Текст книги "Прокаженная"
Автор книги: Гелена Мнишек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 35 страниц)
Вальдемар покривил губы:
– Он убежден, что не он существует для мира, а мир для него. Считает, что он и есть та ось, вокруг которой все вращается. Ладно, пусть холит и лелеет свое величие, как ему угодно, лишь бы перестал быть апостолом своих идей – они небезопасны для общества…
– Неужели у графа есть какие-то идеи и он их пропагандирует? – удивилась Стефа. – В этом я его и подозревать не могла; у него вид себялюбца, озабоченного лишь своим богатством, титулом и… хорошей партией для дочки.
Вальдемар с улыбкой поклонился:
– Вы попали в точку. Ограничься он этим, графу можно было бы и простить, ибо подобных ему множество. Но при этом он еще проповедует невыносимые этические и общественные теории.
– А его дочь взгляды отца разделяет?
– О да! Правда, у нее это выражено несколько иначе. Она меняет взгляды словно платья, применительно к обстоятельствам.
– Вы все говорите верно, но слышится злорадство…
– Быть может, оттого, что мы на балу. А впрочем, сегодня она – в прекраснейшем наряде, окружена поклонниками и видит среди них парочку особенно ей подходящих…
Стефа улыбнулась и, склонившись к нему ближе, сказала:
– А один из наиболее ей подходящих беседует с представительницей низших классов. Быть может, это сердит ее.
– О, теперь и в вашем голосе слышится злорадство.
– Нет, только откровенность.
– Тогда скажу прямо: я эгоист и ради графини не отойду от вас… оркестр! Пойдемте.
Стефа оперлась на его руку. Обняв ее гибкий стан, майорат смотрел на нее тем взглядом, что привлек не одну женщину, словно птичку на манок. Стефа вздрогнула и опустила длинные ресницы. Майорат обнял ее крепче, и они поплыли в танце по залу.
Котильон танцевали небывало живо, так что не хватило заранее приготовленных цветов, и пошли в ход те, что украшали зал.[67]67
В этом танце дама и кавалер обмениваются цветами.
[Закрыть]Грудь Вальдемара покрыл настоящий панцирь из цветов. Стефа казалась огромным букетом, в цветах тонули панна Рита, графиня Мелания, графиня Виземберг, даже Люция и молоденькие княжны Подгорецкие. Зал казался цветущим садом; все дамы, румяные, разгоряченные, с блестящими глазами, были цветами в нем.
В запале все объяснялись с помощью цветов. Упоительный их запах, очарование реяли в воздухе, оплетая танцующих. Вальдемар отрезвел первым и закончил котильон лихой фигурой из мазурки.
Измученные дамы искали спасения в будуарах. Лакеи разносили прохладительные напитки. Стефа, княжны и Люция выбежали в коридор, сложили на балюстраду охапки цветов и стали прохаживаться. На лестницу взбежал лакей, неся огромный букет роз, гвоздик и орхидей, перевитый перистой ветвью папоротника. Он исчез в дверях зала.
– Интересно, для кого это? – шепнула Люция. – Наверняка Барской от Занецкого.
К ним подошло несколько мужчин. Молодой человек в монокле вновь отпускал Стефе комплименты. Она нетерпеливо забрала цветы и поспешила укрыться в будуаре. Девушки пошли следом за ней.
В проходе, у портьер, они встретили Вальдемара.
Он шел, неся букет, который они только что видели в руках лакея. Блеск радости зажегся у него в глазах. Он разделил букет, половину цветов вручил Стефе, а другими осыпал ее, словно на карнавале. И сказал, понизив голос:
– Это – сверх программы. Цветы оказывают вам почет от моего имени.
Розы с бархатистыми лепестками повисли на платье, упали на шею и плечи девушки, к ее ногам. Одна гвоздика оказалась в волосах.
Вальдемар исчез за портьерой, прежде чем изумленная Стефа успела его поблагодарить. Обе княжны с веселыми криками бросились поднимать цветы и вновь осыпать ими Стефу. Она, опомнившись, хватала их и бросала в них. Все веселились, как дети. Только Люция стояла, словно окаменев, неотрывно глядя на смеющуюся тройку.
– Вот так? Даже так? – шептала она.
