Текст книги "Прокаженная"
Автор книги: Гелена Мнишек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)
V
Гости собрались в гостиной. Лакеи обносили их чаем и пирожными. Пани Эльзоновская, в самом приятном расположении духа, занимала разговорами княгиню Подгорецкую и графиню Чвилецкую, свою свояченицу.
Эти две дамы разительно отличались друг от друга. Глядя на них, можно было даже подумать, что родом они с двух разных планет. Княгиня, высокая и худощавая, казалась воплощением аристократизма, сквозившего в каждом движении, в каждом жесте. Белые волосы зачесаны высоко над лбом и прикрыты дорогим черным кружевом. Никаких драгоценностей, кроме обручального кольца и перстня с огромным изумрудом, на котором был выгравирован герб Подгорецких. Часы эта знатная дама носила на черном шнурке. У нее было маленькое личико, бледное, с нежной, почти без морщинок кожей. Большие черные глаза строги и внимательны. В молодости она, несомненно, была очень хороша собой. Красивым звучным голосом она очаровывала всех, с кем ей приходилось встречаться.
Графиня Чвилецкая была ей полной противоположностью. Среднего роста, полноватая и грубоватая, она больше походила на купчиху. Безвкусно одетая, осыпанная бриллиантами, вся в золотых цепочках. Беседуя с княгиней, она бурно жестикулировала, громко и нервно сыпала словами и оттого походила на городскую мещанку. Чвилецкая не любила княгиню и постоянно пыталась подчеркнуть свое превосходство количеством своих драгоценностей. Но внешне, на людях, была с княгиней вежлива и предупредительна, даже порой угодлива.
Но княгиня прекрасно знала истинное к ней отношение. У нее был внук, а у графини две дочери, причем старшая, панна Михала, отпраздновала уже тридцатый день рождения. Это, по мнению княгини, во многом извиняло Чвилецкую.
Теперь обе они разговаривали с пани Идалией и паном Михалом, окруженные несколькими гостями.
Молодые развлекались, как умели. Панна Рита Шелижанская, в модном черном платье с голубым узором и большим воротником из кремового цвета кружев, первенствовала в разговорах и шутках. Ее темно-русые волосы, высоко зачесанные замысловатым образом, украшала приколотая кокарда из голубой ленты. Это выглядело немного чудаковато, но панне Рите было к лицу. Она всегда одевалась не так, как другие, а ее прически могли многих поразить. Движения ее были дерзки и грациозны. Все, казавшееся невозможным для других, в ней выглядело естественно. Откровенная, острая на язык, она заражала всех весельем.
Княгиня питала к ней слабость, хотя чудачества воспитанницы порой и претили старой даме. Панна Рита была заядлой спортсменкой. В Обронном, имении княгини, у нее была собственная конюшня, где она проводила много времени. О лошадях она могла говорить бесконечно. Вот и теперь, усевшись в свободное кресло с чашкой в руках, она разговаривала с молодым человеком, – явным завсегдатаем скачек. Панна Рита с жаром ему что-то доказывала:
– Ну, если вы сомневаетесь в чистоте крови моих коней, вы в лошадях нисколечко не понимаете. Моих коней привезли прямехонько из Англии. Это фолблюты. Спросите майората: он первоклассный знаток.
– Вечно вы меня к нему отсылаете! Неужели он – тонкий знаток английских лошадей?
– Во всем, что касается коней, – наверняка.
– Значит, мне вы в этих качествах отказываете?
– По чести – да. Вы ослеплены вашими першеронами и света за ними не видите. Все, что есть лучшего, – в вашей конюшне.
– Но, сознайтесь, моя конюшня того стоит. Панна Рита покривила губки:
– Не люблю першеронов.
– Дело вкуса. А я не люблю английской породы. Панна Рита смерила его ироническим взглядом:
– Говорите что вам угодно, но к чему твердить о несуществующих пороках?
– Для меня порок – их английское происхождение, которое вы, пани Рита, превозносите до небес.
– Что ж, фолблюты всегда были английского происхождения.
