Текст книги "По воле Посейдона"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Соклей подумал то же самое. Македонские генералы, наводнившие земли Восточной Эллады, были сущим бедствием. Но варвары, совершающие набеги на Великую Элладу, казались куда хуже.

Мгновение спустя Соклей задался вопросом – а почему так? Что могли сделать карфагенцы в Сиракузах такого, чего одни эллины уже не делали с другими эллинами? Подобная постановка вопроса поразила его – то был не комплимент Карфагену, но осуждение нападающих друг на друга эллинов.

Антандр велел распорядителю:

– Проводи их в сокровищницу. Заплати им за зерно и за птиц.

– Да, господин, – ответил тот.

Судя по его виду, он бы еще кое-что добавил, если бы осмелился.

– Пойдемте со мной, о почтеннейшие, – проговорил он, повернувшись к Соклею и Менедему, таким тоном, словно сильно сомневался, что они и впрямь достойны почтения.

* * *

«Неужели все и впрямь окажется так просто? – гадал Соклей, следуя за распорядителем из помещения, которое именовалось бы тронным залом, если бы Агафокл называл себя царем. – Неужели Антандр действительно заплатит нам за зерно и за павлинов и с миром отпустит? Что-то все это кажется мне подозрительным».

Вид сокровищницы его не успокоил. Ортигия была настоящей крепостью. А правители Сиракуз хранили свое серебро и золото в крепости внутри крепости, за массивными каменными стенами. Ворота в этих стенах были совсем узенькие и охранялись целыми фалангами воинов: некоторые из них были эллинами, другие – италийцами и кельтами. Соклей попытался представить, что сделали бы эти воины, если бы они с Менедемом приблизились к ним не в компании распорядителя. Воображение ему отказало, однако это не слишком огорчило Соклея.

Так или иначе, распорядитель, каковы бы ни были его тайные мысли, не осмелился ослушаться Антандра. Хранитель сокровищницы, с которым он поговорил, выглядел удивленным, но не задал никаких вопросов. Интересно, сколько бы протянул в Сиракузах человек, задающий вопросы? Соклей не смог бы оценить это с помощью водяных часов, но тем не менее знал ответ: недолго.

Вместо того чтобы задавать опасные вопросы, хранитель начал выносить кожаные мешки. Приподняв один из них, Соклей спросил:

– Мина?

Хранитель молча кивнул и вернулся в сокровищницу, чтобы принести еще серебра. К тому времени как он закончил, на широком каменном прилавке, отделявшем его от двух родосцев, высилась целая гора мешков.

Менедем серьезно проговорил:

– Мы только что получили большую прибыль.

– Так и есть, – сказал Соклей. – Я хочу пересчитать драхмы хотя бы в нескольких мешках.

Присвоить одну двенадцатую часть денег, а может, даже одну десятую в сокровищнице было бы нетрудно. Хранитель не предложил родосцам весов, чтобы взвесить серебро, и, судя по всему, не сделал этого сам.

Предложение Соклея он встретил молчанием – холодным, словно снег. Вообще-то большинство родосцев не очень представляли себе, как этот самый снег выглядит, поскольку он почти никогда не выпадал на их острове. По крайней мере, такого ни разу не случалось на памяти не только самого Соклея, но и его отца. Правда, самому Соклею доводилось видеть снег во время суровых зим в Афинах.

– Думаю, все в порядке, – быстро проговорил Менедем.

– Но… – Соклей был из тех, кто любит разложить все по полочкам, чтобы потом не сомневаться, где что лежит.

– Я сказал – все в порядке! – громче повторил Менедем, как будто пытался докричаться до Антандра. Его голос эхом отдался от каменных стен и потолка сокровищницы.

Это эхо моментально заставило Соклея вспомнить, где он находится. Оно также напомнило ему о недавних размышлениях – что случается с жителями Сиракуз, которые задают вопросы? За этой мыслью вполне логично последовала другая: а что станется с чужестранцем, который осмеливается задавать вопросы в Сиракузах?

