Текст книги "Верни мне мои легионы!"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Спутницей сумрака была сырость: едва узкая тропа нырнула под сень леса, как почва сделалась топкой, подбитые гвоздями подметки захлюпали в грязи. Эггию, шагающему во главе колонны, было все же немного полегче. А каково приходилось последним рядам, ведь ноги впереди идущих превращали землю в настоящую трясину!

С обеих сторон на тропу напирали кусты и папоротники: лес как будто не желал пропускать чужаков и всеми силами стремился поглотить дорогу.

Внезапно в зарослях слева от Эггия что-то хрустнуло. Римлянин еще не успел ни о чем подумать, как его гладиус уже наполовину вылетел из окованных бронзой ножен.

Слава богам, следом за подозрительным треском из чащобы не полетели копья и не выскочили с диким воем германцы.

– Там какой-то зверь, – с нервным смешком произнес один из легионеров.

– Точно.

Люций Эггий вернул короткий клинок обратно в ножны и заставил свой голос звучать спокойно.

– Всего-навсего зверь.

Медведь? Зубр? Лось? Этого он никогда не узнает, да и какая разница, если все в полном порядке?

Он мог сказать себе, что все хорошо, но не мог заставить себя в это поверить.

Лес не просто надвигался, подступая с обеих сторон к тропе. Эггию казалось, что чаща норовит сжаться вокруг римлян, словно огромная рука из стволов, ветвей, хвои и листьев. Возможно, вот-вот чащоба стиснет кулак, а когда разожмет его, от римской колонны ничего не останется.

Командир легионеров заставил себя рассмеяться и мысленно твердо заявил: все это чепуха и бред! Похоже, на сей раз он смог себя в этом убедить. Но такое удавалось не всем. Многим римлянам становилось в чащобе не по себе. Они могли поклясться, что кусты и деревья сдвигаются вокруг них. Воины потели и бледнели, сердца их бешено колотились. Спокойствие вернется к ним лишь тогда, когда колонна выйдет на открытое место.

«Интересно, как почувствовал бы себя германец в сирийской или африканской пустыне? – задумался Эггий. – Не показались бы ему тамошние просторы слишком широкими? Не ощутил бы он себя крохотным и голым под огромным голубым куполом неба? Не стал бы дрожать и ежиться, мечтая, чтобы родной лес окутал его, словно плащом?» Римлянин ничуть не удивился бы, очутившись в такой обстановке.

Важно было, во-первых, уменьшить варварам шансы напасть из-за прикрытия леса. А во-вторых, римляне стремились как можно скорее оставить пугающую чащобу позади.

Чтобы покончить с такими страхами, нужны дороги. Настоящие дороги. Римские дороги, пересекающие Германию в разных направлениях, не знающие преград, пролегающие по прямой через все болота и леса. Деревья по сторонам таких дорог вырубаются, поэтому варвары уже не смогут незаметно подкрасться. Дороги нужны были здесь, как воздух… Но, насколько понимал Люций Эггий, они появятся еще не скоро.

– Бросить на это дело всех механиков… – пробормотал префект.

Хоть он и был командиром, и не последнего ранга, он бы сам взялся за лопату, только бы его воинам не приходилось выносить… всего этого.

– Что ты сказал, командир? – спросил кто-то из легионеров.

– Ничего.

То, что его непроизвольное бормотание услышали люди, смутило Эггия.

– Признаюсь, командир, – промолвил воин, – мне как-то не по себе от этой проклятой чащобы, от всех этих деревьев. Вот если бы через леса проложить приличные дороги…

– Верно замечено. Я и сам так думаю.

Эггий покачал головой. Стоит ли удивляться, что рядовые легионеры думают так же, как и он? Почему бы и нет, они ведь не дураки! Хотя то, что все они застряли в здешней гиблой стране, свидетельствует об обратном.

Казалось, маршу не будет конца. Когда впереди наконец замаячил солнечный свет, Эггий – даром что позади был долгий и быстрый переход – не выдержал и побежал. Тяжело дыша, словно вынырнув из-под воды, он остановился лишь на опушке, у кромки луга и полей.

