Текст книги "Иешуа, сын человеческий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

– Вы ли не знаете, что бессмертие лишь в памяти народной. Кто из народа избранного не чтит Авраама? Он – поистине бессмертен. А в писании о нем сказано так: и скончался Авраам, и умер в старости доброй, престарелый и насыщенный жизнью, и приложился к народу своему. И погребли его Исаак и Измаил, сыновья его, в пещере Махцеле. Почили в бозе, оставшись бессмертными, Исаак, Иосиф, Моисей. Не смея стать с ними равным, хочу продолжить начатое лично, ибо опасаюсь подправок апостольских ради личных выгод. Апостолы – человеки. Со всеми человеческими слабостями. Я должен путеводить. Пока не обрету уверенность, что идеи свободы, равенства и братства, стремление к созданию Царства Божьего на земле станут необратимыми.

Голоса возлежавших в зале:

– Иисус, верно, предвидит разномыслие апостольское.

– Идиллия в общине недолговечная. За ней нужен пригляд.

– Но можно не лично, а через вестников.

– Вот это – лучшее из пожеланий, – согласился Глава Сарманского братства. – Им станет апостол Фома, который сегодня создает общину назаретянскую в Эдессе. – И к Ирису: – Но встречи с ним, его отчеты, заветы, вытекающие из отчетов, апостолам и общинам только через видения. Как Глагол Божий.

– Но я не собираюсь прекращать проповедовать.

– Твоя воля. Но где?

– Пока я остановил свой выбор на Индии. В тех городах, где большие общины из моего народа.

– Мы можем подсказать тебе: Кашмир. Там более всего бежавших из Израиля от Ассирийских и Вавилонских гонений, там много твоих соплеменников осталось от похода Македонского. В Сринагаре и остановись. Мы будем знать твое место. Надумаешь изменить его, оповести нас.

Иерусалим

Уже добрых полгода Иисус с Марией и слугами своими, хотя теперь их можно было назвать слугами с большой натяжкой, ожидали попутного каравана. Всякий раз, когда очередной караван давал о себе знать разноголосым звоном колоколов и колокольцев, лаем собак из подворотен, восторженно-озорными дразнилками верблюдов подростками, ибо считалось, что если хорошенько раздразнить верблюда, то он в ответ плюнет, а в кого этот плевок угодит, тому суждена долгая, счастливая и богатая жизнь, – так вот, как только караван появлялся, Мария всякий раз спешила к караван-баши, выяснить его дальнейший путь, пытаясь даже уговаривать изменить маршрут, увы, безуспешно; караваны шли в иные места, далекие от Сринагара, столицы Кашмира. Это, однако же, не слишком удручало счастливых супругов, ибо они в полной мере наслаждались жизнью. Дом великолепен, двор райский, дастархан обилен и разносолен, и за все это они ничего не платят, считаясь теперь не узниками, а гостями Сарманского братства.

Более того, Иисусу выделили солидную сумму на, как ему объяснили, непредвиденные расходы, на путь до Кашмира и на покупку в Сринагаре дома. Весьма щедрый дар. И благородный.

Не оставался Иисус и без общения с Сарманскими братьями. Некоторые из его уст познавали суть идеи о Царстве Божьем на земле; не отказывались выслушивать его сомнения в правильности избранного пути Иерусалимской общиной последователей его учения: полная общность имущества, полноправие всех без исключения. Великие Мудрые не имели свое мнение на этот счет: да, путь действительно еще неведом, потому непредсказуем и, стало быть, не может однозначно оцениваться как ложный.

В глубине души Иисус признавал логичность постулата Великих Мудрых, но все же его сомнения и тревоги за будущее начатого им обновления религии праотцев не уменьшались. И неудивительно, ибо Иисус был значительно проницательней Мудрецов Сарманского братства, и к тому же он имел перед глазами собственный опыт.

