Текст книги "Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима"

Автор книги: Гельмут (Хельмут) Хефлинг

«Ганнибал у ворот!» – полтора столетия назад этот вопль раздавался над Римом, когда в 211 г. до н. э. городу на Тибре угрожал карфагенский полководец, вторгшийся в Италию во главе экспедиционной армии.

Не меньшие страх и отчаяние воцарились в городе, когда там стало известно о подходе к его стенам армии рабов под предводительством Спартака. Жители заколачивали двери и окна, прятали деньги и ценности, устраивали укрытия для женщин, девушек и детей. Они хорошо знали, что творилось после взятия городов рабами. В городе начались грабежи, торговцы позакрывали лавки и магазины, а столь чувствительная к такого рода событиям деловая жизнь большого города остановилась. В то время как одни падали ниц перед алтарями богов, моля их о помощи, другие в страхе собирались у ворот города и расспрашивали каждого вновь прибывшего о том, как далеко или как близко от стен Рима находятся банды Спартака.

Но Спартак переменил решение идти на Рим. «Он считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в боевой готовности и не в достаточной мере вооружено; ни один италийский город не примкнул к ним; его войско состояло из рабов-перебежчиков и всяких попутчиков», – сообщает Аппиан.

Словно пробуждение от ночного кошмара восприняли жители Рима весть о том, что армия рабов идет мимо города, направляясь в Южную Италию. Ужасам осады и взятия города рабами не суждено было, к счастью, стать действительностью.

В чем же причина столь неожиданного изменения планов фракийца?

В данном случае, как и во многих других, связанных с восстанием под предводительством Спартака, надежные сведения отсутствуют, и тем большими оказываются возможности для построения всякого рода гипотез.

Так почему же Спартак отказался от похода на Рим?

Аппиан приводит объяснение, но соответствует ли оно действительности? Несомненно, что какие-то исходные пункты для дальнейших рассуждений оно содержит, но совершенно удовлетворительным признать его нельзя, так же как и любые другие доводы, которые можно было бы привести. Будучи человеком хладнокровным, Спартак конечно же не дал себя увлечь дикой ярости своих орд. После своих триумфальных походов они считали себя непобедимыми, однако Спартак должен был хорошо понимать, что одного только презрения к смерти и удачи недостаточно для того, чтобы длительное время противостоять римлянам, вооруженным значительно лучше. Таким образом, одной из причин нежелания Спартака воспользоваться предоставившейся ему возможностью была недостаточная военная подготовленность его армии.

Не совсем ясно, что имеет в виду Аппиан, когда упоминает о том, что вождь повстанцев не пользовался поддержкой италийских городов: ведь после прошлогодних грабежей, убийств и прочих безобразий, совершавшихся во взятых рабами городах, Спартак вряд ли мог рассчитывать на их поддержку. До тех пор пока его орды наводили ужас на богачей, вряд ли можно было надеяться на то, что жертвы сами откроют ворота палачам.

Гораздо более вероятным представляется, что от Рима как цели похода он отказался из-за все большей необузданности своей армии, уже достаточно проявившейся ранее. Были ли в состоянии его приверженцы, рассчитывавшие всегда лишь на легкую и быструю поживу, выдержать невзгоды многонедельной, а то и многомесячной осады столицы? Кто знает, что предприняли бы они, потеряв терпение?

В случае осады следовало также рассчитывать и на то, что сенат призовет на помощь еще одну армию, например прославленного Помпея, сняв ее с испанского фронта. Нельзя исключить также и того, что перед лицом грозящей опасности Рим заранее распустил соответствующие слухи. Кто знает, насколько велики были потери рабов в последней большой битве в Пицене: античные историки на этот счет молчат. Возможно, Спартак потерял много бойцов и боялся нового кровавого столкновения с врагом.

Легко представить себе, что Спартак вообще не собирался идти на Рим. Когда после победы при Мутине в долине реки По рабы отказались повиноваться ему и вместо Альп потребовали вести их на юг, прямо на Капитолий, Спартак мог лишь сделать вид, что уступил их требованиям, надеясь разубедить их по дороге. Может быть, ему удалось сделать это после битвы в Пицене? Рабы действительно одержали там еще одну блестящую победу, но какой ценой? Мы этого не знаем и никогда, по-видимому, не узнаем.