На лугу пощипывала травку тощая германская скотина, за которой приглядывали тощие германские пастухи.

Стоило Люцию Эггию появиться из леса, как варвары гортанно закричали, чтобы предупредить об опасности жителей хижин, стоявших в нескольких фарлонгах от поля. Потом, потрясая копьями, германцы двинулись навстречу префекту.

Но хотя Люций и опередил своих людей, те поспешили за ним и тоже уже добрались до опушки.

– Что задумали эти паршивцы? – спросил один из римлян, указывая на приближающихся германцев.

– Может, я ошибаюсь, но, сдается, они не несут нам вина и не ведут танцующих девушек, – сухо заметил Эггий.

Едва германцы увидели, что римлян много, как вся воинственность приближающихся варваров мигом исчезла. Они резко остановились – одному, чтобы притормозить, даже пришлось вонзить в землю копье, – а потом поспешили обратно. Орали они по-прежнему громко, но уже не грозно, а встревоженно.

На их зов с полей и из деревни поспешили сородичи.

«Должно быть, ублюдки размножаются, как мухи», – подумал Эггий, глядя, сколько к нему валит дикарей.

Будь с ним обычный отряд сборщиков налогов, варвары наверняка получили бы перевес в численности, но префект вел настоящую боевую колонну, которая была послана в этот поход исключительно с целью показать туземцам, что могучая рука Рима способна дотянуться до самых отдаленных и темных уголков Германии.

– Развернуться боевым строем, – приказал Эггий. – Пусть видят, с кем имеют дело. Может, у них поубавится дури.

– А если это не поможет, стоит плюнуть и унести ноги из их убогой дыры.

Кто это сказал, Эггий не расслышал, но, судя по тону, легионер предпочитал бы именно унести ноги.

Напротив, перед хижинами, германцы формировали некое подобие боевого строя. Правда, в отличие от римлян, послушно выполнявших приказы, они делали это с ожесточенными спорами, потрясая кулаками и размахивая копьями. Похоже, далеко не все варвары желали покончить с собой, набросившись на заведомо более сильного противника.

Другие германцы побежали к деревьям у дальней стороны деревни. Обычно в этой стране как мужчины, так и женщины кутались в плащи, поэтому издалека не разобрать было, кто именно бросился бежать. Но Эггий предположил, что женщины поспешили убраться подальше, а то, что многие из них прихватили с собой ребятишек, подтверждало его догадку.

Отобрав пару дюжин легионеров, двое из которых с грехом пополам умели изъясняться на германском, Эггий приказал им сопровождать его и отправился вести переговоры. Остальных воинов он предупредил: если варвары нападут, деревню следует уничтожить, а всех жителей, от мала до велика, перебить. Чувствовалось, что в случае необходимости воины выполнят его приказ с удовольствием.

В сопровождении легионеров, держа пустые ладони на виду и подальше от оружия, Эггий двинулся вперед.

Один из германцев, воин средних лет, вонзил копье в землю и, тоже показывая пустые руки, зашагал навстречу римлянам. Остановившись на расстоянии полета дротика, он спросил с запинками, но на вполне внятной латыни:

– Что вы здесь делаете?

«Переводчики не потребуются, – подумал Эггий. – И на том спасибо».

– Мы совершаем переход через нашу провинцию, – ответил он. – Вы дадите нам еду и пиво?

Здесь не имело смысла спрашивать о вине.

–  Вашу провинцию? – холодно повторил германец. После чего еще более ледяным тоном уточнил: – А что будет, если мы вас не накормим?

– Ну, это вы всегда можете выяснить, – ответил Эггий со сладчайшей улыбкой.

Германец что-то пробормотал себе в усы, и один из римлян, понимавший местное наречие, встрепенулся. Но Эггий предпочитал не знать, что сказал варвар. Ему было плевать, любят его туземцы или нет – главное, чтобы слушались.

– Вы получите еду, – промолвил германец.

И снова добавил нечто невразумительное, на что Эггий ответил очередной улыбкой.

А почему бы ему было не улыбаться? Он одержал верх.