Их было всего двенадцать, равных перед лицом его, но каждый из двенадцати стремился стать к нему ближе остальных, а значит, авторитетней, более уважаемым, и каждый добивался этого своим способом, в силу своих способностей и возможностей. Он-то, Иисус, знал, каких сил стоило осаживать всех и каждого, убеждая в равенстве их и перед ним, их учителем, и перед Отцом Небесным. В состоянии ли Иаков остепенить жаждущих первенствовать? Тем более что в общине далеко уже не двенадцать, а люди – есть люди, и никто не чужд человеческих слабостей. Ко всему прочему апостолы обязательно станут претендовать на непререкаемое лидерство в общине. А они – тоже люди. Особенно захотят властвовать Петр и братья Заведеевы. Они вполне могут оттеснить Иакова на задворки, держа его лишь как флаг, как имя, прикрываясь которым можно делать свои дела, вести свою линию. Значит, не миновать недовольства, не избежать раздоров, и станет первая община уверовавших в него, Иисуса, не привлекательной своей идиллией, а наоборот, отталкивающей своей склочностью и неуютом.

А общая касса? Да, она была у них, у двенадцати. Великая, однако же, разница между тем, что было, и тем, что есть. Вернувшиеся из Иерусалима посланцы Сарманского братства совершенно недвусмысленно рассказали, что вступающий в общину отдает в нее все свое имущество, апостолы же ничего не отдавали, они лишь пошли за ним, Иисусом, оставив свои дома за собой. Касса же полнилась от подаяний, от щедрот излеченных; но даже при том, что проповедовал, обретая своих сторонников, лечил и воскрешал в основном он, Иисус, к общей кассе интерес проявляли все, настороженно следя, чтобы никому не перепало лишнего. К Иуде, казначею, относились с подозрением, не прилипают ли к его ладоням общие деньги.

Иисус видел, что Иуде завидуют и что каждый из двенадцати хотел бы стать казначеем.

Если же встать на место тех, кто, вступая в общину, лишился всего своего имущества, нажитого пусть даже неправедно, то можно, без всякого сомнения, предположить, что они вправе требовать полной честности в расходовании внесенных ими в общину денег, а любое бытовое ущемление, пусть по недогляду, без злого умысла, станет восприниматься с горькой обидой.

Чтобы понять это, ни к какому ворожею ходить не нужно. Отчего же Иаков избрал остролезвейный путь? По неумению глубоко осмыслить задуманное или по предложенному кем-то из апостолов? Либо соблазненный внешней привлекательностью общинной жизни, когда все отвечают за всё и никто ни за что конкретно. Так, видимо, Иаков посчитал жить легче и спокойней.

Неустанно тормошили мысли Иисуса проблемы Иерусалимской общины, и он не единожды, не боясь казаться навязчивым, высказывал Марии свою тревогу. Для чего? Не отдавая себе отчета, надеялся, возможно, что она успокоит его. Увы, она подливала масла в огонь, отвечая искренне, без задних мыслей:

– Брат твой сам к своему боку шило подставил. Ему сподручней молиться, как назарею, а не хитроумничать. Так он все на свете загубит. Самое бы время тебе появиться в Иерусалиме, направить все в нужное русло. Можно прийти лишь с посохом в руке. Тайно. Тайно и уйти. Слуг не нужно. Только мы с тобой.

Он понимал несбыточность совета любимой и любящей женщины, и все же мысль о возвращении в Иерусалим, хотя и временном, все настойчивей пробивалась в главенствующую. Иисус в конце концов решился на разговор с Главой Сарманского братства.

– Нет! – твердо ответил Глава братства. – Ни явно, ни тайно. Так решил суд нашего братства, и никто, даже я, не вправе его отменить или хоть немного отступить от его решения.

– Можно вновь собрать Великих Посвященных.

– Нет! – с такой же категоричностью отрубил Глава Сарманского братства. – Новый суд может решить твою судьбу не в твою пользу за настойчивость твою. И не в пользу тех, кому надлежало наставлять тебя, кому велено было привести в исполнение волю Великих Посвященных, изъявленную на объединенном Соборе в пещере Авраама.

– А если послать Фому из Эдессы с моим словом, полученным через видение?

