Текст книги "Прокаженная"
Автор книги: Гелена Мнишек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)
Было решено, что каждая дама выберет себе кавалера. К Вальдемару живо подбежала раскрасневшаяся графиня Виземберг. Вальдемар с благодарностью поклонился ей, довольный, что она опередила графиню Меланию, недвусмысленно намекнувшую майорату за обедом, что выберет его. Шагая под руку с графиней, Вальдемар украдкой оглянулся на Стефу. Она стояла с Люцией поодаль, целясь из ружья в высокую сосну. Стоявший в кругу мужчин Барский что-то оживленно говорил, явно затевая каверзу Стефе. Беспокойство Вальдемара было замечено графиней:
– Пан Михоровский выглядит так, словно недоволен моим обществом…
– Наоборот. Просто я увидел, что не все нашли себе пары и вынуждены скучать.
Графиня быстро глянула на майората, потом проследила за его взглядом.
– Понимаю! У Люции и панны Стефании нет кавалеров. Но почему они сами их не выбирают? Многие наверняка только и ждут этого. Подмигните Жнину, он будет благодарен.
Вальдемар весело поцеловал ей руку:
– Уже не нужно. Смотрите, Юрек сам сообразил.
– Правда!
Брохвич галантно уговаривал Стефу выбрать его. Она охотно согласилась, и все втроем они направились по тропинке.
Барский покосился на них и бросил с иронией:
– Похищение сабинянки! Брохвич забыл, что и другие дамы остались без кавалеров.
Занецкий улыбнулся:
– Это скорее похищение сиамских сестер – ведь эти девушки неразлучны.
Барский не любил, когда кто-нибудь портил его шутки. Он свысока глянул на Занецкого и кисло поморщился:
– Ну ладно, не забудь о своих обязанностях. Моя дочка ждет.
Все расселись в экипажи и отправились на новое место. Некоторые дамы, в том числе панна Рита, тоже стали на номера. Однако новая охота в обществе дам оказалась не столь успешной.
Стефа, Люция и Брохвич стояли рядом с майоратом и болтали без умолку. Временами звенел смех графини Виземберг. Вся линия шумела веселыми разговорами, и пули чаще летели в воздух, чем в зверей. Впрочем, добыча все же была неплохой. В один прекрасный момент загонщики выгнали на линию стадо диких свиней, с громким топотом и хрюканьем поваливших прямо на охотников. Загремели выстрелы, но охотники чересчур азартно дергали курки и часто промахивались. На князя Занецкого вышел огромный кабан. Он бежал быстро, огромное черное тело переваливалось на коротких ножках, в разинутой пасти сверкали огромные острые клыки. Князь, не теряя головы, хладнокровно прицелился и выстрелил. Но пуля лишь скользнула по жесткому хребту. Разъяренное чудище, хрипя, метнулось вперед. В него выпалили еще двое. Барский прострелил зверю ухо, пуля князя Гершторфа угодила в ногу. Разъяренный до безумия кабан, разбрызгивая с морды пену, огляделся налитыми кровью глазками и ринулся прямо на Стефу, несясь тяжелым галопом, сопя и выдыхая, со свистом.
Стефа оцепенела от испуга, побледнела, но сохранила присутствие духа и заслонила собой Люцию. Среди охотников началась страшная паника. Брохвич крикнул Стефе, чтобы она бежала, и сам сделал такое движение, словно хотел кинуться прочь. Михоровский стоял бледный, но спокойный.
В последний миг, когда охотники, видя настигшего Стефу кабана, окаменели от ужаса, Вальдемар молниеносно метнулся вперед, одним движением переместил девушек за сосну и мощным ударом погрузил кинжал по рукоять в сердце зверя. Смертельно раненный кабан рухнул, черная кровь брызнула на траву, огромная туша дернулась несколько раз и застыла.
Вальдемар, выдернув окровавленный кинжал, другой рукой вытер вспотевший бледный лоб. Глаза у него были страшными. Бросив мимолетный взгляд на мертвого зверя, он направился к Стефе. Опомнившись, она вместе с Люцией вышла ему навстречу. Вальдемар отшвырнул кинжал, схватил ее за руку и спросил сдавленным голосом:
– Вы очень испугались? Боже, какое несчастье!
Она горячо пожала ему руку:
– Спасибо… вы спасли меня… рискуя собой… я не забуду…
– Боже, что я пережил… Довольно об этом! Что было, то прошло!
