Текст книги "Фантазии Старой Москвы (СИ)"

Автор книги: Геннадий Михеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

– Боярский переулок. Раньше назывался Трехсвятительский, в честь храма Трех Святителей в Огородниках. Его сломали почти одновременно с Харитонием. Так же как и Николу в Мясниках. Тоже искали клады. А Боярским назвали при советской власти.

– В честь артиста Боярского.

– Не совсем. Здесь есть еще и Хоромный тупик. Он в старину именовался так же, как и переулок: Трехсвятительский. Там дальше Большой Козловский переулок. Не от больших козлов, хотя... В общем, по фамилии князей Козловских. Напомню: аристократическая местность.

– Теперь – особенно. Живут-то здесь те, у кого жизнь удалась. – Сергей – обитатель спального района, Вешняков.

– Подо всем этим протекают речка Черногрязка. Ее загнали под землю еще давно.

– А теперь ты мне ответь. Я выдумал твое имя. А ты – не выдумала имя... автору?

Похоже, вопросом Сергей сбил девушку с толку. У него эта версия возникла раньше, позавчера: писательница-неудачница, страдает от отсутствия аудитории. Конечно Антонов погуглил, и никаких намеков на Дениса Муянова не обнаружил. Фамилия между тем редкая – странно. Она размышляла, что ответить. Наконец, произнесла:

– Хорошо. Я расскажу тебе про Дениса.

– Муянова?

– Ничего смешного. Фамилия как фамилия.

– Тем не менее, если бы выходил за него замуж, оставил девичью фамилию.

Наконец она улыбнулась:

– Длинная история. Уверен, что хочешь слушать?

– Давай уж без этих. Ты же сама хочешь. В смысле, рассказать.

– Хорошо...

ИСТОРИЯ ДЕНИСА МУЯНОВА ИЗ УСТ НЕЗНАКОМКИ

Денис Анатольевич Муянов родился в семье слесаря и кладовщицы типографии издательства "Связь", что в переулке Стопани (теперь – Огородной слободы, в далеком прошлом – Чудовский). Какая глупость! Не то, глупость, что родился. Конечно, Денис увидел Свет Божий в родильном доме – имени Клары Цеткин, это на Таганке, в Шелапутинском переулке. Рос-то он в Козлах (местный топоним). А семья обычная, в меру выпивающие работяги. Бывшая лимита, когда-то понаехали из Рязанской и Смоленской областей. Покорили, как говорится. Ну, и потом всю оставшуюся жизнь расплачивались – за то, что сами, по своей же дур... да нет – скорее, социальной активности оторвались от того, для чего скорее всего и были предназначены. То есть, от земли.

В семье он единственный, хотя родители могли произвести на Свет Божий и больше потомства. Жили в коммуналке, в Большом Козловском (отсюда и "Козлы"), комнатка так себе, даже без балкона – не расплодишься. Обстановка – "воронья слободка", соседи друг дружке кровные враги. Может в иных коммуналках – из кинофильмов и песен – душа в душу, как в песнях день рожденья всем обчеством, но здесь не искусство.

В ясли ходил рядом, теперь это здание занимает главный штаб военно-морского флота, детский садик тоже недалеко, на Стопани. Потом, когда вместо коммунистов к власти пришли демократы, в нем сделали еврейскую школу.

Учился в школе номер 613, на углу улицы Грибоедова и Большого Харитоньевского переулка, она носила имя Николая Некрасова, возле нее даже стоял памятник поэту. Потом школу перевели в другое здание, на улице Чаплыгина, а в старом сделали медицинское училище, номер 24. Памятник, к слову, снесли. Что-то складывалось не так, никакое учреждение в этом доме не задерживалось, все катилось в тартарары.

Денис стал задумываться о том, что не так. А на мысли мальчика подтолкнуло одно, казалось бы, малозначительное событие. На углу Грибоедова и Харитоньевского к Муянову подошел старец. Такой – с седой бородой и в сером пиджаке, воняющем нафталином. Мальчиков было трое, но дедушка обратился именно к Денису:

– Знаешь, что здесь было, отрок? – И кивнул на школу.

