Текст книги "Волк"
Автор книги: Геннадий Якушин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Глава II
У машины меня встречает солдат.
– Ну, ты Гена? – спрашивает он меня.
– Да, – отвечаю я.
– Я повезу тебя, – говорит он. – Ну, меня звать Никита.
Я сажусь на заднее сиденье. Мы трогаемся, я закрываю глаза и вроде бы дремлю.
– Ген, – обращается вдруг ко мне боец, – а у вас танцы бывают?
– Бывают, – лениво отвечаю я.
– А как? Ну, вот у нас в деревне или под патефон, или под гармошку, – объясняет Никита.
– У нас под радиолу, – буркаю я и замолкаю.
– Ну, чего ты, расскажи, как вы вечера проводите, с девчонками встречаетесь, – не унимается боец, – жалко, что ли?
– Ты видел – наш двор ограждают три дома, стоящие буквой «П», и детская больница. Получается квадрат, – начинаю я говорить, понимая, что мне не отвязаться от назойливого солдата. – Слева в углу котельная и там площадка. Пар пятьдесят на ней помещаются. Включаем радиолу и танцуем. Во дворе у нас турник, брусья, штанга, кольца, канат. Мы даже соревнуемся между дворами по боксу, борьбе, бегу. Когда старшие ребята соревнуются, не очень интересно, а когда пацаны!.. Они так увлекаются, столько в них азарта!
– Ты тоже выступаешь? – интересуется Никита.
– У меня с братьями есть коронный номер. Он называется акробатический этюд. Знаешь, каким успехом пользуется! Мы спорт любим. Все на стадионе «Динамо» занимаемся. Я – гимнастикой, Валера – акробатикой. Володя пока что в группе общего развития. Он родился с пороком сердца. Вроде бы сейчас у него все нормализуется. Хочет идти в секцию бокса.
И потом танцуем мы не всегда под радиолу. У нас есть свой оркестр. Я в нем играю на гитаре и пою. Нашим девчонкам даже больше под оркестр нравится танцевать. Нас приглашают играть в чайную у Дорогомиловского рынка. Неплохо платят.
– Ну, здорово! – восхищается солдат. – Свой оркестр. А кто у вас вообще всем этим заправляет?
– Как заправляет? – переспрашиваю я. – Руководит, что ли? Никто, сами. А еще мы тренируемся в стрельбе, – говорю я и осекаюсь. Слава богу, солдат не обращает на это внимания. У него своя направленность разговора.
– А у нас скука, особенно зимой, – печалится Никита и замолкает. Я же на самом деле засыпаю и просыпаюсь только от окрика Никиты.
– Ген, мы уже Плавск проскочили! Темнеет. Пора и о ночлеге подумать.
– А чего думать, – отвечаю я, оглядываясь окрест, – вон впереди какая-то деревенька. В ней и заночуем.
Мы стучим в окно первой попавшейся избы и слышим в ответ:
– Входите, не заперто.
В доме трое детей приблизительно от 5 до 12 лет и средних лет женщина. Они ужинают. На столе, кроме миски с картошкой в мундире и блюдечка с солью, ничего нет. Женщина говорит:
– Не побрезгуйте, садитесь, откушайте с нами.
Детишки тут же убирают руки со стола, но продолжают глазенками есть картошку. Мы переглядываемся с солдатом и возвращаемся к машине. Забираем из нее все съестные припасы и, вернувшись, выкладываем их на стол.
– Эй, ребята, – обращаюсь я к детям, – набрасывайтесь! – И сам первый беру кусок колбасы. Дети не заставляют себя уговаривать.
Никита делает бутерброд из черного хлеба с салом и подает его женщине:
– Ну, это вам, хозяюшка.
После ужина мы ложимся спать, но сон не идет. Повертевшись с боку на бок, солдат приподнимается:
– Ген, я слышал от наших макаронников,[2]2
Макаронник – на солдатском жаргоне сверхсрочник.
[Закрыть] будто твой батя золото в Америку переправлял, а японский военный корабль напал на них. Так твой отец подорвал его. А ты что-нибудь об этом знаешь?
– Отец кое-что говорил, – отвечаю я.
– Ну, расскажи, интересно же, – просит Никита.