Нежелание идти на Рим могли в конце концов проявить и сами повстанцы, узревшие тщетность своих помыслов, несколько остывшие и потому потерявшие охоту к таким авантюрам. Быть может, они надеялись на более легкую добычу в другом месте, получить которую они могли с меньшим риском?

А может быть, плана взятия города на Тибре вообще не существовало? Ведь все это лишь предположения историков, пришедших к такому выводу потому лишь, что Спартак изменил своему первоначальному плану – увести рабов на родину через Альпы – и отправился на юг.

Вопросы и вопросы, остающиеся, к сожалению, без удовлетворительного ответа.

Теодор Моммзен в своей «Истории Рима» так объясняет решение вождя рабов:

«Так как войско отказалось покидать богатую Италию как можно быстрее, Спартак направился к Риму, намереваясь блокировать столицу. Однако рабам не понравилось и это хотя и отчаянное, но все же планомерное мероприятие; они принудили своего вождя, желавшего быть полководцем, оставаться главарем банды разбойников и продолжать бессмысленный грабеж Италии».

Но и это всего лишь предположение, нигде не подтверждаемое источниками.

Определенно известно лишь одно: Спартак прошел мимо Рима и вновь направился в так называемую Великую Грецию. В знакомой ему Лукании, где он провел последнюю зиму, вождь повстанцев закрепился на холмах вокруг города Фурии и затем взял его. Здесь ему впервые удалось удержать своих бойцов от грабежей и убийств и спасти Фурии (нынешний Сан-Мауро) от опустошения.

На ближайшее время он сделал Фурии своей штаб-квартирой и позаботился прежде всего об улучшении вооружения своих отрядов. Выбор его, павший на город-порт Фурии, расположенный на берегу Тарентинского залива, оказался особенно удачным, ибо здесь Спартак смог завязать торговлю с купцами и пиратами, по высоким ценам продававшими ему медь и железо, необходимые для изготовления оружия. В ответ на услуги он не трогал продавцов, как подчеркивает Аппиан. Своим людям он запретил обладание и пользование золотом и серебром для того, чтобы отучить их от грабежей и одновременно лишить возможности стать обычными гражданами. Точно так же он запретил купцам ввозить благородные металлы.

Укрепляя свою армию в военном отношении, Спартак чаще стал отправлять свои отряды в небольшие набеги за добычей. В одном из таких походов они вновь натолкнулись на римские войска и, как обычно, разгромили их наголову. Во главе отряда, нагруженного оружием и провиантом, Спартак возвратился в свое убежище.

В середине 72 г. до н. э. успехи и власть фракийца достигли своего апогея. Численность его армии различно оценивается античными авторами. Если Евтропий[83]83
  Евтропий – римский историк IV в., автор краткого очерка («бревиария») истории Рима.


[Закрыть] пишет о 60 000 человек, то Веллей[84]84
  Веллей – Веллей Патеркул (ок. 20 г. до н. э. – после 30 г. н. э.), приближенный императора Тиберия, автор очерка римской истории.


[Закрыть] говорит о 90 000, Орозий[85]85
  Орозий – Павел Орозий, христианский пресвитер, живший на рубеже IV и V вв. н. э., автор полемического труда «Семь книг истории против язычников», содержащего описание всемирной истории «от Адама» до разгрома Рима готами в 410 г. н. э.


[Закрыть] – о ста, а Аппиан – о 120 000 бойцов. Шлейф грабежей, убийств и разгромных поражений римских легионов тянулся за армией рабов, прошедшей всю Италию с юга на север и обратно. Восстание рабов и гладиаторов под предводительством Спартака пробудило в памяти римлян казавшиеся забытыми страхи о походах Ганнибала.

И каждый теперь спрашивал себя: что же дальше?