XI

Арминий привык спать в палатке, окруженной другими палатками, полными верных Риму воинов. Но Зигимер не привык к этому, точно так же как не привык к римской еде. Хотя за время, проведенное в Минденуме, штаны на нем стали сидеть туже, а значит, кормили здесь неплохо, все равно он был недоволен.

Правда, ему хватило ума не говорить об этом в лагере, где уединиться было невозможно. И все равно чутко улавливавший настроения отца Арминий заметил, что старик нервничает, и пригласил Зигимера прогуляться за ворота.

– Скажи мне, в чем дело, отец. Не то ты лопнешь, как закрытый котел, ненароком оставленный на горячих углях, – сказал Арминий.

Зигимер бросил на Минденум взгляд, полный неприкрытой ненависти. Хорошо еще, они находились так далеко, что никто из часовых не мог разглядеть выражение его лица.

– Мы – проклятые богами римские псы! – выпалил Зигимер. – Его псы, говорю я тебе! Мы едим с его руки, спим в его конуре, лижем его лицо и перекатываемся, чтобы показать ему брюхо. Тьфу!

Он сплюнул в траву.

– Это он считает нас своими псами, – возразил Арминий. – И пусть себе считает. Именно это нам и нужно. В противном случае он, вместо того чтобы гладить нас, прибьет на месте. Пойми, отец, нам нужна победа, а не поражение. Поссорься с наместником – и поражение неизбежно. Тех, кто готов сражаться с римлянами, пока еще мало. Слишком многие отойдут в сторону и будут ждать, чем все закончится, чтобы потом присоединиться к победителю. К тому же среди наших людей много предателей, избравших путь Сегеста.

Такой же путь избрал и Флав, но имени своего брата Арминий не упомянул.

– Вот они, настоящие псы. Те, кто хочет видеть Вара наместником, а Августа – нашим царем.

У некоторых германских народов имелись цари, передававшие титул по наследству, но их реальная власть зависела от их доблести и мудрости. Если они не могли увлечь за собой людей, собрание племени заглушало их слова свистом и улюлюканьем, зато если им удавалось заручиться одобрением, мужчины племени поддерживали их стуком копий – самым приятным для слуха германского вождя звуком.

В глазах Арминия Август был царем римлян, причем весьма энергичным и умным, ибо люди выполняли его приказы, даже находясь далеко от него. Это служило верным признаком того, что его боятся и уважают. Арминию очень хотелось узнать, к каким уловкам прибегает Август, чтобы добиться такого. Узнать его уловки – и перенять их. Ведь если бы германцы последовали за ним так же, как римляне следуют за Августом, – какие чудеса он мог бы тогда сотворить!

Сейчас же ему было трудно убедить в своей правоте даже родного отца.

– Думаю, мы должны убить Вара, а потом сбежать – если удастся, – заявил Зигимер. – А если не удастся, у нашего народа будет пример для подражания.

У германцев, когда человек умирал, все его помыслы умирали вместе с ним. Арминий далеко не сразу понял, что у римлян дело обстоит иначе, и именно это делает их такими опасными.

– Если мы убьем Вара, его место займет Вала Нумоний. А потом Август пришлет сюда из Италии нового губернатора, – сказал Арминий. – И все будет продолжаться точно так же, как было при жизни Вара. В придачу римляне нанесут удар по нашему народу, чтобы отомстить за его смерть.

– Вот и хорошо, – ответил Зигимер. – Если они выйдут из лагеря, у нас появится возможность их разбить.

– Только сумеем ли мы? Да, бывали случаи, когда мы брали над ними верх, но и они не раз нас били, верно? Но самое главное, когда они терпят поражение, они просто отступают, собираются с силами и снова переходят в наступление. Притом римляне учитывают, в чем именно просчитались. Может, мы и сумели бы их побить, но этого мало. Нам нужно разгромить их наголову, так, чтобы они никогда уже не оправились.

Арминий наклонился, поднял комок земли и раздавил его в кулаке. Когда он разжал руку, посыпалась мелкая пыль.

