Текст книги "Прокаженная"
Автор книги: Гелена Мнишек
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)
XX
После приема в Глембовичах Вальдемар отвез своих гостей в Слодковцы и сам остался там ночевать. Утром в нем ожили тысячи вопросов и сомнений; не в силах отыскать на них ответа, он распрощался и отбыл. Он был зол на себя, на свое поведение со Стефой. Сцена в портретной галерее и его слова в бричке вставали перед ним живым укором. Он чуточку боялся новой встречи со Стефой, думая, что после всего услышанного от него она встретит его либо насупившись, либо с триумфальной усмешкой, обычной у женщин в таких ситуациях. Не хотел сердить ее, но еще больше боялся этой усмешки, быть может, предчувствуя, что образ Стефы тогда померк бы в его душе. А этого он инстинктивно пытался не допустить. В бричке после им произнесенных значительным тоном слов она сидела тихая, угнетенная, говорила мало и с усилием, да и то обращаясь не к нему, потому что сам он сидел после этого молча.
К счастью, панна Рита разговорилась и, вовлекая всех в беседу, отвлекла общее внимание от него и Стефы.
Вальдемар, проведя ночь без сна, пришел к такому выводу:
– Вчера она все взвесила, сегодня прочувствовала до конца и даст мне это понять.
При этой мысли он зло стиснул зубы:
– Что ж, пусть попробует.
Он почувствовал, что этим подозрением унижает Стефу, он продолжал нападать на нее в воображаемом разговоре с ней.
Он холодно попрощался со Стефой, без тени дружеского расположения, и, видя ее удивленный взгляд, тем не менее оставался затуманенным до самого отъезда. Он спешил уехать, хотя чувствовал, что ошибался, плохо думая о ней, и виноват перед девушкой.
Стефа ничего ему не сказала, он не заметил у нее ни триумфа, ни гнева, лишь удивление его холодности. Это подействовало на него сильнее, чем он мог ожидать:
– В чем она виновата, что я поступаю с ней как с первой встречной? – повторял он себе, возвращаясь в Глембовичи.
И вновь резко осуждал себя, свое поведение.
Вспоминал вчерашнее утро, как ехал с ней рядом на козлах, вспоминал ее слова, ее смех. Вновь видел ее перед собой, сравнивая сегодняшнюю со вчерашней, и огорчался все больше.
Погода удивительно гармонировала с его черными мыслями. Ни следа вчерашнего ясного утра. Небо было серым, облака набухали дождем, сеявшимся на землю влажной пылью. Весь мир окутан был некой меланхоличной, понурой тишиной. Деревья, шумевшие вчера, сегодня умолкли, замкнувшись в себе; поля, вчера веселые и светлые, стояли безмолвно под серой влажностью дня. Временами на придорожных тополях кричали птицы, но они умолкали, заслышав стук копыт. Резиновые шины катились почти беззвучно, но Вальдемара сердил даже топот копыт. Забившись в угол экипажа, он размышлял:
– Что она могла обо мне подумать, кроме того, что я был пьян? Я ведь изрядно выпил шампанского. Ба! А сцена перед портретом? Розы можно объяснить вниманием, проявленным хозяином к гостье, хотя это уже попытка оправдаться… а кое-какие вырвавшиеся у меня слова и то, что я поцеловал ей руку? Хуже всего – ночью, в бричке… С такой девушкой нужно считаться, слишком легко уронить себя в ее глазах. Она меня готова подозревать в намерениях, достойных Пронтницкого… Черт побери, что я наделал!
Душевный разлад с самим собой не утихал.
В Глембовичах пришло некоторое успокоение.
Он прохаживался по парку, у пристани, где уже исчезли все следы вчерашнего пира.
И ни на минуту не мог забыть о Стефе.
Вот здесь он играл в паре с ней в теннис. «Как грациозно она подоткнула платье!» Вот здесь разговаривал, на этой аллее рвал для нее розы, здесь видел издалека, как погружала она лицо в бархатистые лепестки цветов. Потом – прогулка по реке. Стефа рассердила его, прыгнув в другую лодку, к Трестке. А стрельба по мишени? Этот простреленный им красный кружочек… Он пошел в ту сторону и пожалел, что разломанную мишень уже убрали, оставив только мокрый от дождя столик. Дольше всего он пробыл в портретной галерее. Сидел на канапе и, всматриваясь в бабушкин портрет, размышлял:
– Зачем я рассказал ей эту историю? Забиваю себе голову романтизмом – к чему? Идиллии, мечты – что за ерунда! Существует лишь жажда обладания, единственная истина из всех глупостей, какие нагромоздили и окрестили «любовью»! Вот в жажду обладания я верю, лишь она влечет меня к ней, ничего больше.
