Текст книги "Иешуа, сын человеческий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

«Они поймут меня и верно оценят мой поступок, ибо я спасу всех, а не только себя», – наконец определился он и тихо, чтобы не привлечь к себе внимания, направился вон из сада, поначалу очень неспешно, крадучись, когда же отдалился от Иисуса с Марией изрядно, прибавил шагу.

Его путь – в Храм. Лично к первосвященнику. А что тот в Храме, Иуда не сомневался.

Он стремился к лучшему для всех апостолов. Ясно, что теперь им уже не удастся возлечь на трапезе с царем Израиля и первосвященником, зато они останутся живы.

Книга вторая
СУД СИНЕДРИОНА

Иисус молчал очень долго; а Мария Магдалина ждала ответа его с трепетом, до последнего мгновения надеясь, что он последует ее совету, и всю оставшуюся жизнь они проведут вместе, обогреваемые ее верной любовью; увы, этого не случилось.

– Я должен, Мария, пройти по судьбе до конца, – грустно, но решительно произнес Иисус. – Я благословен Отцом моим Небесным.

У Марии подкосились ноги, и Иисус едва успел подхватить ее. Притянув ее к себе, он по-отцовски поцеловал ее в лоб; она, обмякшая, безвольная, прижалась к нему, прильнув головой к его груди.

– Ты знаешь, судьба моя от матери моей, – продолжал Иисус. – Она еще в чреве своем посвятила меня Богу. На всех посвящениях меня в Великие я давал слово проповедовать людям о любви к Великому Творцу и о его ответной любви, хотя я был не единожды предупрежден о своем смертной конце во имя спасения от грехов рода человеческого. Я – Сын Человеческий, одновременно – Сын Божий, им благословенный. Я готов к такому концу!

– Я не оставлю тебя. Я буду с тобой рядом, – заверила Магдалина робко, сама же упрямо повторяла как заклинание свой обет: «Ты должен жить! Ты будешь жить!»

И именно эта решимость придала ей силы, помогла справиться с безвольной своей слабостью.

Иисус почувствовал, что Мария Магдалина обрела прежнюю твердость духа, попросил ее:

– Оставь меня одного. Пойди к апостолам и побудь там, не рассказывая им ничего.

Она покорно отошла, и от его твердости духа, какую демонстрировал он Марии, мало что осталось. Он, конечно же, не лгал, когда говорил ей о полной своей готовности испить Жертвенную Чашу, но ему, как и всякому человеку, очень хотелось жить, и искушение, уже в какой раз, охватило его: не зряшной ли окажется его добровольная жертва? Не махнуть ли рукой на все и не податься ли в Эдессу?!

Но тогда он предаст тех, кто уверовал в него, кто воспринял его слово о Царстве Божьем с надеждой! Тогда он предаст учеников-спутников своих, близких своих, особенно женщин, так трепетно к нему относящихся. Не только в нем разочаруются последовавшие за ним и при каждом воспоминании о нем станут отплевываться; они разочаруются во всем на свете и до конца жизни будут считать, что никому верить нельзя; неверие это они передадут сынам своим, внукам и правнукам.

«Что такое жизнь?! Стоит ли она такого отступничества, такого позора?!»

И хотя Иисус продолжал шептать песнь восхищения: «Из глубины взываю к тебе, Господи! Услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих…», душевная скорбь его начала отступать, медленно покидая бренное тело.

Вот он встал и вполне уверенно пошагал к ученикам своим. Предстал пред ними в обычном спокойствии, чувствуя их смятение. Оглядел их и, не увидев Иуды, спросил:

– Где Искариот, воитель наш?

– Должно быть, отошел по нужде и вот… Нет его. Выходит, не ошибся он, почувствовав, что разговор его с Марией Магдалиной кто-то слышит. Значит, первый беглец есть. Но, скорее всего, доносчик, спасающий не только себя. Выходит, совсем не заслуженно носит он громкое Искариот. Не воитель он, но трусливый заяц. Испугался, что покину я их, и придется им нести за это ответственность перед Великими Посвященными-приставами, а те, безусловно, смогут своего добиться.

