Текст книги "Прокаженная"
Автор книги: Гелена Мнишек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
В глазах майората зажглись радостные огоньки, он ласково глянул на девушку:
– О нет, не наивный – озабоченный. И это составляет полный контраст с вашей обычной веселостью и красноречием… Незнакомый с вами человек ни за что не догадается, что вы можете быть иной… но непременно очаровательной.
Стефа взглянула на него, на лице ее вспыхнул румянец, всегда очаровывавший Вальдемара.
– Пан майорат, мне кажется…
– Что я становлюсь самоуверенным? Вы сами меня невольно к тому вынуждаете, если уж речь зашла о полной откровенности. Откровенно говоря, я рад, что в ваших глазах имею немного больше шансов, нежели граф с моноклем, Вилюсь и Трестка.
Стефа улыбнулась:
– Нужно признать, вы выбрали себе не самых сильных противников. Здесь ваша самоуверенность ослабла…
Вальдемар изящно склонил голову. Это был жест благодарности.
Какое-то время они молчали, потом он сказал, указывая на танцующих:
– Взгляните только, каким вдохновением охвачены иные дамы. Менуэт, я назвал бы наинесноснейшим из танцев, но их он явно воспламеняет. Неплохое изобретение, этот менуэт! Часто лишь в танце по-настоящему и раскрывается темперамент человека. Но зрители, наблюдая со стороны, диву даются – что так воодушевляет танцующих?
– Да, но так может думать только тот, кто сам не танцует. Танцор ничуть не удивится. Интересно, что за человек станцевал первый танец в истории человечества?
– Или сумасшедший в приступе безумия, или безмерно обрадованный чем-то субъект… например, пещерный человек, довольный богатой добычей.
– Или съевший собственную жену, закончив тем медовый месяц, – раздался за их спинами голос Трестки.
Стефа и Вальдемар рассмеялись:
– Откуда вы знаете, о чем мы разговаривали? Граф снял пенсне:
– Слух у меня отличный, а менуэт мне действует на нервы, я его не танцую, вот и решил присоединиться к вам, ибо поставленный панной Стефанией вопрос заинтересовал и меня. Если я здесь не нужен, – удаляюсь. Однако полагаюсь на ваше расположение. Посмотрите на Барского: как он уставился на нас, что у него за взгляд… Видите?
Михоровский поморщился:
– Это тоже пещерный человек. Разве что современный.
– А где панна Рита? – спросила Стефа.
– Раскланивается в менуэте с Жнином, и оба довольны.
– А что же вы?
– А что прикажете делать – в лоб себе стрельнуть или повеситься?
– Хотя бы потанцевать.
– И не подумаю. Чересчур большая жертва выйдет с моей стороны.
Князь Гершторф закончил менуэт. Пары рассыпались. Заколыхались веера. Короткий перерыв – и под звуки оркестра красочно наряженные гости, предводимые дворецким, направились в столовую. Дворецкий рассаживал гостей за богато убранными столами. Все опечалились, вспомнив, что это был прощальный пир…
Назавтра приглашенный фотограф запечатлел гостей в маскарадных костюма. Стефа стояла во втором ряду, сбоку. Вальдемар подошел, когда ряды уже установились, и встал за спиной Стефы. Он был выше ее ростом, но ее огромная шляпа заслоняла его лицо, и ему пришлось чуть отступить в сторону. Стоявшая в первом ряду графиня Мелания не заметила, где именно он стоит. Зато Рита тихонько шепнула Трестке: – Первый публичный тет-а-тет… Трестка утвердительно кивнул. Кроме общего снимка, все дамы сфотографировались и отдельно, в маскарадных костюмах и бальных платьях, Стефа – в своем наряде времен Директории, а потом, по просьбе Люции, – в своем обычном сером платьице с ниткой кораллов на шее.
Снимались в охотничьих нарядах в зверинце, на лодках, верхом на лошадях, за теннисом и бильярдом. На это ушел весь день. Вечером иные гости уехали на станцию, другим предстояло покинуть Глембовичи завтра утром. Уезжавшим дамам майорат дарил букеты, и в их честь играл оркестр.
