Текст книги "Вашингтонская площадь"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

15

То, как держалась Кэтрин, ставило доктора в тупик; безропотность в столь критический для ее сердечной жизни момент казалась ему противоестественной. После сцены в кабинете, накануне встречи доктора с Морисом, Кэтрин не заговаривала с отцом, и даже неделю спустя поведение ее оставалось вполне обычным. Оно не давало доктору повода пожалеть дочь, и он был даже немного разочарован, не находя предлога загладить свою резкость каким-нибудь великодушным поступком, который возместил бы Кэтрин ее утрату. Он подумал было предложить ей поездку в Европу, но решил оставить это на случай, если дочь примется молча укорять его. Доктор предполагал, что она легко и быстро овладеет искусством молчаливых укоров, но, к своему удивлению, так и не подвергся безмолвным атакам. Кэтрин ничего ему не говорила – ни прямо, ни обиняками, – а поскольку она вообще не отличалась словоохотливостью, то и молчаливость ее не была красноречивой. Притом бедняжка вовсе не дулась – для таких уловок ей не хватало сценических данных, – а просто выказывала крайнюю терпеливость. Разумеется, Кэтрин размышляла о своем положении, и размышляла спокойно, бесстрастно, вознамерившись стойко перенести все испытания.

"Она меня не ослушается", – решил доктор и затем добавил про себя, что его дочери явно не хватает характера.

Не знаю, может быть, доктор надеялся встретить чуть больше сопротивления с ее стороны и чуть больше поразвлечься, преодолевая его; во всяком случае, он снова, как не раз прежде, подумал, что хотя отцовство и доставляет иногда тревожные минуты, в целом это не такая уж волнующая роль.

Меж тем Кэтрин сделала совсем другое открытие: она явственно почувствовала, сколько душевного волнения кроется в том, чтобы стараться быть хорошей дочерью. У нее появилось совсем новое ощущение, которое можно было, пожалуй, определить как напряженное ожидание своих будущих действий. Она словно наблюдала за собой со стороны и гадала: что-то я теперь стану делать? Она будто раздвоилась, и это ее второе, только что родившееся я возбуждало естественное любопытство, так как его механизм был ей пока незнаком.

Прошло несколько дней, и однажды отец, целуя Кэтрин, сказал:

– Я рад, что у меня такая хорошая дочь.

– Я стараюсь быть хорошей, – ответила она, не глядя на отца и зная, что совесть ее не вполне чиста.

– Если тебе хочется сказать мне что-нибудь, не откладывай. Совсем незачем все время молчать. Я не хотел бы, разумеется, с утра до ночи обсуждать мистера Таунзенда, но когда у тебя будет что сказать о нем, я с удовольствием выслушаю.

– Спасибо, – отозвалась Кэтрин. – Мне сейчас нечего сказать.