В дело вступает миллионер

Рим мог поздравить себя с тем, что оказался избавленным от нашествия орды рабов. «Но легче от этого не стало, – так характеризует Моммзен ситуацию, продолжавшую оставаться достаточно опасной. – В Риме ощущали недостаток как в хороших солдатах, так и в опытных военачальниках: Квинт Метелл и Гней Помпей находились в Испании, Марк Лукулл был занят во Фракии, Луций Лукулл – в Малой Азии, так что в распоряжении сената имелись лишь плохо обученные ополченцы и в лучшем случае посредственные офицеры».

Разгневанный сенат приказал, по словам Плутарха, обоим консулам – Лентулу и Геллию, результатом действий которых были сплошные поражения, сложить с себя командные полномочия. Лишний раз пришлось римлянам убедиться в том, что многие войны годами ведутся плохо потому, что этим делом в силу своей должности приходится заниматься консулам, отнюдь не все из которых обладают полководческими талантами. Ведь одновременно они являлись высшими гражданскими должностными лицами римского государства, избираемыми в ходе народных выборов. Срок пребывания обоих в должности консула составлял один год. Оба консула 72 г., впервые занявшие столь высокие посты, т. е. Лентул и Геллий, не пользовались поддержкой народа, не верившего уже в их способность окончить позорную войну рабов. Теперь же не только честь требовала прекратить безобразия, творимые варварами в Италии, но и стремление не допустить возникновения пожара в провинциях, где успехи Спартака могли возбудить новые мятежи, что означало бы еще большую опасность для Рима.

Однако где же тот человек, который согласился бы принять полномочия, которых только что были лишены консулы? У кого достанет смелости взяться за решение столь трудной задачи?

«Третий уже год длилась эта страшная для римлян война, над которой вначале смеялись и которую сперва презирали как войну с гладиаторами. Когда в Риме были назначены выборы других командующих (преторов), страх удерживал всех, и никто не выставлял своей кандидатуры» (Аппиан). Страх удерживал высокородных римлян от соискательства второго поста в римском государстве – случай беспрецедентный в истории Рима, ибо в другое время те же самые люди в погоне за голосами избирателей не жалели сил и средств и не останавливались даже перед унижениями.

В столь сложной ситуации свою кандидатуру выставил Марк Красе, «выдающийся среди римлян своим происхождением и богатством», и набрал подавляющее большинство голосов. Так как он наилучшим образом проявил себя в качестве одного из помощников Суллы в ходе гражданской войны, сенат тут же передал армию под его начало. Знать и народ воспрянули духом, ибо не было причин отчаиваться, если один из самых богатых граждан Рима лично взялся за дело спасения государства.

Итак, новым главнокомандующим римской армией стал тот самый Красе, который в 60 г. до н. э. заключит вместе с Помпеем и Цезарем первый триумвират.

До этого, однако, было еще далеко. А пока что шла осень 72 г. до н. э. И с того момента, как римский мультимиллионер стал новым противником фракийского вождя рабов, начался решающий период в развитии этой войны.

«У него сено на рогах»

Кто же этот Марк Лициний Красе, с некоторого времени входящий в число первых и наиболее заметных граждан Рима?

Вот что пишет Плутарх: «Марк Красе, отец которого был цензором[86]86
  Цензор – один из высших магистратов Римской республики, избиравшийся, как правило, каждые пять лет на срок 18 месяцев из числа консуляров (бывших консулов). Основной задачей цензоров было проведение ценза и ревизия прежнего списка всадников и сенаторов. При этом цензоры брали на себя функцию блюстителей нравственности граждан. Кроме того, в обязанности цензоров входили управление государственным бюджетом (отдача сбора налогов на откуп) и государственным имуществом и надзор за возведением и содержанием общественных построек. В эпоху Империи функции цензоров исполняли сами императоры.


[Закрыть] и триумфатором, воспитывался в небольшом доме вместе с двумя братьями. Те женились еще при жизни родителей, и все сходились за общим обеденным столом. Такая обстановка, по-видимому, весьма содействовала тому, что Красе в течение всей жизни оставался воздержанным и умеренным.