Лишь теперь охотники и дамы опомнились от пережитого ужаса. Мужество майората поразило всех. Первым очнулся чуточку пристыженный Брохвич. Все подошли к сосне, поздравляя Стефу со счастливым спасением, а майората с проявленной отвагой. Дамы переводили взгляды с майората на Стефу. Брохвич успокаивал испуганную Люцию. Наконец майорату подала руку графиня Виземберг:
– Vainqueur! Maintenant vous l'aver prise, elle vous appartient![72]72
Победитель! Теперь вы ее завоевали, она принадлежит вам (франц.).
[Закрыть]
Майорат молча поцеловал ей руку. После захода солнца кавалькада возвращалась в замок, приветствуемая звуками труб. и игрой оркестра на галерее.
Пока охотники переодевались, лесничие под надзором ловчего выложили огромной дугой во внутреннем дворе всю убитую дичь. Вперемешку лежали лисы и зайцы, там и сям бархатом поблескивала шерсть диких козлов; головы их, искусно подпертые колышками, вздымали длинные рога. Как украшения в короне, на вершине дуги лежали лоси и кабаны, а в середине – несколько волков. Впереди стоял заколотый Вальдемаром кабан. Из полуоткрытой пасти свисали сосульки застывшей черной крови, грозно торчали длинные белые клыки. Остекленевшие глаза смотрели изумленно, будто зверь удивлялся, что он, так недавно внушавший людям ужас, выставлен теперь им на посмеяние.
Когда охотники вышли во двор, ведя дам, несколько егерей в зеленых куртках и высоких сапогах, стоявшие у трофеев, подняли к губам фанфары и огласили двор победной песнью. Было в них что-то от рыцарских времен.
Гости подошли ближе. Дамы гладили головы оленей и прекрасные перья куропаток. Мужчины наперебой рассказывали друг другу, как был добыт тот или иной зверь, при этом громче всех кричал и больше всех врал Трестка, совершенно заглушив Брохвича – тот все еще не мог опомниться после случая с кабаном, зная, что вел себя не наилучшим образом. Начались споры, кто больше добыл дичи. Оказалось, именно Брохвич. Майорат провозгласил его, как полагалось, королем охоты. Но Трестка, рассердившись, что его опередили и здесь, не упустил случая позлорадствовать:
– Юрек, тебе не повезло бы так, если бы майорат стрелял почаще. Но он сегодня уступал лучшие места и выстрелы гостям. Он попросту отдал тебе титул короля.
– В таком случае мы с тобой имели равные шансы, – сказал Брохвич. – Ты тоже мог постараться…
Трестка лишь махнул рукой.
Руку Стефы смочили в крови кабана. Ее и майората провозгласили героями дня. Графиня Мелания и ее отец едва удерживались, чтобы не дать открыто волю гневу… Из дам больше всего дичи добыла панна Шелижанская. Вальдемар взял одну из убитых ею куропаток и помазал ей кровью руку:
– Виват нашей Диане!
Молодая панна рада была, что ей достался от него хотя бы такой знак внимания. Но Трестка сердито грыз усы.
XXXV
Вечером замок осветился электрическими огнями. Округлые стеклянные стены зимнего сада сияли, украшенные вьющейся зеленью. В большом зале был накрыл стол в форме подковы на сто с лишним человек. Крытая железная лестница вела из зала в зимний сад, откуда доносился тихий шум фонтана и искусственных водопадов. Лестница, увитая цветочными гирляндами, освещенная букетами лампочек из цветного стекла в форме тюльпанов, казалась дивным мостиком, ведущим из прекрасного зала в подлинный Эдем. Чары веяли на Стефу отовсюду, покоряя, будя фантазию…
Совсем другие чувства обуревали графиню Меланию и ее папеньку. Она клялась себе любой ценой, не выбирая средств, завладеть хозяином этого замка. Графиня глядела на майората влюбленно, почти покорно, что лишь раздражало его. Граф прогуливался по залам и думал, какой эффект произведут его миллионы, если вложить еще и их в украшение этого замка.