Соклей решил, что ему не очень хочется узнать ответ на последний вопрос.

– Что ж, я тоже полагаю, что все в порядке, – сказал он, улыбаясь (как он надеялся) не слишком глуповатой улыбкой.

Вздох облегчения Менедема был достаточно громким, чтобы пробудить новое эхо. Распорядитель и хранитель сокровищницы заметно успокоились.

Менедем попросил:

– А не дадите ли вы нам два больших кожаных мешка и пару стражников, чтобы забрать деньги на «Афродиту»? Тут уйма серебра, это поймут все жители Ортигии.

Распорядитель заколебался, и Соклей добавил:

– Если не возражаете, стражники могли бы подняться вместе с нами на акатос, чтобы забрать птенцов павлина и клетки для Антандра.

– Хорошо, – кивнул распорядитель. – Это имеет смысл.

Соклею захотелось закричать от радости. С тех пор как он впервые услышал павлиний вопль в Великой гавани Родоса, павлины лежали на его плечах не менее тяжким грузом, чем мир лежал на плечах Атланта. А теперь, проведя с птицами весну и большую часть лета, он наконец от них освободится. Соклей даже не осознавал, насколько тяжко ему приходилось, пока перед ним не замаячила перспектива избавления от ноши.

И он вздохнул с облегчением, когда стражники, которых призвал распорядитель, оказались эллинами. Если бы им выделили для эскорта пару высоких могучих кельтов, Соклей бы забеспокоился, что они могут напасть на них с Менедемом. Конечно, среди эллинов тоже попадались нечистые на руку и воинственные, но Соклей предпочитал об этом не думать.

– Сколько у вас тут денег? – с интересом спросил один из стражников.

– Столько, сколько захотел нам дать Антандр, – ответил Менедем, прежде чем Соклей успел придумать ответ на столь многозначительный вопрос.

Соклей восхитился находчивостью двоюродного брата.

* * *

Неизвестно, откуда гребцы с лодки «Афродиты» раздобыли кувшин вина, но когда они переправляли сиракузских воинов через узкий канал к торговой галере, стоявшей на якоре в Маленькой гавани, они гребли так, словно впервые в жизни взялись за весла. Соклею было за них стыдно. Менедем же явно чувствовал себя униженным. Он не мог даже наорать на своих людей, не уронив их еще больше в глазах сиракузцев. Поэтому Менедем только ругался вполголоса, когда они причаливали к «Афродите».

Раздражение Соклея рассеялось, как только моряки погрузили клетки с птенцами павлина в лодку. Он даже швырнул каждому сиракузскому стражнику по драхме, больше из сочувствия, что им придется иметь дело с этими птицами, чем в качестве вознаграждения за то, что они благополучно доставили его и Менедема на акатос.

– Премного благодарны, почтеннейшие, – сказал один из воинов. Второй улыбнулся и помахал рукой.

Команда лодки повезла стражников обратно к Ортигии. Канал между главным островом и небольшим островком был достаточно узок, чтобы по пути не случилось никакой беды.

Когда команда вернулась – все еще гребя кто в лес кто по дрова, – Соклей сказал:

– Хорошо, что им не пришлось выполнять более сложную задачу.

– И что же в этом хорошего? – прорычал Менедем.

А потом завопил на людей в лодке:

– Вы, идиоты! Совсем распустились, поганцы! Мне плевать, чем вы занимаетесь в свободное время, но работать вы должны как следует! Вы, заслуживающие кнута негодяи! Вообще-то я и сам люблю отведать хорошего вина! Но вы не имеете никакого права – никакого, к воронам, права – напиваться, зная, что очень скоро вам, возможно, предстоит важная работа. А теперь представьте: если бы вдруг нам с Соклеем пришлось бежать с Ортигии, спасая свои жизни. Смогли бы вы вывезти нас оттуда целыми и невредимыми? Да ничего подобного!

