Текст книги "Теневой меч"

Автор книги: Гай Хейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7
Капитуляция Матуа Высшего

Матуа Высший

Гератомро

082398.М41

Через семь часов после падения космического порта гражданский лорд Матуа Высшего запросил мира и предложил безоговорочную капитуляцию.

Армия, вошедшая на следующий день в город, была воплощением мощи. Первыми шли машины 7-й Парагонской роты сверхтяжелых танков, за ними следовал 18-й Атраксийский. Дальше двигались колонны меньших танков и бронетранспортеров, их командиры в полной парадной униформе грозно стояли в своих башнях. Каждый танк был вымыт, на их антеннах трепетали флаги. Над ними кружили рои сервочерепов, изливая военные марши и воззвания, которым следовало успокоить население, все краткие и по существу.

– Возрадуйтесь, ибо вы снова в объятиях Императора!

– Предайте изменника правосудию и живите дальше в свете Терры!

– Чистому разуму нечего бояться.

– Милосердие ждет любого, кто обратит оружие против предателя.

В рое воздушных черепов были и другие, более опасные устройства. Разведывательные и авгурные кибернетические конструкты прочесывали сенсориями здания по обе стороны от главной улицы. Крыши домов патрулировали отделения Атраксийской Высшей Стражи. На выступах высоких построек скрывались снайперские пары. В этом не было необходимости. Матуа Высшей сдался.

Звенья десантных кораблей с ревом приземлялись в космическом порту, подвозя новых солдат для ускорения отвоевания мира. С ними прибыл корабль-контейнер с титанами, время его посадки рассчитали так, чтобы оно совпало с парадным маршем.

Внешне Матуа Высший пострадал при штурме, однако большая часть города оказалась нетронутой, повреждения ограничивались определенными зонами. Многие окна повыбивало, и, проезжая мимо кварталов целых зданий, танки внезапно наталкивались на обрушившееся строение, превращенное в груду раздробленного бетона и спеченного стекла, либо идеально круглую воронку, пробитую в земле лэнс-ударом. На подобных участках дороги полностью расчищали от завалов. Вдоль улицы стояли местные жители, грязные и исхудалые за месяцы осады, но размахивавшие флажками и кричавшие, казалось бы, с искренней благодарностью. Банник не сводил глаз с дороги, однако время от времени он подмечал грустные лица. Мать, оставшаяся без сына, мужчины, понимавшие, что, когда Гератомро вернется под власть Империума, их призовут сражаться вдали от дома, чтобы уже никогда не вернуться сюда.

Тусклое оранжевое светило планеты нагревало пласталь «Чести Кортейна», которая, в свою очередь, отражала тепло назад. Оно было приятным, совсем не похожим на жар внутри «Гибельного клинка». Происходящее давило на Банника, подогревая в нем чувство вины. Он был вымыт, в тепле и сыт, но, хотя его еда была не многим лучше помоев и он устал до самых костей, его положение все же отличалось от бедолаг на улице, приветствовавших его, словно глупые фермеры, впускавшие зверей шо в загоны для скота.

Все они не могли быть предателями. Банник ожидал сложной, тяжелой правды, что они просто выполняли приказы и что их мнением манипулировали, неважно, как сильно они его придерживались. Черно-белая правда, которой его учили с самого детства, – правда о том, что не следовало задавать вопросов, – оказалась далеко не такой очевидной, как он когда-то считал. Все было серым. Его короткое времяпровождение в компании калидарских мутантов помогло выкристаллизовать эту теорию, хотя он и подозревал, что изменение началось даже раньше. Мог ли он убить кого-то из родственников этих людей, которые сейчас так отчаянно его приветствовали? Почти наверняка, подумал Банник. Если бы он не знал по своему опыту, сколь значительные угрозы поджидали человечество среди звезд, то чувствовал бы стыд. Но он заставил свое сердце окаменеть, ибо из-за своего высокого происхождения именно таким ему следовало быть. За поваленными руинами одной из опровергнутых определенностей он увидел истину – настоящую истину – и ее ужас намного превосходил несправедливость по отношению к миллионам разных людей. Истина состояла в том, что Империум существовал не ради угнетения, или подчинения, или желания доминировать над разумом каждого человеческого создания, но во избежание вымирания. Всякий раз, когда чувство вины за убийство другого человека грозило его одолеть, он представлял небеса Гератомро, наполненные десантными кораблями орков.