Я вижу, как поворачиваются в мою сторону мордочки ребят и голова хозяйки, и начинаю повествование.
Перед отправкой на задание с отцом встречается генерал.
– Ты башкой отвечаешь за сохранность золота, – сухо говорит он, не отрывая глаз от бумаг на столе. – Это хлеб наших детей, жен и стариков. Они, оголодавшие в войну, вновь будут недоедать. А мы отдаем их кусок этим паразитам за свиную тушенку!
– Так точно! – чеканит мой батя.
– Так точно, так точно – как мальчишка, – передразнивает его генерал и выходит из-за стола. – Как воевать, так их не было, а как территорию делить да музеи грабить, пасть раззявили. Союзники хреновы! Но их Жуков здорово шуганул. Почти до моря эти янки от него драпали. – Глаза у него загораются. – Скажи, перетопил бы он этих говнюков, не вмешайся Сталин?
– Так точно, перетопил бы! – озорно отвечает отец.
– Молодец! Понимаешь, – с удовлетворением отмечает генерал. – Ладно, иди!..
На военно-морской базе Чукотки Сергей Александрович Данилов, официальный представитель Москвы, под охраной и наблюдением моего родителя принимает ящики со слитками золота, а затем грузит их на небольшое судно.
Вид у моего отца и его солдат далеко не бравый. Все какие-то подавленные. Давят нависающие над землей и морем рыхлые тучи, напитанные темной влагой и вызывающие промозглость.
Им кажется, что погрузка никогда не кончится. Снег лепит бате в лицо, порошит в глаза, ветер рвет шинель, палуба ему кажется черной. Отца бьет дрожь, так сильно, что он с трудом понимает, что спрашивает у него боцман по поводу погрузки. Так и не получив от него ни одного толкового ответа, тот говорит:
– Идите вниз. Вы, я вижу, больны. Здесь на палубе хватит и четверых ваших солдат.
Отец спускается в каюту, но в ней тоже холодно, и он снова поднимается наверх. К нему подходит человек, похожий на моржа, с мокрыми от снега и свисающими до подбородка усами, и кричит:
– В двадцать четыре часа отходим! Чтобы все люди были на местах. Прошу со мной не спорить и тем более не указывать.
Тут только до бати доходит, что это капитан судна, а он зачем-то задает ему вопрос о времени на сборы.
Корабль медленно, часто стопоря машины, отваливает от причала. Люди передвигаются по нему, словно слепые. Даже прожекторы не прорывают непроницаемую мглу. Предметы теряют свой облик. Матросы на верхней палубе кажутся загадочными тенями. На душе неспокойно. Это состояние усиливается еще и тем, что солдаты беспрерывно перекликаются. Они его раздражают, и отец приказывает солдатам отдыхать, а сам остается на палубе.
Медленно, липкой струей тянется время. Беспокойство перерастает у отца в предчувствие опасности. Волны становятся все круче и в конце концов одна из них его окатывает. Он спускается вниз. Солдаты спят.
Отец идет в каюту. В ней уже храпит Сергей Александрович. Переодевшись в сухое белье, отец тоже ложится, но заснуть не может из-за ломоты в костях и кашля. Батю снова начинает трясти озноб, появляется сильная боль под лопатками и становится трудно дышать. В какой-то момент он вспоминает, что не выставил часовых. И тут же забывается. Ему чудится, что на его тело льют холодную воду, а она с шипением тут же улетучивается. Потом он слышит крики, топот, стрельбу, хочет подняться и не может.
Приходит в себя отец от теплого прикосновения к лицу луча солнца, проникшего через иллюминатор. Данилова в каюте нет.
«А погода-то изменилась, – облегченно думает он, – и ветер стих». Кое-как одевшись, батя пытается встать, но от сильного головокружения тут же падает обратно на койку. Однако сознания не теряет.
Гудение двигателей корабля, шипение холодной воды у стальных бортов не дают ему покоя. Он хочет выйти на воздух, делает новую попытку и на четвереньках выбирается наверх. От увиденного волосы у него на голове поднимаются дыбом.
Данилов и его солдаты стоят на баке, привязанные к поручням. В сопровождении двух матросов со скучающим видом мимо них прохаживается капитан. Вот он останавливается возле одного из солдат и молча вглядывается ему в лицо. В глазах паренька появляется страх. Капитан делает знак матросам, и те начинают методично его избивать.
