Текст книги "Иешуа, сын человеческий"

Автор книги: Геннадий Ананьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

«Желающему проникнуть в храм трудно ли будет отыскать в него путь-дорожку?»

Выход из тоннеля даже не был закрыт плющом, и, еще не миновав окончательно тоннеля, Иисус увидел первые колонны на каменной ровности, когда же шагнул на эту самую ровность, сразу же охватил взором весь храм. Совсем небольшой, как сама площадка. Видимо, в какие-то давние-предавние времена гора в этом месте просела и образовался прогал между скал. Его-то и нашли жрецы-служители бога Зона, рожденного Каре, непорочной Девой, пробили сюда тоннель, обсадили обрывистые стены плющом, и получилось уютно: безветренно, солнечно и в то же время не жарко от спускавшейся сюда прохлады со снежной вершины Иермона.

Храм без стен. Лишь крыша на нескольких колоннах из песчаника, а возле каждой колонны – мраморные идолы языческих богов. И только у дальней стены, под легкой крышей, – жилища для жрецов. В центре этого однообразного ряда, довольно убогого, – более высокие и более просторные помещения с террасой перед ними.

«Видимо, для молений», – предположил Иисус, но явно ошибся. Здесь жил настоятель храма и имелось несколько комнат для почетных гостей.

Туда и повел Иисуса жрец. Через храм. Мимо статуй богов.

Встретил хотя и неожиданного, но великого гостя сам настоятель храма. Он вышел на террасу в окружении сонма жрецов.

– Служители бога Зона с благосклонностью предоставят тебе, Великому Посвященному, слугам и ученикам твоим убежище в храме.

– Благо дарю вам, гостеприимные священнослужители…

– Мы наслышаны о твоих, Иисус Назаретянин, проповедях о Царстве Божьем не только в небесных сферах, но и на земле…

– Истинно – Царство Божье в нас самих. В наших сердцах. Великий Творец…

– Мы наслышаны об этом, – продолжил настоятель храма, словно Иисус вовсе не перебивал его, хотя взгляд настоятеля стал строже и суше. – Поэтому я хочу с полной серьезностью попросить тебя: не вноси в наш храм свое слово, не искушай нашу веру, ибо она – незыблема. Она от Всевышнего, который устроил мир как устроил. По его воле родился от непорочной Девы Зон, олицетворяющий эпоху. Мы допустим тебя, если проявишь интерес, к мистерии Рождества Зона, и ты поймешь нашу веру. Возможно, убедишься в ее истинности.

Иисус хотел ответить настоятелю теми словами, какими посрамил в свое время брахманов: «Великий Творец сам повелевает движением небесных светил, наблюдая за строгим порядком во времени, и он не поделится своей властью ни с кем, ибо планеты все – суть его члены», но посчитал нужным в данный момент промолчать, понимая возможные последствия своего возражения: ему просто укажут рукой на тоннель, пробитый в скале. А где еще он найдет такую возможность отрешиться от суеты мирской? Однако слова, что не станет проповедовать ни в городе, ни в самом храме Иисус не дал. Он лишь молча, склонил голову в знак покорности.

Потянулись покойные дни, полные раздумий и поисков выхода из того положения, в какое он попал. Лишь на несколько часов в день он отдавал себя в руки настоятеля храма, который подробнейшим образом знакомил его, Иисуса, с богами, находившимися под священной крышей. Пантеон богов Корейонитов почти ничем не отличался от египетского, индийского, греко-римского, и Иисус еще раз убедился, что все религии имеют одни и те же корни, а изменения их от интересов тех или иных групп священнослужителей: волхвов, жрецов, брахманов и других хранителей культов, кто захватил власть над душами своих сородичей. И даже здесь, в храме Эона в Кесарии Филипповой, имелись отличия в трактовке функций богов от трактовки в Карейоне – главном храме Карейонитов, что в Александрии. Там он провел со своим наставником несколько дней, но сейчас решил об этом не говорить, а слушал настоятеля со вниманием, словно все услышанное для него внове.

А вот что касается мистерии по имени Эпоха, для Иисуса было много нового и интересного. В Александрии наставник его и жрецы-карейониты рассказывали об этом в общих чертах, настоятель же карейонийского храма бога Эона пояснял глубинную суть каждого действа мистерии, каждого акта со всеми подробностями. И всякий раз он добавлял:

– Увидишь своими глазами.