Он не спрашивал у нее, виделась ли она опять с Морисом, ибо был уверен, что если бы такое свидание состоялось, она сама рассказала бы ему об этом. Кэтрин действительно не виделась больше с молодым человеком, она только написала ему длинное письмо. По крайней мере ей самой оно казалось длинным; добавим, что и молодому человеку письмо тоже показалось длинноватым; в нем было пять страниц, исписанных чрезвычайно аккуратным, красивым почерком. У Кэтрин был прекрасный почерк, и она даже немного гордилась им. Она очень любила переписывать отрывки из книг и хранила несколько тетрадей, свидетельствовавших об этом ее таланте; в один блаженный день, когда она с особой остротой почувствовала, как много значит для своего возлюбленного, эти тетради были ему показаны. В письме к Морису Кэтрин сообщала о желании отца, чтобы они больше не виделись, и умоляла молодого человека не приходить, пока она не "примет окончательного решения". Морис ответил страстным посланием, в котором просил "ради всего святого" объяснить, какое еще решение ей нужно принять; разве она не все решила две недели назад, и неужели ей может прийти на ум оставить его? Уж не намерена ли она сдаться при первом же постигшем их испытании, и это после всех клятв в верности, которыми они обменялись? Затем следовало описание его разговора с доктором – описание, не по всем пунктам совпадавшее с нашим. "Он был в ужасном гневе, – сообщил Морис, – но вы знаете мое умение владеть собой. Я напряг все свои силы, памятуя, что от меня зависит освободить вас из жестокого плена". Кэтрин ответила запиской в три строки: "Мне очень тяжело; не сомневайтесь в моей любви, но дайте мне время: я должна подождать, подумать". Мысль о том, чтобы вступить в сражение с отцом, противопоставить его воле свою, бременем лежала на ее душе и сковывала ее душевные порывы; так тяжкий груз сковывает наши движения. Ей вовсе не приходило в голову оставить своего возлюбленного, но она с самого начала старалась уверить себя в том, что найдется мирный выход из затруднительного положения. Уверения эти были весьма туманны, ибо отнюдь не содержали надежды на то, что отец переменит свое решение. Просто Кэтрин полагала, что если она постарается быть очень, очень хорошей дочерью, то все как-нибудь уладится. А быть хорошей дочерью значило быть терпеливой, внешне покорной, не судить отца слишком строго и не поступать ему наперекор. "Может быть, и правильно, что у него такое мнение", думала Кэтрин, не допуская, разумеется, мысли, что доктор справедливо расценил мотивы, побудившие Мориса просить ее руки, а имея в виду, что добросовестным родителям, вероятно, положено быть недоверчивыми и даже несправедливыми. Наверное, и вправду есть на свете люди с дурными качествами, вроде тех, которые ее отец числил за Морисом, и раз существует хоть малейший риск, что Морис окажется одним из этих злодеев, доктор правильно делает, что принимает это во внимание. Ведь он не видел того, что видела Кэтрин, – не видел, как любовь и искренность сияют в глазах Мориса Таунзенда. Но небо в надлежащий срок рассеет заблуждения доктора. Кэтрин весьма уповала на вмешательство небесных сил и предоставляла провидению решать за нее сию проблему. Кэтрин и не помышляла о том, чтобы самой рассеять заблуждения отца; даже в своей несправедливости он оставался на недосягаемой для нее высоте; он был прав, даже когда ошибался. Кэтрин могла лишь постараться быть хорошей, и если она будет очень хорошей, провидение найдет способ примирить благородные заблуждения отца и ее благую веру в счастливый исход, примирить строгое соблюдение дочернего долга и счастье обладать любовью Мориса Таунзенда.

Бедняжка Кэтрин была бы рада возложить надежды на помощь миссис Пенимен, но если небесам и угодно было просветить доктора, то посредничество этой дамы ничуть не облегчало задачи провидения: миссис Пенимен пришелся по душе сумрак, сгустившийся вокруг нашей маленькой сентиментальной драмы, и рассеивать его было вовсе не в ее интересах. Ей хотелось сделать сюжет еще более драматическим, и наказы, которые она давала племяннице, вели – в ее воображении – как раз к такому результату. Советы ее были весьма туманны, притом сегодняшний совет противоречил вчерашнему; но все они были продиктованы страстным желанием подвигнуть Кэтрин на какой-нибудь необычайный поступок.