Вдруг кто-то дергает батю за ноги, и он скатывается по трапу. Над ним стоит боцман. Он широк в кости и весит, наверное, килограммов сто. У него крутой высокий лоб и горящие глаза под густыми бровями.
– Что, чекист, местность обозреваете? – зло ухмыляется он. – Хреновый вид! Повязали сонными ваших гвардейцев. Если бы вас привели в чувство, были бы среди них. Из двух шлангов вас поливали с такой силой, что чуть ли не катали вас по палубе. И все без толку. В сознание вы не пришли. А я двое суток за бортом на штормовом трапе провисел. Уж не знаю, как они меня не заметили!
– Ничего не понимаю, – удивляется отец.
– А чего тут понимать! – взрывается боцман. – Судно захвачено, а кем и зачем, это уже не так важно!
– Давай, боцман, на «ты». Как тебя звать-величать? – улыбаясь через силу, говорит батя.
– Игорь, – протягивает боцман ему руку.
– Василий, – отвечает отец крепким рукопожатием. – Ребят выручать надо.
– Надо-то надо, но как? Бандитов не меньше восемнадцати, и все вооружены, – задумывается Игорь.
– Стой! Слышишь? – шепчет батя. Гремя автоматом о трап, к ним спускается матрос. Боцман ударом кулака сшибает его с ног, а отец хватает автомат. Они затыкают ему рот кляпом, связывают, заталкивают в каюту, а затем поднимаются на палубу.
В рубке капитан что-то объясняет рулевому, тыча пальцем в горизонт. Батя поднимает автомат и делает одиночный выстрел. Капитан вздрагивает и медленно оседает. Вторым выстрелом он успокаивает засуетившегося было рулевого.
Далее они направляются к кубрику, где, по уверению боцмана, должна отдыхать основная часть команды. Дверь туда закрыта, но по доносящимся сквозь переборку голосам можно судить, что людей в нем собралось прилично.
Отец становится на изготовку, а боцман резко открывает дверь. Ствол автомата начинает ходить слева направо и наоборот. Ни один из бандитов не успевает взяться за оружие. Затем они закрывают и завинчивают люк машинного отделения.
С радиорубкой у них проблем не возникает. Как только они появляются в проеме двери, радист сразу поднимает руки. Связанным боцман препровождает его в каюту к первому пленнику.
Данилов и солдаты на баке встречают батю с боцманом виноватыми взглядами. Они их освобождают, и отец командует:
– Становись! – Бойцы привычно занимают свои места в строю. – Сергей Александрович, – обращается батя к Данилову, – вы не солдат, выйдите из строя. А вас, боцман, я прошу встать перед строем. Смирно! За проявленную находчивость и смелость в бою объявляю вам благодарность.
– Служу Советскому Союзу! – четко отвечает боцман.
Отец вглядывается в лица солдат и не видит ни растерянности, ни страха. Они лишь несколько взволнованы пережитым, но уже привычно подтянуты.
– Солдаты! – обращается он к строю. – Сейчас вы с боцманом пройдете в кубрик, и каждый возьмет свое оружие. Надеюсь, что в дальнейшем ни при каких обстоятельствах вы не выпустите его из рук.
Минут через двадцать бойцы выстраиваются уже с оружием. Батя просит боцмана обрисовать машинное отделение корабля и наметить точки, которые должны занять солдаты, чтобы держать всех находящихся там под прицелом.
Но эту операцию проводить не приходится. Команда машинного отделения сдается без сопротивления. После короткой беседы отец предлагает им продолжить работу. На всякий случай он направляет в машинное отделение двух автоматчиков.
Солдаты складывают тела погибших бандитов на верхней палубе и сдают бате их личные документы. Он спускается в свою каюту за радистом, чтобы тот передал шифровку о случившемся руководству. Оба связанных матроса лежат на своих местах, но первый пленник – мертв, а радист – с предсмертной синевой на лице.
– Что случилось?! Кто вас? – бросается к нему отец.
– Японец, – едва слышно шепчет радист. – Он главный… Он не ушел, ищи его… – Это были его последние слова.