Последний вечер собрал в столовой значительно поредевшее, но, по странному стечению обстоятельств, приятнейшее общество. Барские уже уехали. И сразу воцарился иной настрой. Отъезд графини никак нельзя было назвать триумфальным. Она получила прекрасный букет, в ее честь сыграл оркестр, увезла ее прекрасная карета майората, запряженная четверкой серых арабов, но лицо графини оставалось злым. Она проиграла. Невестой майората она не стала и не могла питать на то никаких надежд и в будущем. Больше всего ее гневило неотвязное воспоминание о том, кто стал причиной ее поражения, вернее, о той…
Граф уехал мрачный, как туча. Мечты, чтобы стать тестем в Глембовичах, рассеялись, как дым, и он уже не верил, что обретет когда-нибудь этот «титул». Глядя на очаровательную дочь, граф мысленно прибавлял великолепное придание и графскую корону с девятью зубцами на желтом поле – и все это ничуть не подействовало на майората! Дурак, идиот, не понимает, сколько потерял! Едва перед глазами спесивого пана возникала изящная, нежная фигурка Стефы, кулаки у него сжимались поневоле.
В замке никто не ощущал скуки, но настроение было уже другим. После шумных дней, проведенных в веселых забавах, всех охватил меланхоличный покой. Они тихо бродили по узеньким аллеям зимнего сада, заглядывали в винный подвал, в оранжерею, где росли ананасы, в прекрасную долину роз.
Каждый печально думал, что завтра предстоит покинуть замок.
Стефа, тихая и молчаливая, не вздыхала украдкой, не искала взглядом Вальдемара. Странные чувства охватывали ее: она хотела вырваться отсюда – и не могла; хотела бежать – но что-то удерживало ее; хотела обороняться, но что-то твердило: «Поздно!». Ей было так тяжко, словно весь этот огромный замок валился не нее. Внешняя пышность и великолепие вновь тяжким грузом ложились на плечи, угнетали. Небывалая печаль раздирала грудь.
XL
Пару дней спустя замок покидали гости из Слодковиц. Княгиня Подгорецкая уехала вчера с сыном, невесткой и Ритой.
Глембовичи выглядели чуточку печально, словно на этот лад настроили их первые дни наступившего октября. Лица у лакеев были мрачноватыми, они сонно тащились по коридорам. Их ждал заслуженный отдых, но они грустили по минувшим веселым дням, хоть и собрали чаевые, способные утешить любого.
Управитель Остроженцкий и два практиканта, спускаясь с террасы, увидели напротив поднимавшегося по ступенькам майората. Он задумчиво шел из теплицы, неся пышный букет желтых роз. Увидев вежливо уступивших дорогу служащих, Вальдемар благожелательно улыбнулся:
– Куда вы направляетесь, господа?
– Бродим по замку, вызывая эхо минувшего, – ответил один из практикантов.
Он вежливо раскланялся и взошел на террасу. Вскоре, когда он исчез из глаз, Остроженцкий вполголоса спросил:
– Что скажете? Майорат с букетом роз… Неслыханно!
Молодой практикант, граф Л., сунул руки в карманы пиджака:
– Что же тут неслыханного? Букет предназначен для панны Рудецкой. И скучать он будет по ней, ergo, [82]82
Следовательно (лапшнск.).
[Закрыть]панна Рудецкая – будущая хозяйка замка.
– Вы думаете? – удивился Остроженцкий.
– Что тут думать? Я в это верю, как в святое Евангелие. Слепой увидит, что он из-за нее потерял голову. Потому-то Барский и злится, потому-то предвижу множество воплей и переполоха – аристократия взовьется на дыбы, но все кончится Veni Creator.[83]83
«Благослови, Создатель» – католическая молитва, которую читают над венчающимися.
[Закрыть]Иным способом он Рудецкую не получит, а поскольку он форменным образом сходит с ума, все кончится у алтаря. А уж она наверняка не отвергнет такую партию.