После смерти одного из братьев (Публия) он женился на его вдове, имел от нее детей и с этой стороны не уступал в добронравии никому из римлян. В более зрелом возрасте, однако, он был обвинен в сожительстве с одной из дев-весталок – Лицинией… У Лициний было прекрасное имение в окрестностях Рима, и Красе, желая дешево его купить, усердно ухаживал за Лицинией, оказывал ей услуги и тем навлек на нее подозрения. Но он как-то сумел, ссылаясь на корыстолюбивые свои побуждения, снять с себя обвинение в прелюбодеянии, и судьи оправдали его. От Лициний же он отстал не раньше, чем завладел ее имением.

Римляне утверждают, что блеск его многочисленных добродетелей омрачается лишь одним пороком – жаждой наживы. А я думаю, что этот порок, взяв верх над остальными его пороками, сделал их лишь менее заметными. Лучшим доказательством его корыстолюбия служат и те способы, какими он добывал деньги, и огромные размеры его состояния. Ибо первоначально Красе имел не более трехсот талантов,[87]87
  Талант – греческая мера веса (26,2 кг) и денежная единица, равная 6000 драхм.


[Закрыть] а когда он стал во главе государства, то, посвятив Геркулесу десятую часть своего имущества, устроив угощение для народа, выдав каждому римлянину из своих средств на три месяца продовольствия, – при подсчете своих богатств перед Парфянским походом все же нашел, что стоимость их равна семи тысячам ста талантам. Если говорить правду, далеко не делающую ему чести, то большую часть этих богатств он извлек из пламени пожаров и бедствий войны, использовав общественные несчастья как средство получения огромнейших барышей». Когда Сулла после взятия Рима в 82 г. до н. э. объявил о продаже своей законной добычи – имущества убитых им граждан, – ибо желал в ответственность за свои преступления вовлечь как можно большее число влиятельных людей, Красе, ничуть не смущаясь и совершенно без всяких укоров совести, скупил по мизерной цене массу таких имуществ или даже выпросил их себе в качестве подарков.

Конечно, Красе черпал свои богатства и из других источников. В Риме обычным делом были пожары или разрушения домов под собственной тяжестью, ибо площадь жилых домов города на Тибре никак не соответствовала их высоте. Так, на 300 кв. м площади могло располагаться строение 18–20 м высотой, опасность проживания в котором усиливалась излишне массивными перекрытиями. Не следует сбрасывать со счетов и жадность строителей, норовивших сэкономить на строительных материалах за счет крепости стен. Поэтому жители таких «небоскребов» постоянно жили в страхе, что в один прекрасный день крыша обвалится им на головы.

Ювенал отнюдь не преувеличенно жалуется:

 
Тот, кто в Пренесте холодной живет, в лежащих средь горных
Лесом покрытых кряжей Вольсиниях, в Габиях сельских,
Там, где высокого Тибура склон, – никогда не боится,
Как бы не рухнул дом; а мы населяем столицу
Всю среди тонких подпор, которыми держит обвалы
Домоправитель; прикрыв зияние трещин давнишних,
Нам предлагают спокойно спать в нависших руинах.
 

Кроме того, дома эти были в значительной степени подвержены стихии огня. В Риме дня не проходило без пожаров, и страх сгореть заживо в собственном доме мучил некоторых так сильно, что они, как утверждает Ювенал, принуждены были даже бежать из Рима: «Жить-то надо бы там, где нет ни пожаров, ни страхов».

Повышенная пожароопасность римских «доходных» домов происходила, с одной стороны, от толстых балок, использовавшихся в качестве перекрытий, а с другой – от переносных жаровен, обогревавших комнаты, а также свечей, чадящих ламп и факелов, необходимых для ночного освещения. Не лучшим образом обстояло дело и с водопроводами, так что потушить разбушевавшееся пламя было довольно трудно, а ветер переносил его на соседние дома, что делало пожары еще более опустошительными.