За обеденным столом граф сидел презлющий – Вальдемар представил гостям управителя, главного ловчего и дворецкого столь недвусмысленным образом, что всем пришлось подавать им руки, в том числе и графу. Однако хорошие вина развеяли досаду, шампанское окончательно примирило графа с происходящим, и, в конце концов, присутствие «этих господ» уже не казалось ему столь ужасным. Он лишь решил про себя: когда станет тестем майората, тотчас же поставит некие условия и проведет некие реформы согласно всем традициям, в которых майорат явно не силен…
Во время обеда на террасе играл оркестр. Замок, парк, террасы и английский сад были иллюминированы, даже река пылала, отражая пламя разложенных на ее берегах многочисленных костров. Цветные лампочки озаряли ведущую к пристани лестницу, клумбы и цветочные аллеи. Ряды маленьких лампочек колыхались меж деревьев, протянулись поперек аллей. На газонах бледными огоньками светили неисчислимые светлячки. То и дело к небу взлетали ракеты, вспыхивали бенгальские огни, озаряя водопады.
После обеда в замке не осталось никого. Одни разбежались по аллеям, другие отправились любоваться фонтанами. Многие побрели к лодкам, украшенным гирляндами цветов и разноцветными фонариками. Гондола «Стефания» была убрана пурпурными фонариками и венками из роз.
Пан Мачей бродил по парку и, убеждаясь, что уголки его один прекраснее другого, грустно кивал головой. Он боялся подумать, для кого все эти чудеса, но в глубине души отгадывал.
На террасе графиня Барская просунула руку под локоть майората и умоляюще шепнула:
– Не покажете ли вы мне иллюминированные гроты?
Она, несомненно, была привлекательной. Сильно декольтированное платье добавляло ей прелести; светлая материя и кружева-паутинки оттеняли смуглую кожу. На шее у нее подрагивало жемчужное ожерелье.
Опираясь прекрасной обнаженной рукой на его плечо, она повторила:
– Хорошо? Покажете мне гроты?
– Если вы так желаете…
– Они, должно быть, чудесные…
Они молча спустились с террасы и направились меж фонтанами в глубь сада. Их обогнали несколько человек, в том числе и панна Рита, глянувшая на Вальдемара удивленно, а на графиню – насмешливо и неприязненно.
Графиня щебетала:
– Ваши Глембовичи прекрасны! Я и представить не могла, что они столь великолепны! Вы живете словно в раю. Это принесло вам счастье? – заглянула она в глаза майорату.
– Каждый понимает счастье по-своему. Я люблю Глембовичи не за их великолепие, а за то, что они мои. Это моя земля, моя родина, которую я хочу сделать прекрасной.
– Вам это удалось. Здесь все так прекрасно! Вас не упрекнешь в отсутствии вкуса. Так все устроить!
Вальдемар посмотрел на нее:
– Устроил здесь все не я, а бабушка Габриэла. Я лишь поддерживаю все в прежнем великолепии. Бабушка хотела устроить из Глембовичей второй Версаль, и я продолжаю ее дело, не считаясь с расходами.
– Да, женщины умеют добиться такой вот красоты. Однако вашей жене не к чему будет приложить руки – все, что только можно измыслить, здесь уже есть. Разве что ей захочется перемен…
Вальдемар усмехнулся, отгадав намерения графини: его вызывали на откровенность.
Графиня взглянула на него кокетливо:
– А вы позволили бы своей жене что-то переменить здесь, приди ей такая охота?
– Право, не знаю.
– Понимаю! Все зависело бы от глубины ваших чувств к жене, верно? Но привязанность и любовь, если они велики, требуют порой и великих жертв…
Вальдемар удивился:
– Вы понимаете это?!
– О да! Когда в нас происходит… перемена, начинаешь понимать многое из того, о чем доселе и не думал…
– Ну, а вы, графиня, какую смогли бы принести жертву во имя великих чувств?
– Я? Все!
– В том числе и свой круг?
– Не понимаю!
– Если бы вы полюбили кого-то, не принадлежащего к аристократии, стали бы вы его женой во имя любви?
– О нет! quelle idйe![73]73
Что за мысль! (франц.).
[Закрыть]Такое мне не грозит. Я и глаз не задерживаю на людях не нашего круга. Любить можно только равных себе…
И она склонила головку на плечо Вальдемара, словно бы говоря: «Это – ты, и я – твоя».
Вальдемар понял, но не показал вида. Засмеялся чуточку язвительно:
– В чем же тогда «все», которым вы пожертвуете для любимого?
Обиженная его смехом графиня поджала губы:
– Вы задаете вопросы так… странно. Похоже, вы не верите в силу моих чувств… Но тот, кого я полюблю, сумеет их оценить.