Все это так, но еще не время говорить апостолам о сокровенном, тем более, что у него нет желания подставлять их вместо себя. Сказал со свойственным ему спокойствием:

– Ясно. Можно разводить костер.

Но, кроме него самого, никому не ясно ничего. Даже Марии Магдалине. Отчего вдруг – костер? Они же намеревалась не раскрывать своего присутствия здесь до самого рассвета, а он наступит еще не скоро. Ну а если велено развести костер, отчего же не разжечь его? Ночь довольно прохладная, и тепло костра не станет лишним. Возле него и подремать можно.

Прошло чуть больше получаса, огонь уже набрал силу, и вокруг него уютно расположились все. Иные из апостолов успели даже задремать, как вдруг на дальней оливковой плантации замельтешили факелы. Они все ближе и ближе. Вот они уже хорошо видны меж смоковниц, вот они уже освещают стройные пальмы, а голоса идущих с факелами в руках хорошо уже слышны. Иисус встал. Поднялись и остальные.

– Что это, равви?!

– Они – за мной.

Апостолы Симон, Андрей и другие обступили его, требуя:

– Беги, равви! Мы обнажим мечи и задержим их здесь!

– Нет! – твердо сказал Иисус. – Поглядите, идут не только стражники Храма Иеговы с палками, но и легионеры. Их даже больше. Да и зря кровопролитие. Я покидаю вас.

Он поклонился ученикам низко, коснувшись пальцами травы, затем передал посох Симону.

– Отныне ты – Петр. Краеугольный камень той веры, какую познали слушавшие меня и уверовавшие в Царство Божие.

Повернувшись, пошел навстречу приближавшейся хромовой страже и римским легионерам, которые поспешили обнажить мечи.

Петр, выхватив из ножен гладиус, опередил было Иисуса, некоторые из апостолов тоже поспешили за ним, но Иисус громко повелел:

– Не ищите смерти! Вам продолжать мое дело! Нести Живой Глагол Божий! Исцелять страждущих! Не окажитесь рядом со мной, не обвинили бы и вас в бунтарстве! Все! Исчезните! Воля моя беспрекословна для вас!

И больше не оглядываясь, пошагал к идущим арестовать его.

– Вот я, Иисус из Назарета. Сын Человеческий!

Храмовые стражники связали ему руки, опетляли веревкой торс его, и двое самых сильных взяли концы веревок в руки свои.

– Идем. В крепость Антипы.

Отчего туда?! Там же легионеры. Там – преторий! Если на суд синедриона, тогда – в Храм.

Не унизил, однако, себя вопросом. Гордо пошагал, окруженный двойным кольцом: внутренним – стражников с палками; внешним – легионеров с обнаженными мечами-гладиусами.

Путь до крепости Антипы через Золотые ворота близок.

Там, не сняв с Иисуса пут, втолкнули в застенок и затворили за ним массивную дубовую дверь, обитую кованым железом. Лязгнул массивный засов, проскрипел ключ в замке и – полная тишина непроглядной темени.

И вдруг из дальнего угла недовольный голос:

– Не дают спокойно поспать перед распятием. Ироды!

Тут же подал голос еще один арестованный. Но не сердитый, а участливый.

– Кто ты?

– Я – Сын Человеческий. Иисус из Назарета.

Еще один, третий арестованный, присвистнул и малое время спустя заговорил усмешливо:

– Мессия? Потомок Давида? Богочеловек, творящий чудеса? Отчего же не сотворишь чуда, спасая себя? Или для того дал арестовать себя, чтобы через чудо спасти нас, бросавших одежды свои под ноги ослицы твоей?

Иисус не нашелся сразу, что ответить, и тут заговорил первый из заключенных:

– Я не махал пальмовыми листьями. Я хотел под шум этот разжиться оружием, а меня захватили как вора-разбойника. Но я же не дурак, чтобы сказать нет. Сознаться, что я зелот-кинжальщик именем Варавва, – глубоко вздохнув, добавил отрешенно: – А-а-ау все одно крест. Что разбойнику, что сикарию, убивающему ненавистных римлян и продавшихся им евреев! Если, конечно, не сотворишь ты, Назаретянин, чуда…

– Нет. Не сотворю.