– Тебе надо действовать, дорогая моя; в твоем положении главное действовать, – говорила миссис Пенимен, считавшая, что племянница попросту не умеет использовать свои возможности. В глубине души миссис Пенимен надеялась, что девушка тайно обвенчается с Морисом Таунзендом, а сама она предстанет в роли дуэньи или компаньонки невесты. Она рисовала себе венчание в какой-нибудь подземной часовне (сыскать подземную часовню в Нью-Йорке было бы нелегко, но такие пустяки не охлаждали пылкого воображения миссис Пенимен) и представляла себе, как потом стремительный кабриолет унесет грешную чету (ей нравилось называть бедняжку Кэтрин и ее поклонника грешной четой) в убогую хижину на окраине, куда она – под густой вуалью – станет совершать тайные поездки; в их жизни наступит пора романтической бедности, в продолжение которой миссис Пенимен будет их земным провидением, их заступницей, их доверенным лицом, их единственным средством связи с окружающим миром; затем наконец состоится эффектная сцена примирения молодых супругов с ее братом, в которой сама миссис Пенимен каким-то образом окажется центральной фигурой. Она пока не решилась предложить такой план Кэтрин, но уже попыталась прельстить им Мориса Таунзенда. Миссис Пенимен ежедневно писала к молодому человеку, сообщая ему о положении дел на Вашингтонской площади. Поскольку ему, по ее выражению, было отказано от дома доктора, она уже не встречалась с мистером Таунзендом, но в конце концов написала, что жаждет свидания. Такое свидание могло состояться лишь на нейтральной территории, и она долго размышляла, выбирая подходящее место. Миссис Пенимен склонялась к Гринвудскому кладбищу, но отказалась от него: слишком далеко; долгое отсутствие вызвало бы, как она выразилась, неизбежные подозрения. Затем она подумала о парке Бэтери, но там всегда холодно и ветрено, и к тому же на берегу залива не убережешься от встреч с оголодавшими ирландскими переселенцами, которые именно в этом месте высаживаются на землю Нового Света. Наконец она остановилась на устричной, открытой каким-то негром на Седьмой авеню; миссис Пенимен ничего не знала об этом заведении, но не раз проходила мимо. Там она и назначила свидание Морису Таунзенду и отправилась к месту встречи уже в сумерках, закутанная в непроницаемую вуаль. Морис Таунзенд опоздал почти на полчаса (ему пришлось идти почти через весь город), но миссис Пенимен ждала с удовольствием – ожидание придавало событию остроту. Она заказала чашку чаю, и так как чай оказался очень скверным, миссис Пенимен почувствовала, что страдает во имя любви. Когда Морис наконец пришел, они минут тридцать просидели в задней комнате закусочной, в самом темном углу, и не будет преувеличением сказать, что для миссис Пенимен то были счастливейшие минуты за многие годы жизни. События и впрямь происходили волнующие, и даже когда молодой человек велел принести себе тарелку тушеных устриц и без малейшего смущения ее опустошил, миссис Пенимен это ничуть не покоробило. Удовлетворение, какое могут доставить тушеные устрицы, было Морису отнюдь не лишне в тот момент, ибо он, надо признаться, считал миссис Пенимен чем-то вроде пятой спицы в его колеснице. Он испытывал раздражение, естественное в джентльмене, который снизошел к молодой особе весьма заурядных данных и неожиданно получил по носу, и назойливое сочувствие этой ходячей мумии неспособно было его утешить. Морис считал ее авантюристкой, а авантюристок он видел насквозь. Прежде он слушал ее и с ней любезничал лишь для того, чтобы проникнуть в дом на Вашингтонской площади; теперь же ему пришлось призвать все свое самообладание, чтобы сохранить вежливый тон. Он с удовольствием объявил бы миссис Пенимен, что она выжила из ума и что больше всего ему хочется посадить ее на омнибус и отправить домой. Однако, как нам известно, в числе достоинств Мориса Таунзенда было умение владеть собой, а, кроме того, у него уже вошло в привычку старание казаться любезным; и вот – хотя ужимки миссис Пенимен терзали его и без того расстроенные нервы – он слушал ее с сумрачной почтительностью, которая приводила пожилую даму в восторг.

16

Они, конечно, сразу заговорили о Кэтрин.

– Она мне что-нибудь передала… прислала? – спросил Морис. Он как будто ожидал какой-нибудь безделушки или локона.

Миссис Пенимен немного смутилась – она не предупредила племянницу о своей затее.