– Наверняка! Такого рода открытия – сущий триумф! Если сумеешь их сделать…
– Разве вы не умели?
– О, я достаточно часто делал открытия, но не могу сказать, что это были «триумфы». Триумфом я мог бы назвать последовавшее за открытием счастье… но его-то я и не пережил ни разу.
– Быть может, вы просто не старались?
– Трудно «стараться» стать счастливым. Счастье приходит само… или не приходит.
Графиня помолчала, потом заговорила тише, словно бы для себя одной.
– Хотела бы я быть мужчиной. Мужчины могут говорить, что думают, а нам этого нельзя…
Голос ее звучал тоскливо, глаза были обращены к звездному небу, в них отражались искры фейерверка. Она нетерпеливо ждала.
Вальдемар посмотрел на нее искоса. Оставаться совершенно равнодушным к ее прелести он не мог.
«Жаль, что здесь нет Занецкого, – думал он. – Уж он-то был бы уже у ее ног… потому что прекрасная обертка заставит потерять голову. Но я, дурак этакий, предпочитаю перчатке, пусть и красивой, руку… Эх, случись все пару лет назад!»
Вальдемар послал ей дерзко-шаловливую улыбку:
– Вы говорите, женщины связаны по рукам и ногам в выражении своих чувств? Мне так не кажется.
– Но не можем же мы объясняться первыми!
– О нет! Однако женщины могут недвусмысленно дать понять, какими чувствами они обуреваемы. Если они искренни, они всегда могут облегчить влюбленному в них дорогу к счастью. Своей песней без слов…
И он замолчал – нарочно, зная, что ступил на скользкую дорожку и забросил крючок, который графиня может и проглотить. Его это откровенно развлекло. Внезапно появившийся на щеках графини румянец прямо-таки развеселил и подсказал ему дальнейшие слова:
– Иные женщины – словно цветки, которые в солнечную погоду распускаются и одурманивают чудесным ароматом, но едва появится луна, замыкаются, жалея свои краски, прячут очарование, словно опасаясь, что меньше его останется влюбленному. К таким растениям относится самое мое любимое – вьюнок. Когда женщина, подобно вьюнку, дает почувствовать свою любовь, она без слов шепчет: «Я твоя, возьми меня» – это и есть то безмолвное объяснение, на которое мужчина отвечает словами…
Графиня внимательно слушала его. Губы ее подрагивали – желанная цель была близка, и будущее представлялось в радужных красках…
– Вы любите вьюнок? – переспросила она.
– О да, и еще как!
– Когда вы так говорите, заслушаться можно… Но всегда ли солнце способно услышать, в чем признается цветок? Столько глаз смотрит на солнце, столько клятв к нему обращено… Сможет ли бедный влюбленный вьюнок надеяться на теплый лучик?
– Наверняка… если им движут искренние чувства. Солнце, знаете ли, слишком умно, чтобы принимать все клятвы бездумно. Оно-то уж сумеет различить, кому нужно оно само, а кому – лишь золотой его блеск… и никогда не ошибается.
Барская беспокойно встрепенулась – тон майората и его слова пробудили в ней смутную тревогу, и она потупилась.
Вальдемар вновь украдкой глянул на нее, в глазах его прыгали чертики. Он подумал: «Не знаю, равен ли я солнцу, не в том дело. В одном уверен: никакой ты не вьюнок, ты – обычный подсолнечник!»
Они подошли к иллюминированным гротам, откуда доносился шум веселых разговоров. Графиня замедлила шаги и сказала, не глядя на майората:
– Вы знаете, что князь Альфонс Занецкий добивается моей руки?
В голосе можно было различить и нотки высокомерия.
– Знаю, графиня.
– Папа мне усиленно рекомендует его, а я… Что думаете о нем вы?
– Это очень добрый человек, чуточку пустоват, но в наших кругах это считается не недостатком, а достоинством.
– Пустоват? Вот не замечала! И что же вы мне посоветуете? – голос ее явственно дрогнул.
– Я никогда не выступаю советчиком в подобного рода делах. Свое мнение я о нем высказал, а дальнейшее заинтересованные лица должны решать исключительно вдвоем.
– Значит, вы мне ничего не посоветуете?
– Я не советую в таких делах. Советчик, ко всему прочему, фигура печальная – что бы он ни сказал, «да» или «нет», на него сплошь и рядом бывают весьма обижены…
– Почему вы уклоняетесь от прямого ответа?