– Тогда на рассвете – на крест, – огорченно заключил один из захваченных в торжествующей толпе у Храма.

– Нет. Завтра не распнут.

– По твоему чуду? – хмыкнул Варавва.

– Нет, – ответил Иисус. – Но я это знаю.

– Тогда, может, помилуют ради Пасхи?

Ничего не ответил Иисус. В тайне он тоже на это надеялся, и ему все чаще и чаще вспоминалось благословение посланца Великого Творца на горе в Кесарии Филиппа, из которого вытекала надежда на замену его жертвы на жертву овном. А то, что завтра не произведется распятие, он знал точно: утром суд синедриона, затем утверждение приговора (оправдательного или смертного) прокуратором, а на все это уйдет почти полный день. Послезавтра же – канун Пасхи.

Совсем немного длился разговор в темном подземелье, и узники затихли. Может, уснули? Иисус же не смежил глаз. Ом готовился к суду, к открытой, безбоязненной дискуссии и подбирал самые убедительные ответы на вопросы по главным мотивам расхождения его идеи с тем, как лицемерно подогнали закон Моисея фарисействующие под свое понимание морали, подменив глубинную суть Закона на внешнюю обрядность.

Вместе с тем, нет-нет да и всплывает в памяти глас посланца Божьего на горе Иермона. И вот… Храм Соломона на горе Мериа, где некогда Авраам приносил в жертву Богу своего сына Исаака. Не символично ли это, не произойдет ли замена на агнеца?

Прошло довольно много времени. Должно быть, уже утро. Вот-вот за ним пожалуют. Они постараются провести его в Храм по лестнице из крепости Антипы до того, как в Храме соберется много паломников, Иисус раскусил замысел первосвященников и верных им служителей: все провести быстро и без большой огласки.

Чувство времени не подвело. Вот послышались дальние шаги. Приближаются медленно, но верно, гулко тормоша мертвую тишину. Вот скрежет ключа в амбарном замке, вот щелчок задвижки, и громогласно звучит повеление:

– Иисус из Назарета, выходи!

Тройка легионеров ведет его из подземелья к выходу, где его уже ждут храмовые стражники с палками в руках. Со стражниками еще и пара членов синедриона. Те объявляют Иисусу:

– Тебя ждет высший праведный суд. Ты обвинен в соблазне.

– Я готов опровергнуть все обвинения.

Не освободив от пут, Иисуса повели в плотном кольце к лестнице, ведущей из крепости в Храм через портики и двор язычников.

Портики миновали без остановки, спешно пересекли двор язычников, там стражники особенно плотно облепили Иисуса, хотя во дворе еще никого не было. Наконец, заведя во двор священников, освободили Иисуса от веревок и передали в руки ожидавших его священнослужителей Храма, которые поведи Иисуса в одну из комнат в правой пристройке давигра.

Комната перегорожена тонкой стенкой из свежевыструганных досок. На столе, перед лавкой – две свечи. Иисус понял, что сейчас начнется допрос для свидетелей…

Процедура суда над соблазнителем, который обвиняется в покушении на чистоту религии, расписана в Талмуде до самых мелочей: обвиняемого заманивают в комнату, разделенную перегородкой на две части, в одной из которых находятся те, которые согласились свидетельствовать против обвиняемого; во второй половине – сам обвиняемый. Тонкая перегородка позволяет слышать ответы обвиняемого, а две свечи, которым надлежит гореть на половине «соблазнителя», символизируют то, что свидетели «видят» его. Священнослужители Храма или кто-либо из приглашенных со стороны задают провокационные вопросы, а затем требуют, чтобы обвиняемый отрекся от своих взглядов. Если же он упрямится, его ведут в суд.

Знавший все это Иисус не стал дожидаться вопросов, а попытался избавить себя от наивно-унизительной игры.

– Я ничего тайного не совершал. И слово мое открытое – Живой Глагол Божий. Его я нес людям тоже не тайно, проповедуя прилюдно.