Батя бросается в радиорубку. Передатчик искорежен. В ярости он орет:
– Боцман! – Тот мгновенно подлетает к нему. – Рация уничтожена, радист убит. Все это сделал какой-то японец. Перед смертью радист сказал, что он главный и находится на судне. Бери людей и начинай прочесывать весь корабль.
– Есть! – отвечает боцман. – Но кто займет место в ходовой рубке?
– Я, – говорит Данилов, подходя к отцу. – Я старый яхтсмен. Понимаю, что корабль не яхта, но думаю, что справлюсь.
– Сергей Александрович, – обращается батя к Данилову, – теоретически я понимаю, как ведут корабли по морю, но практически нет.
– Все очень просто, – улыбается Данилов. – Я использую астрономию и с помощью секстанта и хронометра определяю свое местонахождение в море. Затем компас, приборы, измеряющие силу ветра, сведения о течениях и математические расчеты дают мне возможность определить курс яхты, то есть судна.
– Сергей Александрович, идите в ходовую рубку, – говорит отец, – а мы с тобой, боцман, начнем осмотр корабля.
Трижды они обходят судно, заглядывают в каждую щель – и все зря. Батя уже начинает отчаиваться, когда Игорю приходит в голову мысль проверить междудонные отсеки, которые используются для хранения пресной воды. Полчаса поисков – и перед ними распластанное тело маленького человечка. Это действительно японец, причем прекрасно говорящий по-русски.
На допросе отец битый час задает ему один и тот же вопрос: как и почему он оказался на советском судне? И битый час японец молчит. Батя чувствует, что его терпение вот-вот лопнет.
– Самурай, – обращается он к нему, скрывая под внешней холодностью обуревающую его ярость, – подумай, сколько времени ты выдержишь адские муки, если я суну тебе в задницу раскаленный металлический прут?!
Фигурка японца напрягается, резко выступают скулы, и даже нос заостряется. Лицо его бледнеет, потом покрывается красными пятнами, а губы, силясь что-то сказать, судорожно кривятся. Наконец на его физиономии появляется подобострастная улыбочка, и он говорит осевшим голосом:
– Вы хорошо подготовлены, господин офицер, и вы способны исполнить свои угрозы. У нас тоже есть такие люди, как вы. А сколько сейчас времени?
– Одиннадцать, – привычно вскидывает отец левую руку к глазам.
– Отвечаю на ваш вопрос. До тринадцати часов я буду мучиться. Два часа, – кланяется японец.
– Откуда такая точность? – удивляется батя.
– Через два часа здесь будет военный корабль, – продолжает самурай. – Господин офицер, у вас есть только один выход – сдаться. Вы убили капитана корабля, уничтожили команду. Я видел трупы на палубе. Кто будет управлять судном? Солдаты?
– Насколько я понимаю, – говорит отец, – твоим хозяевам нужно золото, а не мы? Поэтому есть другой выход – затопить корабль.
– Это по-русски, – японец, кажется, совсем приходит в себя, и лицо его принимает нормальный вид. – Я ждал такого поворота. А почему бы вам в обмен на имеющийся на судне драгоценный металл не взять валюту, скажем, доллары или фунты? Мы обещаем переправить вас в любую, по вашему выбору, страну.
– И этими посулами ты завербовал капитана с его командой? – глядя прямо в глаза самураю, спрашивает батя.
– Не все так, но близко. Разговор был более конкретный, – отвечает японец.
– Благодарю за откровенность, – говорит отец японцу в завершение беседы. – Сейчас к тебе придет новый капитан судна и ты расскажешь ему все, что передал по рации, прежде чем ее уничтожить. Понял? И расскажешь все точно. Корабль на плаву – ты жив. Корабль – на дно, и ты – на дно. Солдаты опутают тебя цепями и посадят вновь туда, откуда взяли.
Разговор Сергея Александровича с самураем был недолгим. Отец приходит к решению, что надо избегать любого боя и, лавируя, идти к Аляске. Храбростью судно, а следовательно, и золото не спасти. Если же все-таки придется вступить в драку, то нужно идти только на абордаж.
Батя тут же приступает к подготовке своего подразделения. Боцман с тремя матросами из машинного отделения начинает делать абордажные крюки и прочую снасть, необходимую для сцепки двух судов борт о борт.