Пани Идалия, даже не зная еще о сцене с букетом, начинала сердиться – из-за поистине триумфального успеха Стефы. Аристократическая молодежь наперебой рвалась танцевать со Стефой, она была постоянно окружена кольцом поклонников. От пани Идалии не укрылось, что майорат чересчур часто и крайне настойчиво приглашал Стефу на танец. Но больше всего огорчало баронессу, что Вальдемар не замечал графиню Меланию.
После котильона в боковом будуаре баронессу атаковали с двух сторон весьма расстроенные граф Барский и графиня Чвилецкая и с ходу перешли в наступление. Начал граф:
– Баронесса, вы поступили против правил, введя в наш круг эту Рудецкую. Это почти что скандал! Зa ressemble un peu mal![68]68
Это ни на что не похоже! (франц.).
[Закрыть]
Тон графа поразил пани Идалию. Она терпеть не могла, когда ей вот так делали замечания. Свысока глянув на графа, она сухо ответила:
– Никакого скандала я тут не вижу, в зале найдется много паненок, стоящих на общественной лестнице еще ниже, чем Рудецкая. Как компаньонка моей дочери, она имеет право на некоторые знаки внимания.
Барский высокомерно задрал голову:
– Не стану перечить. Знаки внимания? Почему бы и нет? Но исключительно от вас и вашей дочери. А я вижу вокруг панны Рудецкой форменную толпу нашей молодежи. Это уж слишком.
– Все зависело от ее красоты и манеры держаться, – отпарировала пани Идалия.
– Идалька, не нужно ее защищать! – подключилась графиня Чвилецкая. – Брать ее на бал было с твоей стороны величайшей ошибкой.
Пани Эльзоновская разгневалась:
– Не могла же я оставить ее в отеле! Ваши претензии, дорогие мои, кажутся мне чуточку странными.
Разозлилась и графиня:
– Ты с самого начала поступила неосторожно, пригласив ее в Слодковцы. Для места, где постоянно бывает майорат, она чересчур красива.
Барский беспокойно встрепенулся и смерил графиню злым взглядом:
– Permettez, comtesse![69]69
Позвольте, графиня! (франц.)
[Закрыть]Здесь я вынужден встать на защиту майората. Эта панна не может иметь столь сильного влияния, чтобы торопиться заявлять об опасности. Она вовсе не затмевает… но вносит определенное беспокойство и деморализует молодежь. И поведение майората по отношению к ней можно объяснить легко: она красива, что правда, но… горничные тоже бывают красивы. Понимаете?
Толстые губы графини раздвинулись в понимающей улыбке, и она подмигнула с лукавым видом.
Внезапно на середину будуара вышла графиня Виземберг, до сих пор незамеченной стоявшая в дверях, и холодно сказала:
– Однако горничным мы не доверяем наших дочек, не вводим их в общество, не подаем им руки. Ваше сравнение, граф, по меньшей мере неуместно. Панна Рудецкая c'est une fille jeune, belle et trиs bien йlevйe[70]70
Молода, красива и хорошо воспитана (франц.).
[Закрыть]. Она вас сердит, но нельзя ее унижать, особенно в присутствии дамы, которая вверила дочь ее опеке.
Графиня повернулась медленным движением и гордо покинула будуар, увлекая за собой шумную волну голубого платья.
Граф, злой и растерянный, грыз усы, а когда и пани Идалия вышла вслед за графиней Виземберг, прошипел:
– Истеричка!
Графиня Чвилецкая пожала плечами:
– Они все свихнулись на этой Рудецкой.
И они вернулись в салон.
Танцы продолжались до утра. Белая мазурка проплыла последней звучной волной, прогремела, разнесла уже чуточку сонное эхо веселья по утомленному залу и умолкла.
Перед подъездом стучали колеса экипажей, лакеи громко выкрикивали кареты.
Восходящее солнце приветствовало разъезжавшихся, говоря им: «Добрый день!»
Усталый пан Рудецкий, возвращавшийся домой на извозчике, печально понурил голову, полную тяжких дум.
XXXII
Вечер пришел в город. Зажглись шеренги фонарей на улицах, засветились окна домов, перед отелем сияла белым блеском высоко подвешенная электрическая лампа.
В номере пана Рудецкого царила суета. Лакеи выносили его чемоданы и свертки, подавали счета, извозчик ждал уже на козлах.