Замешательство среди приведших Иисуса в комнату для допросов. Но быстро они нашли выход из неловкости. Один из священнослужителей довольно резко опросил:

– Ты против установок Талмуда?!

– Нет.

– Тогда не кощунствуй, но поступай по предписанию его. Свидетели слышат тебя и видят. Вот свечи горят.

– Спрашивайте.

Иисус решил следовать букве Талмуда, чтобы не дразнить гусей. Здесь, в комнате «для встречи со свидетелями», отвечать лишь утвердительно, если вопросы будут не слишком каверзными, а подробно о своем проповедовании, своей цели объяснить лишь членам синедриона.

Повторил еще раз:

– Спрашивайте.

– Ты исцелял людей в субботу и в субботу же воскресил Лазаря?

– Да.

– Ты именем Господа благословляешь людей и прощаешь им грехи их?

– Именем Отца моего Небесного.

– Ты называешь себя Сыном Человеческим, а еще кощунственней – Сыном Божьим?

– Да.

– Ты против Храма Господнего, и утверждаешь, будто храм и душе у каждого из нас?

– Да.

– Ты проповедуешь святость женщины, виновницы в грехопадении Адама?

– Да.

– Ты проповедуешь не только избранному Господом народу, но также многобожникам и идолопоклонникам?

– Да.

– Значит, ты соблазняешь против закона Моисеева? Признаешь ли ты это и отрекаешься ли ты от этого?

– Не признаю. Не отрекаюсь.

– Ты предопределил приговор себе. Пошли! Тебя ждет суд синедриона!

А Иисус в этом не сомневался: приговор давно уже вынесен, надежды, однако, на свою победу не терял. Вошел в «зал суда» твердой походкой и сел на отведенную для обвиняемого скамейку, едва сдерживая улыбку от чопорности, царившей в зале.

Все, как и полагается, на своих местах. На возвышении, за столом, – первосвященник номинальный Каиафа и первосвященник действительный Ханан. Справа и слева от них, на скамьях, словно распахнутые крылья хищней птицы, – члены синедриона и старейшины. Все в пурпуре, от которого рябит в глазах.

Лицом к синедрионцам, на отдельных скамейках, перед каждой из которых высится кафедра, – обвинитель и защитник. Не глядят даже друг на друга, словно давние и непримиримые враги.

После того как Иисуса ввели в зал, его начали заполнять стражники и служки, и это вполне устраивало Иисуса: услышавшие его разнесут, с приукрасами, его слова в защиту Живого Глагола Божьего.

По знаку Каиафы за свою кафедру встал обвинитель. Заговорил так, словно выплевывал изо рта камни:

– Я обвиняю Иисуса Галилеянина в смертных грехах, главный из которых – отступничество от заветов Господа нашего, от законов Моисея и соблазнение к этому других! Этому есть свидетели. Я готов представить их высокому суду!

Каиафа к адвокату:

– Возражает ли защита?

– Нет. Против допроса свидетелей – нет.

«Хорошо бы и в дальнейшем отмахивался. Я сам защищу себя», – подумал Иисус и стал ждать привода свидетелей. Ввели первого из них. Каиафа вопрошает:

– Иисус из Назарета, ты знаешь, кто свидетельствует на тебя?

– Нет. Я проповедовал в синагогах и в поле при множестве народа и знаю лишь тех, кто уверовал в меня, несущего тем, кто имеет уши, Живой Глагол Божий.

Обвинитель:

– Но свидетель утверждает, что он слышал и видел тебя.

Иисус хотел бросить в ответ: «Через перегородку при горящих свечах», но передумал. Все происходившее предписано Талмудом, а спорить с ним себе дороже. Ответил поэтому с покорностью:

– Пусть свидетельствует, – и чуть уверенней: – Я ничего не делал тайного. Слово мое к народу открытое и не вопреки Закону, а по его истинной сути.

Ханан насупился, старейшины покачали головами, Каиафа угрожающе хмыкнул и повелел свидетелю:

– Говори.