– Нет, пожалуй, ничего, – сказала она. – Я и не предлагала Кэтрин что-либо передавать – я боялась, как бы она не разволновалась.

– Ей, по-моему, не очень свойственно волноваться, – заметил Морис с усмешкой, в которой чувствовалось разочарование.

– У нее есть другие свойства, лучшие! Стойкость и верность!

– Так вы думаете, она не сдастся?

– Она скорее умрет!

– О, до этого, я надеюсь, не дойдет, – сказал Морис.

– Надо готовиться к самому худшему; вот о чем я и хотела говорить с вами.

– К самому худшему? Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду непреклонность, рассудочность моего брата, – сказала миссис Пенимен.

– О господи!

– Он глух к мольбам, – продолжала объяснять миссис Пенимен.

– Вы хотите сказать – он не передумает?

– Словами его не возьмешь. Я его хорошо изучила. Его можно взять только свершившимся фактом.

– Свершившимся фактом?

– Он передумает… потом, – многозначительно сказала миссис Пенимен. Его интересуют только факты. Его надо поставить перед фактом!

– Я и поставил его перед фактом, – заметил Морис. – Это же факт, что я хочу жениться на его дочери. Но «взять» его мне не удалось.

Миссис Пенимен помолчала, улыбаясь и нежнее прежнего глядя на Мориса из-под своей огромной шляпы, с которой черная вуаль свисала наподобие занавеса.

– Женитесь на Кэтрин и поставьте его перед свершившимся фактом! воскликнула она наконец.

– Вы советуете мне жениться без его согласия? – нахмурился молодой человек.

Миссис Пенимен было страшновато, но она храбро продолжала:

– По-моему, лучший выход – тайный брак. Тайный брак, – повторила она; ей нравилось, как это звучит.

– Так что же мне – увезти Кэтрин из дому? Что называется… похитить ее?

– Это не преступление, ведь вас же вынуждают! – сказала миссис Пенимен. – Мой муж, как я вам уже говорила, был очень почтенным священнослужителем и одним из самых выдающихся ораторов своего времени. Однажды он обвенчал молодую пару, сбежавшую от отца невесты. Мистера Пенимена тронула их судьба, и он ни минуты не колебался; а потом все прекрасно устроилось. Отец помирился с ними и полюбил своего зятя. Венчание состоялось вечером, часов в семь. В церкви было темным-темно, ничего не было видно. Мистер Пенимен чрезвычайно волновался – он так сочувствовал молодой чете! Второй раз он бы на это не пошел.

– К сожалению, у нас с Кэтрин нет мистера Пенимена, который бы нас обвенчал, – сказал Морис.

– Зато у вас есть я! – с жаром откликнулась миссис Пенимен. – Я не могу вас обвенчать, но я могу помочь вам. Я буду стоять на страже.

"Ну что за дура", – подумал Морис; однако он не мог сказать этого вслух. Впрочем, и то, что он сказал, было не очень учтиво:

– Так вы просили меня прийти сюда для того, чтобы предложить свои услуги?

Миссис Пенимен и сама ощущала некоторую неопределенность своей миссии; она чувствовала, что ей, в сущности, нечем вознаградить молодого человека за долгое путешествие на Седьмую авеню.

– Я думала, вам будет приятно повидаться с кем-нибудь, кто близок к Кэтрин, – сказала она с достоинством. – А также, – добавила она, – что вы воспользуетесь драгоценной возможностью передать ей что-нибудь.

С грустной улыбкой Морис показал ей пустые ладони.

– Весьма обязан, но мне нечего ей передать.

– Передать можно и на словах, – заметила его собеседница, снова многозначительно улыбнувшись.

Морис опять нахмурился.

– Передайте, чтобы она не сдавалась, – сказал он с некоторой резкостью.