– Конечно. Церковь. – Дело в том, что об этом знают все. Старухи во дворе рассказывают, да еще и крестятся, выпучив коровьи глаза.

– Молодец. А мне скоро помирать, вот... Один остался, такие дела. Хочу тебе отдать это...

И старец протянул альбом, красный, потертый, с золотым теснением. На обложке так и написано: "АЛЬБОМЬ". Он небольшой, меньше книжки, но толстенький.

– А почему мне? – Спросил Денис.

– Так... не знаю.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Ты сохрани. Ради Бога. Пожалуйста.

Период, в который попало Денискино детство, своеобразный. Старая Москва бешеными темпами выселялась. Москвичей вытесняли поближе к МКАД, ходили слухи о том, что тех, кто не хотел и ерепенился, отправляли в психушку, а то и травили. Дома ломали, а на их месте строили всякое разное, преимущественно учреждения и элитное жилье для партийных и прочих начальников. И период между выселением жильцов и поломкой ветхие лачуги были для пацанов клондайком. Детвора любила лазить по старым домам в поисках всякого такого. Да и взрослые барахольщики тоже были не дураки, ведь люди порою бросали несметные сокровища наподобие сталинских облигаций, старинных книг или даже почтовых марок. Последние тогда были в моде. Как говорится, избавлялись от прошлого. В выселенных домах было страшно, ведь там обитали всякие. Но разве мальчики – не мужчины?

У мальчиков даже бизнес оформился: находки они обменивали – например, на жвачку. Вот и про красный альбом Денис подумал то же. Дома Денис разглядел подарок старца и по внутренней интуиции обменивать раздумал. Раньше он его не видел, в смысле, старика. В Старой Москве много таких вот чудаков... было. И каждый чудил во что горазд. В основном они являлись натуральными городскими сумасшедшими, своеобразным красочным штрихом на серой картине купеческого города, превращенного в имперскую столицу, но в дурдом почему-то их не отправляли.

Альбом содержал какие-то не слишком разборчивые записи и чертежи. Сначала было непонятно, а потом озарила мысль: вдруг здесь рассказывается о кладе? Внимательно изучив одну из схем, Денис узнал план родных переулков. Но очень скоро устал, надоело. Забросил на шкаф и забыл. Мальчишья память коротка.

Наткнулся на старую вещь уже через несколько лет, подростком – мать заставила выбросить барахло. Мучительно вспоминал, и наконец из глубин памяти выплыл образ старца. Теперь Муянов внимательно просмотрел записи. Будучи начитанным, мальчик кой-чего сообразил. Это был дневник некоего исследователя, датированный концом девятнадцатого века. Записи касались Огородной слободы и прилегающих территорий. Само собою, вместо 613 школы на схемах обозначен был храмовый комплекс, да и расположение домов в кварталах было не слишком узнаваемым. И уж совсем таинственным представлялась разветвленная сеть подземных коммуникаций. На схемах они обозначались таинственными словами "паттерна", "лаз", "коридор" и даже "склеп". Все конечно с ятями.

В некоторых частях рукописи неизвестный запросто указывал: "далее мы идти побоялись", "проход завален", "скопились удушливые газы". Похоже, уже тогда андеграунд был изрядно поврежден и уж точно не изучен. Чудным казалось, что под городом есть еще один город, целый мир. Воображение рисовало самые страшные и одновременно чарующие картины.

Прошло немного времени, и красный альбом вновь наскучил. Денис на сей раз упрятал заветный дневник в ящик письменного стола, и... вновь забыл. Взрослея, юноша интересовался разными вещами – практическим всем, что находится промеж науки и искусства. Но призвания что-то все не нащупывалось. Любил лежать с книгой, слоняться по Старой Москве, мечтать. А учился так себе, без огонька и мотивации. Сын рабочих, Денис и подумывал о пролетарской судьбе.