Не сразу ответил Глава Сарманского братства Иисусу. Надолго углубился в себя. Очень надолго. До утомительности. Но вот разверзлись уста его:

– Когда молодое вино бродит, уместно ли мешать ему? Нет, если не желаешь испортить все. Пусть, я вполне уверен в этом, перебродит оставленное тобой. Чтобы стало притягательным не на годы, а на века, чтобы подняло дух народов на противостояние рабству римскому и на победу над оскалом волчицы. Ну а если закваска не та, не имеет нужной силы, значит, то, что ты оставил после себя, после мучительной смерти и чудесного исцеления, то и оставил.

Иисус напряг свою волю до предела и одолел Главу Сарманского братства: проник в его мысли и понял, что тот о многом умалчивает, не хочет раскрывать всего того, о чем знает, но не из желания скрыть, а по неуверенности своей. Решил подтолкнуть его на большую откровенность.

– Обо всем ли поведали мне посланцы твои, посетившие Иерусалим? Не обошли ли молчанием существенное, посчитав его за незначительное?

Пронзил взглядом Иисуса Глава Сарманского братства, и нечто похожее на улыбку сдобрило его постное лицо.

– Я еще раз подтверждаю: ты воистину величайший из великих. Никому еще не удавалось проникнуть в мои мысли. Ты – первый. Я склоняю перед тобой голову.

Он вновь умолк, но на этот раз лишь на малое время. Начал с вопроса:

– Не запамятовал ли ты учение Героклита? О логосе? С учением этим тебя знакомили наставники твои в нашем тайном центре.

– Не забыл, – отвечал Иисус с некоторым недоумением. – Но причем здесь Героклит? Да, он заложил краеугольный камень диалектики, он утверждал, что Вселенная находится в постоянном возникновении и уничтожении, что все течет, все меняется, все прогрессирует, источниками же прогресса является борьба противоположностей. Но эта борьба не создает хаоса. Наоборот, существует твердая закономерность. Героклит назвал эту закономерность «логосом» или Всемирным Разумом. Он вечный, независимый даже от богов. Логос – основа всех вещей. Великая мысль, но с какого бока она липнет ко мне?

– Даже, Иисус, не с боку, а со всех сторон пристает. Ведомо же тебе, что учение Героклита развивали Платон и Аристотель, затем стоики, приняв логос душой мира. Теперь вот один из крупнейших мыслителей, эллинизированный еврей Филон Александрийский, пишущий только по-гречески, открыл новую страницу восприятия логоса. Логос – слово Бога. Излучение его Духа. Орудие формирования материального мира и управления им. Логос – разум и начало всех вещей.

– Начинаю улавливать смысл. Я не утверждал так, но нес Живой Глагол Божий, слово Отца Небесного.

– Я не закончил, – упрекнул тактично Иисуса Глава Сарманского братства. – Позволь продолжить? – и без всякой паузы развивал свою мысль. – Филон придает логосу новое понятие и в самой физической основе: логос – Сын Божий. Или – Первородный Сын Бога.

Помолчал. Пусть слушающий поймет великую важность для него именно этой части учения Филона. Продолжил:

– Филон, ко всему прочему, самый уважаемый и самый авторитетный представитель аллегорического толкования Торы. Он не признает прямого смысла фраз Священного Писания. По его утверждению, слова Библии – тени, за которыми скрывается Истина, а описанные там люди – суть символы, которые выражают те или иные понятия. Адам – земной ум; Ева – чувственные ощущения; Исаак – благодать. Я не стану высказывать по этой точке зрения своих мыслей, я перейду конкретно к тому, что непосредственно относится к тебе, Иисус. Так вот, Савл-Павел, который утверждает, что ты самолично определил ему апостольствовать и проповедовать именем твоим, не вернулся в Иерусалим. Его путь – Дамаск. Затем – Таре, где он родился и имеет большой авторитет. Его проповеди основаны на филоннизме. Он открыто утверждает, будто ты – Логос Бога, а значит – сын его. Отсюда вытекает и дальнейший вывод: ты есть Бог. Не Богочеловек, но Бог. У Павла уже появились последователи. Павел и его сподвижники проповедуют именем твоим о благодати Божьей, спасительной для всего человечества, но он одновременно именует тебя Богом – спасителем народов, Иисусом Христом. Не Иисусом из Назарета, но Христом, отдавшим себя на казнь ради того, чтобы избавить людей от всякого беззакония, творящегося на земле, от всех грехов. Вторит Павлу его не менее авторитетный и уважаемый соратник Аполлос Александрийский, доказывая на основе Писания, что ты есть Христос. Увы, брат твой Иаков не разделяет суть этих проповедей. Он требует, чтобы Павел прибыл в Иерусалим для определения единомыслия, единословия, единодействия.