– Обязательно приму участие, – отвечал неизменно Иисус, хотя для него знакомство с еще одной мистерией не имело, как он считал, никакого значения. Он жил анализом своей проповеднической деятельности и поиском возможной ошибки, какая привела к тому, что восторженно встречавшие Живой Глагол о Царстве Божьем люди вдруг отвернулись от него и даже настроились враждебно под влиянием фарисейства.

Иисус признавал влияние фарисеев на народ пока еще довольно сильным, ибо израильтяне чтили их как главных вдохновителей и организаторов тех побед, какие достигнуты были при Халдейской династии. И в самом деле, заслуга хасидим, то есть правоверных, велика именно в том, что евреи, оказавшись в рабском изгнании, нашли в себе силы вернуть могущество свое. Возникшая тогда религиозная партия смогла встать во главе национального движения, сплотить сородичей на основе одной идеи: страдание Израиля от грехов, от нарушений закона, составленного Моисеем по завету с Господом. Пророчествуя и проповедуя об этом, они способствовали победам Макковеев над Сирией, объединению в единое сильное государство Идумеи, Самарии, Галилеи, всего Поморья от мыса Кармила до Синайского перешейка. А память народа – крепкая память. Хотя с годами хасидим переименовал себя в перушим, то есть – отделение (в греческой транскрипции – фарисей), изменив, таким образом, самою сущность свою.

Внешне все вроде бы выглядело по-прежнему: они – хранители чистоты закона, но разве можно жить по закону Моисея, находясь под игом римлян-захватчиков?! А фарисеи призывают народ к сдержанности, объясняя, что за грехи свои несут кару Господню, и, чтобы Господь сжалился и протянул над народом своим длань свою, нужно неустанно молить его об этом, всячески показывая ему покорность свою. Главным же показателем своего преклонения перед Господом – жертвоприношение. И не где-либо, но только в Иерусалиме. Лишь в Храме Соломона, после принесения жертв, могут быть отпущены грехи. И только служителями Храма.

Сами же фарисеи, холеные, разряженные в богатые одежды, как бы выпяливали свою набожность. Они даже милостыню подавали только прилюдно, требуя от принявшего ее знаков великой благодарности и почтения, будто милостыня получена от самого Господа.

Именно против этого, как Иисус называл его, фарисейства он и поднял свой голос. Всевышнему не нужны жертвы того, что он создал для блага человека, повелев ему владеть этими благами. Ни жертвы, ни внешняя обрядность не есть суть истинной веры в Единого Творца, а внутренняя убежденность, вера душой и сердцем, но ни в коей мере не показуха.

Его религия – религия сердца, религия души, религия разума; та религия, когда сам человек осознает свое место на земле, свое место среди соплеменников и придерживается законов, предписанных человечеству Великим Творцом: закону соучастия в деяниях природы и стремлению к тому, чтобы никому не внушать боязни, а наоборот, исполняться добром и приязнью; закону кротости и бескорыстия, милостивости к людям, зверям, птицам небесным и даже травам, цветам и деревьям; закону правды не только на словах, но и в делах – это высокие законы, многоправные, рожденные вместе с человеком, должны оставаться с ним во всю его жизнь. Ни храмы, ни мистерии, ни обряды и моленья, а полное осознание себя Человеком – вот религия его, Иисуса.

Выходило так, что он против храмов, через которые фарисеи поддерживают в народе свой авторитет, властвуют над душами доверчивых людей, тем самым поддерживая и свое благополучие через подаяния и жертвоприношения. Вот, пожалуй, главное, отчего фарисеи и саддукеи возненавидели его и намереваются с ним покончить. Но зачем нужны посредники между человеком и Богом?

Можно ли пойти на уступки ради мира, который пошел бы на пользу всему Израилю?

Сколько ни искал Иисус путей сближения по этому вопросу, ничего он не находил приемлемого.

«Я на правильном пути! Обрядность – не вера! Сила веры во внутренней убежденности! В осознанной убежденности!»