– Пан Михоровский пошел за Люцией и ее учительницей – бесстрастно вмешалась панна Михалина Чвилецкая. Все это время она сидела молча и пила чай; ничто не могло ее развеселить.
Граф Трестка поправил пенсне и злорадно усмехнулся:
– Не проста, должно быть, эта учительница, если Вальдемар уделяет ей столько времени.
– Ну что вы, il L'abhozze![15]15
Он ее терпеть не может! (франц.).
[Закрыть] – сказала панна Рита. – По крайней мере, так утверждает Люция. Кажется, дело обстоит в точности так, как с панной Кларой.
– А она похожа на панну Клару?
– Я ее не видела, но Люци ею довольна. А если она к тому же и красива, берегитесь, пан граф!
Трестка удивленно воззрился на нее:
– Voila une idйe! Я никогда не смотрю на особ такого рода.
– А я бы хотела, чтобы вы влюбились именно в нее.
– Единственное, что я могу – оценить ее, указав все ее пороки.
– Пан граф! О женщинах в таком тоне не говорят!
– Об учительницах можно.
– Нет, и о них нельзя. К тому же панна Рудецкая из хорошей семьи…
– Т-с-с! Они идут! – прервал ее граф и, поправив пенсне, обратил взор к двери.
Вошли Стефа с Люцией и Вальдемар. У Стефы потемнело в глазах – столько лиц обратилось к ней, столько испытующих глаз. Она стояла, словно у позорного столба.
Все разговоры смолкли. Критические взгляды всех без исключения скрестились на молодой учительнице. Пани Эльзоновская взглянула на нее глазами-щелочками и довольно небрежно повела рукой, коротко бросив:
– Панна Рудецкая.
Несколько голов слегка кивнули. Смущенная Стефа отдала общий поклон, не зная, как держаться. Впервые она так болезненно ощутила свое положение. И простить себе не могла, что согласилась прийти сюда. Владей она собой меньше, разразилась бы рыданиями.
Но к ней уже спешил Вальдемар. Явно взволнованный, он тем не менее казался совершенно спокойным, подал ей руку и изысканно поклонился:
– Разрешите, я представлю вас моей бабушке. Стефа машинально подошла к стоявшему поодаль канапе. Подняв глаза, она увидела благородное лицо пана Мачея и величественную, аристократическую фигуру княгини.
Вновь зазвучал низкий голос майората:
– Дорогая бабушка, разреши представить тебе Стефанию Рудецкую, о которой ты столько слышала от Люции.
Княгиня встала с канапе и, подавая Стефе руку, сказала с располагающей к себе улыбкой:
– Очень рада. В самом деле, Люция столько о вас рассказывала. Она вами очарована.
Стефа, охваченная благодарностью и удивительным приливом надежды, наклонилась и поцеловала руку старушки.
В глазах княгини появилось удивление. Улыбнувшись, она прикоснулась губами к волосам девушки, потом села и показала ей место рядом с собой.
Поведение майората и благожелательность к Стефе княгини произвели на присутствующих неожиданное впечатление. Гости удивленно переглядывались.
Княгиня Подгорецкая встала навстречу какой-то гувернантке и подала ей руку?! Мир рушится! Особенно недоумевали граф Трестка и графиня Чвилецкая. Глядя на княгиню, беседующую с учительницей, графиня пожимала плечами. Она сердилась, что Вальдемар не ей первой представил Стефу. До Стефы графине не было никакого дела – но как посмел майорат так пренебречь ею, графиней Чвилецкой? Как мог он забыться настолько, чтобы вести под руку эту гувернантку?!
Графиня, бросив на Стефу злой взгляд, принялась шептать что-то мужу, сидевшему, словно мумия. Пани Идалия расслышала только одно слово: «maоtresse»[16]16
Во французском языке это слово имеет значение «учительница» и «любовница».
[Закрыть], но притворилась, что не слышит, лишь нервно повела бровью, заканчивая разговор с соседом.