Он заметил на полу несколько желтых лепестков, оставшихся от вчерашнего букета Стефы. Благоговейно поднял их и припомнил вдруг, как Стефа испугалась его голоса и хотела убежать, а он ее не отпустил. Взял тогда ее руку, держал в своих ладонях, привлек девушку к себе. Она испуганно смотрела на него, смирясь помимо воли, глаза ее были полузакрыты, и это выглядело так пленительно… Это длилось короткий миг, но оно было!
Вальдемар смял лепестки в ладони.
Несколько дней потом не мог успокоиться, но единственным заключением, к которому он пришел, было: если для него жажда обладания и есть то, что именуется любовью, то Стефа все понимает иначе. Значит, он пробуждает в ней другие чувства? Более духовные? Быть может, она оживает, Пронтницкий разбудил ее…
Вспомнив это имя, Вальдемар стиснул зубы. Он знал, что Стефа не любила Пронтницкого, и, даже мысленно соединив их имена, почувствовал омерзение; знал, что сам он будит в Стефе чувства, которые гораздо сильнее просто симпатии, но не понимал, отчего гордится этим.
Множество раз в подобных ситуациях он не чувствовал ничего, кроме триумфа, но теперь впервые ощущал и некую внутреннюю удовлетворенность – и удивлялся тому.
Отчего эта девушка совершенно не похожа на тех, каких он знал прежде? Почему становится дорога ему? Желанна? Что за сила влечет его к ней? К той, которую он лишь пару месяцев назад преследовал циничными шутками, дразнил?
Она произвела на него впечатление при первой же встрече, когда ехала со станции в ландо, рядом с теткой. Он пересел к ним в экипаж и стал изучать девушку. Но тут же заметил, что она все поняла и рассердилась.
И удивился.
Молодая красивая панна гневается, ловя на себе настойчивый взгляд молодого мужчины?! Это что-то новенькое!
Жизнь приучила его к другому. Женщины чересчур баловали его своим вниманием, и какие женщины! А эта дочка обыкновенного шляхтича принимала его комплименты с неохотой и даже оскорблялась. Правда, взгляд его, устремленный на девушку, был исполнен иронии и недоброжелательства.
Стефа с первой минуты увлекла его, интересовала все больше. И, ведомый некой непонятной злостью, он мстил ей за это, идя наперекор своим же побуждениям. Но потом что-то стало меняться. На том запомнившемся обеде, когда Стефа убрала руку, Вальдемар задумался:
– Зачем я ее мучаю?
Он нарочно долго не приезжал в Слодковцы, чтобы выкинуть ее из памяти. Хотел забыть ее лицо, охваченное грустью, виновником которой был он сам. Это он сделал ее лицо таким, он не давал покоя столь нежной и впечатлительной девушке, он издевался над ней, словно бы злясь за то, что она нравится ему. Потом он приехал в Слодковцы с большой компанией гостей – и прежние чувства ожили в нем. Проходя мимо ее окна, он бросил на нее игривый взгляд, увидел ее. При виде его она отшатнулась вдруг и побледнела. Смутное сожаление пробудилось в нем:
– Да она меня попросту боится…
А потом он увидел ее веселой. Она так весело и непринужденно кружилась в танце с Люцией, ее улыбка была так прелестна! Значит, лишь при нем она становится печальной? Значит, он нагоняет на нее тоску?
С тех пор не упускал случая сделать ей приятное. И вскоре с радостью заметил, что и Стефа начинает меняться. Она повеселела, с удовольствием беседовала с. ним, не избегала, чувствовала себя в его обществе совершенно свободно. Видя такие перемены, Вальдемар поначалу радовался, но вскоре его стало охватывать беспокойство:
– Слишком много я о ней думаю!
После ее приезда в Глембовичи Вальдемар понял, что зашел слишком далеко. Отступать он уже не мог, собственная гордость не давала, но и идти дальше не хотел. Тактичность Стефы и радовала, и удручала его:
– Она уверена, что я был пьян и потому из деликатности ведет себя так, словно ничего и не случилось!