Еще одно новое слово его, Иисуса, не пришлось ко двору фарисеям и саддукеям: объект внимания проповедника. Блюстители чистоты закона Моисеева презирают нищих, убогих душой и телом, мытарей, да и вообще всех, кто не из избранного Господом народа; для него же, Иисуса, все равны перед Отцом Небесным. Более того, кто сильнее нуждается в заботе и лечении, кому нужней помощь и поддержка – конечно, не праведным и богатым. У фарисеев же с саддукеями одна мерка: в состоянии жертвовать Яхве, а значит, и Храму, достоин благодати. Все остальные – презираемые, не достойные внимания.

Но как такое может быть от воли Великого Творца? Бог не пристрастный деспот, избравший Израиль своим народом и покровительствующий ему против всех и вопреки всем. Создавший человека Великий Творец есть Бог всего человечества, Бог всеобщего братства. И не господин он, но Отец Наш.

Господином может называться любой, но не Бог, создавший по образу и подобию своему человека и наделивший его великой любовью и нескончаемым милосердием, поэтому и сам Великий Творец не может быть иным, кроме как любящим, заботливым, сострадательным, не внушающим боязни, а тем более – карающим неистово. Он – любящий Отец Небесный, признающий всех равными своими сынами, одинаково опекаемыми, и ответ человека на отцовскую любовь Бога – сыновняя любовь.

«Я на правильном пути! Единые права, равные возможности – вот источник процветания человечества! Вот истоки свободы!»

А есть ли путь примирения с саддукеями и фарисеями по вопросу Царства Божьего – главной мечты всех простых людей? Где ему быть и когда? Рай лишь в пиршествах с Авраамом, патриархами и пророками для праведников и геенна огненная для отступников от законов Моисея, маловеров, многобожников и иных грешников?

Вера в воскресение из мертвых и определение места в раю или в аду воскресших, твердо установленный догмат фарисеев, принят им, Иисусом. Он лишь против того, что лишь опасение попасть в ад за неправедную жизнь должно направлять человека на путь праведный. Нет, только внутренняя потребность творить добро, осознанно приобретенная через веру в Отца Небесного, является твердой и непоколебимой верой. Страх перед возможной карой – не путь к душевной свободе, к Царству Божьему.

Но Тора, воспитывая религиозный фанатизм, давала все же избранному народу кое-какие послабления, что же касается отступивших от закона Моисея, то здесь вступал в силу кровавый кодекс, кодекс смерти отступнику. С этим Иисус никак не мог согласиться даже под угрозой расправы над ним.

«Я – на правильном пути! Страх – не вера!»

Самому себе Иисус сейчас признавался, что не вдруг окончательно и, как он считал, по-новому он стал проповедовать именно свое слово о Царстве Божьем. Да, он тоже в одно время склонялся к тому, чтобы словом своим поднять соплеменников на обретение житейской уверенности, на накопление богатства или хотя бы на безбедность, на среднюю зажиточность, и это соответствовало бы кодексу, но вскоре он отбросил эту несбыточность, поняв, что жить мечтой о благополучном в материальном отношении земном Царстве Божьем, не значит его построить. Он не единожды представлял себя вождем царства бедных и обездоленных, но он отмел подобные устремления, как несбыточные, как зряшные.

Второй путь к Царству Божьему – через апокалиптические видения, относящиеся к Мессии. Но и этот путь не выдержал испытания при здравом осмыслении его.

Поиск лучшего привел к твердому выводу: Царство Божье сеть царство души, а грядущее освобождение от рабства и беззакония в равенстве всех перед Богом и Законом и его Заветами. По именно это вызвало особенное негодование со стороны фарисеев, ибо он, Иисус, не подправлял заветы Моисея, а создавал свой, совершенно новый культ, более чистый, более отвечающий интересам народным, нежели культ Моисея.

«Я не сверну с избранного мною пути! Ни за что!»

Какое предвидение успеха своей идеи в веках грядущих, какие глубокие мысли, какая решимость! Ибо если бы он сам не показал пример пренебрежения к богатству и никогда не изменял бедности; если бы он стал не более как энтузиастом, заплутавшимся в Апокалипсисах, на которых зиждилось народное воображение, воспитанное не одним десятилетием, то он остался бы очередным проповедником, каких много было до него и после него на земле Израиля, без всякого успеха – но он как бы соединил все имеющиеся понятия о Царстве Божьем, причем каждое из них в его проповедях опиралось одно на другое, что и привело к великому торжеству гениального умозаключения.