Тем временем панна Рита, пересказывавшая за малым столиком Михоровскому разговор с графом, услышала от майората похвалу ее коням. Граф стал беседовать с ним, а Рита подошла к княгине, и, энергично подав руку Стефе, с веселой улыбкой сказала:
– Поскольку нас никто не познакомил, я сама свершу церемонию, Вы обо мне наверняка еще не слышала, я долго гонялась за приключениями в Вене.
Стефа, вставши, пожала руку молодой панны:
– Отчего же, Люция мне о вас рассказывала.
– Да? Вижу, Люция. – наш маленький местный репортер, всех информирует. Итак, я вас забираю в нашу компанию. Здесь чересчур высокое общество, у нас проще и веселее. Тетя и дедушка ничего не будут иметь против, верно?
Княгиня вежливо и величественно склонила голову, а пан Мачей сказал:
– Ну, конечно, пани Рита, вы умеете развеселить, и тем смелее поручаем вам панну Стефанию.
Вскоре Стефа сидела за малым столиком и понемногу привыкала к компании. Ее раздражало блестящее пенсне графа Трестки, направленное на нее, и она с любопытством поглядывала на высокомерно державшуюся графиню Чвилецкую. Панна Рита легко втянула Стефу в разговор. Лицо ее разрумянилось, глаза весело блестели под пышными ресницами.
Панна Рита посматривала на нее благожелательно, большинство же остальных – довольно настороженно. Один граф Трестка присматривался с любопытством, словно пытался оценить ее достоинства и недостатки.
– Pas mal, pas mal[17]17
Неплоха, неплоха (франц.).
[Закрыть], – бормотал он под нос, считая это из ряда вон выходящей похвалой. Изучив покрой платья, он покрутил головой, удивляясь, что домашняя учительница может одеваться с таким вкусом. Поглощенный этими наблюдениями, он напрочь забыл, что проиграл спор о лошадях. Но панна Рита тут же ему напомнила:
– Пан Вальдемар, как себя чувствуют ваши девять муз во главе с Аполлоном?
– Прекрасно, – сказал майорат, усаживаясь рядом со Стефой. – Резвость у них подлинно олимпийская.
– Что это за музы? – спросила Стефа.
– Подруги Аполлона, – вмешался граф Трестка. – Неужели вы не знаете?
– Hу что вы, пан граф. Мифологию я знаю, – и Стефа повернулась к Вальдемару: – Это ваши кони носят имена муз?
– Да, и вы с этими конями уже знакомы.
– Те, на которых вы сегодня приехали? Я их никак не могу отличить друг от друга. Они все черные…
Вальдемар усмехнулся:
– Меня сегодня привезли Клио, Мельпомена, Урания и Терпсихора.
– Правда, красиво звучат? – сказала Рита. – Во второй четверке – Талия, Каллиопа, Эвтерпа и Полигимния, а Эрато – верховая лошадь пана Михоровского.
– Последнюю я хорошо знаю, – сказала Стефа. – На ней пан Михоровский сюда приезжает.
– Правда, красивая?
– Очень.
– Вы еще не видели Аполлона. Я в него попросту влюблена! – воскликнула панна Рита.
Все рассмеялись.
– Придется перевести его в конюшню в Слодковцах – быть может, тогда ваши визиты сюда станут более частыми, – пошутил майорат.
– Вы должны подарить панне Рите его портрет.
– Или отлить его бронзовую скульптуру.
– Ну что вы! Статуя потеряет цвет оригинала!
– Смейтесь, господа, смейтесь, все равно и вы все им очарованы!
– Кроме меня, – сказал граф Трестка, поправляя пенсне.
– Потому что чувство прекрасного у вас лишь в зародыше, вам достаточно першеронов и этих ужасных мекленбургов. Аполлон в вашей конюшне выглядел бы непрошенным захватчиком, – вставила панна Рита.
– Как и ваши англичане – в моей.
И они с панной Ритой схватились не на шутку.
Глядя в глаза Стефе, Вальдемар весело сказал:
– Теперь Слодковцы могут взлететь на воздух – эти двое и тогда не прекратят спора. Как только они встретятся, ни о чем другом не говорят и вечно ссорится – в точности как вы со мной.