И это его несказанно злило.
Так прошло несколько дней. В Слодковцы он не ездил, но мысли его упорно возвращались к Стефе. И вот однажды в Глембовичи на ежемесячный мужской журфикс[45]45
jour-fixe (фр.) – принимать гостей в определенный день недели, месяца.
[Закрыть] съехались знакомые Вальдемара. Они с удовольствием навещали его, всех привлекала веселая свобода, царившая в замке магната, атмосфера княжеской роскоши, прекрасная кухня – все это было к услугам гостей.
На сей раз всех привлекла сюда свежая новость, огромный интерес в великосветских кругах: графиня Барская отказала просившему ее руки князю Лигницкому.
Это произвело фурор. Многие графини и княгини увидели, что для них открывается великолепная перспектива – князь остается свободным. Множество отвергнутых ранее воздыхателей графини Барской вновь собирались начинать осаду. Но прежде всего хотелось узнать, что обо всем этом думает Михоровский.
Все знали, что он и есть косвенный виновник отказа графини.
Барские очень рассчитывали на майората как на жениха, видя в нем лучшую партию. Молодая графиня, деликатно обходя вниманием столь неделикатные материи, была в него влюблена. И никто не смел начать кампанию за ее руку, не узнав прежде мнения майората на сей счет, разумеется, не напрямую. Каждый из возможных претендентов на руку графини, едучи в Глембовичи, сохранял деланное равнодушие.
Майорат принял известие равнодушно: он и сам уже все знал. О случившемся он говорил как о чем-то, не имевшем для него ровным счетом никакого значения. И постарался побыстрее перевести разговор на другие предметы. Это вызвало всеобщее недоумение и беспокойство. Трестка, которого все это несказанно забавляло, сказал одному из гостей:
– Майорат наверняка заранее знал, что сватовство князя окажется неудачным…
Он врал напропалую, и это доставляло ему большое удовольствие.
Всех удивило странное поведение майората, явно нервничавшего, никто не знал, как это понимать.
Один лишь Трестка, вспоминая Стефу, догадался об истинной причине странного поведения Вальдемара…
Услышав, что Вальдемар приглашает всех на осеннюю охоту, граф сорвался с шезлонга:
– А в Слодковцах тоже будут охотиться? – спросил он, поправляя пенсне.
– Конечно. А вас интересует именно Слодковцы? – спросил Вальдемар.
Некоторые гости фыркнули:
– Ну еще бы! Граф мечтает гоняться за дикими кабанами непременно на глазах у Шелижанской!
Вальдемар пожал плечами:
– Вы ее встретите и в Глембовичах. А до того, быть может, произойдут и перемены, и вы приобретете на нее больше прав.
– Каким это образом?
– Ставши ее женихом.
Трестка посмотрел удивленно и не сразу ответил:
– Сомневаюсь, что так будет…
Молодой граф Брохвич, коллега Вальдемара по Галле и его близкий друг, усмехнулся и шутливо сказал:
– Скоро состоится конская выставка. Насколько я знаю, панна Рита выведет фольблютов… Смотри, чтобы твои першероны не победили их, иначе…
– Иначе он ее и на ста лошадях не догонит, – добавил Вальдемар.
Все расхохотались. Брохвич продолжал:
– Вот именно. Тогда смело можешь сказать: все кончено! А посему и не старайся добиться золотой медали, достаточно будет и похвальной грамоты.
– Я своих першеронов вообще выставлять не буду.
– Весьма разумно!
Барон Вейнер пригладил свои бачки:
– Кстати о выставке. Пан майорат, а вы будете выставлять своих лошадей?
– Дня через два я как раз поеду по этому делу. Выставлю десять породистых кобыл.
– «Муз»?
– О нет! Но они будут той же масти и породы. Четверок я разъединять не стану. Будет и Аполлон.
– Как украшение?
– Или декорация, которая заставит панну Риту расхвораться, – подхватил Брохвич.
Молодой Жнин сказал:
– Я слышал, что и баронесса Эльзоновская выберется на выставку с вашим дедушкой и панной Люцией.
– Да, они все поедут.
– Ага! Значит, и панна Рудецкая будет! – сказал Брохвич. – Вилюсь Шелига мне о ней так восторженно рассказывал. Она меня ужасно заинтересовала. Она правда такая красивая?
Трестка искоса глянул на майората, ответил серьезно:
– Очень красивая и весьма неприступная.