– Да, это то, что нам нужно, – согласился отец. – Но как добиться такого? Ты сам говорил, что римляне очень осторожны и предусмотрительны.

– Мы должны их обмануть. Застать врасплох. Сдается, это наш единственный шанс. Если мы обрушимся на них внезапно и римляне до последнего мгновения не будут догадываться о грозящем нападении, они – наши.

– «Если», – тяжело вздохнул Зигимер.

– А разве сейчас мы не обманываем Вара? Ты жалуешься на то, что мы – его псы, но мы оба знаем, что это не так, – заметил Арминий. – Но знает ли это Вар? Нет. Если бы он об этом знал, он убил бы нас еще две недели тому назад. А поскольку он думает, что мы – его псы, он кормит нас и дает нам кров.

– Обмануть одного человека легко. Обмануть целую армию воинов потруднее, иначе мы бы уже давным-давно это сделали, – отозвался Зигимер.

Арминий хмыкнул – отец попал в точку. Но все же…

– Если человек, которого мы обманем, командует армией – а Вар ею командует…

– Если Август и вправду такой могущественный царь, как о нем говорят, ему следовало бы найти военного вождя получше, – перебил сына Зигимер.

Арминий кивнул, ибо ему в голову пришла та же самая мысль.

– Хвала богам, что римлянин по имени Тиберий командует армией в Паннонии! – воскликнул он. – Вот кого воистину следует остерегаться. Будь он здесь, мы бы не смогли играть с ним в эти игры.

– Пусть тогда там и остается.

Зигимер задумался.

– А может, кое-какие из поступков Вара восстановили бы против него наш народ, даже если бы нас с тобой вообще не было на свете. Он говорит, что в нынешнем году не просто потребует уплаты налогов, но велит, чтобы мы платили серебром. А многие ли из нас в состоянии заплатить серебряными монетами?

– Немногие. Я знаю это, но Вар не знает, – ответил Арминий.

– Хочется надеяться. А что за разговоры идут о том, чтобы оставить мужчин без копий?

Зигимер снова сплюнул.

– Как мужчина может быть мужчиной, если у него нет оружия?

– А ты знаешь, что многие римляне, те, что не служат в легионах, вообще не берут в руки оружия, кроме столовых ножей?

Зигимер недоверчиво хмыкнул.

Арминий прижал руку к груди напротив сердца.

– Это правда, отец, клянусь!

– А что же они делают, когда ссорятся? – спросил Зигимер. – Не имея ни копий, ни мечей, что они могут сделать со своими врагами?

– Вместо оружия у них есть законники, – ответил Арминий.

Его отец снова хмыкнул, на сей раз не скрывая презрения.

Арминий продолжал:

– Я тоже засмеялся, когда впервые об этом услышал. Но один римлянин сказал мне, что копье может убить только один раз, тогда как законник в состоянии заставить тебя годами жалеть о том, что ты не мертв.

– Значит, нужно убить законника.

Зигимер был безжалостным прагматиком – во всяком случае, считал себя таковым.

Арминий покачал головой.

– Если его убить, Август и его слуги обратят закон против тебя. У римлян меньше кровавых раздоров, чем у нас, но правосудие их верховного царя простирается гораздо дальше.

– Тьфу! – презрительно отозвался Зигимер. – Они – убогие люди, раз им приходится обращаться к царю и просить, чтобы он сделал за них то, что им следовало бы сделать самим.

– Может, и так.

Арминий слишком уважал отца, чтобы открыто с ним ссориться.

– Да, наверное, так и есть. Но, сдается, лучше бы они были еще более убогими, потому что тогда нам вообще не пришлось бы о них думать.

Квинтилий Вар прервал чтение отчета о походе Люция Эггия по глубинным лесным землям и потер глаза. Да, стилист из Эггия был никудышный, его грамматика и правописание тоже оставляли желать лучшего, и почерк у него, как назло, был таким убористым, что дальнозоркому Вару с трудом удавалось разбирать мелкие буквы, даже держа свиток на расстоянии вытянутой руки. Не удивительно, что, когда к наместнику подошел Аристокл и попросил разрешения обратиться к своему господину, Вар с облегчением отложил донесение в сторону.