– Я с вами не ссорюсь.
– Вы меня тираните. Я просидел дома неделю – боялся сюда ехать.
– Ах, как вы пугливы!
– Что делать? Вы так энергично прогнали меня из леса, потом линчевали за обеденным столом и даже не попрощались. Все это не могло не испугать… Но я затосковал по своему тирану, и вот я здесь.
Стефа закусила губу. Она решила не отвечать на его шуточки, чтобы не услышали остальные. Однако в зале было шумно, а сидящая рядом Рита так увлеклась словесным фехтованием с графом, что оба были глухи к окружающему.
Заметив беспокойство Стефы и перехватив ее взгляд, искавший Люцию, Вальдемар сказал:
– Вы хотите использовать в качестве оружия против меня невинность, как Твардовский[18]18
Пан Твардовский – герой польского фольклора, обхитривший самого дьявола. Чернокнижник, польский Мюнхгаузен.
[Закрыть] против Мефистофеля, но Люция, увы, уже слишком взрослая для роли, которую вы ей собираетесь отвести…
Губы Стефы задрожали от сдерживаемого смеха.
Вальдемар продолжал:
– Я тосковал по своему злому гению, но вы – вы наверняка молились, чтобы я не показывался подольше.
– Наоборот, я хотела, чтобы вы приехали поскорее. В глазах Вальдемара сверкнуло любопытство:
– Правда? О Боже, почему я не знал! Стефа посмотрела ему прямо в глаза:
– Я ждала вашего приезда, потому что ваш дедушка стал тосковать и начал уже впадать в меланхолию.
– Значит, вы жаждали моего приезда не ради себя, а ради дедушки?
– «Жаждала» – слишком сильно сказано. Попросту ожидала.
– О разочарование! Я думал, что попал в рай, но оказалось, передо мной – по-прежнему чистилище…
Стефа засмеялась. Он посмотрел на нее испытующе и, понизив голос, сказал:
– Вы сегодня выглядите чудесно. Я чувствую, как теряю голову.
– Пан майорат! – разгневалась девушка.
– К вашим услугам! – в его глазах и в его глазах играли шаловливые огоньки.
Стефа сжала губы. Какое-то время назад она ответила бы дерзостью, но теперь уже научилась относиться к его шуточкам спокойно.
– Я уже жалею, что молила Бога о вашем приезде. Из симпатии к старому пану Михоровскому я навредила себе…
– …навредила себе молодым Михоровским, словно горькой микстурой, – закончил он за Стефу.
– Угадали, – рассмеялась Стефа.
– Но я уверен, что вы ожидали меня не из-за дедушкиной тоски, а из-за своей собственной. Правда? – он дерзко заглянул ей в глаза.
– Вижу, в вашей компании безопаснее всего молчать, иначе вы делаетесь чересчур веселым.
– А вы моментально показываете коготки, – отпарировал он.
– О чем вы столь серьезно беседуете? – спросил граф Трестка, глядя на Стефу сквозь пенсне.
Вальдемар непринужденно сказал:
– Мы говорили о другом виде спорта. Я как раз просил панну Стефу сыграть нам.
– Панна Стефа играет на цимбалах? – спросил Трестка насмешливым тоном.
– Нет, на цимбалах я не играю, – ответила Стефа в точности тем же тоном.
– Жаль. Они так прекрасно звучат… Вальдемар нахмурился. Его стада охватывать злость.
Глянув на Трестку сверху вниз, он сказал, растягивая слова:
– Я надеялся, что у вас лучше вкус и нежнее уши… Трестка понял. И побледнел от злости.
Видя его замешательство, панна Рита с улыбкой сказала Стефе:
– Присоединяюсь к просьбе пана Вальдемара. Сыграйте нам что-нибудь. Я, увы, не играю, но музыку очень люблю.
– С удовольствием, но попозже.