Не менее серьезным разногласием с фарисеями и саддукеями Иисус считал предсказание о будущем религии. Законники полагали, что со временем весь мир станет жить по законам Моисея, ими же видоизмененным, приспособленным более для самих себя, чем для человечества. Точнее об этом стремлении, об этой заоблачной мечте не скажешь иначе, чем словами, какими пророчествовал Даниил в беседе с Навуходоносором: «Бог Небесный воздвигает царство, которое во веки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу, оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно…»

Он же, Иисус, считает более верным путь духовного господства, а значит, и державного, приобщение всех народов к единой вере, которая должна быть привлекательная для всех, всех захватить не силой, а словами любви и соучастия. Его религия не над всеми, а для всех.

Можно ли в этом вопросе идти на сговор с фарисейством, с лицемерием, не потеряв лица своего?

«Нет! Я на верном пути!»

Не вдруг вот эта, пожалуй, самая главная притягательная идея Иисуса будет оценена по достоинству и принята теологами христианства. Даже ученики его не проникнутся глубиной мысли своего учителя ни теперь, в ежевечерних беседах, на которых он делился с ними своими выводами, сделанными в ночных бдениях и дневных размышлениях, ни даже после, когда по воле его станут продолжателями великого дела им начатого. Когда апостол Петр окрестит впервые необрезанного, его осудит община назаретская в Иерусалиме, во главе которой будет стоять брат Иисуса, Иаков.

И все же через века его поистине гениальное умозаключение найдет полное понимание христианских богословов, их безоговорочную поддержку. Иисус восславится за верность свою избранному пути, за поистине великое предвидение успеха Живого Глагола Божьего.

Не единожды искушали законники Иисуса в его более внимательном отношении к маловерам и даже к язычникам, не признающим Единого Бога, Творца Всего Сущего, и Иисус иной раз даже начинал сомневаться в верности своего выбора, но долгие раздумья и даже диспуты с фарисействующими все более убеждали его: проповеди, Живой Глагол Божий более нужны нищим духом и заблудшим, нежели правоверным, ибо маловеры и нищие духом исцелятся и обретут духовную благодать.

«Я продолжу подавать руку помощи тем, кто в ней более нуждается!»

Вот так, перебирая один за другим спорные вопросы, он подходил к главному своему выводу: где дальше проповедовать? В Галилее ли, лишь время от времени наведываясь в Десятиградие, в сам Иерусалим, либо смело перенести Живой Глагол Божий в сердце Израиля – в Иерусалим и во всю Иудею, чтобы его слова услышало как можно больше народа в те дни, какие остались ему для проповедей его.

Вроде бы уверился он в своей правоте и путь его в Иерусалим; но ему еще хотелось получить поддержку через видение, и он решил провести ночь в полном уединении, покинув храм Непорочной Девы и поднявшись выше на гору Иермона. Перед этим же молить денно и нощно Отца Небесного, дабы благословил тот его, Иисуса, через посланника своего, как благословлял он Раму-Гермеса, как благословлял Авраама, Зороастру, Ману, Моисея…

Иисус готовил себя к видению.

Его необычно долгие молитвы не остались без внимания настоятеля храма, и тот спросил:

– Не нужна ли наша помощь? Скажи, Великий Посвященный, и мы вознесем молитвы по твоему слову.

– Хочу уединиться, поднявшись по горе Иермона. Пойду один. Если Отец мой Небесный намерен меня благословить, он свершит это через видение.

– Воля твоя принадлежит тебе. Никто не вправе помешать тебе исполнить ее, но я позволю себе дать совет, возьми с собой тех из учеников, кого считаешь лучшими. Пойди вверх до захода солнца по тропе, какую укажет тебе один из жрецов, кого и уполномочу. Она приведет тебя и учеников твоих к роднику Преображения. Там уединяются те из жрецов храма, чья душа утеряла покой, а разум твердость.

Отвергнуть бы совет Главы языческого храма, но Иисус без особых колебаний принял его рекомендации. Пройдя к ученикам своим, сказал Симону и братьям Заведеевым Иоанну и Иакову.

– После полудня поднимемся выше к роднику Преображения. Вы станете свидетельствовать, благословил ли меня Отец Небесный на дела мои, мною задуманные. Возьмите у жрецов войлочные хламиды. Ночь предвижу холодную.