– Ну, что там у тебя?

Честно говоря, разговаривать с греком Вару было куда приятнее, чем с большинством легионеров из лагеря. С одной стороны, Аристокл был умнее и образованнее военных, с другой – будучи рабом, всегда выказывал должное уважение… Хотя о последнем наместник предпочитал не думать.

– Как долго, по-твоему, останутся здесь эти… германцы, господин? – спросил Аристокл.

Должно быть, он заменил словом «германцы» что-нибудь вроде «варвары» или даже «проклятые богами, вонючие варвары». Вар знал, что Аристокл не любит Арминия и его отца, и наместнику захотелось выяснить, как далеко простирается эта неприязнь.

Вар спросил об этом напрямик, и землистые щеки грека заметно порозовели.

– Да, господин, они мне не нравятся. Они смотрят на меня так, как бродячие собаки смотрят на потроха на прилавке мясника.

Что правда, то правда, Вар тоже это заметил. Сам он сказал бы: «Как волки смотрят на искалеченного молодого оленя», но сравнение раба тоже было удачным.

– Аристокл, они просто не могут удержаться. В них еще живы инстинкты хищников, и в каждом мирном человеке они видят добычу. Они просто не понимают, что лучше оставить такого человека в покое.

– Вот именно! – воскликнул Аристокл. – Им этого не понять! Вот почему мне хочется, чтобы они убрались из лагеря!

– По этому поводу можно привести два соображения, – промолвил Вар. – Первое: как бы они на тебя ни смотрели, ничего худого они тебе не сделают. Второе: мы пришли в Германию не в последнюю очередь для того, чтобы превратить ее в такое место, где мирный человек сможет жить спокойно, в безопасности.

Он криво усмехнулся.

– Правда, нам пришлось привести с собой три легиона, но именно для достижения этой цели.

– Да, господин, – коротко ответил Аристокл.

Вара такой ответ несколько разочаровал: он ждал не просто согласия, а должной оценки своей аргументации, как ему казалось, удачной и остроумной.

– Они наши гости, не забудь, – добавил Вар. – Гостеприимству здесь придается немалое значение. Если я отошлю германцев, тем самым я нанесу им оскорбление.

– Но вдруг они явились сюда, чтобы тебя убить? – выпалил Аристокл.

На это Квинтилий Вар лишь рассмеялся. Надо сказать, он не отличался большой отвагой: еще одна причина, по которой он неуютно чувствовал себя среди воинов, многие из которых считали личную смелость неотъемлемым качеством мужчины. Но Вар считал, что в данном случае раб переборщил со своими опасениям.

– Если бы они хотели меня убить, они могли бы сделать это уже дюжину раз – и улизнули бы прежде, чем кто-нибудь узнал, что я мертв. А раз они не воспользовались ни одной из таких возможностей, значит, они не собираются меня убивать. Да и что бы им это дало?

– Как «что»? Они бы убили человека, который старается подчинить их отечество Риму!

Аристокл явно считал свои доводы само собой разумеющимися, но Вар продолжал смеяться.

– Да, я стараюсь подчинить Германию Риму. Ну и что?

– А то! – буркнул грек. – Разве этого недостаточно?

– Если речь идет не о простой кровожадности, а о том, чтобы помешать Риму завоевать Германию, – недостаточно, – ответил Вар. – Всем понятно, что за убийство наместника Рим обрушил бы на здешних дикарей такое возмездие, что они еще сто лет вопили бы, причитали и прятались под кроватями. Сперва об этом позаботился бы Вала Нумоний, а потом тот, кого Август послал бы мне на смену. Кроме того, ты упустил из вида еще одно.

– Что именно?

Как любой человек – раб или свободный, – Аристокл не хотел верить, будто что-то упустил.

– Арминий – римский гражданин. Он принадлежит к сословию всадников. Он рисковал жизнью во время подавления восстания в Паннонии, чтобы вернуть эту провинцию под римское управление. Так зачем ему и его отцу восставать против Рима?

Грек лишь хмыкнул.