Остроженцкий поморщился:
– Если только майорат всерьез думает об алтаре… В конце концов, это магнат по крови, человек исключительный, но все же магнат, а то, что он потерял голову… На нее это не могло не подействовать. Он умеет нравиться. Окружил ее королевскими почестями… одно это может привлечь панну Рудецкую, не говоря уж о самом майорате, к которому она, похоже, неравнодушна. Майорат майоратом… а его миллионы сами по себе раскинули на нее силки. И чем все кончится, абсолютно неизвестно. Если намерения его не столь благородны, мне жаль бедную девушку. Слишком прекрасный цветок, чтобы погубить его, – даже в такой роскоши…
Практикант-граф рассмеялся:
– Почему? Неужели вы думаете, что панна Рудецкая не сможет стать вдохновительницей майората, не глядя на глупые предрассудки?
– Жаль будет девушку!
– Вздор! Майорат и не с такими имел дело, не думая ни о каких предрассудках… К чему же делать исключением панну Рудецкую? Она красива, изящна – тем лучше, темпераментна – это возбуждает, ну, а если добродетельна – это лишь разожжет аппетит. Майорат это прекрасно сам понимает.
– Не следует вам так говорить. Майорат не способен на подобную низость. Панна Рудецкая занимает определенное положение и в Слодковцах, и в обществе, с этим майорат вынужден считаться.
– Думаете, для него это препятствие? Его прошлое доказывает, что он выбирал исключительно прекрасных и исключительно в высших сферах. Это эстет, его никогда не прельщали неотшлифованные алмазы! Он всегда оставался победителем, не станет колебаться и теперь… хотя, конечно, я не спорю, все может кончиться и алтарем. Панна Рудецкая не просто воспламеняет майората – она занимает его мысли…
– И все это понимают, даже слуги, – сказал Остроженцкий. – Это отнюдь не мимолетное увлечение. Вопрос только в том, сумеет ли майорат пойти до конца и хватит ли у него сил смести все преграды, которые неминуемо нагромоздит на его пути высший круг…
Перед главным подъездом раздались топот копыт и стук колес.
– Уезжают. Пойдемте туда! – предложил практикант-граф.
Они поспешили.
Стефа, уже в пальто и шляпке, стояла у лестницы в главном вестибюле, она застегивала перчатки, лаская Пандура. Люция бегом спускалась по лестнице, зовя мать.
Из бокового коридора вышел Вальдемар, подошел к Стефе и вручил ей букет роз. Рядом были слуги, и он перешел на английский:
– Пусть эти цветы, благоухая в вашей комнате, напоминают вам о Глембовичах.
Стефа вспыхнула и, сердечно взглянув на него, сказала:
– Благодарю. О Глембовичах я не забуду… и без посредничества цветов.
Вальдемар поцеловал ей руку:
– Теперь я осиротею и останусь здесь один, словно пустынник…
– Тогда поезжайте с нами.
Вальдемар быстро взглянул на нее, и глаза у него загорелись. Он обернулся к лакеям:
– Оседлать Аполлона!
Младший камердинер опрометью выскочил прочь. В это время с лестницы как раз спускались пани Идалия и поддерживаемый камердинером пан Мачей. Они успели расслышать приказ майората.
– Ты едешь с нами? – спросила баронесса, глядя на покрасневшую Стефу и розы в ее руках.
– Да, – сказал Вальдемар. – Меня страшит опустевший замок. Никогда еще он не выглядел так угрюмо…
Он взбежал по ступенькам и, отстранив лакея, сам подал руку девушке.
Подошли Остроженцкий с практикантами, дворецкий и ловчий. В уголке собрались лакеи и горничные. В дверях стоял конюший Бадович. Оркестр на террасе играл любимую Стефой увертюру Зуппе «Крестьянин и поэт». Пани Идалия и Люция тоже получили огромные букеты цветов. Ландо, обитое темно-красным бархатом, было запряжено четверкой рослых фольблютов золотисто-гнедой масти; на лошадях сидели форейторы, на запятках стояли ливрейные лакеи. Рядом оседланный Аполлон нетерпеливо мотал головой. От портика до ворот стояли в две шеренги конные егеря в праздничных костюмах с Юром во главе. Вальдемар подсадил дедушку и пани Идалию в ландо. Стефан с Люцией заняли переднее сидение.