– Он грозил разрушить Храм Иеговы! Он обещал на его месте построить новый! Я свидетельствую об этом.

Обвинитель:

– Так ли это? И почему ты намеревался разрушить Храм, захватив его?

– Это говорит свидетель, это говоришь ты. Я говорю о Храме Божьем в душе каждого. Я говорю: отторгни от себя лицемерие, ханжество, жадность, злобство, зависть и создай в себе храм Любви, храм благочиния, храм милосердия. Вот какой храм я хочу разрушить, а какой создать, ибо не Господь ли наш заповедал нам, говоря Моисею: объяви сынам израилевым и скажи им: святы будьте; чтите мать свою и отца своего; не крадите, не лгите и не обманывайте друг друга; не обижай ближнего твоего и не грабительствуй; не злословь глухого, и перед слепым не клади ничего, чтобы протянуться ему; не делай неправды в суде, не будь лицеприятен к нищему, не угождай лицу великого, по правде суди ближнего твоего; не восставай на жизнь ближнего твоего, не враждуй на брата твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя. Не то ли самое проповедую я, говоря о Храме Божьем в душах и сердцах каждого, отрицая лицемерие и ханжество, отрицая лишь внешнюю обрядность, но не веру в Отца нашего Небесного?

Передохнув немного, чтобы перейти ко второй части обвинения и определяя с чего начать: со слов ли Господа Соломону или с действий Неемии и его молитвы – определившись, Иисус заговорил вновь:

– Что изгнал я из Храма менял и торговцев, не осудительно то, ибо сказал Господь Соломону: Я освятил сей Храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут очи мои и сердце Мое во все дни. И если ты будешь ходить перед лицом Моим, как ходил отец твой Давид, в чистоте сердца и в правоте, исцеляя все, что Я заповедовал тебе, и если будешь хранить уставы Мои и заветы Мои, то я поставлю царский престол твой над Израилем, вовек не прекратится у тебя сидящий на престоле Израилевом. Если же вы и сыновья ваши отступите от меня и не будете соблюдать заповедей Моих, то истреблю Израиль с лица земли, которую Я дал ему, и Храм, который Я освятил имени Моему, отвергну от лица Моего. Не исполнил ли сего Господь, наказав Израиль за грехи его, за отход от заповедей Господа? И с чего начал Неемия, определивший себе вернуть могущество Израиля? Придя в Иерусалим, изгнал из него всякую нечисть, велел выбросить все, что нарушало священство Храма, а затем в молении своем Господу Богу поведал об этом и попросил Господа: «Помяни меня за это, Боже мой, и не изгладь из усердных дел моих, которые я сделал для Дома Бога моего и для служения при нем». Не вознести ли и мне подобную молитву Отцу моему Небесному? Каиафа – защитнику:

– Твое слово.

– Я хотел говорить это же, что сказал Иисус Галилеянин в свою защиту. Добавлю: по этой статье он не отступил от Священного Писания и не может быть обвинен в соблазнительстве.

– А как быть с тем, что Галилеянин именует себя то Сыном Человеческим, то, а это еще кощунственней, – Сыном Божьим? – сурово вопросил Ханан и – к свидетелям: – Вы свидетельствуете об этом?

– Да! Он говорил: Отец мой Небесный, имея в виду Господа нашего, Сыном же Человеческим называл себя каждый раз. Он же именем Отца своего благословлял людей, отпуская им грехи их. А кто это может делать кроме первосвященника и священнослужителей-левитов Дома Божьего, Храма Иеговы?

И не успел еще закрыть рот свидетельствующий, как к кафедре своей встал обвинитель:

– Се недопустимо! Назаретянин виновен в кощунстве и в отступничестве от законов Моисея! Он заслуживает определенной по такому обвинению кары – побитию камнями до смерти! И еще один страшный грех на нем: он исцелял в субботу! Он, как утверждают праведные, в Вифании в субботу же воскресил Лазаря! Не это ли отступничество?! За это тоже – смертная кара.

Защитник встал к кафедре своей, собираясь сказать свое слово, но Иисус опередил его.