– Да, сейчас шумно, а музыка любит тишину. Камердинер зажег лампы. Панна Рита стояла у окна, глядя на узкую светло-желтую полоску восходящего месяца.
Стефа и еще два-три человека подошли к ней. Вальдемар же отправился в столовую – Люция сообщила, что пани Эльзоновская хочет его видеть.
VI
Огромный стол, накрытый голландской скатертью с вытканным посередине гербом Михоровских, был накрыт к ужину. По краям его, словно солдаты в расшитых мундирах, стояли тарелки из толстого фарфора, расписанные изящными узорами. Рядом с ними, на подставках, ожидали гостей серебряные ножи, вилки и вычурные ложки. Напротив, будто шатры часовых, стояли Свернутые салфетки с ломтиками хлеба внутри. Картину дополняли хрустальные вазы с фруктами, стаканы, бокалы, несколько прекрасно подобранных букетов. У каждого прибора лежали цветы. Они были прихотливо разбросаны по столу, придавая ему вид майского поля.
Между главным столом и боковым, где стояли компоты, а также сервантом, сновали камердинер Яцентий и молодые лакеи в черных фраках с золотыми пуговицами и пунцовых рубашках; с ними вместе суетился лакей княгини Подгорецкой в желтой ливрее.
На стенах светились белые шары ламп, над столом висела бронзовая люстра, пламенеющая огоньками хрустальных подвесок; лучи света играли на серебре и хрустале.
В зал вошла пани Идалия, сопровождаемая Вальдемаром, которому она говорила по-французски:
– Это не званый обед, все должны чувствовать себя свободно. Но ты, Вальди, должен проводить к столу графиню Чвилецкую.
Вальдемар, будучи в веселом настроении, ответил:
– Как мило с вашей стороны, тетя, что вы отдаете мне под опеку эти алмазные копи. Но я охотно поменял бы их на одну-единственную жемчужину…
– Не шути. Я знаю, о ком ты… Странно, что эта девушка так тебя занимает.
Вальдемар нахмурился и, явно задетый, ответил:
– Панна Стефания не из тех, кто не заслуживает внимания.
– Но и не следует оказывать ей столько, как это сегодня делал ты.
– Я на такие вещи смотрю иначе.
– Что ж, сказано откровенно, – поджала губы пани Идалия. – Но предупреждаю – могут поползти сплетни. Я сама слышала крайне невежливое замечание Лоры…
– Ох! Пани графиня может говорить, что ей вздумается. Слушателей у нее найдется немного. И скажите ей, тетя, чтобы не делала при мне свои намеки, а то даже ее пресловутое «графское величие» не заставит меня молчать!
– Что значит «пресловутое»?
– Разве я должен вам объяснять, как в действительности обстоит дело с «графским» титулом Чвилецких?
Все это знают. Особенно ее кареты с довольно свежими гербами на дверцах и старый камердинер, весьма удивившийся, когда на его ливрейных пуговицах вдруг оказалась графская корона с девятью зубцами. Почему-то все без исключения хроники и гербовники и словом не упоминают о «графах» Чвилецких – что, конечно, весьма неделикатно с их стороны. Пани Идалия поморщилась:
– Пойдем к гостям.
К Стефе подошла графиня Чвилецкая, села рядом:
– Откуда вы родом? – тихонечко спросила она.
– Из Царства, пани графиня.
– И давно служите в учительницах?
– Это мое первое и последнее место.
– Вот как? Первое? И Идалия доверила вам Люцию? Молодая учительница покраснела.
– Должно быть, я сумела вызвать ее доверие, – сказала она, улыбнувшись.
– Сколько вам лет?
Удивленно глянув на графиню, Стефа, не раздумывая, ответила:
– Двадцать пять.
Графиня подняла к глазам лорнет на длинной золотой ручке.
– Да, весьма похоже, – сказала она убежденно, – Люция говорила мне, что вам девятнадцать, но я сразу поняла, что она ошиблась. Хорошо, что вы не скрываете своего возраста. Моей Михале столько же, хотя все считают, что ей меньше.