– Вот тут бы своевременным оказалось мое появление. Не явное, но через озарение.

– Нет. Суд нашего братства решил: пусть перебродит молодое вино. И если идея твоя верна в основе своей, она победит, преодолев все препятствия, осилив ложномыслие.

– А если не победит? По заблуждению одного или нескольких?

– Все во власти Великого Творца.

Верно, в основе своей. Но разве можно сбрасывать со счетов действия самих людей, их беззаветность с одной стороны, их корыстность – с другой.

В Иерусалимской общине назаретян давно уже не было идиллии. Более того, разлад временами доходил до того, что община, казалось, вот-вот рассыплется. Короче говоря, она дышала на ладан. И наверняка затерялась бы она среди других сект, каких в Иерусалиме пруд пруди, не окажись она под тайной опекой дальновидных старейшин, волей которых синедрион присудил Иисусу не камни или усекновение головы, а белые одежды. Они зорко следили за тем, что происходило в общине, вырывая из нее ретивцев, требующих действительного равноправия. Их предавали смерти, ореол же мучеников опускался на голову апостолов, хотя их никто не притеснял. Им иногда лишь подбрасывали идеи для выхода из сложностей.

Что собой представляла община назаретян в Иерусалиме? Основу ее составляли бедняки, уставшие от борьбы за выживание на грешной земле. В общине они видели избавление от мирских забот о хлебе насущном; они получали возможность почувствовать себя уважаемыми людьми, но долго ли бедняцкая община продержалась бы на скудные подаяния да на лепту, получаемую апостолами за излечение больных? Само собой понятно – нет. Казну общины, однако, пополняли богатые люди, по своей якобы воле утверждая, что достаточно нагрешили в жизни, теперь же через молитвы, через милосердие намерены очиститься от грехов и обрести вечный покой на том свете. Но привыкшие к роскоши, понимающие, сколь существенный вклад внесли они в общину, бывшие богачи, а они были в основном из эллинов, наживших богатство в греческих городах, там же вкусивших дух греческой цивилизации, они требовали к себе большего внимания, апостолы же заботливей относились к беднякам, иерусалимцам. Вот и начинались довольно внушительные трения. Назревал бунт. Дело явно шло к расколу. Вернее, к развалу общины.

Но как обычно бывает при противостоянии, первопричины скрываются за личиной демагогии. Эллины не требовали для себя бытовых привилегий, не претендовали на весомость их слова при решении общинных проблем, то есть на равноправие с апостолами, а прикрывали все эти устремления к власти, ко главенству при распределении материальных благ религиозными разногласиями: эллины выступали за полный отрыв от иудаизма, и они, вопреки фактам, стремились большую часть вины за распятие Иисуса взвалить на фарисеев и саддукеев – мысль эту они внушали не только членам общины, но выносили ее в синагоги и, главное, в пещеры, где обвинения в адрес служителей Храма Господня воспринимались особенно благосклонно. Даже со злорадством.