Чем глубже они въезжали в город, тем меньше встречалось повреждений. В центре их не было вовсе. Здания офисов и администраций стояли нетронутыми. На многих до сих пор остались символы Имперских Адептов. Уже скоро они возобновят свой труд по управлению городом во благо человечества.

В центре Матуа Высшего располагалась большая площадь, над которой доминировала базилика Императора. Перед вратами храма возвели сцену, задрапированную яркой тканью и окруженную знаменами полков, которые сражались за Гератомро. Из десятка или около того Баннику была известна только половина, в частности, парагонские, савларские, атраксийские и недавний набор с Босовара. По сравнению с тремя разными армейскими группами, слившимися на орбите Гератомро, стоило ожидать, что остальные окажутся довольно экзотичными. Посреди сцены стояла кафедра в форме аквилы с расправленными крыльями. На безопасном расстоянии от сцены висели две железные клетки с открытыми дверцами. Под ними были сложены высокие горки поленьев. К каждой из клеток вела лестница.

Танки 7-й проехали на площадь, их колонна остановилась в пятидесяти футах левее от сцены. Танки 18-го Атраксийского встали рядом. Двигатели взревели на холостых оборотах и умолкли. Позади них «Леманы Руссы» с победного парада выехали на край площади, дробя тяжелыми гусеницами брусчатку, и сформировали вокруг пространства защитный периметр. В этот квадрат строем прошли солдаты, представители каждого полка. Савларские Хемо-Псы вытянулись в струнку возле гордых атраксийцев в громоздкой панцирной броне. Парагонцы выстроились за розовокожими босоварами в неодинаковой униформе. Были и другие, о чьем присутствии в системе Банник даже не подозревал, включая странных воинов в гребенчатых шлемах и архаичного вида доспехах, ряды солдат-женщин, вышколенные кадианские отряды, а также когорту грозных огринов, безропотно проследовавших за комиссарами-офицерами.

Толика сил в звездной системе, но отображавшая их ошеломительное разнообразие.

Когда площадь наполнилась людьми, половина порхавших сервочерепов приземлилась на улицы, ведущие к площади с четырех сторон. Гератомранцев здесь не было, только воины Империума. Банник не знал, имели ли местные жители персональные пикт-экраны или вокс-передатчики, но черепа проследят за тем, чтобы о происходящем здесь узнал весь город.

Солнце прошло за двойными башнями базилики, отбросив на площадь тень, и Банник поежился. Как будто затемнение было сигналом, двери собора с треском отворились. Оттуда вышел сам генерал-капитан Искандриан в сопровождении огромной свиты жрецов, Адептус Механикус, штата флота, Департаменто Муниторум и прочих разных чиновников. За ними, в окружении солдат элитной атраксийской Высшей Стражи, шло еще несколько людей, все – гератомранцы. Десятерых из них провели перед сценой, где они опустились на колени в позе кающихся грешников, и над каждым встал Высший Страж. Двое, тучный аристократ и второй, худощавый мужчина в униформе местного оборонительного ополчения, с мрачными лицами взошли на сцену. Аристократ, невзирая на полноту, горделиво выпрямился в полный рост. Военнослужащий достал листок, очки и принялся читать.

– Я, полковник Мейден из гератомранского планетарного оборонительного ополчения, настоящим заявляю о капитуляции города Матуа Высшего перед Империумом Человека. Мы сошли с верного пути и сожалеем о своих действиях. Не за участь, которая нас ждет, но за то, что мы огорчили Императора Человечества. Мы – дерзкие дети, не сведущие о премудрости Императора. Пускай Он найдет в Себе силы простить нас и проявить милосердие к нашим людям за нашу, правящего класса, трусость, ибо ради собственных целей мы отвергли свой долг помогать Империуму в расширении границ, чем подвергли опасности мир и всех его жителей. От имени жителей этого города и региона мы отрекаемся от нашего планетарного командующего-изменника, губернаторши Миссрин Хюраталь, и присных гадюк. У человека в жизни только один долг, и он лежит перед Святейшим Императором. Позабыть о совести и подчиняться приказам предателя в страхе перед наказанием – столь же великий акт измены, как любой иной.