Несколько деморализуют людей тела убитых, и отец приказывает их сбросить за борт.
До полуночи батя находится на мостике с Сергеем Александровичем. С двадцати четырех часов на вахту заступает боцман. Отец с Даниловым идут в каюту спать, но нервы их так взвинчены, что заснуть им не удается ни на минуту.
На следующий день у занявшего ходовую рубку Сергея Александровича появляются сомнения в правильности курса. После полудня перед ними возникают вершины каких-то гор, и он никак не может определить, откуда они взялись. И в это время появляется темный силуэт двигающегося на них корабля. Суденышко кажется маленькой безобидной игрушкой. Захлебываясь водой и переваливаясь с борта на борт, оно медленно, но неуклонно приближается к ним.
– Это по нашу душу, – тихо говорит Игорь и становится рядом с Даниловым. Батя поднимает на них глаза. Лицо Сергея Александровича неподвижно и жестко. Боцман указывает ему на тень, далеко протянувшуюся от гор. Данилов согласно кивает головой.
«Ясно, – прикидывает отец. – Они хотят попасть в теневую полосу. Если мы успеем туда добраться, то сразу лишим пиратов меткости в стрельбе. Хотя вряд ли они будут топить нас».
Появляется удобная, на взгляд бати, бухточка, где можно спрятаться. Но Данилов, даже не советуясь с ним, проскакивает мимо нее. Отец грубо высказывает ему свое неудовольствие. Но Данилов только мотает головой, ничего ему не отвечая. Буквально через полчаса Сергей Александрович круто поворачивает судно влево, и оно, едва не касаясь бортами гранитных скал, входит в пролив и начинает медленно продвигаться по нему.
Данилов застывает на своем месте, как монумент. Батя не может понять то, что он делает, – рулетка или рассчитанный маневр? Ведь этот маневр решает судьбу всех.
Пролив заканчивается небольшим заливом. Машины стопорятся, и судно останавливается.
– Извините, Василий Максимович, что был к вам не очень внимателен, – скривив губы в ироничной усмешке, говорит Данилов. – Теперь я готов с вами объясниться.
– А теперь ваши объяснения мне уже не нужны, – резко отвечает отец.
Сергея Александровича его резкость не смущает. Он твердо смотрит на батю своими карими глазами и говорит:
– У меня достаточно трезвый ум, и я вижу перспективу действия. – Батя нетерпеливо поводит плечами. – Не перебивайте меня, – продолжает Данилов. – Если бы вы сохраняли спокойствие духа, то, вероятнее всего, тоже приняли бы решение не входить в ту бухту. Она удобна, но полностью просматривается со стороны моря. Перед нами же, Василий Максимович, стоит задача найти укрытие. Не так ли? А кому придет в голову разыскивать нас в проливе, войти в который решится только сумасшедший?
– Сергей Александрович, – как бы излучая доброту, спрашивает отец, – а вы предварительно все просчитали, когда решили войти в этот пролив?
– Видите на камнях следы прилива? – указывая на скалы, говорит Данилов. – Смотрите внимательней. Заметили оставшиеся водоросли? Следовательно, мне известна высота подъема воды и я выведу судно отсюда. А вот когда я входил в пролив, то действительно риск был, но… меня не подвел инстинкт яхтсмена.
– Хорошо, Сергей Александрович, – подводит батя итог беседы. – Прикажите спустить шлюпку. Я с боцманом и солдатами осмотрю окрестности.
Сойдя на берег, отец со своими людьми проходит пару километров и, поднявшись на скалу, обнаруживает, что находится довольно близко от бухты. И вдруг видит, как в нее входит военный корабль. Никаких опознавательных знаков на нем нет. Вход в бухту довольно широк, но судно идет почему-то не посредине пролива, а возле левого берега. Батя подбирается так близко к берегу, что даже слышит крики матросов. Язык японский. Боцман объясняет:
– Лотовые левого и правого борта докладывают о глубине…
В этот момент раздается страшный скрежет. Корабль резко останавливается и начинает крениться на правый борт под углом 40–50 градусов. Кажется, вот-вот – и он завалится совсем. Матросы падают, кричат, вырывают друг у друга спасательные круги, кто-то пытается спустить на воду шлюпку. Внезапно раздается автоматная очередь и наступает тишина. И в этой зловещей тишине приказы на японском языке воспринимаются отцом, как вопли. Игорь, комментирует происходящее:
– Видимо, даются команды типа: «Полный вперед! Полный назад!» Двигатели работают, но судно не двигается с места. Корабль сидит на мели плотно, словно прикованный. – Боцман снова объясняет отцу ситуацию: – Понимаешь, Василий, если нет течи в днище судна, то и особой беды для них нет. Они дождутся прилива и снимутся с мели или разгрузят корабль. Ну, и по рации могут вызвать помощь.