Майорат вскочил на коня.
– Я вернусь завтра, – сказал он управителю.
Кони тронули. Егеря взяли под козырек. Когда ландо миновало первые ворота, они поскакали следом по четыре в ряд. Во главе колонны скакал Юр. На башне чуточку жалобно запела труба. Это был королевский выезд, но развеселил он одну Люцию. Пани Идалия сидела насупившись, пан Мачей был погружен в печальные раздумья – оба они догадывались, что все эти почести и сопровождение Вальдемара были не для них, а ради Стефы… Пан Мачей избегал встречаться с девушкой взглядом, и она это чувствовала. Неимоверная тяжесть легла ей на грудь, щеки побледнели. Вальдемар молча ехал рядом. Стефа видела, как изящно мелькают ноги Аполлона, идущего крупной рысью, видела ноги Вальдемара в замшевых сапогах с блестящими шпорами. Он чуточку нервно позвякивал стременами. Седло и уздечка тихо поскрипывали. Аполлон грыз удила, разбрасывая пену. Стефе хотелось поднять взгляд повыше, но она боялась встретиться с Вальдемаром глазами. Разговор не клеился, у всех были уставшие лица. До Слодковиц добирались почти в совершеннейшем молчании.
Вечером Стефа, сидя в библиотеке, увидела в окно молодого Михоровского. Размеренно, словно автомат, он расхаживал по аллеям. Желтые листья падали ему под ноги. Голубоватый дымок сигары растекался вокруг. Вальдемар о чем-то глубоко задумался.
Стефа знала, что назавтра Вальдемар уезжает в Глембовичи, а оттуда отправится на охоту в поместья друзей, где будет развлекаться до наступления зимы. Никакая сила не могла бы оторвать девушку из окна. Тысячи мыслей вихрились в ее голове, сердце сжимала тоска – тоска по нему. Прекрасные глаза Стефы наполнились слезами, рыдания подступали к горлу.
Вальдемар шагал по аллеям.
– О чем он думает? О том ли, что и я? Девушка закрыла глаза, слушая биение собственного сердца, слушая бег собственных мыслей, – и они поражали ее смелостью. Внутренняя борьба продолжалась, девушке противостояли силы, которых сама она не могла бы назвать по имени. Она понимала себя… и скрывала что-то от себя самой.
А Вальдемар шагал по аллеям, шелестя опавшими листьями, погруженный в раздумья.
Он не удивлялся уже, что былые его мечтания и надежды вдруг обрели плоть и кровь в столь прелестном облике… Думал лишь: для него ли эта явь? И вот этот человек, всю свою жизнь пользовавший неслыханным успехом, удачник и баловень судьбы, теперь робко спрашивал себя:
– Станет ли это очарование моим? Да или нет?
В нем пробуждались надежды… И он решил отдаться на волю судьбы, но не ускоряя чрезмерно бег событий.
КНИГА ВТОРАЯ
I
Лето, выставка, золотая осень, охота в Глембовичах – все ушло в прошлое. На смену прекрасным солнечным дням пришло морозное дыхание севера, осыпая обнажившуюся землю большими белыми хлопьями. Снег сыпал, кутая пушистой белизной нагие ветви деревьев и высокие темно-зеленые ели, набросив на землю белое покрывало, скрыв поля и угодья, сухую траву, преобразив мир. Солнце, очистившись от облаков, прогнало туманы. Снег сверкал мириадами искр, многокрасочных самоцветов. Прекрасная погода нарядила мир в чудесные зимние одежды, мороз добавил энергии и сил людям. Алые снегири рубинами сверкали на снегу.