Затем он отдал бумагу и очки и отстегнул личное оружие. Их тоже забрали атраксийцы. Мужчина опустился на колени, как и гражданский лорд Матуа Высшего. Вместе они начали молиться, склонив головы, пока жрецы благословляли их, слишком тихо, чтобы услышали в рядах. Солдаты молчали. Порывы ветра развевали флажки на танках. Площадь превратилась в кладбище, полное неподвижных людей.

Баннику было горько оттого, что акт молитвы использовали в пропагандистских целях. Сервочерепа с пикт-съемочным оборудованием запечатлевали происходящее со всех сторон. Мгновение перед смертью, когда человек просит у Императора благословения, должно быть приватным. Однако Баннику приказали наблюдать до конца, чтобы, когда кадры капитуляции разлетятся по субсектору, планеты смогли увидеть всю мощь неодобрения собранных армий, и поэтому он продолжал непоколебимо смотреть перед собой.

Молитва окончилась. Людей подвели к подножию ведущих к клетям ступеней, куда они оба добровольно поднялись. Дверцы тяжелых клеток заперли на замки. Невзирая на все свое достоинство, гражданский лорд Матуа Высшего оказался чрезмерно дородным, чтобы легко поместиться внутри. Огринов развеселило то, как его плоть выпирает сквозь решетки, и они зашлись рокочущим басовым смехом, но тут же умолкли при резких словах комиссаров.

– В этих клетках те, кто отказался подчиняться повелениям изменницы-губернаторши, будут сожжены заживо, – сказал верховный капеллан Моктарн, духовный лидер армейской группы «Калидар». – Эти люди поднялись в клети за страшную измену: они отвернулись от Императора человечества, поэтому их постигнет сия участь. Однако даже в миг мучительной смерти они будут знать, что Владыка наш простит их за прегрешения, ведь ему прискорбно видеть, как кто-либо отворачивается от света священной Терры.

Солдаты с мрачными лицами бросили зажженные факелы в сложенные под железными шестами клеток поленья. Дрова тут же полыхнули яростным пламенем, усиленным горючим веществом. Огонь взвился ввысь. Лицо гражданского лорда исказилось от боли, когда тот облизал ему ноги.

Он начал кричать секунду спустя. Полковник Мейден продержался еще полминуты, но даже он не выдержал подобной боли, поэтому тоже заорал, издавая ужасные, пронзительные вопли агонии, длившиеся слишком долго. Поленья горели чисто и не давали дыма, в котором могло быть спасительное удушье. Только когда из их горящих губ вспенилась черная жидкость, они перестали корчиться в мучениях и замолчали.

Банник с окаменевшим лицом наблюдал за тем, как огонь пожирает изменников, как это и требовалось, но увиденное ужаснуло его. Мейден назвал себя и гражданского лорда трусами. Банник подумал, что пойти на такую злостную клевету их вынудили победители. Но все же, по его мнению, чтобы сдаться и принять такую судьбу, гражданский лорд и командир города должны были быть по-настоящему храбрыми людьми.

Глава 8
Увольнение

Mатуа Высший

Гератомро

083398.М41

Города – выносливые организмы, которых едва ли заботят жизни суетящихся существ, составляющих их неотъемлемую часть. Какое городу дело, умрет ли один человек, или десять тысяч? Город продолжает жить. К наступлению ночи осада уже стала меркнуть в забывчивой памяти Матуа Высшего. Заведения открыли свои двери перед завоевателями, их владельцы жаждали торговли, хотя предложить им было нечего. Так экипаж «Чести Кортейна» оказался посреди района удовольствий Матуа Высшего вместе с пятью тысячами человек в увольнении. Департаменто Муниторум разработал для своих войск план отдыха, как разрабатывал планы всему на свете. Для завоевания мира в космическом порту собралось около пяти миллионов солдат. Увольнение получил не каждый. Некоторых по тем или другим причинам посчитали недостойными, и это было первым фильтром. Участие в высадке принимали семьдесят тысяч человек. Новые фильтры. В увольнении отказали специалистам и офицерам среднего звена, а также полковым арбитрам. Любые солдаты с отрицательной пометкой в послужном списке не имели права покидать пределов порта. Те, кто прослужил меньше года, тоже не попадали в перечень, что исключало самые молодые полки и заодно всех земляков Голлфа.