Гребцы улыбались широкими, пьяными, умиротворяющими улыбками, словно нашкодившие псы, рассердившие вожака стаи.

Один из гребцов сказал:

– Прости, шкипер. Затмение нас просто ошарашило, ну начисто! И ведь все закончилось хорошо, так стоит ли ругаться?

Его улыбка стала еще шире и глупее.

Соклей подумал, что в словах парня есть резон, но его двоюродный брат считал иначе:

– Какое там хорошо, да проклянут тебя боги!

Голос Менедема сделался громче и стал таким пронзительным, что Соклей заткнул пальцем ухо.

– Ты, широкозадый простак, ты хоть понимаешь, что выставил наше судно на посмешище? Никто не смеет этого делать – никто, ты слышишь меня?

Его слышала половина Сиракуз. Он так вопил, что Соклей не удивился бы, если бы и Агафокл с северного берега Сицилии тоже услышал бы капитана «Афродиты». Соклей попытался вспомнить, когда в последний раз видел Менедема таким взбешенным, но не смог.

«Уже давно никто не выставлял его при подчиненных в плохом свете», – подумал Соклей.

Имейся у пьяных моряков хвосты, они бы наверняка ими завиляли.

– Да, шкипер, – сказал тот из гребцов, который еще способен был говорить. – Нам очень жаль, шкипер… Ведь правда, парни?

Все серьезно закивали.

Но Менедем остался неумолимым, как эриния.

– Жаль? Вы еще не знаете, что такое – «жаль»! – Он повернулся к Соклею. – Вычти из жалованья у каждого из этих ублюдков трехдневную плату!

– Трехдневную? – переспросил Соклей тихо. – А это будет не многовато?

– Ради всех богов, нет! – Менедем и не подумал понизить голос. – За один день – за то, что они напились, когда должны были работать. И еще за два – чтобы этим ослам впредь не повадно было.

Но вместо того чтобы роптать, гребцы приняли такой вид, как будто пожертвовали удержанное из их жалованья серебро вместо козленка в качестве искупления грехов. Соклей решил, что в столь великом раскаянии тоже виновато вино.

– Этого никогда больше не повторится, шкипер, – заверил говорун. – Никогда!

По его щеке покатилась слеза.

Соклей подтолкнул Менедема локтем и краешком рта сказал:

– Хватит.

Он гадал: послушает ли его двоюродный брат, или же гнев Менедема, как гнев Ахиллеса в «Илиаде», окажется настолько велик и глубок, что лишит его здравого смысла. На какое-то мгновение он испугался, что Менедем превратился в одержимого. Но тот наконец ворчливо сказал:

– Очень хорошо. Ступайте на борт, вы, олухи.

Пьяные моряки, суетливо взобравшись на судно, поспешно убрались подальше от капитана.

Соклею на ум пришло еще одно сравнение из Гомера.

– Каково это – ощущать себя Зевсом, владыкой богов и людей? – тихо спросил он.

Менедем засмеялся.

– Если хочешь знать – неплохо. Очень даже неплохо.

– Я тебе верю, – ответил Соклей. – Нечасто видишь, чтобы кто-нибудь вот так нагонял на людей страху.

– Капитану нужно уметь время от времени это делать, – серьезно пояснил Менедем. – Если люди не будут знать, что обязаны слушаться, если это не укоренится глубоко в их душах, ты не заставишь их выкладываться изо всех сил. А иногда это бывает надо – например, когда за тобой гонится триера.

– Допустим, – сказал Соклей. – Но разве не лучше было бы, если бы они слушались капитана из любви и уважения? Как сказал божественный Платон, армия любовников могла бы завоевать весь мир.

Его двоюродный брат фыркнул.

– Сомневаюсь, что так было бы лучше. Попытайся заставить твоих гребцов тебя полюбить, и они решат, что ты просто тряпка.

Соклей вздохнул.