Вождем этой оппозиции, ее рупором стал умный пропагандист из эллинов Стефан. Его авторитет возрастал с каждым днем, Иаков же с апостолами теряли свой вес. Так не должно было, по их мнению, продолжаться дальше, но защитительных мер, они никак не находили. Тем более что Стефан был не одинок. Все чаще и чаще доходили до апостолов слухи, будто Савл-Павел, в недалеком прошлом яростный гонитель отступников от непорочного иудаизма, надежнейший агент синедриона, провозгласив себя апостолом, получившим этот сан от самого Иисуса, теперь яростно осуждал косность законов Моисея, превосходя в подобных проповедях даже самого Иисуса, ссылаясь между тем только на его имя, проповедуя только его именем, именем Бога Сына.

Это окрыляло Стефана, и он от противоречий в отношениях к верованию открыто встал на путь борьбы с несправедливостью, подняв даже бунт общинных эллинов. Апостолам виделся лишь один выход: вон из общины и Стефана, и его сторонников, но их сдерживало сомнение, не станет ли эта мера основанием для полного раскола, не наступит ли тогда смерть общины? И вот тут тайный перст указующий нацелил апостолов на мирный исход бытовой разноголосицы – избрать семерку распределителей общей казны во главе со Стефаном.

Ловкий маневр, угодный всем общинникам. Собрание определило: апостолам не отвлекать себя заботой о столах в ущерб главному – Слову Божьему; общественной же кассой ведать диаконам Стефану, Филиппу, Прохору, Никодиму, Тимону, Пармену и Николаю Антиохийцу, обращенному из язычников. После этого вроде бы все улеглось, но не отступились тайные покровители общины назаретянской, они твердо намерились преподать урок слишком строптивым. Стефану определили суд синедриона и побитие камнями до смерти. В лжесвидетелях недостатка испытывать не пришлось, сразу нашелся и обвинитель.

Схватили Стефана, когда он, как обычно, ничего не подозревая, вошел в Иерусалимский храм, чтобы проповедовать именем Христа, и тут храмовая стража с палками. С ними еще и пара священнослужителей.

– Ты кощунствуешь, вознося Дух Святой выше Господа Авраама, Исаака, Иосифа, Моисея, выше Господа, избравшего наш народ священным!

Стефан несказанно удивился, еще не понимая всего трагизма своего положения. Осенены Святым Духом в первую очередь двенадцать апостолов, и они открыто об этом говорят и в Храме Господнем, и в синагогах. Их арестовывали за это, но тут же отпустили, не увидев, значит, ничего кощунственного в их Глаголе Божьем, в их деяниях, ибо проповедовали они именем Мессии, именем Иисуса. В чем же смогут обвинить его, Стефана, тем более, что он нисколько не отступает от проповедей Иисуса о Царстве Божьем на земле для всех человеков, а не только для избранного народа, а именно это есть главное в Живом Глаголе Божьем: свобода, равенство и братство для всех, но особое внимание в первую очередь заблудшим. А вот апостолы, вроде бы верные ученики Иисуса, стали упускать это из вида, и обвинению в первую очередь достойны они, а не он – Стефан.

Его тем временем завели в комнату допросов, с дощатой перегородкой и горящей свечой, начались перекрестные вопросы, которые не только удивляли Стефана, но и возмущали его. Он все более и более понимал, что обвиняют его в так называемом соблазнительстве, а приговор за это известен – побитие камнями или усекновение головы; но, понявши это, он не сник, ибо был уверен в своей правоте, в своей чистой вере, напротив, наполнился решимостью постоять за себя, за святую веру в Сына Божьего Иисуса Мессию, испившего Жертвенную Чашу до дна ради того, чтобы Отец Небесный озарил грешную землю Святым Духом. Он так и ответил вопрошающим священнослужителям:

– Да, верую в Бога Всевышнего, в Сына Его и Святой Дух, ниспосланный людям земли всех стран.

Священнослужители спешили, ибо знали об уже собравшихся членах синедриона вершить суд, поэтому больше не стали задавать вопросы Стефану, а повелели ему:

– Пошли! Суд определит степень твоей вины!

– Я – безвинен!