У окна, глядя на оживленную улицу и едва сдерживая слезы, стояла Стефа. Перед ней на подоконнике – лубяная корзинка, полная цветов со вчерашнего праздника. Стефа посылала их матери вместе с огромным пакетом конфет для сестрички и брата. Внезапно она подняла крышку и, перебрав старательно уложенные на влажный мох цветы, выбрала бледно-желтую розу и две гвоздики. Быстрым движением спрятала их за лиф, закрыла корзинку и вновь открыла, взяла еще прекрасную пурпурную орхидею.
Это его символ… это он! Орхидея, роза и гвоздики были из букета Вальдемара, те цветы, которыми он ее осыпал после котильона.
В номер вошел швейцар.
– Все готово? – спросил пан Рудецкий.
– С вашего позволения, извозчик был готов, но пан майорат Михоровский прислал свое ландо четверкой. Есть и лакей, а вот – письмо.
Пан Рудецкий вскрыл конверт.
Энергичным, уверенным почерком Вальдемар просит пана Рудецкого приехать на вокзал на его лошадях. Майорат обещал быть там тоже. Пан Рудецкий поморщился. Вошел лакей майората и почтительно поклонился.
– Пан майорат поехал на вокзал один? – спросил его пан Рудецкий.
– Нет, с ним граф Трестка и паненка из Обронного.
Пан Рудецкий облегченно вздохнул и подумал:
«Очень тактичный и вежливый человек».
Они вышли из отеля.
Перед входом стояло сверкающее лаком ландо с увенчанным княжеской шапкой гербом на дверцах: запряженное караковой четверкой в прекрасной упряжи. Хомуты краковской работы посверкивали серебряной оковкой.
Кони нетерпеливо приплясывали, грызя удила, но осанистый кучер Флавиан, возивший еще пана Мачея в бытность того майоратом, умело сдерживал их.
Когда ландо тронулось, прижавшаяся к отцу Стефа тихо спросила:
– Майорат был вчера у вас?
– Да, за обедом, мы провели вместе пару часов. Очень интересно поговорили.
И после долгого молчания прошептал, словно самому себе:
– Весьма, весьма интересный человек…
Стефа молчала. Ей жаль было уезжавшего отца. Размеренный топот коней, чуть колыхавшееся на мягких рессорах ландо и знакомая ливрея неотвязно возвращали ее мысли к Вальдемару. Она ехала в его экипаже, на его конях – одно это волновало ее. Пан Рудецкий тоже молчал. Искоса поглядывал на нежный профиль дочки, видел ее печаль. И в душе его нарастала тревога.
Обоим им многое нужно было сказать друг другу – и оба молчали.
Вокзал гремел и гудел, как улей. Протяжный свист локомотива странно подействовал на Стефу – с нескрываемым испугом она прижалась к отцу.
– Папочка, ты уедешь, а я опять останусь одна, – прошептала она с такой тревогой, что пан Рудецкий задрожал:
– Стефа, детка! Ты же сама не захотела возвращаться со мной. Тебе здесь хорошо, они тебя любят, уважают… Стефа, чего ты боишься?
Ландо остановилось. Лакей соскочил с козел, ватага носильщиков бросилась к экипажу. Возникла суета. Сердце Стефы стучало. Поспешно, словно это она должна была ехать и опаздывала на поезд, она выскочила и быстро пошла за несущим корзину лакеем.
Тут кто-то коснулся ее руки. Она обернулась: Вальдемар.
– Вы одни? Где же отец?
– Пошел покупать билет.
– Обопритесь на мою руку. Здесь такая толчея… Стефа подала ему руку. Вальдемар, ничего не говоря, повел ее в зал первого класса.
Панна Рита и Трестка громко приветствовали ее. Это ее обрадовало. Вскоре появился пан Рудецкий.
Разговаривали недолго.
– Вы покидаете выставку? – спросил пан Рудецкий Вальдемара.
– О нет! Я остаюсь. Когда все мои служащие осмотрят выставку, а господа практиканты как следует развлекутся, мы все вернемся домой.
Раздался первый звонок. Стефа с трудом разжала объятия, Вальдемар едва ли не снял ее со ступеньки тронувшегося вагона.
На обратном пути в ландо царило молчание. Панна Рита и Стефа сидели тихо, задумчивые. Мужчины тоже молчали. Стефа вновь слушала размеренный топот копыт, тихое постукивание колес. Она ехала в его экипаже – но теперь еще и рядом с ним.