В словах Менедема звенела суровая, чистая правда – звенела, как серебряные монеты, падающие на каменный прилавок. А что касается армии любовников… Воины Филиппа, отца Александра Великого, перебили фиванский Священный отряд, составленный из любовников и возлюбленных, перебили всех до последнего человека, после чего Александр пошел и завоевал мир без них. Платон не дожил до того, чтобы увидеть это. «Интересно, – подумал Соклей, – что бы он на этот счет сказал? Скорее всего, ничего хорошего».

Платон явился сюда, на Сиракузы, чтобы попытаться воспитать философа из никчемного сына тирана Дионисия. Это ему тоже не удалось. Соклей снова вздохнул. Людей, похоже, труднее изменить, чем того бы хотелось любовникам мудрости.

Увидев, что капитан крутобокого корабля перебросил рею с одной стороны на другую, меняя галс, Менедем заговорил о другом:

– Теперь осталось лишь провернуть тут еще кое-какие дела, а потом доставить заработанное серебро домой. Даже мой отец не станет тогда особо жаловаться.

– Путь обратно будет короче, чем путь сюда. Во всяком случае, должен быть короче, – отозвался Соклей. – Нам не придется останавливаться в стольких портах.

Он деликатно покашлял.

– И нам лучше не останавливаться в Таренте, верно?

– А почему бы и нет! – воскликнул Менедем. – Мы можем снова посетить Кротон, а потом двинуться через залив к Каллиполю. Старый тарентец – как там его имя? – и не услышит о нас до тех пор, пока мы оттуда не исчезнем.

– Это ты надеешься, что Гилипп о нас не услышит, – заметил Соклей. – Послушай, неужели Филлис стоит того?

– Тогда я думал, что стоит, – пожав плечами, ответил Менедем. – А теперь уже поздновато беспокоиться об этом, как ты считаешь?

– Да уж. – Однако тон Соклея вовсе не был снисходительно-насмешливым. – Когда же ты наконец вырастешь?

Менедем ухмыльнулся брату.

– Не скоро, надеюсь.

ГЛАВА 11

Менедем сидел в таверне недалеко от Маленькой гавани и пил самое лучшее вино: то, за которое ему не пришлось платить. Даже сейчас, спустя полмесяца после прибытия в Сиракузы флота с зерном, моряки этого флота редко сами покупали себе выпивку. Раньше полис голодал, а теперь хлеба у него имелось с избытком.

Менедем гадал – на сколько еще хватит благодарности местных жителей. Он считал, что выражение признательности несколько затянулось.

Однако Менедем вполне мог бы пить бесплатное вино, даже если бы не привез зерно на Сиракузы. Как и во многих других винных погребках, в этом морякам и торговцам подносили вино местного урожая, если те рассказывали новости – чтобы привлекать в заведение посетителей. И бесконечные рассказы Менедема о войне генералов Александра могли позволить ему пьянствовать сколько душе угодно.

Он как раз собирался продолжить повествование о том, как племянник отрекся от своего дяди, Антигона, когда в таверну влетел задыхающийся сиракузец и выдохнул:

– Они высадились! Они сожгли свои корабли! – Он огляделся по сторонам и тревожно спросил: – Я ведь первый?

– Ты первый, – успокоил его хозяин заведения, протягивая парню большую чашу вина, в то время как таверна взорвалась тревожным говором.

– Кто высадился? – спросил Менедем.

– Эйя, Агафокл высадился, конечно! Недалеко от Карфагена, – ответил сиракузец.

Менедем хотел было спросить: «Откуда ты знаешь?», но понял, что такой вопрос скорее приличествовал бы его двоюродному брату. Прежде чем вопрос все-таки сорвался с его губ, вновь прибывший уже на него ответил:

– Знакомый моего дядюшки работает писцом в замке на Ортигии, и он принес Антандру записи о налогах как раз в тот момент, когда вошел посланец.

– А-а-ах, – пронеслось по таверне.