А на судне начинается суматоха. Матросы бегают по трапам снизу вверх, сверху вниз, мечутся туда-сюда по палубе. Резкими гортанными выкриками отдаются приказы. Шлюпки грузятся оружием, продуктами, вещами, и все это свозится на берег. Вскоре уже дымят походные кухни, разбиваются палатки, возле склада вещей, оружия прохаживаются часовые.
– Интересный поворот! Неправда ли, Василий? – вглядываясь в расположение лагеря, размышляет боцман. – Бандиты вычислили нас. Они поняли, что мы где-то рядом с ними. И в каждую минуту могут накрыть нас здесь.
– Ты, Игорь, как всегда прав, – соглашается батя с ходом его рассуждений. – Значит так, приказ будет следующим. Сержант Савельев и рядовой Марков остаются наблюдать за действиями противника. В бой не вступать. В случае каких-либо изменений в расположении лагеря или выдвижения в нашу сторону даже двух-трех человек немедленно возвращайтесь на корабль. Остальные за мной бегом марш!
На судне отец объявляет Данилову:
– Через полчаса вы должны выйти в море. Я остаюсь здесь. В ваше распоряжение я выделяю пять бойцов. Боцмана и остальных забираю себе. Оставьте пару шлюпок. Если все сложится как надо, то мы над бухтой водрузим красный флаг и вы вернетесь за нами. Если флага не будет, подождите пару дней. Боцману укажите координаты, где будете ждать. По истечении двух дней идите на Аляску. А сейчас прикажите доставить ко мне пленного японца.
– Я сделаю все, как вы говорите, Василий Максимович. Но объясните, что произошло? – обращается к бате Данилов.
– Пиратский корабль в бухте сидит на мели. Мне думается, бандиты догадываются, что мы затаились здесь. Уходи, Сергей Александрович, как можно скорей уходи! – нетерпеливо говорит отец.
– Хоть в двух словах скажите, что вы задумали? – волнуется Данилов.
– Пока сам толком не знаю, что буду делать. Обстановка покажет. Правда, мысли некоторые есть. Не говорю, потому что боюсь спугнуть. Японца мне сюда давайте, и скорее, – торопит он Сергея Александровича.
Самурай входит в каюту кланяясь. Отец указывает ему на стул. Он садится, поднимает на батю глаза и застывает в ожидании.
– Из нашей прошлой встречи, – начинает разговор отец, – можно сделать вывод, что ты хочешь жить. Правильно?
– Правильно. Все, что есть живого на земле, хочет жить, – ухмыляется японец.
– Давай без философии и конкретно, – осаживает его батя.
– Что вы от меня хотите? – спрашивает японец.
– Вот тебе карандаш и бумага. Черти схему корабля, охотящегося за нами. Особое внимание удели точкам хранения боеприпасов! – приказным тоном говорит отец.
– Господин офицер, это современное судно. На нем порох в бочках не хранят, – снисходительно взглянув на батю, отвечает самурай.
– Ты правильно на прошлом допросе заметил, что я человек хорошо подготовленный. Это действительно так. Тебя я тоже понял, и давай без игр. Или ты со мной сотрудничаешь или… – выразительно смотрит отец на японца.
– Хорошо, я все начерчу, – торопливо соглашается самурай.
– И еще учти! На операцию пойдешь со мной и ты, – сотворив японскую улыбку, заявляет батя.
По окончании работы с самураем он передает схему Игорю. Тот минут пятнадцать-двадцать изучает ее и определяет, что ей можно верить. Затем намечает точки для установки мин с часовым механизмом.
Отец, выяснив у наблюдателей Савельева и Маркова, что в лагере бандитов ничего подозрительного не происходит, начинает размещать солдат на господствующих высотах над ним. На каждой – устанавливается крупнокалиберный пулемет и гранатомет.