Снег укутал Слодковцы, под белым покрывалом скрывались парк и сад, развесистые кусты. Озеро, покрывшееся льдом, ярко белело под солнцем. Снег лежал на крышах, на крыльце. Вместо цветущих роз виднелись лишь снежные бугорки на месте кустов. Пышные липы перед особняком походили на огромные одуванчики – столь нежными и прозрачными казались их покрытые инеем ветви.
В конце большой грабовой аллеи, словно в коридоре из алебастра, стоит под тяжелыми сводами крон гибкая фигурка, крошечная среди мрачных великанов.
Стефа оперлась спиной на ствол граба. Она стоит на пригорке, глядя из-под меховой шапочки на заснеженные поля и вьющуюся среди них темную ленточку дороги. Окружающая парк стена не заслоняет от нее окрестности.
Ее взор улетает в заснеженную даль. Место, где взгляд этот задерживается, место, куда он стремится, становится для девушки центром земли. Она стоит не шевелясь. Можно подумать даже, что падающий с веток снег заморозил и ее, превратив в прекрасную статую.
В глазах ее печальная мысль, она устремляется к дороге, еще дальше… в те края, куда с необоримой силой рвется и душа. В такие минуты зрение и слух становятся небывало чуткими, достигают предела, и напряжение это причиняет боль. Жаль оторвать взгляд, чтобы не упустить ни единого мига, жаль пошевелиться, чтобы не спугнуть наитишайшего шелеста.
Стефа не отрывала взгляда от дороги, боясь пошевелиться. Задерживала дыхание, вслушиваясь в малейший шорох. Она пришла сюда, влекомая предчувствием, что должен приехать он, и терпеливо ждет. Никто ей не говорил о его приезде, никто его не ждал, но она знает, что Вальдемар вернулся в Глембовичи, и некий голос шепчет ей: «Сегодня он будет здесь».
Он уезжал охотиться, далеко-далеко. И долго не возвращался. Как сонно, бесцветно плелись эти долгие дни! Серые, дождливые… казалось, сами они плачут. Но природа – веселого нрава, она не выносит долгих рыданий, не может плакать беспрестанно даже по прекрасному лету. Природа преисполняется стойкости, замораживает слезы, скрывая свое увядание. Однако ей недостает красок, нет уж зелени и цветов, природа осыпает деревья пушистой снежной пылью, охапками белого пуха покрывая широкие ветви. Откидывает тяжелые серые занавеси облаков, выпуская из темницы солнце. Радостный, веселый, стряхнувший сонную дремоту золотистый круг является миру Божьему и замирает от изумления. Где цветущие луга? Куда подевались фрукты, зеленые деревья, становившиеся под его теплым дыханием прекрасными? Повсюду, толстым слоем укутав землю и кроны, распростерлась ослепительная, мертвая белизна. Золотой круг поднимается все выше, посылая слабые косые лучики.
Стефа стоит в лучах солнечного пожара, освещенная его огнями и сиянием. Глаза ее жмурятся, розовые зайчики бегают по лицу, прорвавшись сквозь завесу обледеневших веток. Для девушки ни хмурое небо, простершееся над снегами, ни озаренное солнцем не приносят перемен. Дни тянутся по-прежнему унылые, беспросветные. Серебряная дорога пуста. Словно душа Стефы. Вновь, в который уж раз, подступает морозная долгая ночь. Предчувствия подвели ее, чувства, побуждавшие взбежать на этот пригорок, растаяли. Вербы вдоль дороги отсвечивают фиолетовым; чем дальше, чем более черными они становятся. Дорога сверкает золотом, уходя вдаль, к самым дальним рубежам заката. Белые поля становятся нежно-розовыми.
Внезапно что-то засветилось в устремленных вдаль глазах Стефы. В полях, среди фиолетовых верб, показалась подвижная, едва различимая точка. Появившись, она уже не исчезла. Растет на глазах, приближается, становясь ясно видимой, обретает четкие очертания. Стефа, не открывая взгляда от движущейся точки, замирает. В тиши кровавого заката что-то зазвенело вдали, едва слышно, и вот гремит все громче…
Девушка вздрогнула. Шевельнулась было, хотела убежать, но ноги будто налились свинцом. Хотела скрыться в парке – и не могла. Испуг и радость, целая буря чувств отразилась на ее лице. Она узнала звон глембовических бубенцов.