Люди кивали, признавая, что источник информации действительно солидный. Хотя Соклей, решил Менедем, вряд ли разделил бы мнение большинства здесь присутствующих.

Тут Менедему в голову пришел еще один вопрос – и снова кто-то его опередил:

– Сожгли свои корабли, ты сказал?

– Верно! – кивнул парень, явившийся с новостями. – Отсюда до Африки Агафокл добирался шесть дней – долгий, медленный путь вдоль северного побережья нашего острова… К тому же они двигались еще медленнее из-за неблагоприятных ветров. Наши корабли уже подошли близко к суше, когда заметили совсем рядом карфагенский флот – и карфагенцы тоже заметили наших.

Этот парень умел рассказывать истории! Менедем невольно подался к нему – как и половина посетителей таверны.

– И что же случилось потом? – выдохнул кто-то.

– Ну, карфагенцы выказали огромную силу духа: гребли так, что их сердца в любой миг могли разорваться, – сказал сиракузец. Он протянул чашу хозяину, и тот без единого слова протеста наполнил ее до краев. Отхлебнув, рассказчик продолжил: – Они подошли так близко, что с их передовых судов начали стрелять. Как раз перед тем как наш флот пристал к берегу, стрелы долетали до задних мачт кораблей Агафокла.

– Из-за затмения наши, должно быть, уже подумали, что все их надежды пошли прахом, – заметил хозяин таверны.

Люди не переставали обсуждать это жуткое событие, хотя со времени солнечного затмения прошло уже две недели.

Но человек, который принес новости, покачал головой.

– Знакомый моего дядюшки сказал, что Антандр спросил об этом гонца. Но, оказывается, Агафокл истолковал знамение так: оно предрекает беды врагу, потому что случилось послеотплытия нашего флота. Он сказал, что затмение предвещало бы беду нам, если бы случилось передотплытием.

Менедем подумал – что бы сказал на этот счет жрец Аполлона-Фобоса? Однако люди вроде Агафокла не станут интересоваться мнением жреца, но сами используют все самым выгодным для себя образом.

Однако местный все еще не ответил на вопрос, и Менедем задал его снова:

– Что же случилось с кораблями Агафокла?

– Ну, мы утерли карфагенцам нос в стрельбе, потому что на борту наших судов было больше людей. Это, помоему, и помогло нам высадиться, потому что варвары держались там, куда не долетали стрелы. Как только наши оказались на берегу, Агафокл собрал совет.

– В точности как Агамемнон под стенами Трои, – пробормотал кто-то.

– Он сказал, что, когда впередсмотрящие заметили карфагенцев, он как раз молился Деметре и Персефоне, богиням – покровительницам Сицилии, – продолжал местный. – Агафокл сказал, что пообещал богиням сжечь, принеся им в жертву целый флот, если они помогут сиракузцам целыми и невредимыми высадиться на берег. И богини выполнили его просьбу, поэтому Агафокл лично запалил флагманский корабль, и все остальные капитаны подожгли факелами свои корабли. Трубачи заиграли сигнал к битве, зазвучали воинственные кличи, и все молились, чтобы их не оставила удача.

«И теперь они не смогут вернуться на Сицилию; во всяком случае, это будет нелегко, – подумал Менедем. – Если сиракузцы не победят, то все они погибнут, причем самой медленной и ужасной смертью, какую только смогут придумать для них карфагенцы. И сожжение флота должно напоминать им об этом. Агафокл явно знает, как заставить своих людей делать то, чего он от них хочет».

Человек с короткой седой бородкой спросил:

– А как сюда попал посланец Агафокла, если тот сжег все корабли?

Такой вопрос мог бы придумать педантичный Соклей.

– На захваченной рыбацкой лодке, – ответил доставивший новости парень.

У него имелись ответы на все вопросы. Были эти вопросы правдивы или нет, Менедем не мог сказать, но они были правдоподобны.