Пожары и крушения домов Плутарх называет «постоянным бичом Рима» и описывает, каким образом плутократ Красе использовал их для увеличения своего и без того огромного состояния. Купив около 500 рабов различных строительных профессий – от каменщика до плотника, он приступил к делу по-настоящему. Стоило ему услышать, что где-то в городе разбушевался огонь, он тут же появлялся там, высказывал отчаявшимся собственникам свое душевное сочувствие по поводу гибели движимости и недвижимости и на едином дыхании выторговывал у них еще горевшее здание – по бросовой, разумеется, цене. После этого Красе приступал к обработке собственников соседних домов, также попавших в неприятную ситуацию и боявшихся, что пламя перекинется и на их строения, и потому желавших как можно быстрее отдалиться от грозившей им опасности. Естественно, что и за эти строения он платил немногим больше. На пожарищах же его строители воздвигали новые доходные дома, причем прибыль, которую они приносили, очень скоро покрывала расходы на приобретение земли и возведение здания. Таким образом большая часть города Рима оказалась в его руках.

Несмотря на чудовищные богатства, сам миллионер жил довольно скромно, ибо, хотя у него было так много строительных рабочих, лично себе он построил лишь собственный жилой дом. Красе говорил, что любители строиться «помимо всяких врагов сами себя разоряют».

Кроме того, ему принадлежали многочисленные серебряные рудники, а также прекрасные земли вместе с людьми, их обрабатывавшими. «Но все это можно было считать ничтожным по сравнению со стоимостью его рабов – столько их у него было, да притом таких, как чтецы, писцы, пробирщики серебра, домоправители, подавальщики. За обучением их он надзирал сам, внимательно наблюдая и давая указания, и вообще держался того мнения, что господину прежде всего надлежит заботиться о своих рабах как об одушевленных хозяйственных орудиях. Красе был, конечно, прав, полагая, что всем прочим в хозяйстве следует, как он говорил, распоряжаться через рабов, а рабами должно управлять самому. Ибо мы видим, что умение вести хозяйство в том, что касается неодушевленных предметов, сводится к увеличению доходов, когда же дело касается людей, это уже искусство управления. Но неумно было с его стороны не признавать и не называть богатым того, кто не в состоянии содержать на свои средства целое войско».

Он же сам был в состоянии сделать это даже во время войны, пожирающей огромные средства. Недаром Марк Лициний Красе считался в то время самым богатым римлянином в настоящем и в прошлом.

К людям незнакомым он относился исключительно гостеприимно, и дом его всегда был открыт для всех. Большой популярностью пользовались и его трапезы, на которые он часто приглашал простых граждан. Кроме того, он предоставлял своим друзьям беспроцентные ссуды. Но когда срок уплаты долга истекал, он столь настойчиво требовал его погашения, что иные проклинали его услужливость больше, чем проценты.

Больших успехов он достиг в ораторском искусстве и в воздействии на массы. «Будучи от природы одним из первых среди римлян ораторов, Красе старанием и трудом достиг того, что превзошел даровитейших мастеров красноречия». Он готовился даже к самому незначительному процессу и брался за защиту в случаях, когда от нее отказывались Помпей, Цезарь или Цицерон. Готовность прийти на помощь и обходительность, соединенные с дружелюбностью и простотой, снискали ему всеобщую любовь. Каждому он пожимал руку, даже если это был римлянин самого низкого звания, на приветствия отвечал сам и сам называл встречных по имени.

Он располагал также большими познаниями в области истории и, как говорили, занимался Аристотелевой философией.

Во время гражданской войны на молодого еще Красса обрушился тяжкий удар судьбы. После захвата Рима марианцами в 87 г. до н. э. под властью Цинны[88]88
  Цинна – Луций Конелий Цинна, вместе с Марием был одним из лидеров популяров, претор в 90 г. до н. э., консул с 87 по 84 г. до н. э. Изгнанный Суллой, собрал войска, призвал Мария и других изгнанников и в 87 г. овладел Римом, жестоко расправившись с оптиматами. После смерти Мария в 86 г. стал фактически единовластным правителем. Был убит собственными солдатами при подготовке к выступлению против возвращающегося из Азии Суллы.


[Закрыть] начался террор популяров,[89]89
  Популяры – политики, прежде всего народные трибуны, которые стремились осуществить свои планы против сената в противовес оптиматам при помощи народного собрания. Популяры считаются сторонниками демократических реформ.