Предчувствие ее не обмануло.
Усилием воли она заставила себя чуть отступить. Опираясь на заснеженный ствол, слушала звон бубенцов и фырканье коней, и кровь стучала ей в виски. Вслушивалась в легкий скрип полозьев и нежный звон упряжи. Всматриваясь, увидела элегантные санки и пару коней, покрытых сапфирового цвета сетками, видела их выгнутые шеи. Видела лисьи хвосты, развевавшиеся возле конских ушей, подбитые мехом ливреи кучера и лакея. Сердце ее колотилось в груди так, что, казалось, вот-вот разорвется и произойдет что-то ужасное. Возбуждение росло, становясь поистине страшным. Стефа окаменела, сердце замерло. Сидящий в санках мужчина внезапно пошевелился, словно хотел выпрыгнуть, но удержал себя, остался на месте, лишь дрогнувшей рукой приподнял шапку, низко поклонившись. Санки промелькнули, звеня бубенцами, исчезли из глаз.
Стефа крикнула, словно бы в безумии:
– Приехал! Видел меня!
Счастье переполняло ее душу. Она сорвалась с места и побежала заснеженной аллей в сторону особняка. На повороте, у замерзшего бассейна-фонтана, остановилась. Кровь застыла в ее жилах.
Навстречу шел Вальдемар.
Он шагал в распахнутой шубе, приближался, не сводя с нее глаз. Рядом бежал Пандур. В два скачка он оказался возле Стефы и, весело гавкая, пытался положить ей лапы на плечи. Девушка онемела. В голове у нее шумело. Он! Он!
Михоровский остановился перед ней, молча взял в ладони ее застывшие пальцы. Они смотрели друг другу в глаза, не в силах вымолвить хотя бы слово. Глаза его стали темно-синими, почти черными, обуревавшие его чувства отражались на лице, сменяя друг друга. Стефа переживала одну из тех минут, когда душа покидает человека, чтобы засверкать вокруг него радужным ореолом небывалого счастья.
Вальдемар сжимал ее пальцы, его взор проникал в глубины ее души. Он склонил голову и поцеловал руку дрожащей Стефы. Глаза его говорили: «Ты ждала меня… ты тосковала… и вот я здесь…». Стефа поняла его, и щеки ее запылали. Медленно, трепеща от счастья, она высвободила руки и быстро пошла к дому.
Он шагал рядом.
Они молчали. Пандур обогнал их, взбежал по мраморной лестнице веранды и, гордо воздев голову, смотрел на приближавшуюся пару; его умные глаза стали серьезными. Пес удивлялся, что они совершенно не обращают на него внимания.
Они подошли уже к самой веранде. Никто их не встречал.
Открывая перед Стефой дверь, Вальдемар произнес первые слова:
– Вы отгадали, что я сегодня приеду. Это было предчувствие?
– Да.
– Ясновиденье! Я знал, что встречу вас в парке… и увидел на фоне вечерней зари. Я отослал коней, никому не показался, чтобы поздороваться с вами первой.
Слова эти доставили Стефе несказанное удовольствие.
На звук открываемой двери появился Яцентий во главе едва и не всех лакеев. В особняке, минуту назад тихом и сонном, началась суета.
– Майорат приехал! – звучало повсюду, вызывая общую радость.
На ужин все сошлись в самом хорошем расположении духа. Пан Мачей, обрадованный приездом внука, смотрел на него, как на икону. Пани Эльзоновская выпытывала у Вальдемара как можно больше новостей об охоте и общих знакомых. Несмотря на частые с ним споры, она встретила его приветливо: его изысканность и чуточку саркастические шутки действовали на нее, словно живая вода. Вальдемар учтиво отвечал на ее вопросы, но они начали его утомлять. Не давали ему покоя в основном пани Идалия и пан Ксаверий – Люция и Стефа лишь молча слушали, девочка не сводила глаз с Вальдемара, а Стефа явно избегала встречаться с ним взглядом. Боялась, чтобы в глазах он не прочитал того, что сказали ему ее глаза в заснеженном парке.