– Ну-ну…

Первое слово обвинителю. Наговорил он такое, что хоть в петлю полезай. За ним – лжесвидетели. Без зазрения совести утверждают:

– Он возносил хулу на законы Моисея. На Законы, которые определил Господь наш в завете своем для избранного народа. Он поносил всячески Храм Господен и его священнослужителей. Мы слышали это. Еще он проповедует слово Иисуса из Назарета, будто тот грозился разрушить Святой Храм и переиначить веру, которую Господь заповедовал нам через Моисея.

Слово защитнику. Тот начал мямлить о чем-то невнятном, и Стефан, хотя и с трудом, уловил его главную мысль: обвинители и свидетели правы, поэтому он, защитник, не может без оговорок встать на сторону подзащитного и сказать, что он безвинен.

Великая подлость. И тогда заговорил сам Стефан, не испросивши позволения у первосвященника. Заговорил с такой страстностью, что тот не осмелился остановить самолично взявшегося защищать себя. А Стефан напрочь отметал все обвинения в его адрес, приводя факты из заветов Бога с праотцами, вычленивая именно то, что его оправдывало, закончил же свою оправдательную речь ссылкой на обращение Моисея к сынам Израиля после завета с Господом:

– Пророка воздвигнет вам Господь Бог ваш из братьев ваших, как меня, его слушайте. Вот он – Мессия. Иисус из Назарета. Его воздвиг Господь Бог по слову своему, и не он ли нес людям Глагол Всевышнего: небо – престол мой, и земля – подножие ног моих; какой дом созиждите мне или какое место для покоя моего? Не моя ли рука сотворила все сие? Разве не в этих словах звучит благодать Бога, разве не виден в них Святой Дух, который снизошел на Сына его Иисуса, а через него на всех тех людей, кто уверует в Христа? Вы же, жестоковыйные, люди с необрезанным сердцем, противитесь Духу Святому! Кого из пророков не гнали отцы ваши, как гоните сегодня вы?! Я же проповедую именем Иисуса Мессии, ныне вознесшегося к Отцу Своему! Так в чем же моя вина!?

– В отступничестве от Законов Моисея! В соблазнительности к отступничеству от него! – рубанул первосвященник, и тут же в зал суда торопливо вошли стражники Храма и повели Стефана к месту казни, за стены города, где уже ждала его толпа исполнителей приговора суда.

Когда в Стефана полетели первые камни, его словно озарила страшная догадка: он проповедовал, как и апостолы, именем Иисуса, именем Мессии, но почему смерть определена только ему?

Ответ не успел родиться – увесистый булыжник угодил Стефану в голову, и он потерял сознание. Унес с собой в могилу Стефан мысль свою, хотя и нечеткую, о двойном подходе, удобном для власть имущих: избавляясь от наиболее рьяных общинников, возвеличивать апостолов, не очень-то перечащих сильным мира сего. Только, если быть откровенным, в озарении Стефана нет ничего нового: двойной стандарт существовал всегда и вряд ли человечество сможет избавиться от него до второго пришествия.

На следующий день поползли по Иерусалиму, от дома к дому, страшные слухи, будто уверовавшие в Иисуса-Мессию, особенно его ученики-апостолы, самолично видевшие его телесное вознесение, подвергаются гонению. Их побивают камнями. Особенно яро перемалывались эти слухи во дворе Рабов и во дворе Женщин Иерусалимского храма, обрастая страшными подробностями.

Сами же апостолы, словно ничего не знали ни о слухах, ни о самой казни Стефана, продолжая без всякого перерыва свои проповеди именем Иисуса-Мессии. Они вовсе не беспокоились о себе. Они знали, что им ничто не грозит. У них возникла новая забота, связанная с жизнью общины. Бунтари, правда, сразу же приутихли, не желая повторить судьбу Стефана, но появилась иная ересь: вновь вступающие в общину передают в кассу не все деньги от проданного своего имущества, а часть из них утаивают. Особенно грешат этим эллины. А это, как посчитали апостолы и Иаков, недопустимо, ибо лиха беда – начало. Не пресеки сразу, войдет в правило, тогда можно на общине ставить крест.