Вальдемар нахмурился, заметив загадочную улыбку графини. Она ему наскучила, он искал способа прервать этот разговор, но настойчивость Мелании прямо-таки сердила, и он ответил весьма недружелюбно:
– Не понимаю, отчего вы так рьяно добиваетесь, чтобы я стал судьей в деле… скажем так, совершенно мне неинтересном… Но коли уж вы настаиваете… Я уверен, что из всех, добивающихся вашей руки, Занецкий – самый лучший.
У графини перехватило дыхание:
– А если бы я вышла за него?
– Я от всего сердца пожелал бы вам счастья.
Графиня стояла бледная. Губы ее нервно подрагивали.
Она молча шла рядом с ним. Оба долго молчали. Вдруг Мелания резко вырвала руку и бросила:
– Благодарю, я одна осмотрю гроты.
– Как вам будет угодно, – поклонился он.
Она побежала к гротам, он повернул к замку: «Ну вот, я спалил за собой еще один золотой мост…»
Стефа тихонько ускользнула из парка, где за ней неотступно следовал молодой человек с моноклем, ухаживавший за ней еще на выставке. Вместе с Люцией и молодыми княжнами Подгорецкими она пошла в зимний сад. Бродила меж пушистых папоротников и бархатных листьев бегоний, ярких, словно эмаль. Мох на камнях помогал создать иллюзию, что девушка находилась в настоящем диком лесу. В расселине скалы сидела нахохлившаяся сова, меж камнями прополз уж, в озерках плескались золотые рыбки.
Стефа ходит, смотрит, слушает, вдыхает запахи и не знает – явь это или сон? Правда, и сны, столь великолепные, ей не снились никогда… Замечтавшись, она и не замечает, как Люция увела княжон, чтобы показать им охотничий костюм, предназначенный для завтрашней охоты на фазанов. Стефа осталась одна, чувствуя себя одурманенной и счастливой безмерно. Не видит, что давно уже на лестнице среди цветов стоит он, хозяин и властелин всех этих сокровищ. Замечтавшаяся, не видит, как он неспешно, шаг за шагом, спускается с лестницы, не сводя с нее взгляда; не слышит его шагов в аллее. Он замер, боясь испугать девушку неожиданным появлением. Она вздрогнула, инстинкт подсказал ей, что кто-то находится рядом. Резко обернулась. Он протянул к ней руки. Стефа не вскрикнула, но страшно побледнела. В этот миг, когда вся ее душа была поглощена им, она тем не менее не желала его видеть, пугаясь его присутствия и его взглядов.
Он взял ее руки в свои горячие ладони, оказавшись совсем близко.
– Уже второй раз я испугал вас в этом замке, – шепнул он низким тихим голосом. – Пани Стефания, что с вами?
– Ничего… нет… отпустите меня, прошу вас…
– Почему вы боитесь меня? Почему избегаете? Она взглянула на него. Его серые глаза горели, став почти черными. Брови нахмурились. В лице молодого магната, в трепетавших губах, в нервно раздувавшихся ноздрях чувствовались страсть и нежность. Стефа видела его уже таким в портретной галерее… Она порывисто отстранилась и сдавленным голосом шепнула:
– Отпустите…
Он притянул ее к себе. Стефа чувствовала, что слабеет. Чересчур мощная сила противостояла ей. Он пожирал ее глазами и шептал:
– Вы меня боитесь?
– Нет… только…
– Ты думала обо мне! Я знаю. Не вырывайся, все напрасно, ты в моей власти… Кроме нас двоих, никого нет в замке. Останься со мной!
– Отпустите! – вскрикнула Стефа. Отчаянным, сильным движением высвободилась, взлетела по лестнице и через миг исчезла.
Вальдемар смотрел ей вслед горящими глазами:
– Она будет моей, даже если весь мир окажется против! – воскликнул он.
Взглянул на лестницу, где исчезла Стефа, и побежал вверх по ступенькам.
Он долго искал ее, бродя по комнатам, и отыскал наконец рядом с Люцией в окружении нескольких гостей. В освещенном алькове графиня Виземберг играла на цитре. Все увлеченно слушали. Вальдемар остановился под деревом, за креслом Стефы. Видел, как взволнована она была, как побледнела, увидев его. Когда графиня закончила игру, стало шумно. Ее громко благодарили. Стефа вскочила. Вальдемар, используя удачный момент, наклонился к ней, произнес серьезно и сердечно:
– Простите, я обезумел… простите. Вашу руку – в знак прощения!