XXXIII
Сумятицы на выставке заметно поубавилось – многие уехали. Веселые забавы поутихли. Все выглядели уставшими, один Михоровский устраивал все новые сюрпризы родственникам и знакомым – поездки в прекрасные окрестности города на лошадях или автомобилях, прогулки по городу, походы по магазинам. Теперь можно было без помех осмотреть самые любопытные павильоны. Однажды всем обществом отправились навестить глембовические конюшни и павильоны.
В конюшнях царил образцовый порядок. Больше всех восхищались Аполлоном, которого вывел сам конюший. При виде майората Аполлон тихо заржал, потянулся к нему мордой.
Стефа подошла к коню, погладила его вытянутую шею, красивую голову.
– Стефа, он тебя ударит! – перепугалась Люция.
– Ничего подобного. Приласкайте его, приласкайте, – шепнул Вальдемар. – Дайте ему руку для поцелуя.
– Ну, уж этого он не сумеет! – засмеялась Стефа.
– Он знает свои обязанности!
Вальдемар коснулся хлыстом колен Аполлона. Конь фыркнул, и, припадая на передние ноги, опустился на колени перед удивленной Стефой.
Панна Рита прикусила губы. Глаза Трестки расширились. Что до Брохвича, он чрезвычайно учтиво отступил в сторону, давая возможность Барскому ничего не упустить из этого необычного зрелища.
– Коник, коник, хороший мой! – опомнившись от удивления, сказала Стефа, обняла голову коня и поцеловала белую звездочку во лбу.
Аполлон, словно только этого и ждавший, вскочил на ноги, махая головой и радостно фыркая.
– Сумасшедший! – буркнул Барский.
– Кто, Аполлон или майорат? – усмехнулся Брохвич.
Граф свысока глянул на него с таким выражением, словно хотел сказать: «Оба! Да и вы не лучше!» Однако промолчал и, явно задетый, заложив руки за спину и насвистывая как ни в чем не бывало отошел.
– Как в цирке! – удивилась Стефа. – Как вам удалось его научить?
– Главное – умение, – ответил Вальдемар.
– Должно признать, оно у вас есть, – сказала панна Рита.
Охотничий павильон был не менее любопытен. У входа стояло чучело огромного медведя, державшего в передних лапах стальную вешалку для шляп. Здесь были собраны образцы фауны и флоры из лесов майората, карты и планы культурного их содержания, статистические таблицы, а также охотничьи трофеи Вальдемара. Там были львиные, тигровые и леопардовые шкуры.
Рядом – чучело бенгальского тигра. При каждом трофее – табличка с указанием места и даты. Отдел обслуживал кучерявый негр, одетый в зеленый шелк. На стенах висели фотографии глембовического зверинца, ружья, револьверы, охотничьи ножи и рога. Пояснения давал главный ловчий Урбанский.
Все навестили еще павильон с зерном из поместий майората и отправились в кондитерскую на главную площадь.
Они заняли несколько столиков на веранде. Михоровский сидел с панной Ритой, Стефой и Люцией. К ним присоединился и Трестка. Столик напротив был свободен. Вскоре туда сели двое мужчин: толстый пан с багровым потным лицом и молодой, по виду – бедный чиновник.
– Кофе! – резким басом позвал толстый юношу в белом фартуке.
Потом упер подбородок в огромный костяной набалдашник трости и принялся стрелять глазами во все стороны.
– Наверняка какой-нибудь ресторатор, – буркнул Трестка. – Высматривает, больше ли тут посетителей, чем у него в заведении. А может, мясник какой-нибудь?
– Не стоит судить по виду, – сказал Вальдемар. – Увидим…
– Но разве вы не физиономист? – спросила панна Рита.
– Я? Конечно! Бывает, и часто, я отгадываю мысли людей по улицам, точнее, по глазам. Профессию угадать гораздо труднее. Поведение человека выдает его занятие… а этот пан мне что-то подозрителен.
– Наверняка мясник, – повторил Трестка и стал рассказывать Стефе с Люцией какой-то забавный анекдот.
Рита сказала Вальдемару:
– Если вы можете угадывать мысли, попробуйте отгадать мои. О чем я сейчас думаю?
– О чем думаете или о чем думали?