– И тебе, равви?

– Нет. Мне не нужно.

Он не разучился еще волей своей заставлять себя потеть на снегу, а у родника, как он полагал, еще не начинается снежная шапка горы.

Тропинка, едва заметная, местами шла прямо вверх, местами огибала острозубые валуны, и через пару часов неспешной ходьбы Иисус с учениками своими оказался у родника Преображения. Родник полнокровно выбивался из-под валуна, затем радостно журчал, словно наслаждался обретенной свободой, увы – не долгой: пробежав вольно с десяток шагов, он с сердитым урчанием проваливался в темную расщелину.

Да, символично.

Свершив вечернее омовение, Иисус повелел устроиться ученикам своим на одном краю ровности, какая была окрест родника под нависшей скалой; сам же прошел на другой ее конец, откуда открывался необозримый простор темнеющего неба, далекие зеленые горы на западе, а внизу – южные окраины Кесарии Филипповой, за стенами которой шли возделанные поля, постепенно уступающие место сплошным тростниковым зарослям, сквозь которые он, Иисус, и пробирался, чтобы обрести временный покой от суетности.

Темнело быстро, и Иисус, опустившись на колени, принялся бить молитвенные поклоны, входя в святая святых своего духовного сознания, переносясь в мир чистой духовности и божественного экстаза.

Вот уже мрак окутал все окрест, а Иисус все продолжал молиться, призывая Бога Всевышнего снизойти к его просьбе и проявить свою волю. Иисус, даже памятуя об обещаниях Изиды в любое время прийти к нему на помощь, воззвал к ней, ибо она – от Великого Творца, его Дух, его Воля.

Время шло. Темнота так сгустилась, что, казалось, ее можно даже погладить ладонями, однако, молитвы Иисуса все еще оставались без ответа. Душа его начала искушаться сомнениями.

Подавил, однако, Иисус это искушение в самом зародыше и продолжил истово бить поклоны.

Увиделось ему, наконец, светлое пятно вдали. Очень похожее на то, какое появлялось, когда он лежал в саркофаге царской гробницы.

«Не Изида ли?»

Нет. Небесный свет разлился безгранично, и в его ласковом сиянии легионы эфирных тел образовали как бы твердь небесную, только белую, как снег на вершине горы – из этой снежно-белой тверди вырывались зарницы, образуя что-то очень похожее на подножие небесной тверди. Вот на том самом подножии вдруг появилось шесть величественных фигур в одеждах первосвященников; в соединенных руках они держали золотую чашу, подобную той, какую подносил Иисусу Глава тайного братства ессеев на ритуале посвящения его в Великие Посвященные четвертой степени.

Иисус сразу же понял, что перед ним те Мессии, которых чтит Израиль, как своих кумиров, и что они приглашают его седьмым испить Жертвенную Чашу. А Сыны Божьи тем временем подносят чашу все ближе и ближе – Иисус протягивает руки, чтобы принять ее, но Сыны Божьи, склонившись ниц, не передают чашу в руки Иисуса, а вскидывают ее на поднятых руках – ангелы подхватывают чашу и уносят ее в сияющую бесконечность.

– Осанна! – торжественно прокатывается по тверди небесной от края до края, затем так же внезапно твердь замолкает, и раскатистый голос возвещает Иисусу:

– Земля стонет о помощи! Ты должен испить Жертвенную Чашу до дна! Час этот приближается! Ты выполнишь волю Отца Небесного, как в свое время выполнил ее Авраам, готовый во имя Господа отдать сына своего Исаака на всесожжение.

Все. Темная бездна внизу. Как Колодец Истины в Храме Озириса. Иисус стремительно падает в бездонность.

Вернулся Иисус в реальность, когда небо чуточку посветлело, а звезды потеряли свою ночную яркость. Он не спешил подниматься с колен, хотя каменистая шершавость врезалась в них до болезненности. Сердце его вдруг то начинало нестись вскачь, то замирало, будто сдавливала его лохматая лапа тоски. Мысли водопадно бурлили. С трудом Иисусу удалось овладеть собой, чтобы успокоиться и осмыслить видение.