Ее охватило беспокойство. И мучилась, не понимая, откуда происходит эта непонятная тревога, возраставшая с каждой минутой. Легкую бледность на ее лице первым заметил майорат, понял смущение девушки, но не хотел при всех досаждать ей вопросами. Беспокойство Стефы передавалось ему.
Пан Мачей внимательно посмотрел на нее:
– Что с тобой, дитя мое?
– Боюсь… – откровенно ответила она.
Взгляды их встретились. Лица затуманились.
– Чего ты боишься? Стефа бледно улыбнулась:
– Не обращайте на меня внимания. Это пройдет… Разговор поутих. Все почему-то почувствовали себя уставшими. Беседа вновь оживилась, когда все перешли в малый салон, где у камина был сервирован чай.
Внезапно вошел лакей с серебряным подносом и направился прямо к Стефе. Она не отрывала от него глаз.
– Что это? – спросил Майорат.
– Телеграмма, с вашего позволения…
– Мне? – спросила Стефа. Лакей утвердительно поклонился.
Все взгляды обратились на нее, потом на майората.
– Да, это для вас, – сказал майорат, подавая ей конверт.
Стефа с пылающими щеками разорвала ленточку.
Все затаили дыхание. Неспокойное поведение Стефы за ужином и внезапно пришедшая телеграмма показались вдруг чем-то странным.
Стефа прочитала и, уронив руки, безжизненным голосом произнесла:
– Бабушка умерла. Меня вызывают на похороны. Все облегченно вздохнули – почему-то ожидали чего-то худшего.
Только пан Мачей затрепетал, словно перед ним вырос призрак и вперил в него взгляд.
– Это ваша бабушка Рембовская умерла? – спросила Люция.
Стефа расплакалась:
– Да, она… Бедная бабушка! Я так ее любила! Боже мой, Боже…
– Она болела?
– Нет. Она внезапно скончалась в Ручаеве… Ничего не понимаю. Обычно она проводила зиму за границей… Нужно немедленно ехать, иначе не успею – телеграмма изрядно запоздала, судя по датам…
Она порывисто вскочила.
Молодой Михоровский глянул на часы:
– Вы решительно хотите ехать прямо сейчас?
– Я должна… только бы успеть на поезд!
– На поезд вы успеете, но наступает ночь… Стефа умоляюще сложила руки:
– Я должна ехать немедленно!
– Тогда я прикажу запрягать.
Они перешли в столовую, и Вальдемар отдал должные распоряжения.
Пани Идалия взяла Стефу за руку и поцеловала в лоб:
– Быстренько собирайте вещи. Только не плачьте, бедная моя Стеня!
Люция плакала навзрыд.
Все дамы разошлись по своим комнатам.
В зале остались пан Мачей, сидевший в огромном кресле, Вальдемар, расхаживавший взад-вперед, и пан Ксаверий, сонно пошевеливавшийся у камина. Царило молчание. Величественно тикали большие старинные часы, звучно раздавались размеренные шаги Вальдемара.
Пан Мачей бросал быстрые взгляды на внука и спросил наконец:
– Ты не знаешь, какой была девичья фамилия ее бабушки?
Вальдемар отрицательно мотнул головой. Старик потер лоб:
– Меня странно встревожили отъезд Стефы… и эта смерть.
Вошел лакей и доложил, что кони готовы. Следом появились дамы. Стефа уже была в теплом зимнем платье и шапочке. Глаза ее были красными, лицо горело. Взволнованная, она подошла попрощаться с паном Мачеем. Старичок дружески обнял ее и отцовским жестом прижал к груди.
Люция плакала.
– Стефа, ты ведь скоро вернешься к нам, правда?
– Я постараюсь…
Когда она подошла к Вальдемару, слезы перехватили ей горло. У него дрожали губы. Впервые он поцеловал ей руку при посторонних.