– Когда?
– В конюшне.
Панна Шелижанская сурово посмотрела на него:
– Ну что ж, отгадайте, о чем я недавно думала в конюшне…
– Обо мне.
– Вы чересчур уверены в себе…
– Разрешите закончить! Вы думали, что… что я сумасброд и чересчур явно бросаю вызов общественному мнению. А еще вы думали, что я сумасшедший. Ну как, отгадал я?
И он, улыбаясь, посмотрел ей в глаза. Рита вдруг бросила быстрый взгляд на Стефу и неуверенно ответила:
– Угадали… Но я не думала, что вы сумасшедший, Боже сохрани! И о том, что вы бросаете вызов, не думала. Я просто удивлялась, что вы… что вы слишком смело афишируете ситуацию, которой… которой лучше бы оставаться пока что в тени.
Михоровский нахмурился:
– Почему? А если я хочу вывести ее из тени на яркий свет? Или я не волен в своих поступках?
Панна Рита побледнела:
– Вольны, кто сомневается. Только… мне казалось, что вы поступили так под влиянием минуты… и, быть может, чуточку против воли…
Вальдемар раздельно и внятно произнес:
– Уверяю вас, я был искренен. Никаким «влияниям минуты» я не поддаюсь. Совсем наоборот – я всегда стараюсь, чтобы особа, которой я интересуюсь, не была скомпрометирована излишним вниманием и не попала под огонь «общественного мнения».
Рита сидела бледная, пытаясь овладеть собой. Потом холодно ответила:
– Что до «особы», ее вы, возможно, и не скомпрометируете. Но вот о вас самом могут подумать…
– Это право того, кто так подумает. Обо мне могут говорить и думать что угодно. Но только – обо мне. Это – предостережение, – добавил он, выделяя последние слова.
– Предупреждайте других. Я не собираюсь поднимать брошенной вами перчатки. Могу лишь выступить в вашу защиту в… в некоторых кругах, где ваш вызов наверняка уже замечен и принят.
Михоровский раскланялся:
– В вас я и не сомневался.
– Ох…
Панна Шелижанская задумчиво опустила голову. Заходящее солнце в последний раз осветило павильоны и деревья, бросило сияние, словно последний взгляд, на веранду кондитерской и столик, за которым каждый думал о чем-то своем, но все мысли касались одного предмета.
В середине сентября обитатели Слодковиц и Обронного покинули выставку. Майорат оставался до самого закрытия. Все разъезжались не без грусти, но расставались они не больше чем на неделю. Затеянная майоратом охота в Глембовичах должна была положить начало новой череде развлечений. Дамам предстояло подобрать соответствующее количество нарядов, в том числе и маскарадные. Его энергия удивляла всех. На выставке он был самым деятельным, удивлял оригинальными идеями, и все предчувствовали, что в Глембовичах, где к тому же имелось несказанно больше возможностей, Михоровский превзойдет самого себя. Никто не догадывался, что привело его в такой азарт, хотя многие пытались доискаться истины. Некоторые считали, что причины в графине Барской (к их числу принадлежала и пани Идалия). Но большинство этому не верили.
Только самые близкие, включая панну Риту, Трестку и Брохвича, знали правду, однако даже им она казалась невероятной.
Неожиданное появление в салонах Мортенского маркграфини Сильвы крайне заинтересовало посвященных. Чья это была инициатива – Мортенского или Веры?
Внезапное исчезновение маркграфини интриговало вдвойне.
– Проиграла Верка! – шептались довольные дамы.
Брохвич рассказывал всем и каждому, что майорат подвел черту под итальянским дебетом-кредитом и бросил счета в печь…
– А как насчет польских счетов? – шутливо спросил как-то молодой князь Гершторф.
Трестка нахмурился:
– Тут будет труднее: княгиня Кристина потверже Веры…
– Однако в монахини и она не уйдет, – сказал Брохвич. – Кончится слезами, скандалами… однако кончится. Майорат давно предоставил Крыське свободу – могла и подыскать что-нибудь. А уж со слезами и скандалами он справится…
Панна Рита лишь печально кивала.
XXXIV
Выставка закрылась. Большинство аристократов отправились в Глембовичи, где началась осенняя охота. Глембовический замок без труда принял множество гостей. Вальдемар встречал их по-королевски.