Решили преподать еще один урок, сродни Стефановскому. Не вынося, однако, сора за пределы свои. Выбор пал на новообращенных Анания и его жены Сапфиры. Они перед вступлением в общину продали, согласно указанию Петра (а именно он сыграл важную роль в их обращении), все свое имущество, но побоялись остаться без копейки «на черный день» и часть денег утаили. Узнавший об этом Петр позвал к себе Анания на душеспасительный разговор, окончился который смертью Анания. Не вдруг известили об этом жену его, и только когда похоронили Анания, позвал Петр Сапфиру. Спросил о сумме, вырученной от продажи имущества, когда же услышал неправедный ответ, упрекнул:

– Что это согласились вы искусить Духа Господня? Вот входят в двери погребшие мужа твоего и тебя вынесут!

На первой же общей молитве Иаков объявил всем собравшимся:

– Ананий и супруга его, Сапфира, согласились искусить Духа Господня, и Господь покарал их мгновенной смертью. Спросите, какова суть греха? Они утаили, вступая в общину, часть денег, полученных от продажи имущества.

Великий ужас охватил всех, услышавших это. Все начали истово бить поклоны, одни искренне веря в кару Божью, другие скрывая за внешней набожностью свои истинные мысли, осуждающие столь суровую кару Всевышнего за такой незначительный грех (где же милосердие Божье), третьи пряча страх свой, ибо до дрожи в сердце испугались, что и их, тоже утаивших от общины часть средств, ждет подобная же участь – наиболее догадливые представляли, как ученики Петра сожмут их горло цепкими ручищами.

Что, бежать из общины? Но не достанет ли и тогда отколовшихся десница Божья? Нет, лучше не искушать судьбу, а положиться полностью на волю Господа.

Иаков же и апостолы довольны, видя демонстрацию смирения. Им ясно: урок преподан такой, что остановит он надолго процесс брожения в общине, отступит на задворки разномыслие, а будут все думать так, как станут требовать от них они, апостолы, безоговорочно им повиноваться, как ученикам Иисуса, самолично взиравшим на его телесное вознесение.

Для полного спокойствия, единомыслия и крепости общины, а также ее привлекательности для всего избранного Господом народа осталось приструнить Савла– Павла, который выдает себя за апостола, утверждая, будто Иисус, самолично представ перед ним, Савлом, очинил его апостольским саном, повелев проповедовать его именем. Иаков и апостолы ошибочно считали, что такое вряд ли могло случиться, а если случилось, то Савл, именующий ныне себя Павлом, именем тоже данным якобы Иисусом, направил бы стопы свои в Иерусалим, чтобы предстать перед ними, первоапостолами, с доказательством о благоденствии равви. Савл-Павел же, вопреки разумности, начал проповедовать в Дамаске. Да так умело и рьяно, что сразу же обрел своих последователей.

Вроде бы нужно радоваться столь активному пропагандисту слова Божьего, которое он вложил в уста Сына своего, в уста Мессии, но настораживало апостолов то, что Савл-Павел смело, дополняет своими идеями идеи Иисуса, в то же время, обожествляя Мессию, называя его не Сыном человеческим, благословенным Отцом Небесным на подвиг ради очищения рода людского от смертных грехов, но самим Богом. По его утверждению Бог Отец, Бог Сын и Дух Святой – единая суть. Но они же, апостолы, многие месяцы странствовали по землям всех колен Израилевых, вместе трапезовали, вместе переносили невзгоды, вместе радовались успехам равви. Иисус же учил их творить чудеса исцеления, искусству врачевания прикосновением руки, врачевать внутренней волей своей – их слово об Иисусе из Назарета никому не дано оспаривать. Их же установка такова: Сын Человеческий, приняв жертвенную смерть ради избавления народа от грехов его, не просто унес грехи людские к стопам Господа, а сам вознесся телесно, и теперь, находясь по правую руку Его, посредничает перед Господом, Отцом своим о людях, ходатайствуя за тех, кто уверовал в него. И теперь путь к сердцу Всевышнего только через Иисуса Христа, через молитвы, находящемуся у руки Господа. Разве виден здесь какой-нибудь изъян, который мог бы дать повод для инакомыслия? Известны жертвы ради того, чтобы подвигнуть Творца Всего Сущего на прощение людям грехов их; но если прежде этими грехами нагружалась душа Богочеловека, чтобы донесла она их до Господа Бога, а ее путь не был предсказуем, она вполне могла затеряться где-то в семи небесных сферах, не исполнив предначертанного ей, поэтому для уверенности нужно было приносить все новые и новые жертвы, теперь же Великий Творец внял людским раскаяниям, принял Иисуса как Сына своего для прямой связи с человеками. Жертвы больше не нужны. Достаточно одних молитв и твердой веры в Иисуса Христа.