Да! Ему придется испить Жертвенную Чашу до дна. Великий Творец еще раз благословил его на этот подвиг. Но почему Мессия не подала чашу ему в руки, чтобы он испил из нее? Отчего небесный голос или самого Всевышнего, или его посланника вспомнил об Аврааме, безропотно поведшего сына своего на заклание? Исаак остался жив. От него взял начало великий народ…

«Не то ли самое будет со мной?! Оставшись живым, положу начало великой вере – вере любви и надежд, вере в Царство Божие на небе и на земле. Не об этом ли слово Отца Небесного?!»

Поднявшись с колен, Иисус поспешил к ученикам своим, чтобы узнать их мнение о благословляющих словах Великого Творца, увы, апостолы, укутавшись в хламиды и привалившись спинами к скале, крепко спали.

«Несчастные, – осудил учеников Иисус. – Чего ради я звал их с собой?»

Апостолам же, всем троим почти одинаково, привиделась во сне чудная картина: средь ночной темени стоял, облитый радужным светом, их равви. Лик его лучился мягкой нежностью, а одежды его будто пылали солнечной яркостью. Долго он был один среди кромешной тьмы, но вот справа и слева от него появились прозрачные образы, в которых все трое апостолов признали Моисея и Илию. Те почтительно склонили головы перед Иисусом.

Пробудились апостолы все трое разом и еще под впечатлением либо сна, либо яркой реальности увидели учителя своего, стоящего перед ними, и поняли: он был вроде бы такой же, как и вчера, но в то же время совершенно иной, просветленный, преображенный. Ученики пали перед ним ниц.

В их памяти ночное видение и преображение учителя, слившись воедино, останется до конца их дней, а человечество узнает об этой ночи от евангелиста Матфея.

– Вот что други мои, – не стал упрекать Иисус апостолов за их небдение. – Сейчас – вниз. После мистерии Зона – в Иерусалим. Отец Небесный благословил меня испить Жертвенную Чашу до дна.

О своем видении Иисус не стал рассказывать ни ученикам своим, ни настоятелю храма, а продолжал вести себя так, будто ничего особенного не случилось. Не прекращал он и ежедневных бесед с настоятелем, и тем продолжительней они становились, чем меньше оставалось дней до шестого января.

И вот, наконец, последняя перед мистерией беседа. Настоятель храма, будто ненароком напоминает Иисусу об обете молчания:

– Мы, как и ты, Великий Посвященный, храним истину священной тайны, строго следим за тем, чтобы не узнали о ней те, кто не Посвященный. Мы свою сокровищницу стережем в сердцах своих не как золото или серебро, что являются преходящими, а как самое бесценное богатство – знание Причин Всего и Добродетели, а так же третье – дитяти первых двух – Логоса. Ты это поймешь по ходу мистерии. Учеников же твоих всех мы оставим в комнатах их под присмотром жрецов.

– Пусть будет так.

Ровно в полночь все жрецы собрались под крышей храма на молитву, чтобы восславить рождение Зона. В руках у каждого довольно толстая горящая свеча. Более часа пели гимны во славу Приснодевы, родившей сына – олицетворение эпохи, затем, сменив свечи в полном молчании, жрецы направились к тайному входу, который ни за что бы Иисус не увидел, не покажи его настоятель храма.

Сейчас вход был открыт настежь. Широкие ступени круто уходили в непроглядную темноту, которая оттеснялась факельщиками, спускавшимися по ступеням перед настоятелем и Иисусом. А уже за ними, со свечами в руках, беззвучно, словно белые тени, спускались все остальные жрецы.

Долог путь в каменную глубину, но вот, наконец, и он – рукотворный, как и спуск, склеп в тверди песчаника. Просторный, освещенный семью факелами. В самом центре склепа – мраморная гробница. В ней лежит в погребальных пеленах бог Зон, деревянный идол. Искусно выточенное лицо его будто живое и источает божественное благородство. На лбу его поблескивает золотой крест.

Рядом с гробницей – паланкин. Из ливанского кедра. Инкрустированный золотом и серебром. Наплечная жердь обита войлоком, чтобы не слишком жестко было плечам жрецов-носильщиков, на сам же паланкин как бы наброшена кисейная пелерина.

Гробницу и паланкин окружали жрецы с опущенными в почтении головами.

И вдруг, заставив вздрогнуть Иисуса от неожиданности, настоятель храма громогласно возвестил:

– Настал миг рождения Эона! Слава Приснодеве!