Все изменилось после того как Денису попалась книга Игнатия Стеллецкого о поисках библиотеки Ивана Грозного, той самой Либереи из легенд. Вопрос раскопок в Кремле Дениса не интересовал; спецслужбы наверняка все изведали и засекретили. А вот сведения о подземельях в Огородной слободе вдохновили. Кстати в московский язык потихонечку стало приходить слово "дигер". Сопоставляя сведения от Стеллецкого с содержанием красного альбома, Муянов понял: старик тогда подарил тогдашнему постреленышу уникальный документ.

Денис поступил в техникум, на специальность "геодезия". Не по призванию, а потому что Топографический техникум был относительно недалеко, в Колобовских переулках. Учебное заведение располагалось в бывшей пересыльной тюрьме, и там имелись шикарные подземелья, оборудованные под лаборатории. После техникума попал по распределению на предприятие номер семь ГУГК. Ну, неважно, что это за контора такая – ирония в другом: оно в те времена было расположено в Шелапутинском переулке, аккурат напротив роддома имени Клары Цеткин. Цикличность в нашей жизни встречается нередко. О самой работе говорить нечего: обычная рутина. Тем более вся муяновская душа целиком принадлежала тайнам подземелий Огородной слободы. Пока еще – в теоретическом плане.

Родители в то время уже умерли. Маму хватил инсульт, она, когда ее вернули из больницы, не могла говорить, а только плакала, глядя виноватыми глазами. Отец скончался через четыре месяца. Курил утром с перепоя в коридоре, сидячи на обувном ящике, и тихо скончался. Возможно Господь любит того, кого забирает без мук...

Грянула перестройка и жестокий режим ослаб в связи с деструкцией государства в целом. Проще говоря, многие места Старой Москвы остались бесхозными, и в частности мародеры повыкорчевали ранее наглухо затворенные двери...

– ...все, – томно произнесла незнакомка, – устала.

– Красиво. Интригует. – Улыбнулся Сергей. – Полагаю, история идут к тому, что автор нашел несметные сокровища.

– Малую часть сокровищ Феликса Юсупова нашли еще в тысяча девятьсот двадцать пятом, когда ремонтировали дворец. Наткнулись на межстенок.

– Скрипку Страдивари?

– Нет. Посуду из благородных металлов, украшения. Все разошлось по музеям.

– Ну, а основная часть? И как насчет библиотеки Грозного…

– Потом. Через неделю. У Крупской. В тот же час.

– Она тоже была... того?

– В смысле...

– Гением места.

– Не совсем. Просто удобная точка. Еще дать?

– Что?

– Почитать. Денискины рассказы.

– Не вопрос...

Девушка вынула из сумки файл, протянула. Сергей глянул, воскликнул:

– Подожди, Карени... прости.

– Да ничего. Проехали.

– Это же те самые рассказы, которые ты мне давала в прошлый раз.

– Ах... – "Каренина", покопавшись в сумочке, достала другой файл: – Вот.

Антонов пробежал глазами:

– Да. Это что-то свежее. И все же. Ты мне расскажешь, как... дошла до такой жизни?

– Да. Конечно. Когда-нибудь.

Незнакомка резко развернулась и стала уноситься прочь. В своем стиле.

Вообще, подумал Сергей, это своего рода хамство. Он оглянулся вокруг себя и обнаружил, что стоит на совершенно незнакомом перекрестке. Вокруг теснятся мрачные кажущиеся безжизненными домишки. На одном одинокий бродяга разглядел указатель: "Подкопаевский переулок". Сергей, ни у кого не спрашивая дороги, побрел наугад. Угадал, из пучины старомосковских переулков выбрел очень скоро.

К чтению он приступил уже в метро. На сей раз – несколько попридирчивей.

Сергей снова не удержался, и на работе некоторые моменты рассказал коллеге.

– Если ты думаешь, что тобой никто не манипулирует, значит, тобой манипулируют профессионалы... – Задумчиво произнес Андрей.

– Уж не намекаешь ли ты, что в меня втягивают в секту?

– Да чего уж намекать... Ты ж кремень, тебе веру не втюхаешь.

– А в тебя?

– Смотря – кто... – Пробормотал Андрей, ехидно улыбнувшись.