[Закрыть] жертвами которого стали многие высокородные римляне. Отец Красса покончил жизнь самоубийством после того, как узнал об убийстве своего второго сына, имя которого осталось неизвестным. Марк Лициний Красе, чья жизнь также находилась в опасности, в спешке бежал в Испанию, сопровождаемый лишь тремя друзьями и десятью рабами. Отец его, бывший там когда-то наместником, приобрел в Испании множество друзей, и один из них спрятал юношу в обширной пещере на берегу моря и снабжал его там всем необходимым. Кроме того, он послал Крассу двух рабынь, считая, что в подобном случае «следует подумать и о приличествующих его годам удовольствиях».

Узнав, что в начале 84 г. Цинна был убит заговорщиками, Красе, проведший в пещере восемь месяцев, покинул свое убежище и вскоре присоединился к партии Суллы, т. е. оптиматам,[90]90
  Оптиматы – политики, противостоящие популярам. Их оплотом был аристократический сенат. Со времени движения Гракхов оптиматы считались поборниками консервативного курса. Необходимо отметить, что определение характера политических течений поздней Римской республики – оптиматов и популяров – представляет собой одну из дискуссионных проблем.


[Закрыть] стремившимся к восстановлению сенатского правления. Он был поставлен во главе большой армии и показал себя одним из самых ярых приверженцев Суллы.

«После этих-то успехов, говорят, и зародились в нем впервые честолюбивые замыслы соперничать в славе с Помпеем. Помпей, хотя и годами был моложе Красса, и родился от отца, пользовавшегося в Риме дурной репутацией, навлекшего на себя глубокую ненависть сограждан, уже покрыл себя блеском побед в тогдашних войнах и выказал себя поистине великим, так что Сулла вставал при его появлении, обнажал голову и называл его императором – такой чести он нечасто удостаивал даже и старших по возрасту, и равных себе по положению людей. Это раззадоривало и раздражало Красса, которого не без основания ставили ниже Помпея. Ему недоставало опытности, а красоту его подвигов губили владевшие им от природы злые силы – корыстолюбие и скаредность». Так, однажды Сулле донесли, что Красе скрыл большую часть добычи, полученной при взятии умбрийского города Тудерции, нынешней Тоди. Но об этих подозрениях Красе заставил забыть после битвы у Коллинских ворот 1 ноября 82 г. до н. э. Во время этого решающего для судеб Рима сражения с самнитом Телезином, когда левое крыло армии Суллы, которым командовал он сам, было отброшено и смято, Красе, стоявший во главе правого крыла, одержал решительную победу над марианцами и сделал возможным установление диктатуры Суллы (подробнее эту битву мы описали в главе «Блеск и нищета»).

Однако после этого Красе вновь приобрел дурную славу, так как стал наживаться на конфискациях, связанных с последовавшим затем изгнанием противников режима, – огромные имущества он скупал по смехотворно низкой цене или даже выпрашивал их себе в качестве подарков. В Бруттии, нынешней Калабрии, он подверг преследованиям нескольких людей только для того, чтобы присвоить их состояния. Узнав об этом, Сулла отказался от его услуг и не привлекал более ни к каким общественным делам. Несмотря на то что Красе мастерски умел завоевывать доверие людей услужливостью и обходительностью, сам он был также падок на лесть. Кроме того, этот исключительно тщеславный и корыстолюбивый человек ненавидел и презирал всех, похожих в этом на него самого.

«Его мучило, что Помпей достиг замечательных успехов, предводительствуя войсками, что он получил триумф до того, как стал сенатором, и что сограждане прозвали его Магном, т. е. Великим. И когда однажды кто-то сказал, что пришел Помпей Великий, Красе со смехом спросил, какой же он величины. Отчаявшись сравняться с Помпеем на военном поприще, он погрузился в гражданские дела и ценою больших усилий, ведя судебные защиты, ссужая деньгами и поддерживая тех, кто домогался чего-нибудь у народа, приобрел влияние и славу, равную той, какую снискал себе Помпей многими великими походами».