Губы Стефы задрожали от смеха, но в глазах мелькнуло сожаление. Она посмотрела на сидящую рядом графиню, всегда чопорную, похожую на старшую сестру пани Эльзоновской.
Графиня продолжала:
– Кажется, вы стали учительницей не из призвания?
– Да, но я начинаю любить свою работу, главным Образом оттого, что довольна своей ученицей.
Подошел Вальдемар, следом – граф Чвилецкий. Графиня крикливым тоном обратилась к мужу:
– Те voila![19]19
Вот и ты! (франц.).
[Закрыть]Ты знаешь, Auguste[20]20
Август (франц.)
[Закрыть], панне Рудецкой двадцать пять лет, а не девятнадцать, как говорила Люция. Глаз у меня наметанный, – она посмотрела на Стефу:
– Мы с мужем так и решили, что вам никак не девятнадцать, помнишь, Август, ты сказал…
– Извините, я не понял, о чем идет разговор, – быстро вмешался Вальдемар.
– О моем возрасте. Я для солидности прибавила себе лет, – засмеялась Стефа.
– Обязательно запишите этот разговор в своем дневнике, панна Рудецкая, – сказал Вальдемар словно бы равнодушно, но на самом деле с видимой иронией.
Задетый, граф с укором покосился на жену и, как обычно растягивая слова, сказал:
– Лора, ты ошибаешься. Ничего подобного о возрасте панны Рудецкой я не говорил.
– Mais, mon cher![21]21
Ну как же, мой дорогой (франц.).
[Закрыть]Ты просто забыл.
Граф не успел ответить. Вошел камердинер и объявил, что всех просят к столу. Майорат подал руку графине и сказал с видимым раздражением:
– Вопросы возраста откладываются на неопределенное время, а пока что я к вашим услугам.
Графиня что-то отвечала ему со смехом, но Стефа уже не разобрала ее слов.
Быстро оглянувшись вокруг, граф направился к пани Идалии. Стефа видела, как пары одна за другой удаляются в столовую, и для девушки это оказалось еще одной мучительной минутой. Она ругала себя за то, что не удалилась в свою комнату раньше – ведь теперь ей вновь придется одной следовать в столовую.
В это время подбежала Люция и, просунув руку под локоть Стефы, засмеялась:
– У всех свои рыцари, а мы пойдем с вами. Каюсь, я обманула пана Ксаверия. Мама поручила ему сопровождать вас, а я сказала ему, что вы уже идете с кем-то другим. Вы ведь не обидитесь на меня?
– Ну конечно! Ты правильно сделала. А впрочем, мы можем представить, что кавалер – это я.
– Ну разве вы – кавалер, пани Стефа? На кавалера уж больше похожа панна Рита, в ее амазонке и с этой кокардой!
Они вошли в столовую.
Снова несколько любопытных взглядов обратилось к Стефе. В конце стола сидел пан Ксаверий. По обе руки от него были свободные места – для Стефы и Люции.
Когда Стефа села, пани Эльзоновская глянула на нее и сказала с недвусмысленными интонациями в голосе: – А я уж думала, вы не придете…. Горячая волна румянца залила лицо Стефы. Она не нашлась, что ответить.
Вальдемар и на сей раз поспешил ей на помощь, спросив о чем-то пани Идалию. Девушка была спасена. Начатые в салоне разговоры продолжались и за столом. Повсюду смеялись, сыпались шутки. Но хорошее настроение Стефы уже улетучилось. Она сидела молча, моля в душе Бога, чтобы ужин побыстрее закончился. Молчали только она и пан Ксаверий, поглощенный содержимым своей тарелки и наблюдениями за блюдами в руках лакеев. Зато Стефа казалась себе захватчиком, вторгшимся в чужой ей мир. Перед глазами у нее вновь вставало пережитое: Ручаев, приезд в Слодковцы, пикировка с Вальдемаром, ее сегодняшний разговор с графиней.
Если бы не Эдмунд, она не оказалась бы в этом мире, не стала бы мишенью для светского злословия. Все вокруг смотрят на нее, как на существо, лишенное прав принадлежать к этому кругу. Смотрят, как смотрели бы экзотические растения на скромный полевой цветок, случайно выросший в их оранжерее.
