, навеки – это слишком долго. Ведь твой отец, наверное, не будет жить вечно.
– Да, наверное.
– Я уверена, что ты осознАешь… поймешь… хотя твое сердце и обливается кровью, – сказала миссис Пенимен. – Ты, конечно, считаешь, что он слишком щепетилен. Мне тоже так кажется, но я уважаю его принципы. Он просит и тебя отнестись к ним с уважением.
Кэтрин все еще неотрывно смотрела на тетку, а потом заговорила так, точно она не поняла миссис Пенимен или совсем ее не слышала.
– Значит, это было придумано заранее. Он не хотел жениться. Он отрекся от меня.
– На время, дорогая Кэтрин. Только на время.
– И оставил меня одну, – продолжала Кэтрин.
– Но ведь у тебя есть я! – с чувством сказала миссис Пенимен.
Кэтрин медленно покачала головой.
– Не верю! – воскликнула она и вышла из комнаты.
31
Она приучала себя к спокойствию, но совершенствоваться в этом предпочитала в одиночестве и к чаю решила не выходить; по воскресеньям чай подавали в шесть, а обедать и вовсе не садились. Доктор Слоупер и его сестра сидели друг против друга, но миссис Пенимен старательно избегала его взгляда.
Позже они вдвоем, без Кэтрин, отправились к своей сестре миссис Олмонд, где дамы принялись обсуждать злосчастное положение Кэтрин с откровенностью, несколько омраченной скрытностью и загадочностью Лавинии.
– Я рада, что он не женится на ней, – сказала миссис Олмонд, – но все равно он заслужил порядочную порку.
Миссис Пенимен была шокирована грубостью сестры и отвечала, что Морисом руководили благороднейшие побуждения: он не желал разорить Кэтрин.
– Я очень рада, что ей не грозит разорение, но надеюсь, что он так никогда и не разбогатеет. А что тебе Кэтрин говорит? – спросила миссис Олмонд.
– Говорит, что у меня талант утешать, – ответила миссис Пенимен.
Так Лавиния описала сестре положение в доме на Вашингтонской площади, и – очевидно, помня о своем таланте утешать – по возвращении домой она вновь постучала к Кэтрин. Кэтрин отворила и остановилась в дверях; вид у нее был невозмутимый.
– Я только хотела дать тебе один совет, – сказала миссис Пенимен. Если отец станет тебя расспрашивать, скажи, что все идет по-прежнему.
Кэтрин стояла, держась за дверь, и глядела на тетку, но не приглашала ее войти.
– Вы думаете, он меня спросит?
– Я уверена. Он спрашивал меня, когда мы возвращались от Элизабет. Сестре я все объяснила. А твоему отцу сказала, что ничего не знаю.
– Вы думаете, он меня спросит, когда заметит… когда заметит?.. Кэтрин не договорила.
– Чем больше он заметит, тем неприятнее будет себя вести, – сказала тетушка.
– Я постараюсь, чтобы он заметил как можно меньше! – объявила Кэтрин.
– Скажи ему, что ты по-прежнему помолвлена.
– Я и вправду помолвлена, – проговорила Кэтрин, закрывая перед теткой дверь.
Она бы не сказала этого два дня спустя – во вторник, например, когда наконец получила письмо, от Мориса Таунзенда. Это было весьма пространное послание (пять листов большого формата), присланное из Филадельфии; это было объяснение, и объяснялось в нем множество предметов, главным же образом – причины, побудившие автора письма воспользоваться срочной «деловой» поездкой, чтобы попытаться изгнать из своего сердца образ той, чей жизненный путь ему довелось пересечь и – увы! – усыпать обломками. Полностью преуспеть в своих попытках он не рассчитывал, но, несмотря на это, обещал никогда больше не становиться между ее великодушным сердцем с одной стороны – и ее блестящим будущим и дочерним долгом – с другой. В конце письма он выражал опасение, что дела вынудят его путешествовать еще несколько месяцев, а также надежду, что, когда им обоим удастся свыкнуться с неизбежной переменой в их отношениях (пусть даже на это потребуются годы), они встретятся как друзья, как товарищи по страданию, как невинные, но благоразумные жертвы неумолимого закона, управляющего человеческим обществом. Пусть жизнь ее будет покойна и счастлива – таково величайшее желание того, кто еще смеет подписаться "покорнейший слуга". Письмо было составлено превосходно, и, когда утихла первая жгучая боль, которую ей причинил бесстрастный тон письма и его горький смысл, Кэтрин, хранившая письмо много лет, сумела оценить изящество его стиля. А пока – и довольно долго – ее поддерживала только растущая день ото дня решимость не искать участия у своего отца.
Доктор выждал неделю, а потом в одно прекрасное утро, в час, когда Кэтрин редко видела его, вошел вдруг в гостиную. Он хорошо рассчитал время и застал дочь одну. Она сидела за вышиванием, и он вошел и остановился против нее; он собирался выходить – уже надел шляпу и теперь натягивал перчатки.
– Мне кажется, я ничем не заслужил твоего неуважения, – сказал он, помолчав.
– Не знаю, чем я тебе не угодила, – сказала Кэтрин, не поднимая глаз от работы.
– Ты, видимо, совсем забыла о просьбе, с которой я обратился к тебе в Ливерпуле, перед отплытием; я просил заранее предупредить меня о том, когда ты намерена покинуть мой дом.
– Я его еще не покидаю! – сказала Кэтрин.
– Но ты собираешься это сделать и дала мне понять, что твой отъезд не за горами. Больше того, телесно ты еще здесь, но в мыслях уже далеко. Душою ты живешь со своим будущим супругом и так мало уделяешь нам внимания, словно и впрямь уже поселилась под супружеским кровом.
– Я постараюсь быть повеселее! – сказала Кэтрин.
– У тебя есть основания веселиться; чего тебе еще желать! Ты выходишь замуж за блестящего молодого человека и вдобавок, наверное, испытываешь удовлетворение оттого, что тебе удалось настоять на своем; по-моему, судьба улыбается тебе!
Кэтрин встала; она задыхалась. Однако она неторопливо и аккуратно сложила вышивание, не поднимая пылающего лица. Отец ее стоял на прежнем месте; она надеялась, что он уйдет, но он натянул перчатки, застегнул их и заложил руки за спину.
– Мне бы хотелось знать, когда именно опустеет мой дом, – продолжал он. – Твоя тетка покинет его вслед за тобой.
Наконец она подняла глаза и долго молча смотрела на отца; вопреки гордому решению Кэтрин, во взгляде ее читалась та самая мольба, которую она старалась скрыть. Глаза ее встретились с бесстрастными серыми глазами отца, и он снова спросил:
– Так что же – завтра? На будущей неделе? Или через неделю?
– Я остаюсь! – сказала Кэтрин.
Доктор удивленно поднял брови.
– Жених пошел на попятный?
– Я расторгла свою помолвку.
– Расторгла?
– Я попросила его покинуть город, и он надолго уехал.
Доктор был разочарован и удивлен, но разрешил свое недоумение, сказав себе, что дочь попросту искажает – по простительным, если угодно, причинам, но все же искажает – факты; и он излил свое разочарование (разочарование человека, лишившегося торжества, на которое он рассчитывал), спросив Кэтрин:
– И как же он принял свою отставку?
– Не знаю! – ответила Кэтрин уже не столь изобретательно, как прежде.
– То есть тебе это безразлично? Ты жестока; ведь ты сама так долго его поощряла и играла им.
Доктору все-таки удалось взять реванш.