Как только судно с золотом скрывается за горизонтом, в небо взмывает голубая ракета – сигнал к бою. Мощная стена огня дугой охватывает лагерь пиратов. В первые минуты боя в лагере противника начинается паника. У бандитов лишь одно желание – скрыться от бьющего с гор шквального огня.
Именно в эти минуты отец, боцман и японец вплавь добираются до сидящего на мели судна и с помощью кошек поднимаются с тремя минами на палубу. Среди общей паники они остаются незамеченными. Батя с японцем направляются в носовую часть судна, а Игорь – в кормовую. Батя закрепляет обе мины и включает часовой механизм на взрыв через десять минут. Закончив работу, он под дулом пистолета приказывает японцу прыгать за борт. Но тот бросается бежать. И тут отец видит, что два японских офицера выводят на палубу Игоря. Боцман кричит:
– Спасайся, Василий! – И тут же падает от удара прикладом по голове. Батя все-таки успевает выстрелить в пытающегося скрыться самурая, видит, как тот падает на палубу, и только после этого бросается в море.
Первый взрыв поднимает отца высоко над водой, несколько раз прокручивает в воздухе, а затем с такой силой бросает, что он влетает в глубь моря торпедой. Второго и третьего взрыва отец уже не слышит.
Очнувшись распластанным на берегу, батя первым делом видит чадящий изуродованный железный скелет корабля. Остатки судна осыпают бухту стальным дождем крупных и мелких осколков. Это рвутся снаряды, до которых добирается огонь. С полчаса длится предсмертная канонада, а потом наступает мертвая тишина. Но длится она недолго. Буквально через несколько минут после окончания канонады с гор спускаются солдаты отца.
С бандитским кораблем и его командой покончено. Над бухтой взвивается красный флаг. Дальнейшая работа отца по доставке золота в США проходила без приключений.
– Все, рассказ завершен, – говорю я и оглядываю своих маленьких слушателей, которые, как птенцы в гнезде, сидят на моей постели, подняв головки и раскрыв рты. Затем перевожу взгляд на Никиту и хозяйку, которых, кажется, тоже заинтересовало мое повествование.
– Скажите, пожалуйста, – спрашивает меня девочка, что постарше, – а боцман остался жив?
– Остался, – отвечаю я, – и был награжден, как отец и остальные участники операции.
Утром, провожая нас, хозяйка подает нам узелок:
– Здесь, ребятки, колбаса, сыр, сало и хлеб. Все, что осталось от ужина. Спасибо вам.
Никита смущенно прячет руки за спину и отходит от женщины в сторону. Я беру его за плечо, поворачиваю к двери и говорю всем остающимся в доме:
– Прощайте! Нам было очень хорошо с вами.
Мы едем с полчаса, я замечаю чайную и предлагаю солдату свернуть к ней, чтобы позавтракать. Заказываю два мясных рагу с картофельным пюре и два чая. Едим мы молча, уткнувшись в свои тарелки.
Уже почти у Мценска Никита не выдерживает.
– Ну, чего ты молчишь? – обращается он ко мне.
Я тут же отвечаю:
– Того же, что и ты.
– Ну, почему у нас с тобой утром кусок в горле не застрял?! – орет солдат.
– Кончай! Не будь фраером. Ты сам-то, думаю, вкус шоколада в Москве только и узнал, – со скрытой злобой говорю я Никите.
– Ну, понятно, ты его каждый день лопаешь из отцовских пайков, – с издевкой отвечает солдат.
– Да, я с детства знаю вкус шоколада, в том числе и из отцовских пайков, – сухо парирую я.
– А я вот, как и те детишки, картошки досыта не всегда ел. Тебе это понятно?! – вновь кричит Никита.
– Солдат, тебе приказано доставить меня до села Шарлино. Если ты на меня будешь и дальше так орать, то я могу и удрать от тебя.
Никита замолкает, а через некоторое время я слышу, как он всхлипывает. Я начинаю его презирать. Меня не волнуют его слезы. Навидался я этих правдолюбцев, которые сначала нажрутся, а потом о голодных слезы льют. Дружеских бесед у меня с солдатом больше не было, мы говорили только по делу.