Должна была состояться большая облава на волков, охота на лосей, диких кабанов и фазанов. Целая армия ловчих майората пришла в движение. Урбанский выслушивал приказания хозяина, распоряжался подловчими, а те, в свою очередь, командовали отрядами лесничих и загонщиков. Псари готовили своры гончих и маленьких такс, добывающих лис в норах.
Вокруг замка разъезжало множество экипажей. Конюхи выводили верховых лошадей. Майорат пригласил в Глембовичи всех своих соседей.
Выглядело это так, словно войско собиралось на войну. Михоровский в охотничьем костюме, казалось, был во множестве мест сразу: он встречал гостей, надзирал за последними приготовлениями, развлекал собравшихся в большой столовой дам, где гости подкреплялись перед выездом. Время было раннее, так что собрались только молодые. Экипажи и всадники длинной вереницей потянулись из ворот замка. Их провожали звуки труб, словно замок, посылая на бой свои дружины, старался придать им отваги.
Впереди ехал верхом майорат, за ним Юр вез два ружья и патроны. У Вальдемара при себе были револьверы в кобурах и кинжал в серебряных ножнах. Огромный дог Пандур чинно бежал рядом. И он понимал серьезность предстоящего дела. Сначала направились в ближайший бор. Кавалькада клином врезалась в лес, и тут же началась охота. Облава на волков принесла многочисленные трофеи. Первое время Вальдемар не стрелял, уступая своим гостям. Потом и он свалил огромного волка, наметом несшегося сквозь кустарник. С ним охотились ловчий Урбанский и два практиканта. Командовал один из подловчих, другой распоряжался псарней. Но надзор за всеми осуществлял Вальдемар.
Кавалькада въехала в ту часть леса, где водились лоси.
Охотники заняли позиции, громко пропела труба, давая сигнал загонщикам, и наступила глухая тишина. Линия охотников замерла, только густые кроны сосен шумели в вышине.
Вальдемар занял место под огромной сосной. Ружье он держал наготове; второе стояло у дерева. Он не любил держать за спиной слугу; его ловчий, гигант Юр, стоял в отдалении, ожидая, когда придет пора приносить убитую хозяином дичь.
Облава шла далеко отсюда, охотники не могли ее слышать. Бор молчал, словно готовясь к предстоящей вскоре канонаде. Вальдемар оперся спиной о сосну, не очень внимательно глядя на темную стену леса перед ним. Он о чем-то задумался, что-то решил, быть может, даже мечтал…
Внезапно лицо его озарилось. Легкая улыбка, почти сентиментальная, мелькнула на губах. Он прошептал:
– Стефа.
Подул ветер, шевельнулись желтые листья, громче зашумели мохнатые кроны сосен, птичьи голоса взлетели к небу.
– Стефа… Стефа… – шептали вокруг деревья. Вдалеке зазвучали трещотки и протяжное уханье загонщиков.
Шла облава.
Еще миг напряженного внимания… Раздался мощный глухой топот, треск ломавшихся веток, и сбоку Вальдемар увидел несущегося лося. Тяжелым галопом зверь мчался сквозь заросли, закинув за спину рогатую голову.
Вальдемар прицелился, но не выстрелил, отдавая первенство князю Занецкому. Тот быстро поднял ружье, но лось заметил это движение и, развернувшись на месте, бросился в сторону Вальдемара. Занецкий выпалил из обоих стволов – мимо! Нет, не промах! Но зверь лишь ранен! Задрав голову и пятная кровью мох, зверь направлялся к майорату.
Тогда выстрелил и Вальдемар, раз, другой, целя в сердце. Великан протяжно заревел, он был тяжело ранен, но не умерил бега.
С ним покончил Брохвич. А Занецкий шепнул себе под нос:
– Майорат размечтался, начинает мазать… Выстрелы теперь гремели неумолчно по всей линии. Когда охота закончилась, охотники собрались вокруг князя Гершторфа.
Каждый повествовал о своих подвигах.
– Я больше всех стрелял, – заявил Трестка.
– А убили сколько?
– Ну… да не знаю я! Потом посчитаем!
– Господа, минуту внимания! – весело крикнул Брохвич. – Получше следите за своей добычей, а то Трестка стянет у каждого по зайчику и выйдет в победители!