Скоро стало ясно, что жители Сиракуз куда больше интересовались тем, что делает Агафокл, чем тем, что делают генералы на востоке.

О генералах, возможно, было очень интересно послушать, но их свары не затрагивали лично сиракузцев. Никто не являлся в Сиракузы с востока, чтобы их покорить, с тех пор как сотню лет назад это сделали афиняне. А вот война с Карфагеном была вопросом жизни и смерти, свободы или рабства. Карфагенская армия стояла за стенами города. Если она когда-нибудь ворвется в Сиракузы…

Менедем не сожалел, что скоро уплывает.

Он схватил пару оливок из красной глиняной чаши, стоявшей на прилавке перед хозяином таверны. Тот не потребовал платы, и Менедем тут же понял почему: он в жизни не пробовал таких солонущих оливок.

Добавочные порции вина, проданные хозяином благодаря жажде, которую они вызывали, должны были сторицей возместить несколько халков – такова была стоимость оливок. К счастью, чаша Менедема была пуста лишь наполовину. Он осушил ее залпом, ибо в глотке у него пересохло, как в пустыне, и оставил таверну, чтобы двинуться в гавань, лежавшую неподалеку отсюда.

Когда он вернулся к «Афродите», то увидел, что ее лодка только что отвалила от Ортигии. Движения гребцов были удивительно совершенны и слаженны, просто посмотреть приятно.

Соклей сидел у кормы.

– У меня есть новости! – крикнул он, увидев Менедема. – Агафокл высадился в Африке!

Это и впрямь оказалось новостью для большинства моряков на борту торговой галеры, и они разразились удивленными восклицаниями.

Но Менедем только ухмыльнулся и ответил:

– Да, и, едва высадившись, сжег все свои корабли.

Моряки снова разразились криками, на этот раз еще громче. Соклей заморгал.

– Откуда ты знаешь? – спросил он. – Я и сам об этом только что услышал.

– Я попусту тратил время в таверне, как ты это называешь, – сказал Менедем, когда его двоюродный брат и гребцы взошли с лодки на борт акатоса. – В таверну явился некий парень с Ортигии, он просто дымился от желания все рассказать и заработал бесплатное вино, выпуская этот дым.

– А… – Соклей невольно представил надутый дымом свиной мочевой пузырь, который вдруг прокололи.

Потом щелкнул пальцами, явно о чем-то вспомнив, и просиял.

– А у меня есть и другие новости!

– Расскажи, о почтеннейший, – попросил Менедем. – Наверняка я еще не слышал всего.

– Самое главное ты уже знаешь, – с несчастным видом признал Соклей. – Но я ухитрился продать весь папирус и чернила, которые у нас оставались, и выручил за них хорошие деньги.

– Правда? – Менедем хлопнул брата по спине, довольный, что может воздать ему по заслугам. – Значит, ты был прав в своих расчетах.

Соклей кивнул.

– Из-за войны с Карфагеном в архиве Агафокла почти закончился папирус. Они царапают чернилами на старых простынях и пишут на досках и глиняных черепках, как это делалось в старые времена. Один из главных писцов даже поцеловал меня, когда я сказал, сколько у нас имеется папируса и чернил.

– Он, наверное, был очень возбужден, – пробормотал Менедем.

Соклей снова кивнул. И только мгновение позже сердито уставился на двоюродного брата.

В ранней юности красавец Менедем не имел недостатка в обожателях из числа более старших и от души наслаждался ролью сокрушителя сердец. Соклей же красотой не блистал – долговязый, тощий, угловатый, с торчащими локтями и коленками и с заостренным носом. Поэтому, насколько было известно Менедему, никто не беспокоил его двоюродного брата домогательствами – ни на Родосе, ни позже в Афинах.

Менедем решил, что самое время сменить тему разговора:

– И сколько именно ты заработал?

Соклей назвал сумму.

Менедем присвистнул и снова хлопнул его по спине.