– Ну, последнее – это большое достоинство.
– А по-моему, изъян, – отозвался Жнин.
– Неприступность – изъян у замужних, а не у девиц.
– Брохвич, ты не пьян?
– Ничуть!
– Да ты же говоришь неслыханные вещи! Трестка встряхнул головой:
– Вот именно. Сегодня она не к лицу как замужним, так и девицам.
– Ты так говоришь после всех своих поражений. Брохвич прервал их:
– Господа, оставим Трестке судить о Рите. Поговорим лучше о панне Рудецкой, кстати, как ее зовут? Кажется, Стефания?
– Да, очаровательная Стефа!
– Больше всего нам о ней сможет рассказать майорат, как частый гость в Слодковцах… Вальди, какого рода добродетелью обладает панна Стефа? Очень бы хотелось знать. Да что с тобой?
Вальдемар был бледен. Обратив на Брохвича стальной холодный взгляд, он кратко ответил:
– О панне Стефании Рудецкой не следует говорить в таком тоне.
Это прозвучало как откровенное предостережение. Наступило молчание, чуточку неловкое.
Брохвич покраснел и потупился. Трестка порывисто сорвал с носа пенсне, потом очень старательно стал надевать его назад. Выражение его лица гласило: «Я шел по следу… и вот я настиг!».
Вейнер, поглаживая бакенбарды, смотрел на Вальдемара понимающе и уважительно, потом тихо шепнул:
– Джентльмен!
Остальные удивленно переглядывались.
Вальдемар молчал, дымя сигаретой, чтобы дать им время все обдумать.
Первым отозвался Брохвич:
– Прости, Вальди. Признаюсь, мы совершили бестактность, но нас можно понять – никто из нас, кроме Трестки и барона, не знаком с панной Рудецкой.
Его искреннее раскаяние тронуло Вальдемара, и он сказал с улыбкой:
– Я всего лишь хотел дать понять, что следует выбирать слова, говоря о незнакомых людях, в особенности о молодых девушках.
Однако тут же в голове Вальдемара промелькнула горькая мысль: «И я еще морализирую! Как будто я сам так уж почтительно выражался о незнакомых мне паннах!»
И он поторопился поддержать разговор.
Вновь воцарилось прежнее веселье.
К концу вечера князь Занецкий вновь коснулся несостоявшегося замужества графини Барской. Он был здесь самым заинтересованным лицом, а поведение Вальдемара внушало ему некоторые надежды. Решив убедиться окончательно, он с деланным безразличием спросил:
– Господа, вы не знаете, Барские будут на выставке или поедут за границу?
– Будут, – ответил кто-то.
А Вальдемар сказал:
– Один только Лигницкий отправился в Рим – якобы отслужить заупокойную по несбывшимся надеждам, а на самом деле – поискать новую партию. А Барская на выставке обязательно будет. Так что готовьте копья, господа, дабы преломить их на турнире в борьбе за ее перстень, – добавил он, не скрывая иронии.
Все посмотрели на него. На миг стало тихо. Вальдемар удивленно глянул на них:
– Что вы на меня так уставились?
Трестка бухнул:
– Они уверены, что на этом турнире их ожидает нешуточное препятствие.
– Это какое же?
– Препятствие в вашем лице. Считается, что победу добудет исключительно ваше копье.
Вальдемар пожал плечами, пустил клуб дыма к потолку и равнодушно сказал:
– В таком случае, господа мои, вы plus royaliste que le roi.[46]46
Больше роялисты, чем сам король (франц.).
[Закрыть]Подозреваете меня в намерениях, каких у меня нет.
Слова эти произвели большое впечатление. Князю Занецкому ужасно хотелось поблагодарить Вальдемара, но он справился со своими чувствами.
– Но ты, Вальдемар обязан научить меня, как добывают лавры у прекрасных дам, потому что я, сказать по правде, понятия о том не имею, – сказал Брохвич.
– Спроси Трестку. Он вот уже три года ведет кампанию. Я сам в таких делах разбираюсь плохо.
Брохвич комичным жестом заломил руки:
– Вы слышали? Он не разбирается! Трестка сказал:
– Ну, вы отправляете Брохвича не по адресу. Я веду кампанию три года, все верно, но без всяких результатов…
– Слушай, Юрек, к чему тебе советы? – спросил Вальдемар. – Положись на себя, и дойдешь до финала… а то и до эпилога.