Из фотографического проекта

«Старая Москва»

1980-е

РЕСТИТУЦИОНЕРКА

Ночь проходит.

Она никогда не вернется.

Тщетно проходит она для того,

Кто действует без Закона.

Уттарадхъяянасутра

В нас всегда таится надежда на то, что где-то не в шутку занеможет да и помрет незнакомый тебе родственничек, для которого ты окажешься единственным наследником немыслимых сокровищ. Вообще лучше – мыслимых, чтоб рассчитать остаток жизни на полное удовлетворение этих... ну, мечт. И что характерно, грезы идиотов порою действительно сбываются, причем, по странной закономерности, исключительно для лентяев и пофигистов.

Своеобразная идеология "емельянства" – то бишь модели сказочного героя Емели-дурака, который прищучил темные силы и давай их доить – в обществе торжествует в форме финансовых пирамид, лотерей, дауншифтинга и прочих разлагающих личность явлений. Боюсь, здесь отчасти повинно и христианство, не пораженное вирусом протестантской ереси. Если думать, что власть, напасти, выигрыши и наследства от Бога, получится, мягко говоря, когнитивный диссонанс. Полагаю, мы неспособны понять, что и от каких сил – и в этом наша благодать, ибо мы самим нутром постигаем беспричинное великолепие бытия.

Марию лентяйкой назовешь вряд ли. Она долго и неустанно трудится на ниве охраны русского языка от англо-сЕксизмов, блатного жаргона и элементарной бес-грамотности, а именно, работает корректором в крупном издательстве. Незаметная ее миссия приносит несомненную пользу человеческой культуре. Без таких скромных служителей... чуть не вырвалось: "культа"... нет – служителей Языка современная русскоязычная литература превратилась бы в чёрт знамо что.

Не обходится без конфликтов с авторами и редакторАми, ибо вторгание, то есть, вторжение в стиль и лингвистические инновации – не должностная функция корректора. Но Мария готова биться за каждое слово, ибо... да что там размусоливать! Урусова согласна пасть жертвою невежества ради спасения основы национальной культуры, коим является Язык (не анатомический, а вербальный).

От пафоса обращусь к практике и патологии жизни. А может, и потологиии, но это я неудачно каламбурю. У Марии жизненная ситуация: неудачный аборт по дальней молодости лет, отсюда бесплодность и кривая судьба. В свое время настоял молодой человек, а она подалась. Эх, чего уж там рассупониваться на сослагательные темы! Кто верит в множественность жизней, тому легко. А тогдашний молодой человек, став немолодым, жестоко поплатился. Жаль, его поучительная история не влезает в формат данной истории и стиль рассказа не дозволяет растекаться по древу.

У Марии есть друг, Иван, бывший однокурсник. Он женат, с детьми и в принципе счастлив. Встречаются они изредка для, можно так сказать, релаксации и вообще. Тому способствует двушка в престижном районе Москвы, в которой Мария проживает в единственном числе, если не считать наглого рыжего кота Никиту. Это даже не любовь, а дружба, смешанная с чувственными наслаждениями. Я и про кота, и про котище. Он, то есть, Иван ее жалеет, она его тоже по-своему уважает. А по большому счету Мария более никому не нужна.

Так бы все и тянулось, но нагрянули два обстоятельства, очень даже странно совпавшие.

Когда умерли Машины родители, почти в один день (промеж ними была настоящая Любовь, что называется, душа в душу), она два года не могла взяться за разбор семейных архивов. И вот, наконец решившись, среди бумаг Мария наткнулась на такое вот письмо, вложенное в конверт с вензелями (яти упускаю):

"Любезный мой потомок!

Род Урусовых немало содействовал процветанию нашего Российского Отечества, но, видать, грехи пращуров наших отразились на фамильной судьбе.