Она, дрожа, протянула ему руку.
– Все хорошо? – шепнул он просительно.
– Да, – ответила она.
– Повторяю, я был безумен… Но вы для меня дороже всего на свете.
И они отошли от графини и аплодировавших ей.
XXXVI
Назавтра был перерыв в охоте. Общество развлекалось в замке. Одни играли в бильярд в большом зале, другие – в теннис на площадках. Гости осмотрели устроенную майоратом в башне метеорологическую обсерваторию, библиотеку и картинную галерею.
Потолок длинной картинной галереи был расписан батальными сценами. Здесь висели полотна известных мастеров. Среди них несколько подлинников Матейко, Семирадского, Норблина и Коссака, [74]74
Юлиуш Коссак (1824-1899). Ян Матейко (1838-1893), Ян Петр Норблин (1745-1830), Хенрик Семирадский (1843-1902)-известные художники. Семирадский одно время жил и работал в России.
[Закрыть]подлинники и копии Рембрандта, купленные за сумасшедшие деньги, картины Тициана и других художников с мировым именем. Многие полотна были посвящены наполеоновской эпохе, другие изображали славные в польской истории битвы, портреты королей, пейзажи. Галерея казалась бесконечной, там уместились и прекрасные мраморные статуи и бюсты знаменитостей. Из галереи можно было пройти в библиотеку, содержавшую в застекленных дубовых шкафах неисчислимое количество томов. Портреты знаменитых писателей висели под потолком. Середину зала занимал резной дубовый стол, окруженный такими же креслами, высокими и тяжелыми; было и несколько других, более современных, обитых бронзового цвета кожей. Рамы высоких венецианских окон и дверей были украшены искусной резьбой.
Стефа с любопытством и почтением перебирала книги. Здесь были все книги польских классиков, попадались даже старинные фолианты, документы минувших эпох, письма. Иностранная литература была представлена не менее широко, начиная от классиков античности.
Из библиотеки дверь вела в салон-читальню, со стенами, выкрашенными светлой краской и ковром на полу. Рядом с пальмами стояло фортепиано из красного дерева. Роспись на потолке изображала Париса с золотым яблоком в руке перед тремя богинями. Большие застекленные двери выходили на балкон с мраморной балюстрадой, украшенной фигурами девяти муз. С балкона открывался прекрасный вид на террасы и реку. Гости прошли еще зал для концертов, оформленный в готическом стиле. Там находился прекрасной работы орган. Стефа уже была здесь летом, но и в этот раз не могла насмотреться.
– Зал выглядит как-то ужасно серьезно, правда? – шепнула она панне Рите.
Молодая панна вздохнула:
– О да! Наверняка жалоб здесь прозвучало больше, чем смеха. Видите этот орган? Он многое помнит. Габриэла де Бурбон… Но вы, должно быть, не знаете ее историю? Это бабушка майората, она…
– Я знаю.
– Кто вам рассказал?
– Сам майорат.
– А… Наверняка она поверяла органу все свои печали и горести. Она мастерски играла на органе. Майорат тоже, и очень его любит. Какое впечатление производит на вас этот зал?
– В нем есть что-то от монастыря. Быть может, из-за того, что все здесь устроено на старинный манер… или потому, что орган до сих пор я видела только в костелах.
– На меня от этих прекрасных стен веет затаенной печалью, – задумчиво призналась Рита.
Потом все перешли в оружейную, где оставались дольше всего, с интересом разглядывая богатейшее собрание доспехов всех времен, собранных в красочные группы. На доспехах с гербами Михоровских были прикреплены таблички, пояснявшие, кому из членов рода они принадлежали и в каких битвах использовались.
В другом зале были собраны охотничьи трофеи. Многое здесь было добычей самого Вальдемара, а один из отделов был целиком составлен из трофеев, привезенных из Индии.
Каждый зал в замке был устроен на особый манер. Гости осмотрели еще памятную Стефе портретную галерею с ее знаменитыми скульптурами и зал гобеленов.
– Это что! Вы еще не видели всех коней, – сказала Стефе Рита.