– С позволения первосвященников я отвечу сам, – склонил голову перед столом председательствующего в суде. – На все вопросы, на все свидетельствования.

– Разрешается, – снизошел Каиафа, чем вызвал явное недовольство своего тестя, который даже шепнул что-то Каиафе на ухо, и мимо Иисуса это не прошло. Он больше решил не играть с огнем, испрашивая разрешение на свое слово, а начинать говорить в свою защиту сразу же, как его обвинят свидетели. Не заткнет же первосвященник рот силой. Не пойдут же Ханан и Каиафа на прямой подлог. Однако на сей раз поблагодарил первосвященников за якобы добрый жест и лишь после этого перешел к сути.

– Бог, создав человека по образу своему и подобию, вдохнул в бренное тело Дух. Он и есть единственная бессмертная субстанция в бесконечном пространстве и времени. Тело же наше смертно, изменчиво, мимолетно. Душа же человека в руках самого человека, если он покоряет ее, поднимается над ней, следуя заповедям Великого Творца: наполняйте землю и обладайте ею, и властвуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся на земле. Вот, человек троичен, несущий в себе мир божественный – Дух, мир человеческий – душу, мир естественный – тело. Он, созданный по образу и подобию Великого Творца, есть тело Бога, Всемирного Разума, соединяющий в себе Отца, Мать и Сына, – сущность, субстанцию и жизнь. Вот почему человек, образ и подобие Бога, может стать его Живым Глаголом. С благословения Бога. А Бог благословил меня во чреве матери моей, посвятившей меня Ему.

Иисус сделал небольшую паузу, чтобы перейти от философствования к конкретности и в то же время, чтобы не помешали ему каким-либо ненужным вопросом, сбивающим с толку, торопливо потер лоб ладонью и продолжил.

– Все уважаемые члены синедриона хорошо знают, что школу пророков Израиля основал Самуил… Сам-у-ил – Внутреннее сияние Бога. Да, отец Самуила – Елкан. Но мать, зачавшая его по воле Божьей, озарилась плодом его и видела в зачатии Сущность самого Бога. Не то ли отнести можно и ко мне? Посвящая меня в назареи, матерь моя вверила меня Господу, Отцу Небесному, дабы благословил он посвящение и в мире появился бы пророк. И кто скажет, что посвященный Богу не есть сын Божий?

Вновь пауза, дабы начать ответ на вторую часть обвинения. На этот раз тоже не очень долгая.

– Каждый праведник скажет, что Господь наказывает человека лишь за грехи его. Господь насылает на грешников немощи и болезни. И если Отец Небесный благословил меня исцелять страждущих, не значит ли это, что благословен я и отпускать грехи, исцеляя недуги, за грехи полученные?

Каиафа строго:

– Что скажет защитник?!

Первосвященник не мог не оценить логику в рассуждениях Иисуса из Назарета, его манеру обращаться к Священному Писанию напрямую, что делает его слова еще более убедительными, поэтому он и перебил Иисуса, надеясь на то, что адвокат даст повод запутать обвиняемого. Иначе Каиафа поступить не мог, чтобы не вызвать недовольства тестя, но главное, – недовольство прокуратора, следствием которого вполне может быть отрешение от поста первосвященника:

– Слушаем твое слово, адвокат.

– Пока мое слово будет лишним, – ответил защитник, понявший уловку первосвященника, но решал все же не сжигать мосты, а дать ему надежду. – Я скажу его, когда обвиняемый объяснит, отчего не придерживается субботы.

Для Иисуса тоже все ясно, и он с благодарностью воспринял ловкий шаг защитника. Заговорил с еще большей уверенностью:

– Завет Господа каков? Шесть дней делай дела твои, а в седьмой день покойся, чтобы отдохнул вол твой и осел твой, и успокоился сын рабы твоей и пришелец. Но не сказано: не ударь палец о палец, если возникнет необычное. И еще заповедовал Господь: шесть дней работай, а в седьмой день покойся; покойся во время посева и жатвы. Запретив сеять и жать в день субботний, не сказал же Господь ни о чем другом. Как поступит пастух в субботу, если вдруг овца его угодит в яму! Не вытянет ли он ее из ямы, дабы не погибла она? Если он отступит от буквы Закона, но никак не от духа его. Повторю: покойся, не есть не свершай ничего. Даже не готовь пищу для себя? Просто не делать того, что можно отложить на другой день, но главное, дай покой душе твоей, не терзай ее злобством, тщеславием, завистью, лицемерием. Вот и я: если немощный просит моей помощи в субботу, разве могу я пройти мимо, как не пройдет мимо пастух, увидевший гибнущую овцу? Разве мог я отказать в просьбе убитых горем сестрам и всем родственникам Лазаря и пройти мимо? Силой духа своего, от Отца Небесного данного, я воскресил Лазаря, не свершив никакого греха, никакого отступления от Священного Писания. Зато те, кто считает себя законниками, грубо нарушили заповедь Господню – они в злобстве своем намеревались побить меня и воскрешенного мною Лазаря каменьями, разорить дом его. И это – в субботу. И это когда мы, упокоив себя, возлежали за субботним трапезным столом! Так кто же отступник? Отец Небесный не дал свершиться злодеянию, оградил мышцей своей меня, не свершившего никакого греха, но злобствующие не восприняли знака Божьего, гонялись за мной многие месяцы, а один из них сегодня свидетельствует перед великим судом. Не грешит ли он и этим?

– Твое слово, защитник?

– Иисус из Назарета сам оправдал себя. Мое слово одно: по свидетельству о субботе Назаретянин не виновен.

Гордый своей смелостью и решительностью пойти поперек воли первосвященника, адвокат воссел на свою скамейку.

Иисус тоже гордился собой, своей верной аргументацией в свое оправдание. Он понимал, что по первым свидетельствам при любом лицемерии обвинить его члены синедриона никак не смогут, но понимал он и то, что впереди более сложная борьба. Расслабляться никак нельзя. И главное, не перейти к обычной своей манере, когда главная мысль укрыта в иронической фразе, в нравоучительной притче. Что нужно толпе, то никак не приемлют синедрионцы. Только через Священное Писание обелять себя, показывая, насколько оно иногда ложно трактуется фарисеями и саддукеями, и в то же время не отходить от своей идеи, от веры любви и милосердия, от веры в Царство Божье на земле для нищих и обездоленных.

Он так и вел свою линию, отвечая все на новые и новые обвинения свидетелей, которые горячо поддерживал обвинитель.

Впрочем, ничего неожиданного для Иисуса не возникало. Все повторялось, как в городах Геннисаретской долины, в которых приходилось ему дискутировать с перворядными. И те, и эти будто от одной матери и имеют одни и те же мысли в головах своих.

Как хорошо, что он прошел как бы школу в тех синагогах, прежде чем прибыть в Иерусалим.

Правда, не на такой диспут с фарисействующими рассчитывал он, на многолюдный, а не перед лицом лишь членов синедриона да малой толикой служителей Храма. Но что делать? Выше головы не прыгнешь…

И вот последний, самый, пожалуй, главный пункт его разногласий с фарисеями и саддукеями, краеугольный камень его религии, его идеи равенства и братства на всей земле под дланью единого для всех Отца Небесного – религии любви и милосердия.

Сам Ханан вопрошает, не доверяя ни лжесвидетелям, ни даже своему зятю. Вернее, не вопрошает, а внушает:

– Ты утверждаешь, будто проповеди твои не отступают от Священного Писания, от Пятикнижья Моисея и Пророков, сам же проповедуешь народу, не только избранному Господом? А сказано Господом: «Если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов: ибо Моя вся земля…»

– Доскажи, первосвященник, остальные слова Завета Господа, – не задержался с защитой Иисус. – Или, если позволишь, я это сделаю сам? – он не стал дожидаться согласия Ханана, хотя и понимал, что вызовет недовольство истинного первосвященника. – «А вы будете у Меня царством священников и народом святым…». Вдумайтесь в этот Завет: царство священников. Священников Единого Творца для всей земли. Вспомните еще один Завет Господа Моисею: один устав будет у вас, как для пришельца, так и для туземца. Даниил, проповедуя, говорил: царство же и власть и величие царственное во всей поднебесной дано будет и роду святых Всевышнего, которого царство – царство вечное, и все властители будут служить и повиноваться ему. Моя же заповедь не о повиновении от силы, а о повиновении от слова. В этом я вижу великую силу великих свершений в грядущем. Я говорю: как новорожденный находит в темноте грудь матери своей, так и народы найдут истину. Наступит на земле Царство Божье, где все будут равны в делах своих, а слово Отца Небесного понесет избранный им народ по всем странам, по всем землям.