Жрецы запели гимн. Торжественно-радостный. А двое из них принялись с благоговением освобождать бога Зона от погребальных пелен, и чем больше обнажалась деревянная фигура бога, тем гимн звучал громче и торжественней, вскоре он стал будто ощутимой плотностью, спрессовавшейся в каменном мешке; но вот потайной выход открыт, и гимн вырвался через грот на вольный простор, а в склепе стало намного легче дышать.

Эон распеленай. Теперь золотые кресты сияют на каждом предплечье и на каждом колене. Символы вечного солнечного света.

Жрецы-носильщики, двое спереди и двое позади, подняли паланкин, куда с великим почтением был переложен бог Эон, и пошагали к выходу в грот. Гимн смолк. Настоятель храма омыл новорожденного ключевой водой, возродив тем самым и его дух, затем вроде бы по-товарищески попросил бога Эона:

– Дай возрождение Солнцу. Отреши его от зимней скудности…

Носильщики подняли паланкин на плечи свои и гуськом пошагали по тропинке вверх, к храму. Им освещали дорогу факельщики. Настоятель с Иисусом и остальные жрецы следовали за паланкином шаг в шаг.

Вот паланкин поставлен в центре храма. Звучит гимн, теперь уже сопровождаемый звонкой музыкой. Долго. До надоедливости. Но вот настоятель поднял руку, и жрецы-носильщики тут же подняли паланкин. Все расступились, продолжая петь, и паланкин как бы поплыл между колонн.

Семь кругов. Неспешных. Рассчитанных так, чтобы к концу последнего круга восток озарился солнечными лучами.

– Свершилось! – возликовал настоятель, и жрецы дружно подхватили его восклицание, как громогласное эхо.

Переждав восторженное эхо, настоятель обратился к богу Зону.

– Ты, великий бог, дал свежую силу солнцу, и теперь оно с каждым днем станет светить дольше. Ты же отдыхай от содеянного тобой, набирайся сил, дабы через год вновь отдать их солнцу.

Снова гимн. Снова музыка. Теперь умиротворенно-печальная. Паланкин водружен на плечи жрецов-носильщиков, путь которых через грот в склеп.

Когда мистерия была завершена, настоятель вопросил Иисуса:

– Теперь ты понял тайный смысл увиденного? Эон – эпоха. Он по воле Великого Творца отсчитывает года и опекает солнце. На всю его эпоху.

Ни понять этого, ни тем более принять Иисус не мог. Не смог на этот раз и смолчать.

– Великий Творец сам следит за движением светил, членов своих, во времени и пространстве. Он никому не перепоручает своих обязанностей, никому не передает свои права. Он Творец, он судья, он – Блюститель Порядка.

Иисус заметил, как внимательно прислушивались к его словам жрецы и как наливается гневом лицо настоятеля, но продолжал:

– Бог един. И только ему, Создателю Всего Сущего, мы должны поклоняться как Отцу Небесному, считая себя…

– Ты нарушил наш уговор не входить в храм Эона со своим уставом! Ты обязан покинуть нас!

Иисус хотел было возразить, что он не давал никакого обещания, поэтому не является отступником от слова своего, но передумав, кивнул согласно.

– Завтра утром я сделаю это.

– Нет! Сейчас! Ученики твои и слуги соберут в дорогу все необходимое для тебя.

– Пусть будет так.

Иисус, казалось бы, выгнанный из храма с позором, все же остался доволен собой: он бросил в души жрецов-карейонитов семена истины, и Бог даст, они найдут благодатную почву, а сказанное им не почит в бозе.

Не мог Иисус даже подумать в тот момент, что мистерия, против которой он так решительно выступил, продолжит многовековую жизнь, только уже связанная с его божественным именем. Ежегодно станут проводить мистерию именно 6 января, назначив этот день днем его рождения, а мать его, окрестив ее Марией, Девой Непорочной, вознесут в ранг Богородицы. Более того, мистерия, тоже ежегодная, станет проводиться по поводу его воскресения, и назовут ту мистерию Пасхой, чем введут в заблуждение многих верующих из простолюдинов: пасха еврейская по поводу освобождения евреев от египетского рабства, при чем же тут пасха христианская? Тоже от египетского рабства свобода? Или от какого другого?