После обеда было решено посетить знаменитые глембовические конюшни, шорные мастерские и пожарное депо. Некоторые настаивали, чтобы в первую очередь посмотреть бумажную фабрику и расположенную в некотором отдалении сахарную, но Вальдемар, смеясь, заверил, что найдется время и для фабрик. Ему по душе было, что выпал столь прекрасный повод похвалиться любимыми им Глембовичами. Он сам давал все нужные пояснения, радуясь вниманию гостей.
Осмотрели электростанцию, потом отправились в конюшню. Там панна Рита впала в сущий экстаз, а Стефа, хоть и привыкшая к роскоши конюшен в Слодковцах, долго стояла, не в силах очнуться от изумления. Здание было огромным; внутри же каждый конь, укрытый роскошной попоной, стоял у своих яслей, словно бы в собственной комнате. Когда Вальдемар вошел, все кони повернули к нему головы с тихим ржанием, ноздри их раздувались, копыта нетерпеливо ударяли в пол. Вся конюшня знала его и радостно приветствовала.
Большие застекленные двери вели из конюшни в шорные мастерские. Там на стенах и станках висела разнообразнейшая упряжь, на каменном полу стояло множество великолепных экипажей.
Многих господ пожирала зависть, у других глаза разгорелись от изумления. А посреди этих сокровищ, давая пояснения, прохаживался Вальдемар, спокойный и вежливый.
Чем больше его богатства видела Стефа, тем больше он ее пугал. Непонятно почему, но его миллионы претили ей. В Глембовичах она не чувствовала себя с ним свободно, избегала его. Летом Глембовичи очаровали ее, теперь же – отпугнули.
Гостей вели все дальше и дальше. За шорной мастерской открылся большой зал для отдыха гостей, убранный в совершенно ином, нежели покои замка, стиле. Мебель из лосиных рогов, обтянутая желтой, вручную выделанной кожей, дубовые стены завешаны картинами, представляющими сцены польских скачек и английского дерби. На больших фотографиях и картинах – конские головы и кони в полный рост, Аполлон во всей красе; здесь же висели фотографии глембовических конюшен. Были портреты пана Мачея верхом на коне, в уланском мундире, и Вальдемара на Аполлоне с бегущим рядом Пандуром. Висели вставленные в рамки генеалогические древа коней, выигранные ими золотые медали – в том числе и медаль недавно закончившейся выставки.
Стефе очень понравился портрет Вальдемара на коне, и перед ним она задержалась подольше. Это обратило на себя внимание тех из гостей, кто украдкой наблюдал за ней. Граф Барский подошел к ней:
– Что вас больше всего увлекло: всадник, конь или рама?
Застигнутая врасплох, Стефа вспыхнула, но, тут же опомнившись, ответила:
– Все вместе, пан граф, ибо оно составляет достойное внимания целое.
– Но больше всего достоин внимания всадник, не так ли?
– Без сомнения. Как центр композиции.
– Но этот центр не для всех… доступен. Впрочем… мечтать никому не грешно.
Стефа открыто посмотрела ему в глаза:
– Что вы хотите этим сказать, пан граф?
– Ох! Не собираюсь вам объяснять. Забавный вопрос! Вы, сдается мне, пытаетесь достигнуть вовсе не вашего уровня горизонтов. Однако такие эскапады чаще всего плохо кончаются, я имею в виду, для прекрасного пола… Говорю это вам из чистого расположения.
Стефа побледнела, гордо подняла голову и, смерив графа обжигающим взглядом, выразительно произнесла:
– Пан граф, я не нуждаюсь в вашем расположении.
Сказав это, она отошла, стараясь выглядеть совершенно спокойной.
Слезы навернулись ей на глаза, невыносимая печаль легла на сердце. Люция спрашивала, что случилось, но тщетно ждала ответа. Стефа молчала. Наблюдавшая эту сцену панна Рита не расслышала слов, но догадалась, о чем шла речь. На обратном пути в замок она подошла к Стефе:
– Что вам наговорил наш чванливый граф?
Стефа преспокойно ответила:
– О, ничего особенного.
– Но я же видела: он чем-то оскорбил вас. Несносный тип!
Люция удивленно посмотрела на Стефу:
– Что? Граф Барский тебя оскорбил? Этот ужасный дед? Я ему дам! Сейчас же скажу Вальди!
И девочка пустилась было бежать, но Стефа схватила ее за руку:
– Люция, не нужно!
– Этот дед решил, что он тут хозяин? Ну, я ему не прощу! Он никакого права не имел тебе грубить!
Стефа успокаивала девочку. Панна Рита так ничего и не узнала.