Взгляд Стефы был прикован к букету цветов, лежавшему рядом с ее прибором. По странному стечению обстоятельств это оказались полевые цветы: травы и белые маргаритки с золотыми сердечками. Сияние озарило их, но они вскоре завянут, и мир для них померкнет. Она подняла голову и вздрогнула.
На нее смотрели несколько пар глаз – мертвые глаза портретов в резных рамах, украшавших этот зал.
Глаза предков Михоровских, серые, как у Вальдемара, проникновенные, грозные, казалось, впивались в нее, вопрошая: «Откуда ты взялась, плебейка, в родовом гнезде сенаторов и гетманов? Что ты здесь ищешь?» Стефу пронизала дрожь. Суровые взгляды.
«Что разделяет меня с этими людьми? – думала девушка. – Вот эти славные рыцари, предки? Меня отделяют от них короны с девятью зубчиками, княжеские шапки и гордое звание „аристократия“. Они привыкли презирать тех, кто стоит ступенькой ниже, пусть даже стоящие внизу не менее славны и заслуженны, а то и более…»
И все же аристократия обладает некой неуловимой прелестью, манящей к себе даже тонкие натуры. Быть может, причиной тому – величие векового владычества шляхты. Даже лишенные внешних регалий, аристократы тем не менее украшают собой общество. Иные из них, вроде старой княгини, неодолимо влекут окружающих. В княгине чувствуется высокая порода, с первого взгляда видно, что она – магнатка каждой каплей крови своей, наследница вельмож. Стефа слышала, что княгиня великодушна и много сил отдает благотворительности. Стефа взглянула на Вальдемара. А этот? Большой господин, родовитый шляхтич. Чести предков он не уронит, наоборот, предки гордились бы им. Умный, энергичный, настоящий пан, магнат и миллионер, понимающий свою роль и значение в обществе. Пан Мачей, любитель поболтать, признался как-то Стефе, что никак не думал, что Вальдемар сможет так измениться. Когда-то он жил иначе. Закончив университет в Бонне и сельскохозяйственную школу в Галле, он бросился в водоворот жизни и увлеченно поплыл по течению. Массу времени провел за границей, путешествовал. Объездил всю Европу, побывал в Египте и Алжире, охотился в Индии и в американских прериях, взбирался на горные вершины. Познакомился с лучшими клиниками, вел диспуты с учеными, бывал в химических лабораториях и метеорологических обсерваториях. Его интересовали заводы, в нью-йоркских доках он скрупулезно изучал работу портовиков. Связи и миллионы открывали перед ним все двери. Он был на заводах Крупна в Эссене. Участвовал в испытаниях знаменитого молота «Фриц» – с той поры у него остался револьвер, расплющенный в лепешку гигантом эссенских заводов, и золотой перстень с бриллиантом, на который «Фриц» лишь мягко опустился и почти не погнул его. Он побывал над кратером Везувия, посетил остров Святой Елены, часами просиживал в Лувре и Дрезденской галерее. Имел немало приключений и авантюр любовного характера, его принимали в самых аристократических клубах, при венском дворе, ибо через свою прабабушку состоял в родстве со знатнейшими и богатейшими мадьярскими родами. Он много тратил на женщин, игрывал в карты – впрочем, они никогда не были его страстью. Участвуя в нескольких дуэлях, он всегда выходил победителем благодаря своей отваге и умению прекрасно владеть пистолетом и шпагой. Женщины по нему с ума сходили: одних привлекали прекрасная партия и миллионы, другие любили его искренне. Но он так и не женился. Лет через пять разгульной жизни он пресытился пирушками, романчиками, победами, даже путешествиями – и вернулся на родину.