Я составляю сие послание в момент, когда остался ни с чем, лишился накопленных богатств так глупо, безрассудно, нелепо. Многострадальное наше Отечество одержимо стало бесами, будет еще немало невинных жертв. Но я свято верю в то, что Свет победит и все вернется на круги своя. Знай, потомок: тебе по праву принадлежит фамильное имение в Огородной слободе Москвы, в Малом Харитоньевском переулке, владение три. Ты должен рачительно распорядиться собственностью, доставшейся твоим предкам за праведные труды и преумноженной благодаря Господу нашему и стараниям честных людей.

С надеждою на конечное торжество Правды и верою в Божие провидение, Князь Александр Александрович Урусов".

Бумага красивая, с водяным знаком и тиснением. Кстати, сохранившая аристократическую белизну. Конверт помятый, без выходных данных. А что за вензеля – неясно. С одной стороны, мало ли что понапишут. Но тайна рода рано или поздно прорастет – это же как то ли благословение, то ли проклятие.

Вообще, в семье Марии, когда еще живы были родители, не в правилах было ворошить прошлое. Отец родился в Средней Азии, откуда привез маму, коренную поволжскую немку. Из полунамеков было понятно, что многих из Урусовых расстреляли или сгноили в исправительных лагерях советской империи, а туркестанская ссылка спасла хотя бы кого-то.

Мария и без лишних разговоров с раннего детства знала, что является потомственной дворянкой, и внутренне этим гордилась. Родители даже и называли малышку "княгиней Мэри". Оказалось, не в шутку. Мария глубоко уважала отца – за то, что он не предал фамилии (хотя обстоятельства вынуждали сменить) и тем самым сломал свою карьеру. Отец был талантливым инженером, но все его изобретения присвоило начальство. Зато и пробивался в науке сам, трудом и стараниями покорив Москву, поступив в престижный институт несмотря на происхождение, а ведь это было еще при Сталине. Да, пусть отец был невыездным, но его не вполне обидели: дали жилье, приняли на работу в НИИ, хотя и не более того.

У Марии был старший брат. Он, офицер, герой, погиб при исполнении интернационального долга в одной из проклятых стран. Мария его плохо помнит, ибо, когда Роман поступил в военное училище, она была первоклашкой (Мария поздний ребенок). Брат был настоящим Русским Офицером, и жаль, что он так и не успел обзавестись семьею и детьми. А, может, и хорошо. Лежат теперь на Николо-Архангельском кладбище три гроба, один из которых – цинковый. А на могильном камне оставлено место для одной надписи. Знать бы только, кому ее наносить.

Немногим позже на электронный адрес Марии пришло письмо от неизвестного адресата. Вот оно:

:"Уважаемая Мария Владимировна!

Обращаюсь вам из далекой Америки. Дело в том, что род Урусовых обширен, его раскидало по всей планете – от Австралии до Патогонии, но только Вы являетесь законной наследницей недвижимости в городе Москве, в Малом Харитоньевском переулке, дом три. Это участок земли, особняк и флигель. Долго расписывать не буду, к письму прилагается файл с юридическим обоснованием и геоинформационной привязкой. Полагаю, Вам следует воспользоваться Вашим правом реституции. Более занимать Вас не буду, удачи!

С почтением, Феодор Ртищев".

Файл не открылся. Он вообще имел непонятный формат. Мария отписалась этому заокеанскому Феодору, но тот не ответил. Итак, сразу два послания. Случайное совпадение? Но для интеллигентного человека совпадений не бывает, он, в данном случае – она во всем видит знаки. Даже в горящей колокольне Новодевичьего монастыря.

Мария как специалист с высшим гуманитарным образованием покопалась в сетевых ресурсах и обнаружила: князь Александр Александрович Урусов жил в восемнадцатом веке. Но, может быть, автор бумажного письма, по многим признакам относящегося к началу двадцатого века, ну, или как минимум концу девятнадцатого – какой-то безвестный потомок знаменитого коллекционера и мецената. Да и вообще – не мистификация ли?

Сама профессия обязывает проверять и еще раз проверять. Новые послания некоему Ртищеву снова не возымели ответа, что даже злило. У русской женщины, с немецкими и татарскими (ведь Урусовы пошли от Орды) корнями своя логика, суть которой – отсутствие таковой. Опять же, природное женское любопытство и вышеозначенная надежда на справедливость судьбы. Это даже не червячок, который точит, а червячище, монстр подсознания. Ощущение того, что ты наследник и вообще богоизбранный – наркотик. Короче, в голове Марии созрела в прямом смысле идефикс.