– Ох, где мне найти отваги… Вальдемар поднял брови:
– Ну, если ты в таком настроении собрался в бой, то лучше уж сразу закажи место в спальном вагоне и отправляйся в Рим следом за Лигницким…
Брохвич поклонился:
– Если я и поеду в Рим, то исключительно в свадебное путешествие!
– Ты великолепен! – усмехнулся Вальдемар. – Шампанского!
Вино полилось рекой, тосты следовали один за другим, звенели бокалы, и вскоре зазвучал полный жизни, молодости и веселья «Гаудеамус».
XXI
Наступило первое сентября. Солнце заливало поля, небесная лазурь была чистейшей, но краски ее уже чуточку поблекли в предчувствии осени.
Гнедая четверка из Слодковиц ехала посреди полей, запряженная в изящное ландо. Пани Эльзоновская, Стефа и Люция ехали в костел.
По обеим сторонам дороги шагали на воскресную мессу толпы крестьян в красочных нарядах, радовавшихся успешному завершению жатвы. Пани Идалия была в самом хорошем расположении духа, под стать погоде. Она весело разговаривала с сидящей рядом Стефой, поглядывая на нее с истинным расположением. Стефа же выглядела великолепно. Серо-голубая шелковая мантилья окутывала ее мягкими складками, оттеняя белизну ее кожи. Она живо беседовала со спутницами, однако в ее блестящих глазах внимательный наблюдатель мог бы заметить печаль; на лице ее появилось прежде не свойственное ей выражение. Порой ее густые темные брови нетерпеливо хмурились, словно некая мысль неотвязно сопровождала ее. Но этот душевный непокой лишь прибавлял ей прелести.
В костеле собралось много окрестной интеллигенции, с людьми этого круга в Слодковцах не поддерживали близких отношений. Вежливо кланяясь пани Идалии и Люции, все смотрели на них с тем невольным почтением, какое внушают древность рода и высокое общественное положение. Иным достаточно было и того, что на упряжи прекрасных лошадей сияли княжеские шапки, что эти дамы обитают не где-нибудь, а в замке.
Молодежь смотрела главным образом на Стефу, обмениваясь разнообразными замечаниями. Мужчин волновала ее красота, все они признавали, что Стефа держится с большим благородством. Дамы, однако, тихонько злословили на ее счет; все знали, что она – дочка зажиточного жителя Царства. Об этом рассказывал Вилюсь Шелига, со многими здесь знакомый и бывавший у них частенько. По его недомолвкам многие поняли, что студент был влюблен в панну Рудецкую, что вызывало к ней еще больший интерес. Перед началом мессы произошло движение перед ризницей, и вошел Вальдемар.
Все взгляды обратились от Стефы к нему. В этом костеле он был редким гостем. Пани Идалия, завидев его, удивленно подняла брови. Стефа залилась румянцем. С того утра, когда он обошелся с ней так холодно, девушка не видела его. Прошел месяц с тех пор, как он появлялся последний раз. Теперь он внезапно объявился в костеле, где прежде почти не бывал. Быть может, знал, что встретит здесь, ее?
Вальдемар прошел к почетным скамьям, поздоровался с дамами и занял место рядом со Стефой.
Пани Идалия, полуобернувшись, спросила шепотом:
– Вальди, ты едешь прямо из Глембовичей?
– Нет, я заезжал в Слодковцы.
– Значит, ты знал, что мы здесь?
– Конечно.
– Ты хорошо сделал, Вальди, что приехал! – шепотом сказала Люция.
Вальдемар выпрямился и склонял голову в ответ на многочисленные поклоны окружающих, Стефе он не сказал ни слова; лишь временами украдкой бросал взгляд на ее склоненный над молитвенником чистый профиль. При мысли, что он сидит с ней рядом, Вальдемара охватила необычайная радость. Он следил за каждым ее движением, не гладя на нее, он знал, как она одета.
Все в ней было исполнено для него неизъяснимой прелести. После долгой разлуки она показалась ему еще прекраснее и желаннее.
А Стефа лишь теперь поняла, что не смогла о нем забыть, как ни пыталась, что эта смутная, непонятная ей тоска была тоской по Вальдемару.
Осознание это причиняло ей боль и странное блаженство.