Красса крайне огорчало то, что Помпей и Цезарь почитались стоящими выше него, но к его честолюбию не присоединялось ни вражды, ни ненависти.

Тогда Рим был разделен на три мощные партии: «разумная, положительная часть граждан почитала Помпея; люди пылкие и неуравновешенные воспламенялись надеждами, внушаемыми Цезарем; Красе же, занимая промежуточную позицию, с выгодой пользовался поддержкой и тех и других. Постоянно меняя свои взгляды на дела управления, он не был ни надежным другом, ни непримиримым врагом, а легко отказывался ради личной выгоды как от расположения, так и от вражды, так что в короткое время много раз был то сторонником, то противником одних и тех же людей либо одних и тех же законов. Сила его заключалась в умении угождать, но прежде всего – во внушаемом им страхе».

Именно это последнее качество иллюстрирует высказывание убитого в 76 г. до н. э. народного трибуна Сициния. Он был одной из самых беспокойных голов своего времени и умел мастерски высмеивать и пародировать выступления видных римлян перед народом, отпуская едкие шутки и передразнивая типичные для них жесты. Однажды, когда его спросили, почему он постоянно нападает на должностных лиц и вожаков народа, но не трогает Красса, Сициний ответил: «У него сено на рогах!»

А дело тут в том, что римляне имели обыкновение навязывать бодливому быку на рога сено для предостережения.

Именно этого человека, умевшего настойчиво добиваться своего с помощью кнута и пряника, человека, ставшего самым богатым гражданином Рима, сенат осенью 72 г. до н. э. назначил новым главнокомандующим армией, которая должна была подавить восстание рабов под предводительством Спартака.

Ужасная участь десятого по счету

С присущей ему энергией Красе тут же взялся за дело, и уже через несколько недель под началом его находилось шесть боеспособных легионов. Кроме того, сенат передал ему остатки разгромленной армии, которой до тех пор предводительствовали оба консула, так что общая численность нового войска составила около восьми легионов. Это было крупнейшее воинское образование со времен Суллы, и даже Лукулл был послан против Митридата, самого опасного противника Рима в Малой Азии, с меньшим количеством войск. Как сообщает Плутарх, в походе Красса сопровождали многие высокородные римляне, присоединившиеся к нему кто по дружбе, а кто веря в его воинскую славу. За ним последовали как молодые патриции, стремившиеся завоевать его расположение, так и старые рубаки, знавшие его еще со времен Суллы.

Впечатляющей могла показаться численность армии, но не смелость, боеготовность и боеспособность солдат, ее составлявших. Боевая выучка, отличавшая когда-то римские легионы, порядком ослабла с тех пор, как начались азиатские походы. Именно тогда резко возросли и дали о себе знать недисциплинированность и изнеженность римских солдат. Офицеры стали смотреть сквозь пальцы на то, как их солдаты мародерствовали, пьянствовали и больше интересовались гулящими девками, чем римской славой.

Особенно же выучка и мораль римских войск пострадали во время гражданской войны, когда многие полководцы использовали их для достижения личных, а не государственных целей, а потому всячески заигрывали перед ними, оказывали непривычное снисхождение, отдавали на разграбление захваченные города и в случае победы обещали раздачу земель.

Первым на этот пагубный путь вступил Сулла, простив солдатам во время войны с союзниками такое страшное преступление, как убийство легата. Вместо того чтобы изобличить убийц, он открыто заявил, что надеется, что они будут сражаться еще храбрее ради того, чтобы загладить совершенное преступление.

По стопам Суллы пошли и прочие императоры, и вскоре безобразия дошли до того, что лагеря римской армии смогли тягаться по степени распущенности даже с самыми развращенными городами. Солдаты не желали подчиняться приказам командиров и делали что вздумается.

Все это продолжалось и после смерти Суллы. На войну римские нобили отправлялись словно в приятное путешествие, а чтобы не ощущался недостаток в комфорте, они везли с собой обширную свиту, палатки и одежду меняли в зависимости от времени года. Часто солдаты показывали спину врагу, пререкались с командирами или же вообще отказывались повиноваться им. Случаи такого рода имели место во всех походах Помпея и Лукулла; не лучше обстояло дело и в Италии, особенно в армии консула Геллия.