Гробовое молчание. Даже те, сидевшие позади Иисуса и не обремененные ответственностью за решение суда синедриона, примолкли, услыша что-то новое, очень непривычное, создавалось такое впечатление, что все как-то съежились: и боязно, и дух захватывает от величественного будущего – они все левиты, проповедники и судьи, ведущие пасомых за собой не силой меча, но силой слова, силой любви и великой нравственности.

Да, такое стоит поворочать в головах своих.

Поднялся адвокат.

– Сказаны великие слова! – вдохновенно произнес он и добавил: – Ведущий к великому не может быть виновным!

Иисуса вывели из зала суда: не при нем же спорить, высказывая свои мнения. Обвиняемому надлежит лишь услышать решение синедриона. Но Иисус, напрягши свою волю, проник за закрытые двери и возрадовался душой, чувствуя, что лучшие синедрионцы не обвиняют его, но оправдывают. Особенно на его стороне старейшины, которые увидели в идее веры для всех, а не только для избранных, прекрасное начало великому.

Иисус же, радуясь, вспоминал не случайное сравнение с тем, как Яхве отвел в последний момент жертвенный нож от Исаака.

«Свершается предсказанное на горе Иермона. Сбывается! Овн уже запутался в кустах! Ангел Божий укажет на него!»

А там, за закрытой дверью, какое-то время Ханан с Каиафой пытались изменить настроенность старейшин и тех членов синедриона, какие склонялись к их поддержке, но старейшины не только не поддавались, а становились все более настойчивыми. Они слово в слово повторяли сказанное адвокатом, рассуждая вслед за этим о радужной перспективе. И они одержали верх. Даже сомневающиеся синедрионцы взяли их сторону, а первосвященники отступились. Хотя и с великой неохотой.

И вот, как бы в завершение спора, прозвучали пророческие слова одного из старейшин:

– Не отвергать завета Иисуса-Мессии, а принять его и проводить в жизнь нами потомкам нашим. Так судим мы.

Пророческие эти слова сбудутся, пройдя через тысячелетние испытания. Конечно, идея Иисуса из Назарета не останется в таком виде, в каком ее проповедовал сам Иисус. Более того, во имя Иисуса в большинстве стран станут подвергаться гонениям, предаваться пыткам и смерти великие мыслители лишь за то, что пытались докопаться до истины, какую нес людям Иисус; но постепенно, пройдя через века, через наслоения и очищения, хотя и изменившись до неузнаваемости, обретет все же право называться мировой религией. Подавляющее большинство народов всех континентов земли подпадут под влияние Живого Глагола Божьего, хотя он потеряет в значительной степени свой первоначальный смысл, заложенный Пророком из Назарета.

Об этом позаботятся старейшины. От поколения к поколению, оттачивая и совершенствуя идеи Иисуса, согласно своему пониманию веры и с учетом требования времени.

Верен поэтому был вывод синедриона: разве можно осудить родоначальника новой по своей сути веры? Конечно же, нет.

Иисуса позвали часа через два. Члены синедриона взволнованы, еще не остывшие от горячего спора. Он уже узнал, что они скажут ему, определяя по лицам (мнение каждого узнать – слишком много потребуется энергии, а она ему ой как еще пригодится), кто ратовал за его оправдание, а кто противился, и с удовлетворением видел, что его сторонников подавляющее большинство.

Каиафа объявляет. Торжественно. Хотя, как понял Иисус, через великую силу:

– Синедрион признал тебя невиновным.