Женщина как-то вечернее время поехала в Центр и отыскала означенное владение. Если повернуть с Мясницкой налево (по пути от Центра), это близко. Мария узрела каменную стену с железными воротами, за которыми проглядывался двухэтажный приземистый особнячок, несколько меньше тех, что строят нынешние хозяева жизни на Рублевках, но в масштабах старого города ничего себе так, уютненько. В окнах строения не угадывалась жизнь. Да и вообще, кажется, архитектурное сооружение особо не эксплуатируется. Интриговало то, что ворота будто запаяны, а на заборе никаких обозначений. Непонятно, что там, и какое современное назначение памятника старинного зодчества. Немного постояв и повоображав себя королевой бала, наследница в задумчивости пошла к метро.

Когда Мария показала письмо предка и распечатку е-мэйла Ивану, тот, вальяжно разлегшись в кровати, искренне рассмеялся:

– Давно знал, что ты – прЫнцесса и все такое!

Только счастливые любовники и коты умеют разваливаться со значительным и деловым видом. И вот, что характерно: до определенного момента женщину такое поведение самца не раздражает.

– Ну а что ты думаешь про... – Вопросила женщина, доверчиво положив любовнику голову на плечо.

– Как что. Надо взять – и пусть леж... то есть, стоит. Такие подарки на улице на валяются.

– А если серьезно.

– Зайка – (Иван называет подругу зайкой)... – В нашем царстве-государстве чудес не бывает. – Иван с семьей ютится в двушке даже меньшей по общей площади, чем у Марии. Быт давит, сами знаете. А подспудно и завидно. – Ты хоть сфоткала свою эту недвижимость?

– Ой, забыла.

– Давай погуглим. – Космический снимок в Паутине показал, что объект даже из безвоздушного пространства смотрится мрачно. Иван (он по профессии редактор художественной литературы) озадачился. – Похоже на какой-то замок злого Берии.

И при чем здесь Берия... У Марии было немного мужчин, поэтому она так и не привыкла к их общей особенности: говорить то ли серьезно, то ли в шутку. Собственно, на этом обсуждение было окончено. Иван торопился в отпуск, вместе со всею семьей. Надо было исполнить долг главы семейства, да и вообще.

Мария ходила к объекту еще три раза. Как говорится, влечет неведомая сила. Отойдя на другую сторону Малого Харитоньевского, можно было хоть что-то разглядеть. И ни разу она не приметила признаков хотя бы какой-то жизнедеятельности за каменным забором. Когда человек один, всегда приходят разные фантазии, чаще – больные. Это в группе не нафантазируешь, хотя и бывает. И в Марии созрел, возможно, не самый удачный план. С другой стороны – а что ей еще делать-то?

Однажды, уже глубоким вечером, Мария, одевшись наподобие ниньзи, перемахнула через каменную стену на территории владения номер три по Малому Харитоньевскому переулку. Она воспользовалась тем, что во-первых, переулки Центра в выходные совершенно безлюдны, а во-вторых, уличное освещение устроено таким образом, что фонари зажигается лишь реагируя на движение. Современные наносбере... то есть, энергосберегающие технологии. Пытливая натура, постояв, дождалась, когда погаснет фонарь и ловко вскарабкалась на препятствие. Да, забыл уточнить: гражданка Урусова обладает неуродской фигурой и весьма спортивна. У нее дома даже есть велотренажер и беговая дорожка.

Спрыгнув вниз, Мария вначале затаилась. Тихо, покойно, только вдали шумят Садовое кольцо и Три вокзала. Аккурат, среагировав на движение, в переулке включился свет, можно сориентироваться. Мария впервые оглядела свое наследство целиком. Здание почему-то показалось громадным и устрашающим, хотя со стороны, через забор выглядело игрушечным. Все окна в нем зияли зловещей чернотой. Оказалось, садик крайне неухожен, весь покорен одичавшим кустарником. Едва пробравшись сквозь дебри, Мария подошла к строению вплотную.