По Павлу же получается, что Иисус не ходатай за человечество перед Богом, а сам есть Бог. И Дух Святой, на него снизошедший по воле Всевышнего, тоже един с Богом и тоже Бог. Сложно.

Впрочем, апостолы вскоре кроме Иакова начали признавать полное обожествление Иисуса как факт положительный и определили себе перехватить у Павла его идею, тем более, что он один, и их – двенадцать. Они направят свои стопы по городам и весям, проповедуя о Сыне Божьем, единым с Отцом и Духом Святым, и их слово станет двенадцатикратно весомей.

Были, однако же, вещи совершенно не воспринимаемые апостолами, и первое – предлагаемая Павлом организация христианской общины. Павел противился идее бедности и общности имущества, и не только словом, но и делом. Общины, им создаваемые в провинциальных городах, не имели общих касс, а вступление в нее не требовало расставания с нажитым годами имуществом. Павел лишь увещевал богатых, чтобы они не высоко думали о себе и уповали не на богатство свое, но на Бога, давшего им всего обильно для наслаждения. Павел внушал богатеть не только имуществом, но и духовным благородством, щедростью, милосердием, добрыми делами. И еще он призывал богатых поддерживать без скаредности материально нуждающихся.

– Ныне ваш избыток, – наставлял он, – в восполнении их недостатка.

Очень привлекательна была такая постановка вопроса прозелитам из ремесленников, купцов и даже чиновников, и общины росли в провинциальных городах как грибы после теплого дождя, и не было в них таких неурядиц, таких явных и тайных трений, какие случались в первой Иерусалимской общине.

Конечно, большинство апостолов признавали разумность деятельности Павла, но принять ее не позволяло самолюбие. Еще и потому, пойди они на подобные шаги, общину придется переиначивать, и тогда лишатся они всего, что теперь имеют и что обещал им Иисус из Назарета, принимая их в ученики свои. Великая разница в том, ждать ли воспомоществование или иметь полное право пользовать общей кассой в свое удовольствие. Но об этом необязательно говорить вслух, достаточно Глагола Божьего, возглашенного Иисусом: «Удобней верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божье». Значит, если хочешь полного прощения грехов своих, если думаешь о каре за них после кончины своей, если не желаешь оказаться в аду, а вечно блаженствовать в раю, расстанешься с богатством земным, положив его на алтарь веры в Спасителя Иисуса.

Тут, как говорится, бой смертельный. Никакой уступки Павлу.

Не могли не осуждать апостолы Павла открыто и за отношение его к язычникам. Во-первых, он крестил необрезанных, вовсе не требуя от них предварительного ритуала обрезания; во-вторых, он вообще ратовал, причем именем Мессии, за отмену этого кровавого акта даже для тех из избранного Богом народа, кто уверовал в Сына Божьего. А это уже было явным отступлением от заветов Господа, подтвержденных с Моисеем, поэтому на стороне апостолов оказались и синедрионцы, и мудрые старейшины, явно этим недовольные. Недовольство же священнослужителей храма Господня апостолы уже испытывали на себе, и повторно оказаться в темнице они не желали, ибо понимали, чем может окончиться их вторичный арест. Во всяком случае, не вторичным благосклонным помилованием.