Пан Мачей вздрогнул, пани Идалия поджала губы, глаза ее сузились. Люция глядела с неким триумфом, словно говоря: «Я-то обо всем давно знала…»
Когда все выходили в прихожую, пан Мачей придержал Стефу за руку:
– Детка, твоя бабушка была Рембовская, так ведь?
– Стефания Рембовская, – ответила Стефа и, увлекаемая Люцией, вышла из зала. Девочка что-то шептала ей на ухо.
Пан Мачей остался один. Дверь в прихожую была распахнута. Старик, тяжко опершись на стену, задумчиво смотрел на жирандоль, словно считая лампочки.
– Что это? Стефания… Что это? У меня было чувство…
Он сделал шаг вперед и громко позвал:
– Вальдемар!
Стефа, уже одетая, выходила на крыльцо. Люция и майорат сопровождали ее. Пани Идалия, облокотившаяся на лестничные перила, услышала голос старика и позвала:
– Вальди, дедушка тебя зовет!
Вальдемар, нетерпеливо оглянувшись на тетку, быстро взбежал вверх. Разгоряченный, он не заметил в первый миг беспокойства пана Мачея.
– Спроси Стефу про девичью фамилию ее бабушки! Скорее!
– Что случилось?
– Быстрее!
Вальдемар заторопился назад. Стефу он застал на крыльце. Лакей отворял дверцу поставленной на полозья кареты. Ночь была ясная, лунная, похрустывавшая от мороза и снега. Кони фыркали, столбы пара били из их ноздрей. На козлах сидели Бенедикт и выездной лакей из Глембовичей. Майорат усадил Стефу в карету и сам закутал ей ноги волчьей полостью:
– Простите, как была фамилия вашей бабушки? Стефа удивленно взглянула на него:
– Рембовская.
– Я знаю… а девичья?
– Стефания Корвичувна.[84]84
Т. е. фамилия ее отца была Корвич. Окончание «увна» согласно правилам польской грамматики прибавляется к фамилии отца для наименования незамужней девушки, если фамилия эта оканчивается на гласную или согласную букву: Корвич, Ярема, Орлич, Шевчук и т. д. Фамилии, оканчивающиеся на «ский», склоняются обычным образом.
[Закрыть]
Михоровский вздрогнул, кровь ударила ему в лицо.
– Что с вами? – спросила пораженная Стефа.
– Ничего, ничего! До свидания! Берегите себя… и побыстрее возвращайтесь к нам. Хорошо?
– Не знаю… – еле выговорила Стефа. Рыдания вновь вырвались наружу.
Вальдемар порывисто поцеловал ей руку и захлопнул дверцу:
– Бенедикт, езжай осторожнее. А Вавжинец пусть устроит все на станции!
Нетерпеливые кони пустились рысью.
Вальдемар долго смотрел вслед удалявшейся карете, потом глянул в сторону, где ожидали его запряженные санки.
– Вы едете, пан майорат? – спросил Яцентий.
– Не знаю… нет. Как думаете, они благополучно доберутся?
– Светло, хоть иголки собирай, ночь лунная, да и на козлах – Бенедикт, – успокоил его Яцентий.
Вальдемар вошел в прихожую и тяжелыми шагами направился наверх. В голове у него шумело, он был бледен. Поднимаясь на последний пролет, он увидел ожидавшего его пана Мачея.
Старик выглядел, словно статуя. Недвижимый, помертвевший, он тяжко опирался на обтянутый бархатом поручень. Глаза его впились в лицо внука. Они молча смотрели друг на друга… боясь того, что должно прозвучать, и понимая друг друга.
– Она? – еле выговорил старец.
– Да. Внучка той, – закончил за него Вальдемар. Пан Мачей схватился за грудь. Лицо его посинело.
Майорат подскочил к нему:
– Дедушка! Боже!
Старик безжизненно осел в его руках.
Четверть часа спустя молодой Михоровский, бледный, но спокойный, вышел из спальни дедушки к перепуганным слугам:
– Санки, которые заложили для меня, немедленно отправить за доктором! Пан заболел.
Слуги молча расходились.