Пан Мачей рассказал Стефе, что у Вальдемара три страсти: кони, охота и женщины – впрочем, последние ему уже прискучили. Он устраивал прекрасные охоты, на которые в Глембовичи съезжались магнаты со всего света. И сам он часто выезжал охотиться в поместья своих друзей, где его всегда радушно принимали. Коней он любил, но на скачки их не выставлял, говоря, что слишком любит, чтобы отдавать в руки жокеев и смотреть, как лошади ломают ноги.
Все это Стефа узнала частью от пана Мачея, частью от пана Ксаверия.
Стефа вновь взглянула на Вальдемара. Он беседовал с дамами – со своей всегдашней непринужденностью, едва уловимой ноткой небрежности, временами с иронией. Движения его также были небрежны, но это лишь добавляло ему обаяния.
Глядя на него, Стефа встретилась с ним взглядом, но не опустила глаз. Он ослепительно улыбнулся.
На Стефу никто не обращал внимания. Сидя в конце стола, она могла, как ей и хотелось, оставаться незамеченной и предпочитала слушать чужие разговоры.
Она часто поглядывала на оживленное лицо пани Идалии. Взгляд Стефы скользнул по ее зеленой блузке и толстой золотой цепочке для часов; переместился на панну Риту, с аппетитом уплетавшую индюшку. Гордо вздернутая голова и блестящие стекла пенсне графа Трестки, монументальная фигура князя Францишка Подгорецкого, симпатичное лицо его жены, угрюмая физиономия графа Чвилецкого, ничем не примечательное лицо графини… Пару раз, по общему примеру, Стефа приподнимала бокал, когда провозглашался тост, но ничего не пила и ела мало.
Вальдемар, разливая вино подошел к ней. Она подняла на него глаза и отставила бокал. Во взгляде Вальдемара она явственно разглядела доброжелательность, услышала его тихий шепот: «Бедное дитя!»
Стефа удивилась несказанно: «Как это? Он не высмеивает ее, не критикует?»
«Должно быть, очень уж жалостно я выгляжу, если он сочувствует», – печально подумала она.
После мороженого пани Эльзоновская встала. Следом поднялись все остальные.
В первой паре от стола отошел пан Мачей, ведя под руку княгиню; следом – Вальдемар с графиней Чвилецкой, князь Подгорецкий с панной Жижемской, Чвилецкий с пани Идалией, Трестка с панной Ритой; Стефа подхватила под руку Люцию. Замыкал шествие пан Ксаверий.
И вновь в гостиной начались разговоры, прерываемые веселым смехом. Верховодили молодые. Предводительствовали Вальдемар и панна Рита, они сыпали шутками, плели глупости, веселя всех.
Граф Трестка не отходил от панны Риты, что ее явно раздражало. Зато Вальдемар, будучи в непривычно добродушном настроении, развлекал Стефу; потом они вновь принялись пикироваться на свой обычный манер. Однако, когда к ним приближался кто-то, Вальдемар менял тон и предмет разговора так искусно, что Стефа не могла сдержать улыбки, довольная его тактикой. Он вновь попросил ее сыграть.
– Ох, увольте, – шепнула она.
– Как прикажете, – поклонился он. – Но только в обмен на обещание сыграть как-нибудь для меня одного. Согласны?
– Конечно, – обещала она, довольная его уступчивостью.
– Я обожаю Бетховена, а вы, я знаю, мастерски исполняете его. Мне говорил дедушка.
– Но вашему дедушке я чаще всего играю Шопена. Больше всего он любит его ноктюрны.
– Что делать, дедушка – мечтатель, а я – реалист, – сказал Вальдемар.
В полночь гости начали разъезжаться.
После шумного прощанья экипажи тронулись, следом поехала линейка. Вскоре силуэты коней и экипажей растаяли в серебристом лунном свете, заливавшем поля и луга.
Стефа пожелала доброй ночи пани Идалии и Вальдемару. Вальдемар крепко пожал ее руку, задержав в своей горячей ладони. Стефа глянула на него удивленно, но, встретив его горящий взгляд, быстро убрала руку и направилась попрощаться с остававшимся в салоне паном Мачеем. Вальдемар, направляясь в свои покои, повторял:
– Я должен ее добиться, должен!