Двадцати семи тысячам людей, которым в итоге позволили отдохнуть, выделили по два часа тридцать шесть минут каждому, отбывая группами строго по ротации. Из них двадцать минут заняла религиозная служба с обязательной явкой, или уход в увольнение воспрещался. Покончив с этим, люди, конечно, сразу же отправлялись на поиски баров и борделей. Солдат мало что волнует помимо быстрых удовольствий, особенно тех, чья жизнь измеряется днями.

Для атраксийца Леоната район удовольствий стал настоящим шоком, а для парагонцев – неутешительно благопристойным местом. Голлф, которому Банник велел сопровождать остальных, чтобы обойти отказ в увольнении, воспринимал происходящее с изумлением. Для него все было в равной мере странным и чудесным.

Колиос остался молиться в танке. Банник получил приглашение отобедать со своим дядей, а савларец Шоам отправился куда-то по своим делам. Так их осталось семеро. Герои-завоеватели бродили по завоеванному городу. Напряженность между местными жителями и Милитарум слабела час от часу. Простой солдат Астра Милитарум едва ли мог похвастаться крупным состоянием, но, умноженные на их многочисленность, внушительные суммы денег меняли своих хозяев. Танкистов никто не задирал, только заманивали зазывалы с льстивыми улыбками, перечислявшие достоинства своих злачных мест. Также они не заметили в городе и его жителях особой озлобленности по отношению к покорителям. Для ветеранов ужасного боя на Калидаре относительное спокойствие Матуа Высшего казалось сюрреалистичным.

Улочки были узкими, ночное небо – ярко-оранжевой сеткой между высокими жилыми блоками. Нижние этажи зданий занимали таверны и рефектории.

Вытяжка извергла из себя густой масляный дым варящегося мяса, и Ганлик скривился.

– О-ох, аж живот скрутило. Я все еще чувствую вонь горелого мяса, – пожаловался он.

– Ты ничего не мог почувствовать! – отозвался Мегген.

– Еще как мог – ее пропустили воздушные фильтры третичного орудийного поста. Я чувствовал это. Я чувствовал, как горят те лорды. – Он высунул язык. – И по-прежнему их чувствую. – С этими словами Ганлик кровожадно расхохотался. – Лучший способ умереть для предателя. Дает время подумать о содеянном зле. Видели, как отплясывал толстяк?

– Ничего ты не чувствовал, Ганлик, – угрюмо сказал Леонат. – Ты – толстокожий человек.

– Лучше уж толстокожий, чем с хрустящей корочкой, – не остался в долгу Ганлик. В основном его болезненный юмор был защитным механизмом – Ганлик не был жестоким, но поддал изрядно. Все думали, что первым захмелеет Каллиген, однако тот оказался куда более закаленным пьяницей, чем его приятель, и время от времени он прикладывался к бутылке без видимых последствий.

– И больше не проворачивай этих трюков, благодаря которым ты получил выпивку, – сказал Мегген. – Иначе тебя точно вздернут.

– Это было пожертвование.

– Есть лучшие способы получить выпивку, чем воровство, – добавил Каллиген.

– Уж ты-то знаешь! – огрызнулся Ганлик. – Да и никакое это не воровство!

– Ты почти вырвал бутылку у него из рук, – сказал Эппералиант, нарушив молчание. – Осторожней, Ганлик, – предупредил он и указал пальцем вверх.

Экипаж «Чести Кортейна» остановился возле пары савларских Хемо-Псов, болтавшихся на люмен-столбах на противоположных сторонах улицы. На их шеях висели таблички.

– Во-о-о-о-оры, – с усилием прочел Голлф. – Они что-то украли?