– Прекрасно сказано! Благородные слова. Они осчастливят ее. Она такая трогательная, такая храбрая, – говорила миссис Пенимен, оправляя пелерину и готовясь выйти на улицу. И тут ее осенило. Она вдруг нашла фразу, которую можно было смело предложить в оправдание затеянного. – Если вы не побоитесь жениться на Кэтрин, – сказала она, – вы тем самым докажете моему брату, что вы не такой, каким он вас якобы считает.

– Не такой, каким он меня якобы считает? – повторил Морис.

– Будто вы не знаете, какого он о вас мнения, – почти игриво проговорила миссис Пенимен.

– Меня не интересует его мнение, – надменно сказал Морис.

– Конечно, оно вызывает у вас гнев.

– Оно вызывает у меня презрение, – заявил Морис.

– А, так вы знаете, о чем я говорю, – сказала миссис Пенимен, грозя ему пальцем. – Он считает, что вы любите… что вы любите деньги.

Морис помолчал, как бы обдумывая ответ, и наконец серьезно сказал:

– Я действительно люблю деньги.

– Да, но не в том смысле. Ведь Кэтрин вы любите больше?

Молодой человек поставил локти на стол и спрятал лицо в ладони.

– Как вы меня мучаете! – простонал он. Назойливое внимание этой особы к его делам и вправду было ему мучительно.

Она, однако, не унималась.

– Если вы женитесь вопреки его воле, он поймет, что вы на него не рассчитываете и готовы обойтись без его помощи. Тогда он увидит, что вы женились бескорыстно.

Морис выслушал это соображение и поднял голову.

– И какая мне будет от этого польза?

– Он поймет, что ошибался и что вам нет никакого дела до его денег!

– А поняв, что мне нет дела до его денег, откажет их какой-нибудь больнице. Это вы имеете в виду?

– Вовсе нет, – сказала миссис Пенимен, тут же добавив: – Хотя это было бы великолепно! Я имела в виду, что, осознав свою ошибку, он будет считать своим долгом вознаградить вас за несправедливую обиду.

Нельзя не признать, что идея эта заинтересовала Мориса. Однако он с сомнением покачал головой и сказал:

– Вы думаете, он настолько сентиментален?

– Он не сентиментален, – ответила миссис Пенимен, – но нельзя не признать, что при всей своей ограниченности он не лишен известного чувства долга.

Морис Таунзенд пытался прикинуть возможные последствия того маловероятного факта, что доктор Слоупер когда-нибудь осознает свой долг перед ним, но зашел в тупик – настолько нелепым показалось ему это предложение.

– Ваш брат мне ничем не обязан, – сказал Морис, – как и я ему.

– Да, но у него есть обязанности по отношению к дочери.

– Допустим; но в этом смысле и у Кэтрин есть обязанности по отношению к отцу.

Миссис Пенимен огорченно вздохнула и встала, словно показывая, что прозаизм молодого человека ее удручает.

– Кэтрин всегда исправно исполняла свои дочерние обязанности. А перед _вами_ у нее, что же, вовсе нет обязанностей?

Миссис Пенимен всегда, даже в обычном разговоре, подчеркивала личные местоимения.

– Было бы жестоко напоминать об этом Кэтрин! – воскликнул Морис и прибавил: – Я так ей благодарен за ее любовь.

– Я передам Кэтрин ваши слова. И помните, если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, – и миссис Пенимен, не найдя, что еще сказать, неопределенно кивнула в направлении Вашингтонской площади.

Морис молча глядел на присыпанный песком пол; ему как будто не хотелось уходить. Наконец он с некоторой резкостью взглянул на миссис Пенимен и спросил:

– Так вы считаете, что если Кэтрин выйдет за меня, он ничего ей не оставит?

Миссис Пенимен поглядела на него с изумлением и улыбнулась.

– Да я же вам все объяснила – я уверена, что в конечном счете это будет самое лучшее.

– То есть в конце концов она так или иначе получит его деньги?