Трестка обиделся:
– Вот с тобой я этого никак не мог бы сделать. Отними у тебя одного зайчика – у тебя ничего и не останется!
– Извини! Я положил шесть зайцев, волка и козла. Чуть побольше, чем у тебя. Что там? Лисичка да пара ушастых…
– Ну что вы, вы оба хорошо стреляли и много добыли, – примирительно сказал князь Гершторф.
Граф Барский приблизился к Вальдемару, взял его под руку и спросил:
– Мы будем ждать с обедом, пока приедут дамы?
– Конечно. Они должны вскоре быть. Граф увлек его в сторону:
– Вот кстати… Скажите-ка вы мне… объясните, Бога ради, положение панны Рудецкой в нашем обществе.
Вальдемар остановился, как вкопанный. Гнев вскипел в нем. Смерив графа пронзительным взглядом, он сказал:
– Положение? Я вас не понял!
– О Боже! Пан майорат! Я попросту хочу, чтобы вы яснее объяснили мне роль этой панны в нашем кругу.
– Она – учительница Люции Эльзоновской и в то же время ее подруга.
– Ну, это я и сам знаю! Но не наделили ли вы ее и другими, более серьезными правами? Однако, смею заметить, что Рудецкая мне представляется особой мало подходящей для нашего круга. Надеюсь, вы меня поняли?
– «Нашего круга», как вы изволите выражаться, – это нечто такое, что требует уточнения.
Граф скривился, но поза его оставалась исполненной достоинства:
– В ваших устах… в устах потомка одного из лучших родов такие слова звучат чуточку фальшиво.
– Пан граф, я ценю свой род, но слепо перед ним не преклоняюсь. Подлинную цену я вижу в поступках, а не в гербе – ибо этот герб носят и другие наши роды.
– Но у других он не украшен княжеской шапкой, как у вас. Вальдемар рассмеялся язвительно:
– Ах, вот оно! У меня – княжеская шапка, у вас – корона с девятью зубцами… это и есть пресловутые вершины? Что ж, если так, панна Рудецкая нам действительно не ровня… однако Шелиги, Жнин и многие другие, кого мы почитаем за равных, имеют в короне только пять зубцов…[71]71
Т. е. дворяне знатные, но не имеющие никаких титулов.
[Закрыть]
Граф глянул на майората с любопытством:
– Не пойму, чем вас так рассердил!
– Я вообще не могу понять, чем вызван наш разговор!
Вальдемар был задет и не скрывал этого.
– Я просто пытаюсь вас убедить…
– О нет, граф, не утруждайте себя! Барский продолжал, словно не слыша его слов:
– Дело не в одной короне – еще и в традициях. То, что весь мир называет аристократизмом, требует от нас внимания, даже заботливости. Нам нельзя об этом забывать!
Вальдемар взорвался вдруг:
– Какое отношение имеет все это к панне Рудецкой?
– О, большое! Таких особ следует держать на расстоянии, не вводя в наш круг. Это вносит сумятицу.
– К нашему дому все высказанные вами… гм, банальности отношения не имеют. В нашем доме и в его окрестностях панну Рудецкую принимают наилучшим образом, чего она полностью заслуживает. Мы стараемся, чтобы она не чувствовала себя, чужой, и каждый, кто среди нас пребывает, должен подчиняться этим условиям.
Вальдемар говорил жестко, почти грубо. Он словно бы совершенно забыл, что граф – есть гость. Врожденная вспыльчивость нашла выход. Однако граф, казалось, ничего не замечал.
– Пан Михоровский, я не подвергаю сомнению достоинства этой панны. В конце концов, у Несецкого наверняка найдется какой-нибудь закуток, где помещены и Рудецкие. Но, Боже мой, ведь и среди наших слуг отыщутся субъекты, значащиеся в гербовнике!
– Пан граф, вы лишаете меня учтивости гостеприимного хозяина! Меня это оскорбляет! Коли уж вы так ставите вопрос, могу вас заверить, что завтра за стол с нами сядут мой управитель, главный ловчий и дворецкий. И вы, пан граф, из уважения ко мне и моему дедушке вынуждены будете подать им руку. Что до панны Рудецкой, положение ее среди нас определено четко, и унизить ее означало бы унизить нас.
– Позвольте, майорат! Вы чересчур пылко ее защищаете. Можно защищать таких девушек, согласен… но иным способом. Разве я не прав?