Слова молитвы мешались в ее сознании с ее собственными, она могла думать лишь о том, что он сидит рядом, что после месяца разлуки они вновь оказались так близко друг от друга. Украдкой она взглянула на его руку, увидела рукав легкого пальто и белоснежную полоску манжеты. Когда он клал деньги на блюдо для пожертвований, на его пальце сверкнул огромный бриллиант. Стефа решила сначала, что это обручальное кольцо, и ей пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, что этот перстень она видела у него и раньше. Она слышала, что графиня Барская отказала Лигницкому, и вскоре после этого Вальдемар куда-то уехал из Глембовичей. В Слодковцах много говорили о его отъезде, связывая это с графиней. Пани Идалия твердила, что обручение неминуемо. Пан Мачей сомневался, но не перечил. Только панна Рита смеялась над этими слухами, а Трестка в голос твердил, что графине Барской ничуть не грозит «майоратская опасность». Оба они имели информацию из первых рук…
Люция тихонько потянула Стефу за рукав:
Что они все так на нас таращатся? Мы что, туземцы какие-нибудь?
Стефа подняла глаза. Все смотрели то на Вальдемара, то на нее.
«Что за бесцеремонность!» – с неудовольствием подумала она.
Люция взялась теперь за Вальдемара:
– Вальди, ты мешаешь молиться!
– Кому? Тебе?
– Нет, вон тем господам. Вальдемар ничего не ответил.
Он заметил, что привлекает всеобщее внимание, но давно уже к этому привык; другое занимало его мысли. Глядя на молящуюся Стефу, он думал: «Молится она или думает о чем-то другом?».
Он был уверен, что девушка радуется про себя его появлению и тешился этой мыслью, не желая себя разочаровать.
Однако Стефа, очнувшись от первого потрясения, полностью отдалась молитве. Никогда еще она не молилась с таким жаром. В душе ее звучали радостные сонеты, покой охватил ее, новые, неизвестные доселе чувства рождались в душе. Вознеся Богу благодарность за эти минуты, она жаждала испытывать их вечно. Вальдемар сидел рядом, временами касался ее руки, она чувствовала на себе его взгляд и была счастлива. Ее внутренний покой отражался на лице. Вальдемар смотрел на нее с неизвестной ему доселе нежностью. Угадывал, что она счастлива, что молитвы ее идут от души и побуждаемы к тому счастьем.
«Когда она молится, она словно ангел», – думал Вальдемар.
Тоска его прошла, циник и философ уступил место идеалисту. Эта девушка медленно, но верно завоевывала его душу, пробуждала желание.
Оба сидели молча, но проникали в мысли и чувства друг друга безошибочно.
Когда ксендз отошел от алтаря, пани Идалия встала первой.
У выхода из костела вокруг них образовалась толпа. Пани Идалия благожелательно раскланивалась с подошедшими ее поприветствовать. Вальдемар здоровался с дамами. Его окружали пожилые и молодые мужчины. Каждый стремился перекинуться с ним хотя бы парой слов.
Пани Эльзоновская поинтересовалась у нескольких дам, отчего они так редко бывают в Слодковцах.
Стефа удивленно поглядывала на нее: давно уже она не видела баронессу в столь прекрасном расположении. Несколько молодых дам, смущенных появлением Вальдемара, приблизились к Стефе и Люции. Посыпались многочисленные вопросы. Ответы на них были лаконичными. По знаку Вальдемара подъехало ландо из Слодковиц и глембовическая «американка», запряженная четырьмя «музами».
Вальдемар уселся на переднем сиденье рядом с Люцией. Еще несколько поклонов – и экипажи тронулись.
Люция, воспользовавшись тем, что мать занята разговорами с Вальдемаром, сказала Стефе по-французски:
– Ну, наконец, уехали! Я всех этих людей как-то инстинктивно боюсь…
– Теперь я спрошу то, о чем ты спрашивала в костеле: разве они какие-нибудь туземцы? – с бледной улыбкой сказала Стефа.
– Конечно, нет, но они какие-то другие, это люди не нашего круга…
– Люция, тебе рано выносить такие суждения! – резко сказал Вальдемар.
Люция смешалась, испуганно взглянула на мать, понурила голову и прошептала:
– Прости…
Пани Идалия нетерпеливо вмешалась:
– Вальди, ты долго гостил у Барских в Ожельске?
– Я там вообще не был.
Пани Идалия сделала большие глаза, на лице ее изобразилось несказанное удивление:
– Не был у Барских? Где же ты так долго ездил?