– А почему все люди говорят, что целую зиму Арминий только тем и занимался, что подбивал варваров взбунтоваться, господин? Сдается, он величайший обманщик в мире.

«Величайший обманщик не из числа греков, хотел ты сказать», – подумал Вар, но решил без надобности не задевать чувства Аристокла.

– Я считаю, что все это выдумки Сегеста и его приспешников.

– Сегест тоже римский гражданин, – заметил Аристокл. – И он стал гражданином Рима раньше Арминия.

– И что это доказывает? Он старше Арминия. И у него есть причина не любить молодого германца. Сегест просто до сих пор пытается проучить Арминия за то, что тот сбежал с его дочкой, с Туснельдой… Ну и имена у этих варваров!

Квинтилий Вар был собой доволен – не каждый запомнит такую тарабарщину!

– А разве история с девушкой не говорит о том, что за волк… э-э… что за человек Арминий? – возразил Аристокл. – Он налетает в ночи, как вор, и…

Вар не удержался от смеха.

– Я скажу тебе, что за человек Арминий. Он молодой человек. У него все время стоит. А у тебя в его возрасте разве так не бывало?

Не дожидаясь ответа, римский наместник продолжал:

– Кроме того, совершенно ясно, что Арминий не похищал Туснельду против ее воли. Девушка убежала с ним, потому что захотела сама.

– Он одурачил ее. Обманул.

Греку было не занимать упрямства.

– И он дурачит тебя, обманывает тебя, и ты позволяешьему это.

– В тот день, когда германский варвар сможет одурачить римлянина, я признаю, что он заслужил на это право, – заявил Вар. – Но не думаю, что такой день наступит в ближайшем будущем.

Аристокл вздохнул.

– Да, господин. Я понял. Когда-то мы, греки, тоже говорили, что если римский варвар сможет одурачить грека, римлянин заслужит на это право. Мы тоже не думали, что такой день скоро придет. Но посмотри, что с нами сталось. Посмотри, что сталось со мной, господин.

– Мы заняли Грецию не благодаря обману. Мы заняли Грецию, потому что оказались сильнее, – заявил Квинтилий Вар.

Аристокл промолчал. Одной из привилегий господина было то, что за ним всегда оставалось последнее слово. Только почему-то у Вара не было ощущения, что последнее слово и впрямь осталось за ним.

Поток гортанной тарабарщины сорвался с губ германского вождя… Или деревенского старосты, или кто он там был. Калд Кэлий взглянул на переводчика-германца, примерно своего ровесника.

– Что он говорит?

– Что у него нет серебра, – ответил молодой германец на хорошей латыни.

– Ты хочешь сказать, что весь этот словесный водопад означал одно: «У меня нет серебра»?

Калд Кэлий приподнял бровь.

– Брось, приятель. Переведи все остальное.

– Я бы предпочел этого не делать, – признался переводчик. – Он расстроен. Если бы ты слышал, как он тебя называл, ты, наверное, решил бы, что его следует проучить. Но он не оскорблял тебя намеренно – в этом я готов поклясться. Он сердится, потому что ваш наместник пытается заставить его отдать то, чего у него нет.

– Значит, он рассердился, вот как? А откуда ты знаешь, что у него и впрямь нет серебра? А если мы покопаемся и выясним, что он сидит на серебряных денариях, которые стоят половину таланта?

– Давай я у него спрошу.

Переводчик заговорил на своем языке. Деревенский заправила выглядел потрясенным – как будто никогда в жизни не слышал ничего подобного. Потом что-то выпалил. Переводчик перевел:

– Он говорит: «Ты этого не сделаешь!»

Калд Кэлий рассмеялся варвару в лицо.

– Скажи ему, что каждый вечер мы копаем рвы, когда разбиваем свой лагерь. Скажи, что нам ничего не стоит перекопать всю дыру, которую он называет деревней. И еще скажи: если мы найдем серебро, хотя он заявил, что серебра у него нет, этому человеку не удастся от нас сбежать, как бы быстро он ни мчался.