Решившись включить фонарик, она посветила в окно. Разглядела разве фрагменты мебели. Мария внимательно осмотрела окно на предмет наличия сигнализации. Таковая не обнаружилась. Уже без фонаря Мария дошла до угла особняка и нерешительно выглянула. Там было совсем темно, как говорится, хоть глаз проколи. Стало реально страшно, возможно, иссяк запас адреналина, да и боязно пронзать темное пространство карманным светом. Но для первого раза достаточно. Женщина, теперь уже ориентируясь, вернулась к забору и с акробатическим изяществом переместилась в переулок.

Домой Мария приехала счастливая, ведь это был первый в ее жизни по-настоящему мужественный поступок. Безжизненное, как будто законсервированное древнее сооружение в самом Центре столицы... Представлялось, что имение специально дожидается своего наследника. Наслед... ницы? А где же законное, документально подтвержденное обоснование... Мария верила в свою интуицию, которая не говорила, а даже пела: "Княгиня!"

Две недели кряду не отпускало желание: что же там, внутри? Мария, хоть и сильная (относительно), но женщина. А что губит всех женщин? Правильно: любопытство. Но порою оно и одаривает, иначе человеческому роду настал бы перевод. Для того, чтобы взломать окно и проникнуть во чрево фамильного особняка, нужна грубая мужская работа. Кандидатура только одна: Иван. Да он и может: сантехнику и электрику в Машином доме мужик починяет исправно.

Но мужчины – трусы, они даже к врачу боятся идти. Предпочитают лечиться водкой (с солью или с перцем – в зависимости от характера заболевания). Мария подошла к идеологической (ну, или моральной) обработке Ивана крайне деликатно: сначала полунамеками, а после и мягкими, прямыми указаниями. Мужчины ведь не могут без смысла, а таковой был придуман следующий: нужно оценить состояние заброшенного строения на предмет реституции. Если там все запущено, браться за предстоящие судебные тяжбы (о возвращении недвижимости законной наследнице) вряд ли стоит – не по карману.

Иван был готов через три недели. Все же Мария готовить умеет. Он уже и переправил со своей квартиры необходимый инструмент. Интересно, размышляла Мария, когда они ехали в "Рено" Ивана: а догадывается о чем-нибудь егойная? Да вообще каждая женщина должна, разве только совсем тупые неспособны на интуитив. Иванову жену Мария видела только один раз, и, осознав, что хочет ее придушить, в дальнейшем старалась вероятных встреч избежать. Даже приходилось отлынивать от всяких издательских тусовок, ведь туда приходят с половинами.

...Итак, техника преодоления препятствий отработана тренировкой. Очутившись в садике, двое на время притаились. Поняв, что все идет гладко, молча подошли к фасаду. Иван, поковыряв каким-то инструментом, с легкостью фокусника вынул стекло. За ним – второе. Из недр здания пахнуло теплой затхлостью. Господи, как просто! Он первый протиснулся в окно, подал руку Марии. Очутившись внутри, постарались привыкнуть к мраку. Угадывался большой канцелярский стол, в углу в ряд стояли витые стулья.

– Восемь стульев из дворца. – Произнес Иван.

– Казенненько. – Ответила Мария.

– Антикварненько. Осмотрим дальше.

Иван двинулся к светящейся белым двери. Она подалась.

– Чудно. Внутренние замки не предусмотрены.

В коридоре он решился включить фонарик. Стены, покрашенные в синий, увешаны портретами мужчин с аксельбантами. Высвечивая поочередно каждого, Иван усмехнулся:

– О, твои предки были военными.

– Да я и сама боевая. А давай поднимемся наверх... – Лестница холодная, мраморная. Гулкие шаги отражаются мягким эхом. Мария томным голосом произнесла: – Здесь наверняка живет привидение.

– Привидением становится тот, у кого совесть нечиста. Ты на что намекаешь...

– На моем роду все же лежит проклятие.