– Господи, ну с чего вы решили, что я уехал в Ожельск? Я состою в организационном комитете выставки, и по этим делам мне и пришлось поехать в В.
– Значит, ты не знаешь, что произошло у Барских? Вальдемар довольно усмехнулся:
– Ну отчего же. Все знаю, от начала и до конца.
– До какого конца?
– Ну, разумеется, до корзины, которую князю вынесли.[47]47
Вынести корзину у поляков означает то же самое, что на Украине «дать гарбуза» – знак отказа жениху.
[Закрыть]
– И что ты на это скажешь?
– А что я могу сказать? Разве что пожелать графине Мелании новой победы и нового нареченного.
– И кто же им будет?
– О, я не настолько информирован! На старте встали легионы обожателей, но пальма первенства… наверняка графиня и сама не знает, кому ее вручит, что уж спрашивать меня, – откровенно веселился Вальдемар.
Пани Идалия взорвалась:
– И она, и мы все, и ты, в первую очередь, прекрасно знаем, у кого наибольшие шансы победить.
– Увы, я так недогадлив…
– Вальди, ты меня выводишь из себя! Все зависит только от тебя!
– Но я не собираюсь бороться за ее руку, – ответил он, подчеркивая каждое слово, явно начиная выходить из себя.
– Почему?
– Извините, тетушка, но это исключительно мое дело.
Пани Идалия нахмурилась, как туча. Тут вмешалась Люция:
– А я очень рада. Я Меланию Барскую терпеть не могу!
– Люция, soyez tranquille![48]48
Успокойся! (франц.)
[Закрыть]-вознегодовала пани Идалия.
Бедной Люции сегодня положительно не везло, упреки на нее так и сыпались.
Вальдемар перевел разговор на другую тему – заговорил о будущей выставке, сравнил ее с заграничными, высказывая удивительно меткие и оригинальные суждения. Постепенно он весьма искусно втянул в разговор и Стефу, так что в конце концов беседовали только они двое. Люция сидела, насупившись, пани Идалия угрюмо безмолвствовала. Так они доехали до Слодковиц.
Пани Идалия в крайнем расстройстве чувств появилась в кабинете пана Мачея:
– Папа, вы говорили с Вальдемаром? Вы знаете? Старик удивленно посмотрел на нее:
– Он сюда заезжал буквально на минуту, узнал, что вы поехали в костел, и помчался следом, даже лошадей не сменил…
– Значит, вы ничего не знаете?
– Да что случилось, во имя Божье?
– Ох! Ничего страшного, не пугайтесь. Ничего с нашим баловнем не стряслось. Вы себе только представьте: он вообще не ездил в Ожельск! И преспокойно заявляет мне, что он, изволите ли видеть, вовсе не думает о графине! N'est-il pas fou?[49]49
Не с ума ли он сошел? (франц.).
[Закрыть]
Пан Мачей усмехнулся:
– Идалька, к чему так нервничать? Я тебе давно говорил, что ничего у них с Барской не выйдет.
– Но почему? Где он еще найдет такую партию? Имя? Приданое?
– Нет уж, извини! Уж кто-то, а Вальдемар может позволить себе выбрать жену, не оглядываясь на приданое и партию! А что до имен – их у нас у самих хватает!
– Но что он имеет против Мелании? Красавица, образование получила за границей, une fil le trиs gentille![50]50
Очень милая девушка! (франц.).
[Закрыть]
– Должно быть, он смотрит куда-нибудь в другую сторону. Я не сомневаюсь, что она обладает множеством достоинств… но она не в его вкусе.
– Папа, вы должны на него повлиять!
– О нет, от меня этого не жди! Благодаря таким вот идеям мы с твоей матерью были несчастны всю жизнь. Нет уж, пусть никто не повторяет наших ошибок!
– Вздор! – фыркнула пани Идалия. – На что это только похоже! Мелания ради него отвергла великолепную партию, а он изволит капризничать. Будет жалеть потом, когда ее уговорит кто-нибудь другой, а она девушка гордая, так и произойдет!
И баронесса покинула кабинет.
– Пан Мачей, глядя ей вслед, прошептал:
– Значит, то, что мы с Габриэлой были несчастливы – вздор! Вздор, что убить или покарать любовь – преступление! Взор, что дорогу к счастью нужно выбирать самому. Все вздор! А где же тогда истина?
И он склонил голову на грудь.