– Граф! – взорвался майорат.
– Простите, но среди нас она прокаженная.
Вальдемар побледнел. Резкие выражения вот-вот готовы были сорваться с его уст. Почуяв это, граф поспешно обернулся к группе подходящих мужчин. В тот же миг застучали колеса, и на лесной дорожке показалась четверка коней, везущая экипаж с дамами.
Охотники подбежали, чтобы помочь им выйти. Вальдемар же, не обращая ни на кого внимания, забросил ружье на плечо и устремился в чащу. Глаза у него зло сверкали, губы иронично кривились.
Его заметил Брохвич и догнал:
– Вальди, куда собрался? Приехали дамы, в павильоне готов обед. Я голодный, как тот волк, которого убил.
– Иди, ешь, распоряжайся всем от моего имени. И уж особенно учтиво поухаживай за этим олухом!
– За Барским?
– Угадал! Как тебе только удалось?
– Дорогой, среди нас только один олух, так что отгадать было легко…
– Ну ладно, иди.
– А ты?
– Я хочу побыть один.
– Но как там будут без тебя?
– Оставь, надоел…
Брохвич схватил Вальдемара за плечо:
– Вальди, если ты меня любишь и хочешь ублаготворить Барского, тебе следует вернуться к гостям. Веди себя как ни в чем не бывало – это и будет лучшая кара для старого мамонта. Не знаю уж, чем он тебя допек… Но что случилось, Вальди? Чтобы так тебя разозлить, должно было произойти что-то крайне серьезное.
– Угадал! Этот старый символ мнимого величия был столь великолепен, что сделался невероятно глупым. Это меня и разозлило.
– Вальди! Ну что ты! Любой воробей знает, что на этой вот тропке больше извилин, чем у графа в голове. Стоит ли на него за это злиться?
Вальдемар усмехнулся:
– Хорошо же ты отзываешься о своем будущем тесте!
– Надеюсь, он моим тестем не будет. Б-р-р! Даже Мелания со своей горячей кожей не в силах разжечь мою северную натуру. Тут больше подходит Занецкий… А хочешь услышать о Барском нечто новенькое? Отлично с ним держался твой практикант, тот, самый старший.
– Отоцкий?
– Да. Вообрази только, когда мы вышли на номера, граф первым делом накричал на конюшего.
– На Бадовича? За что?
– За то, что тот обратился к нему попросту «пан», без титула. Своими ушами слышал.
– Скотина, – буркнул Вальдемар. – Ну ладно, пойдем к дамам.
Они пошли к павильону.
– Это еще не все, – продолжал Брохвич. – Когда пошла облава, граф перешел со своего места на другое – вечно он так. Перешел и забыл взять ружье, а его егерь куда-то запропастился. Тогда Барский, недолго думая, посмотрел свысока на случившегося поблизости Отоцкого и говорит через губу: «Слушай-ка… как тебя там… принеси-ка мне мое ружье».
– Я ведь представил ему всех практикантов, как он смел! – возмутился Вальдемар.
– Барский узнал, что Отоцкий человек бедный и ты ему платишь – этого графу хватило. Он ведь всех, кто работает за деньги, за людей не считает.
– Отоцкий наверняка дал ему хороший урок? Он такого обращения не выносит.
– Погоди! Расскажу по порядку. Сначала он притворился, будто не слышит. А когда граф все повторил, Отоцкий поворачивается к нему, учтиво кланяется и говорит: «Майорат уже представил меня вам, моя фамилия Отоцкий». И преспокойно удаляется.
– Отлично! – развеселился Вальдемар.
– Я и Жнин прямо-таки рукоплескали Отоцкому, но граф наверняка вышел из себя.
Вальдемар засмеялся:
– А я еще сказал, что на обеде ему придется подавать руку моим управителям! Он постарается выкрутиться, но я его поймаю вечером, и уж тогда ухитрюсь представить ему и ловчего, и дворецкого!
– Вот видишь! И ты еще хочешь, чтобы я породнился с этим титулованным остолопом? Да предложи мне Барская миллион, а тетушка лиши наследства – я и тогда не соглашусь. Заполучить такого тестя?
Они вернулись к гостям как раз вовремя. Подъехали еще два экипажа с дамами.
Обед прошел весело, но длился недолго – Вальдемар спешил.