Переводчик перевел все дословно, и вождю стало вовсе не по себе: его стеклянно-зеленые глаза то и дело устремлялись в сторону угла самого большого дома, после чего германец быстро отводил взгляд. Кэлий уже не сомневался, откуда начинать копать, если ему и впрямь придется отдать своим людям такое распоряжение.

Вождь опять затараторил на своем языке, покачал головой и приложил руку к сердцу, как делали его соплеменники, принося клятву.

– Он говорит, что только что вспомнил: может, у него и есть немного серебра, – сообщил переводчик. – Он говорит, что не хотел одурачить тебя, ничего подобного. Он говорит, это просто вылетело у него из головы – германцы не пользуются монетами так часто, как римляне.

Судя по тому, что повидал Калд Кэлий, последнее заявление было правдой. А остальные? Он снова рассмеялся. Засмеялись и несколько легионеров, которые стояли близко и слышали слова переводчика. Римские командиры наслушались от своих воинов, нарушавших дисциплину и отлынивавших от обязанностей, всех мыслимых и немыслимых отговорок – дикарскому вожаку, как ни крути, было до них далеко.

Но цель Кэлия состояла не в том, чтобы уличить варвара во лжи, а в том, чтобы вытрясти из него налоги.

– Скажи ему, чтобы выдал денарии немедленно. Скажи, что лучше ему отдать Квинтилию Вару все, что причитается. И скажи еще, что при следующей попытке обдурить римлянина он может нарваться на менее покладистого человека и тогда его самого убьют, а его жена и дочери окажутся в рабстве – если им повезет.

На латыни эта фраза звучала весомо. На германском, похоже, прозвучала еще весомее. К тому времени, как переводчик закончил переводить, староста побагровел, потом побледнел и что-то рявкнул, но не Калду Кэлию, а своим людям.

Из большого дома вышел тощий, босой оборванец. Кэлий сразу решил, что если это не раб, значит, он, Кэлий, сроду не видел рабов.

То, как орал на доходягу здешний староста, подтверждало догадку римлянина. Худосочный малый нырнул в сарай рядом с домом и появился оттуда с деревянной лопатой, обитой железом. Потом раб что-то спросил у хозяина.

– Он хочет знать, где копать, – сказал переводчик.

– А как же, – промолвил Калд Кэлий.

На месте деревенского старосты он тоже не стал бы говорить рабам, где хранит свое добро. Ясно, что невольник в одну безлунную ночь сможет запросто выкопать сокровище и сбежать с ним. А потом ищи его свищи – имея серебро, он купит себе не только свободу, но и друзей еще до того, как его хватятся.

Бормоча что-то себе под нос, пузатый староста тяжело наклонился и топнул ногой, как капризная девица.

«Копай здесь!»

Он не сказал этого вслух, но все было ясно без слов.

Из-под лопаты полетели комья жирной, темной германской земли. В Германии была прекрасная земля. Кэлию не нравился ни здешний климат, ни тем более здешний народ – зато земля так и искушала навсегда остаться в Германии, когда та станет настоящей римской провинцией. Жениться на одной из крупных светловолосых девушек, выращивать урожай и детишек, передать хозяйство сыновьям… Разве плохо? Многие отставные легионеры оседают в провинциях.

Кэлий отчетливо услышал, как лопата стукнулась обо что-то твердое. Раб продолжил копать, а потом вытащил и подал старосте маленькую крепкую деревянную шкатулку. Судя по тому, как он ее держал, шкатулка была не из легких.

Калд Кэлий посмотрел на дородного германца – вернее, посмотрел сквозь него.

– Значит, у тебя это просто вылетело из головы?

Он подождал, пока переводчик договорит. Германец что-то проворчал, не в силах скрыть ненависть, светившуюся во взгляде.

– «А какая разница? Теперь это у тебя», – перевел толмач.

– Верно. У меня.

Кэлий кивнул.

– Открывай. Давай посмотрим, о чем ты забыл. Посмотрим и удивимся оба.

Переводчик бросил на Кэлия вопросительный взгляд, и тот кивнул. Молодой германец перевел. Вождь, судя по всему, рассердился еще больше, но за спиной Кэлия стояло достаточно воинов, чтобы не обращать внимания на гнев варвара.