Иван промолчал. Луч света вылавливал в темном, как это пошло не звучит, царстве всякие предметы: этажерки, канделябры, гардины. Центральный зал, двери в который были настежь, оказался вполне просторным. Стены украшены лепниной, возбуждающие воображение тени мебели.

В этой комнате Мария и Иван занялись любовью. Гормональный взрыв, свежая обстановка – да и вообще... красивое завершение отчаянного мероприятия. Делали они это на широком подоконнике, с видом на Малый Харитоньевский. После, делово оглядев пространство, Иван заявил:

– Ну, что ж... Материальная часть не нова, но вполне себе комильфо. Надо брать.

– Уже. – Твердо ответила Мария.

– В смысле...

– Ты проник внутрь... то есть, мы. Значит, бастион взят.

– Ну, мы ж только разведчики. Штирлиц и эта... Мата Хари.

– В войнушку в детстве не наигрался.

– Полагаю, и ты – тоже.

– Игры бывают разные...

– Пора выбираться.

Иван нежно поцеловал Марию и любовники ринулись наружу. Мария пребывала все еще в остаточном послечувствии оргазма, ею овладела расслабленность. Едва они выбрались из окна, на них навалилась молчаливая темная сила. Женщина пыталась завизжать, но ей быстро заткнули рот. Возни было немного, наших исследователей понесло, понесло куда-то...

Очутившись в очень-очень светлой комнате, ниньзя увидели людей в... военно-морской форме.

– Вы кто? – Спросил офицер, капитан третьего ранга, красиво выпуская сигаретный дым изо рта.

– Я – княгиня Урусова. – С достоинством ответила Мария.

– О, как. – Моряк ухмыльнулся. – А этот – граф Орлов. Да?

– Дя-я-яденьки, атпусти-и-ити на-а-ас, мы не хате-е-ели! – Неожиданно малодушно завыл Иван.

Марию между тем занимала только одна мысль: "Как же там Никита, кто его будет кормить?!". Напомню, это ее домашний кот. Да у него дурной характер, он может даже в отместку за малую обиду нагадить, но без ухода, в замкнутом пространстве зверь помрет. Нет – и вторая мысль: а что бы стал делать Ванька, если б его так вот захватили вместе с его законной? В смысле, женой.

– Кафка. – Произнесла Мария.

– Хавку? – Переспросил морской волк. – Не положено.

– А вы – кто? – Напрямую спросила Мария.

– Мы? – Каптри притушил тонкую дамскую сигаретку об консервную банку. – Те, кто надо. А вы – кто не надо. Но разберемся, да...

– Мы случа-а-айно.... – Вновь заскулил Иван.

– Нет. Неслучайно. – Твердо прервала подельника женщина.

– Хорошо, хорошо... – Офицер, нагло раздев женщину порочным взглядом, ехидно улыбнулся.

Мужчину с женщиной затолкали в какой-то чулан и замкнули. Была кромешная тьма, свет не пробивался даже в дверные щели. А фонарик и прочие причиндалы у наших героев отобрали. Причем обыскали старательно, облапав и Марию. Оба осели вдоль шершавой стены на пол. Он попытался ее обхватить за плечо, но она отстранилась.

– Мда... – Произнес Иван. – Дурачка включить не вышло. Кажется, они пешки. Пошли докладывать своему начальству, а сами не знают, что делать. – Мария ничего не ответила. Слышно было, как она скрипит зубами. Или это мелкая дробь. – Вот так вот... княгиня Мэри. Мы с тобой оказались способны на безрассудство. Так могут только влюбленные, безумцы и поэты.

Иван когда-то сочинял стихи. Но поэтом не стал, из молодого вина получился отменный уксус, то есть, в Ивановом случае – хороший редактор. Мария, которая тоже когда-то упорно насиловала музу, даже в редакторА не выбилась. Жрица русского языка, как авторы язвят, "весталка Розенталя". Ну, ладно Иван – его быт заел. А Мария и могла бы еще попытать счастья на литературном поприще, времени-то вагон и маленькая тележка.