Так как во всех предыдущих неудачных столкновениях с рабами римская армия показала себя недисциплинированной и ненадежной, то первой заботой нового полководца Красса стала беспощадная борьба за восстановление ее былой боеспособности. Случай к тому, чтобы навести порядок железной рукой, представился раньше, чем ожидалось, и Красе наказал своих солдат безжалостнее, чем они могли себе представить.

Миллионер-полководец разработал двойную стратегию, целью которой было остановить продвижение армии рабов на север из контролируемой Спартаком Лукании как можно далее к югу от Рима, ибо по стране опять стали распространяться слухи о новом походе повстанцев на столицу. Сам Красе закрепился в Пиценской области, с тем чтобы не допустить противника в Кампанию, а своего легата Муммия с двумя легионами он выслал вперед, приказав ему приблизиться к войску мятежников и следовать за ним по пятам, не раздражая, однако, Спартака и не ввязываясь с ним в бой. Но Муммий горел желанием одержать наконец блистательную победу над рабами, которая покончила бы с позорными поражениями римлян. И только лишь Муммию показалось, что такая возможность имеется, как он от излишнего рвения нарушил приказ и бросился в атаку.

Однако Спартак был настороже. Вместо того чтобы прийти в замешательство при виде возникших вдруг в тылу легионов, он построил свое войско в боевые порядки, перешел в контрнаступление и нанес римлянам очередное сокрушительное поражение. Как и во всех предыдущих боях, дикий напор рабов нагнал страху на римские войска, и, пока одни рядами падали под ударами мечей противника, другие, не помышлявшие ни о чем, кроме собственной жизни, в ужасе бросали даже личное оружие и обращались в паническое бегство.

Красе, узнав о позорном поражении, разгневался и встретил своего помощника Муммия тяжкими упреками. Беглых солдат он, правда, вновь вооружил, потребовав от них, однако, гарантий того, что в будущем они станут лучше смотреть за собственным оружием.

Но одного этого Крассу показалось мало. Если он хотел получить власть в Риме, то он должен был быстрым и победоносным завершением войны с рабами доказать, что не только его конкурент Помпей, но и он сам является блестящим полководцем. Однако Спартака Красе мог разгромить только с легионами, не обращавшимися в бегство при первом же соприкосновении с противником. Дисциплинированность вместо разболтанности, мужество вместо трусости, любовь к Отечеству вместо эгоизма – Красе собирался вколотить в своих солдат эти древние римские доблести, с тем чтобы в будущем собственного начальника они боялись бы больше врага.

Желая восстановить былую дисциплинированность войск, он обратился к одному из законов военного времени. Наказанием части солдат Красе желал напугать всю армию.

На заре существования римского государства солдата, оставившего свой пост, оказавшего противодействие командиру, совершившего противоестественные развратные действия либо иное тяжкое преступление, по приговору военного трибунала выводили на средину круга, который образовывали его же товарищи. После того как трибун наносил ему палкой или прутом первый удар, остальные набрасывались на него и били до тех пор, пока он не падал наземь – чаще всего замертво. Лишь немногие выживали после этого варварского наказания, однако всю оставшуюся жизнь должны были носить на себе безобразные знаки пережитого. Никто, даже ближайшие кровные родственники, не имел права принять или поддержать изгоя, и он превращался в своего рода живой труп.

Иной раз этому чудовищному наказанию подвергались целые воинские подразделения, совершившие такие массовые проступки, как неповиновение командиру или бегство перед лицом врага. Если же устраивать кровавую баню по отношению к целой части или подразделению казалось нецелесообразным или же слишком негуманным, то солдаты должны были отвечать по жребию без всякого различия. В зависимости от тяжести вины и численности виновных наказанию подвергался каждый пятый или каждый двадцатый, но чаще всего каждый десятый человек. Поэтому казнь эта называлась децимацией (decimus – десятый). Тот же, на чью долю не выпадал смертный жребий, получал строгое взыскание и, выражаясь современным языком, с позором изгонялся в штрафной батальон, т. е. в команду смертников.