Внутри шкатулки обнаружился промасленный кожаный мешочек. Калд Кэлий тихонько хихикнул. Германец смотрел на него волком. К счастью для дикаря, Кэлий предпочел этого не замечать. То был не первый германец, который сначала заверял, что у него ничего нет, а потом со скрежетом зубовным расставался с припрятанными деньгами. Не первый и наверняка не последний. Местные жители пока не поняли, что римлянам знакомы такие примитивные уловки. Но в скором времени германцы это поймут – значит, гражданским мытарям, которые явятся следом за армией, придется прилагать большие усилия, чтобы забирать деньги у местных жителей. Кэлия, впрочем, это не волновало: сборщикам налогов он симпатизировал едва ли больше, чем германцам.

– Ну, давай, – сказал он. – Посмотрим на твое серебро. Если ты о нем забыл, значит, не будешь очень жалеть, что мы его заберем, верно?

Воины тихонько захихикали. Переводчик тоже ухмыльнулся, но когда он перевел это с латыни на германский язык, староста, похоже, не оценил остроумия Кэлия. Римлянин удивился – почему?

Денариев у вождя оказалось больше, чем требовалось для уплаты налога с деревни, и Калд Кэлий забрал ровно столько, сколько причиталось, а остальное вернул варвару.

– Это твое, – сказал он. – Видишь, я тебя не обманываю.

– Нет, не обманываешь, – кивнул германец. – Ты меня грабишь. Надо называть вещи своими именами.

Один из легионеров потряс копьем.

– Может, проучить за его наглость, командир?

– Мне это перевести? – спросил переводчик.

По тому, как вождь поглядел на копье, Кэлий догадался, что тот и сам понял, что предлагает воин. Тем не менее Калд Кэлий кивнул:

– Давай.

После того как молодой германец перевел, Кэлий продолжил:

– А теперь переведи вот что. Нет, мы не причиним ему зла, потому что он уплатил, что положено, и не попытался дать нам отпор. Подданные Римской империи платят налоги. Это общее правило, с которым ему придется свыкнуться. В следующем году мы явимся за налогами снова.

Выслушав перевод, деревенский глава ответил одним коротким, как плевок, словом и отвернулся.

– И что он сказал? – осведомился Кэлий.

– Он назвал меня предателем.

Переводчик пожал плечами.

– Ничего нового. Я слышал такое и раньше. Эти люди не понимают, что пребывание в лоне Рима сулит им такие блага, какие им даже трудно вообразить.

– В том-то и дело, что не понимают, – кивнул Калд Кэлий. – Мы и находимся здесь для того, чтобы они поняли.

«И они у нас поймут что к чему, даже если всех непонятливых придется прикончить».

Говорить это вслух Кэлий не стал: некоторые дикари в деревне вполне могли знать латынь, да и переводчику бы такая фраза не понравилась.

– Здесь мы сделали дело, – заключил Кэлий. – Отправляемся дальше.

– Есть, командир, – с готовностью отозвался переводчик.

Кэлий считал его славным малым и даже доверял ему – настолько, насколько можно доверять германцу. Иными словами, не так, как доверял бы римлянину.

За полями, которые возделывали германцы, за лугами, где пасся их скот, опять простирались леса и болота. Калд Кэлий созерцал их без всякого восторга. В Германии было слишком много лесов и болот. Во всяком случае, ему так казалось. Странно, что здесь находится место и для германцев тоже. А их тут полным-полно! Сколько времени потребуется, чтобы затащить их в империю? По одной деревне с крытыми соломой лачугами за другой. По одной усадьбе за другой.

Сколько бы времени на это ни ушло, это будет сделано, решил Кэлий и, возвысив голос, прокричал:

– Здесь все, парни! Уходим. Пора двигаться дальше!

Мысль о том, что придется тащиться через лес в следующую дикарскую деревушку, не слишком воодушевила легионеров. Но никто и не требовал от них энтузиазма – только дисциплины, а с этим в отряде все было в порядке.