– Угу, – сказал Каллиген, едва обративший внимание на трупы и вместо этого изучавший улицу в поисках местных таверн.

Они натолкнулись на целый ряд, каждая мигала неоновыми вывесками в попытке заманить посетителей.

– Это комиссары, – сказал Мегген. – Я не одобряю воровство у гражданских, но бой был тяжелым, людям требовалась отдушина. Иногда они переступают границу. Здесь нужно немного гибкости.

– Уверен, Шоам бы с тобой согласился, – отозвался Васкиген.

– Такова природа савларцев, – объяснил ему Мегген. – Ты же не станешь наказывать верного человека только за то, кто он есть? Те парни хорошо бились на Калидаре, пускай они те еще ублюдки. Никто ведь не идеален.

– А куда подевался этот скользкий басдак, Шоам? – спросил Васкиген.

– Знаю не больше тебя, – ответил Ганлик. Он поежился. – Давай, Каллиген, выбирай уже, где будем пить, а то я здесь скоро подохну. Трона ради, как же холодно. Почему на этой планете так холодно?

– Ты уже забыл долгие зимы у нас дома? Я бы сказал, тут те еще тропики, – произнес Васкиген.

– А я тебя не спрашивал. Днем было тепло, а у меня нет с собой телогрейки и вообще ничего, кроме этой воздушной курточки басдакового Милитарума.

– Вон тот, – наконец сказал Каллиген. – Там написано: «Солдаты Империума, добро пожаловать».

– Они были б глупцами, не повесив подобную табличку, даже если готовы скорее нам перерезать во сне глотки, чем напоить, – сказал Леонат. – Это не место для веселья. Лучше нам вернуться в казарму. Мне тут не нравится.

– Какой же ты зануда, – заметил Ганлик.

– А ты пьяный, – отозвался Леонат.

– Виновен! – с хохотом ответил ему Ганлик.

– Мы зарекомендуем себя как рассудительные люди, если пойдем туда, – произнес Каллиген.

– Ты и так рассудительный, – сказал Мегген. – Эппералиант, ты старший офицер.

– Мне без разницы, – только и сказал он.

– Ты какой-то притихший, – заметил Ганлик.

– Не обращай внимания, – сказал Мегген. – Он всегда такой. Постоянно сидит в шумном танке, поэтому снаружи предпочитает держать рот на замке. Верно, сэр?

– Что-то вроде того, – согласился Эппералиант.

Группа потянулась следом за Каллигеном, который повел их в сторону бара и прошел в грязные стеклянные двери. Изнутри послышалась нестройная музыка.

Голлф так и остался стоять, пристально разглядывая вздернутых людей.

– Пойдем, – сказал Васкиген. – Не гляди слитком долго. Не думай об этом. Радуйся, что это не ты.

– Но… но мог бы быть. На Босоваре у нас традиция брать вещи побежденного врага.

– Ну хорошо, у нас тоже есть что-то похожее, но не сейчас. Начальство желает, чтобы планета вернулась в обойму как можно скорее. И это не получится, если мы начнем здесь все поганить. Они повесили этих людей именно здесь, потому что знали – большинство тех, кто сегодня в увольнении, рано или поздно пройдут по этой улице. Не волнуйся на этот счет.

– Я не понимаю.

– Поймешь, – ответил Васкиген. – Помни вот что – если повстречаешь комиссара, Голлф, – того мужика в черном, да? – держись от него подальше. От них одни проблемы.

Васкигену пришлось аккуратно отвести Голлфа в бар, но житель дикого мира все никак не мог отвести глаз от результата имперского правосудия.

Они отыскали себе столик, хотя зал был полон. Лейтенантская звездочка Эппералианта спугнула группу саперов из большой кабинки в углу. Леонат запротестовал, что это нечестно по отношению к людям, но парагонцы без зазрения совести заняли их места. Насколько они это понимали, место полагалось Эппералианту, как офицеру, так и аристократу.

У них осталось мало времени, поэтому они основательно и безотлагательно приступили к процессу надирания. Они заказали местный эль, который сильно горчил, но имел приятное послевкусие, и выпивку, обжигавшую до самых внутренностей, словно прометий. Но они все равно пили, радуясь тому, что сейчас не в танке и не на войне.