– Это зависит не от нее, а от вас. Докажите на деле свое бескорыстие! воскликнула изобретательная миссис Пенимен.

Морис снова уставился в пол, обдумывая ее совет, а миссис Пенимен продолжала:

– У нас с мистером Пенименом не было ни гроша, и все же мы были счастливы. А Кэтрин ведь имеет капитал, который ей оставила мать; когда моя невестка выходила замуж, он считался весьма порядочным.

– Да полно вам! – воскликнул Морис. Напоминать ему об этих деньгах действительно было излишне, ибо он вовсе не упустил их из виду.

– Остин взял невесту с капиталом; отчего ж вам нельзя?

– Но ваш брат тогда уже был врачом, – возразил Морис.

– Не всем же быть врачами!

– На мой взгляд, это отвратительная профессия, – заметил Морис с видом интеллектуального превосходства. И безо всякого перехода спросил: – Вы думаете, он уже составил завещание в пользу Кэтрин?

– Думаю, составил; врачи ведь тоже не бессмертны. Наверное, и я там упомянута, – откровенно сказала миссис Пенимен.

– И вы уверены, что он изменит завещание? В отношении Кэтрин?

– Да. Но потом опять его изменит – в ее пользу.

– На это нельзя полагаться! – сказал Морис.

– А разве _нужно_ вам на это полагаться?

Морис смутился.

– Конечно, я боюсь причинить Кэтрин ущерб!

– Вы не должны этого бояться. Ничего не бойтесь, и все будет прекрасно!

Затем миссис Пенимен уплатила за свой чай, а Морис уплатил за свои устрицы, и они вместе вышли на пустынную, плохо освещенную Седьмую авеню. Тьма сгустилась, а фонари стояли далеко один от другого; мостовая между ними изобиловала ямами и рытвинами. Спотыкаясь о вывороченные булыжники, проехал ярко разрисованный омнибус.

– Как вы доберетесь до дому? – спросил Морис, провожая эту повозку внимательным взглядом: Миссис Пенимен держала его под руку.

После минутного колебания она ответила:

– Вот так – это будет очень славно.

И дала ему почувствовать, сколь ценна для нее его поддержка.

Что ж, он повел ее запутанными улицами западной части города, потом сквозь шумную вечернюю толпу в более населенных кварталах; наконец они добрались до тихой Вашингтонской площади; перед ними поднималось крыльцо доктора Слоупера – мраморные ступени и белоснежная дверь, украшенная сверкающей серебряной дощечкой и олицетворяющая для Мориса затворенные врата рая. Спутник миссис Пенимен остановил печальный взор на освещенном окне в одном из верхних этажей.

– Это моя, моя милая, милая комнатка! – сказала миссис Пенимен.

Морис вздрогнул.

– На нее я мог бы поглядеть и не подходя к самому дому, – пробормотал он.

– Это как вам угодно. А вот комната Кэтрин выходит на другую сторону. Два великолепных окна на втором этаже. Можно выйти на соседнюю улицу, и вы их увидите.

– Нет, мне не хочется их видеть! – И Морис повернулся к дому спиной.

– Я все равно скажу ей, что вы здесь стояли, – сказала миссис Пенимен, указывая себе под ноги. – И передам ей ваши слова – чтобы она не сдавалась.

– О да, конечно! Впрочем, я пишу ей об этом.

– Живое слово значит больше, чем письмо. И помните: если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти, – миссис Пенимен посмотрела на окна третьего этажа.

На этом они расстались, и Морис с минуту постоял в одиночестве, глядя на дом; затем он повернулся и, перейдя к скверу, зашагал угрюмо кругом площади, вдоль деревянной ограды. Завершив круг, он снова ненадолго остановился перед жилищем доктора Слоупера. Взгляд его блуждал по фасаду дома и наконец остановился на красноватых окнах миссис Пенимен. "Чертовски уютный особняк", – подумал Морис Таунзенд.