Мегген напился быстрее остальных и принялся ворчать.

Васкиген не упустил шанса поддеть его:

– Ты когда-то перестанешь жаловаться?

– А ты когда-то начнешь? Ты же за себя постоять не можешь, – сказал Мегген.

– Может, и так, – ответил Васкиген. – Но, Мегген, мы с Голлфом не стонем, как ты, ведь мы так басдаковски заняты снарядами, что продохнуть не успеваем. Почему бы тебе не сделать всем нам одолжение и не перестать завывать, пока мы не в бою?

Голлф хохотнул.

– А ты чего ржешь, гном розовощекий?! – прорычал Мегген.

Голлф тут же перестал улыбаться и нахмурился:

– Ты со мной так не говори, Мегген.

– Ага, не говори, – добродушно предупредил Васкиген, чьи собственные отношения с обитателем дикого мира начались не с той ноги. Он часто поколачивал меньшего человечка, пока Банник не разрешил Голлфу дать тому сдачи. После того как Голлф разок хорошенько приложил Васкигена о пол, у них сразу все пошло на лад.

– Я буду говорить, что захочу, Васкиген. Вы, рудокопы, думаете, что знаете все лучше всех. Улавливаешь, Леонат? Вот тебе немного межклановой вражды.

– Да, я как раз и знаю лучше. Он уложит тебя на спину и сломает руку, если не будешь следить за языком, – предупредил Васкиген.

– Он же хилый, как медленнохвост после Долгой зимы, – с сомнением в голосе сказал Мегген. – Может, он и смог побить такого сосунка, как ты, Васк, но меня он вряд ли сделает.

Голлф кровожадно оскалился.

– Не сила. Боевое умение. Смекаешь? У Гол… у меня, – сказал Голлф, исправившись.

– Да, да, ничуть не сомневаюсь. – Мегген поднял стакан.

Голлф в смятении уставился на него.

– У вас там разве не принято чокаться? – спросил Каллиген, вежливо стукнув своим стаканом о Васкигена. – Будем! – сказал он. – Видишь? Теперь давай ты.

Голлф с сомнением взглянул на свой стакан:

– На Босоваре это большое оскорбление. Тебе не следует стучать по стакану другого, если не хочешь с ним драться.

– Но не на Парагоне, сопля ты розовая. Будем! – произнес Мегген.

– Ты меня снова оскорбил!

– Там, откуда мы родом, это называется подшучиванием, – рассмеялся Каллиген.

– Хорошо. – Голлф поднял свой стакан, однако затем хмуро опустил назад на стол. – А вы точно не издеваетесь надо мной – дурачок с дикого мира, ха-ха, а давайте посмеемся над дикарем? – сказал он. – Вы злые. Может, мне преподать вам босоварский урок?

Он произнес это с такой горячностью, что у Меггена открылся рот.

– Погоди-ка, я просто шутил, малыш. Мы же друзья…

Голлф раскатисто расхохотался:

– Ха! Теперь я подшутил над тобой, здоровый ты грокс! Будем! – Он ударил стаканом по стакану Меггена.

Все рассмеялись, и оба осушили стаканы, хлопнули по столу и скривились.

– Во имя Трона, из чего они его гонят? – сказал Мегген.

– У него характерный запах моющего средства, – указал Каллиген.

– Глядите-ка на него! Нашелся тут ло. Предпочитаете мягкий глис, ваше высочество? – поинтересовался Ганлик.

– Следует заметить, что да, – с дворянским произношением ответил Каллиген.

Это вызвало новый взрыв смеха.

– Я – ло, за то и выпью, – протянул Ганлик и принюхался к своему стакану. – Да и вообще, мне плевать.

– Не понимаю я все эти «ло» и «фор», – заметил Леонат. – Они хоть что-то значат?

– Да, – сказал Каллиген.

– Все просто, – пустился в пояснения Ганлик. – Представь, что ты парагонец. У тебя есть собственное имя, семейное имя и клановое имя. Если в тебе течет благородная кровь…

– Которую Ганлики изрядно разбавили вот этой вот мочой, – вставил Мегген.

Ганлик продолжил:

– Хоть какая-то благородная кровь, то ты имеешь право использовать приставку «ло» перед клановым именем. Если нет, тогда ты – простолюдин немытый.

– Ты такой же простолюдин, как мы с Васкигеном, – произнес Мегген. – Рожденный и прирожденный к полу мануфакторума.

– Я так не думаю. Эти восхитительные руки никогда не опускались до тяжелого труда. Писцы, вот кем была моя семья, и я этим горжусь, – сказал Ганлик.

– «Ло» больше уже ничего не означает, – заметил Мегген.

– Подтверждаю, – сказал Каллиген, – хотели даже ее упразднить. В объединенном совете кланов говорят, что она обесценилась. Слишком много знати развелось. А винить-то и некого, кроме самих себя.

Парагонцы затихли. Все они вдруг вспомнили родной дом, в непреодолимых световых годах отсюда.

– Это разделяет, – сказал Леонат. – К чему тащить это с собой в Астра Милитарум? Оно же ничего не значит.

Мегген мрачно посмотрел на атраксийца через дно пустого стакана.

– Оно значит все.

– Я не понимаю, – сказал Голлф.

– На Босоваре у вас ведь есть старейшины, так? – спросил Каллиген. Голлф кивнул. – Вот и у нас дома есть большие шишки в стеклянных дворцах, а есть все остальные, живущие в грязи и шуме того, на чем специализируется их клан.

– Но ты и он… Мегген говорит, что вы оба тоже живете в грязи, – сказал Голлф.

– Напомнить другим, что в тебе течет благородная кровь, – это способ почувствовать себя немного лучше, – отозвался Каллиген.

– Я тоже их не понимаю, дружище Голлф. Мне это тоже чуждо. На Атраксии все люди рождаются равными, – произнес Леонат. – Нас испытывают всю жизнь, дабы найти самую подходящую роль в жизни. Происхождение – не залог качества человека.

– Да, это важно! – горячо сказал Мегген. – Как, во имя Терры, ты можешь знать, кто ты, если не знаешь своих корней?

– Но ты говорил, что старейшины это плохо, – вставил Голлф.

– Так заведено в обществах, где происхождение играет важную роль, Голлф, – сказал Леонат. – Они жалуются на свое положение, но будут до конца защищать систему. Честное испытание – вот единственная реальная альтернатива. Так мы можем быть уверены, что все мы служим Императору наилучшим образом.

– Тогда у тебя, наверное, был очень низкий балл, – сказал Каллиген.

– С чего бы? – возмутился Леонат. – Очень даже высокий!

– Правда? Тогда почему тебя послали в Астра Милитарум?

– Я уверена, твои баллы вовсе не плохие, мой маленький Лео. Они честные, – проворковал Мегген голоском матери, успокаивающей ребенка. – Тебе дадут любимый лазган и койку на другом конце Галактики, где ты не станешь путаться под ногами у серьезных ребят.

– Прошу на выход! – весело сказал Каллиген.

– Что?! – в притворной ярости воскликнул Голлф. – Со мной на Босоваре случилось точно то же самое!

Все рассмеялись. Даже Эппералиант, о чем-то задумавшийся, улыбнулся.

– Что у нас тут? – заговорил бородатый мужчина с жестоким взглядом.

Смех танкистов угас, когда на них легли тени. Их стол обступило кольцо атраксийцев.

– Это не твое дело, дружище, – ответил Мегген.

Он одним махом осушил свой стакан и тяжело опустил его на стол. Затем достал пачку тарабакских сигар и закурил одну. Он поочередно предложил их каждому за столом, намеренно проигнорировав атраксийцев. Васкиген и Каллиген взяли по одной.

– Эй, ты. Я с тобой говорю. – Атраксиец хлопнул по бычьему плечу Меггена.

– Не делай так, дружище.

– Тогда, «дружище», расскажи и нам шутку. Всем интересно, с чего вы здесь смеетесь. Расскажи нам шутку. Ты, а ты тоже атраксиец. Ты с ними? – спросил он Леоната.

– Да. Это мои товарищи, как и ваши.

– А как насчет этого? – сказал их заводила, указав на Голлфа. Тот мрачно уставился в ответ. Вернулась его прежняя нервность, и он съежился, не зная, как себя вести. – Да-да, ты, сутулый. Зачем прячешься? – сказал лидер атраксийцев. – Ему нельзя было выходить.

– Этот, – с убийственным дружелюбием процедил Мегген, – тоже наш товарищ. – Затем поднялся из-за стола, отодвинув стул по каменной плитке с разнесшимся по бару скрежетом. Болтовня стихла, и все взоры устремились на атраксийца. – Танкист Седьмой Парагонской роты сверхтяжелых танков, как все мы. Братья по оружию. А ты кто такой, во имя горшка Императора?

Атраксиец подался вперед, дыхнув алкогольными испарениями в лицо Меггену.

– Я – человек, скорбящий по своим друзьям, братьям и землякам, умершим, когда эти трусливые недолюди сломались и побежали. – Он указал пальцем на Голлфа. – Я не хочу, чтобы то же случилось с вами. А с этим мы разберемся, и вы получите в экипаж цивилизованного человека, а не какого-то дикаря. Снаружи разукрашены не все люмен-столбы.

Танкисты поднялись на ноги, встав лицом к кольцу противников. Остальные парагонцы и атраксийцы в баре уставились друг на друга. Руки сомкнулись на бутылках.

– Двое на одного, – бросил Мегген Васкигену. – Что скажешь?

– Нечестно. По отношению к ним. – Он хрустнул костяшками. – Голлф, – произнес Васкиген. – Старейшины разрешают надирать задницы таким басдакам.

– Сэр? – переспросил Голлф у Эппералианта.

– Я не против. Если они хотят трепки, можешь им задать.

– Да на что ты вообще годен, розовый карлик, – сказал заводила. – На севере немало ваших сломалось. Дикарям не место на поле боя. – Атраксийцы подступили ближе.

– Не мы начинаем драку, – произнес Эппералиант. – Но, если вы не отступите, мы ее закончим, а вас всех я посажу на гауптвахту.

– Ты мне не указ. – Атраксиец постучал по собственной лейтенантской звездочке на плече.

– Вы слышали Эппералианта, парни, – сказал Мегген. – Никаких драк.

Голлф низко пригнулся. Его поведение изменилось столь резко, что стоявшие напротив него люди попятились.

– Отдайте дикаря, и у вас не будет неприятностей.

– Он дикарь, но он наш дикарь! – отрезал Васкиген.

Мегген медленно затянулся сигарой и выдохнул густой дым в лицо заводиле.

– Никуда вы его не заберете.

– И кто же нас остановит? Вы, танкисты? Сил не хватит. Мы шесть лет землю топтали, а не сидели в мягких креслах.

– Слыхал, Васкиген? Он нас мягкими назвал.

– Ага, – сказал Васкиген, потушив свою сигару о ладонь. – Кажется, годы таскания басдаковых снарядов уже не в счет.

– Просто отдайте его, или столкнетесь с последствиями, – сказал лейтенант-атраксиец.

Мегген вздохнул, закатил глаза и врезал атраксийцу в нос с такой силой, что он отлетел назад, разбрызгивая кровь, и повалил на пол двух стоявших за спиной дружков.

В баре вспыхнула драка.

Атраксийцы проходили военное обучение с самого детства. Воинское мастерство в них вколачивали с юного возраста. Даже по отдельности все они были умелыми рукопашниками, но вместе они были еще сильнее и бились как группа, ибо таким был путь атраксийцев.

В этом отношении парагонцы им проигрывали. На Парагоне не существовало похожих боевых искусств, которые использовали атраксийцы, но парагонцы обладали более массивным телосложением. Большинство из них с детства до зрелости занимались тяжелым физическим трудом. Гравитация там была больше, поэтому они и сами отличались недюжинной силой.

Мегген и Васкиген служили лучшим тому примером, их тела еще больше закалились за годы таскания тяжелых снарядов «Гибельного клинка». Васкиген выдержал шквал ударов от небольшого соперника, а затем схватил его и бросил через всю комнату.