– Это не слишком много, если сравнивать с тем, что мы заработали на перевозке зерна и на продаже последних павлинов, – заметил Соклей. – Но это куда больше, чем мы получили бы в Афинах. Туда все везут папирус и чернила.

– Поэтому цены там невысокие, – сказал Менедем. – И значит, теперь по дороге на Родос нам придется сделать одной остановкой меньше.

– А что плохого в том, чтобы остановиться в Афинах? – спросил Соклей. – Мне там очень даже нравится.

– Мне там тоже очень нравится, – ответил Менедем. – Но мы далеко от дома, и сезон мореплавания подходит к концу: осталось меньше месяца до равноденствия. Когда дни делаются короче, все кажется сумрачным: ты уже не можешь различить ориентиров на суше там, где они должны быть. И в придачу в любой момент может разразиться шторм. Зачем лишний раз рисковать?

– Хорошо. – Соклей воздел руки вверх. – Если все перечисленное заставляет тебя осторожничать, для меня это тоже звучит вполне убедительно.

Прежде чем Менедем успел ответить, Соклей добавил:

– Однако бьюсь об заклад: имейся в Афинах у тебя женщина, ты бы там обязательно остановился, чьей бы женой она ни была.

– Я бы все-таки сделал исключение, если бы она была твоей женой, – заявил Менедем.

Соклей отвесил брату иронический поклон и, когда Менедем вернул его, задумался: и впрямь бы тот так поступил или нет?

* * *

За время пребывания в Сиракузах Соклей не очень хорошо изучил этот полис. Здесь нельзя было взобраться на стену и обойти город, не рискуя получить стрелу под ребра. Не мог он тут и совершить прогулку по окрестностям, чтобы осмотреть сельскую местность, как сделал, будучи в Помпеях: уже в следующий миг после вылазки он бы оказался внутри карфагенского загона для рабов.

«Интересно, когда я снова вернусь на Сицилию? – подумал он. – Да и будет ли у меня возможность побывать тут еще один раз!»

Он пожал плечами. Никому не дано знать будущего.

Менедем стоял на корме «Афродиты», сжимая рукояти рулевых весел. Он кивнул Диоклею со словами:

– Задай ритм гребцам.

– Слушаюсь, шкипер.

Келевст ударил колотушкой в бронзовый квадрат. Торговая галера отчалила, и вновь над водой разносилось:

– Риппапай! Риппапай!

Когда «Афродита» покидала Маленькую гавань, Менедем для большего шика посадил на весла всех своих людей. Гребцами сегодня можно было гордиться – их весла взлетали и падали, движения были четкими и безупречно слаженными.

«Конечно, – подумал Соклей, – мы сейчас движемся всего лишь со скоростью неторопливо идущего человека; никакого сравнения с тем, как мы спасались от римской триеры – или когда повернулись и ринулись к ней! Вот это было приключение!»

Потом он слегка расстроился, поскольку был вынужден признать: «Я буду рассказывать эту историю про триеру до скончания дней своих и каждый раз буду представлять себя в рассказах все большим героем».

Соклея ужасно раздражали пожилые люди, ровесники его отца, которые во время симпосиев нагоняли на всех скуку рассказами о своей безрассудной юности, но сейчас он внезапно понял, как они дошли до жизни такой.

«Историку положено вникать в причины явлений», – сказал он себе, но тут же покачал головой. В такие причины он предпочел бы не вникать.

Когда Сиракузы почти скрылись из виду, Менедем снял с весел половину гребцов. Судно скользило от сицилийского берега к италийскому материку. Дельфины выпрыгивали из воды; крачки ныряли в море, причем некоторые – всего в нескольких локтях от «Афродиты». Одна птица вынырнула с рыбой в клюве.

– Твое путешествие домой будет легким, – окликнул Менедем Соклея с кормы. – Нет больше павлинов, за которыми надо следить!

– Я никогда не утешусь в разлуке с ними, – отозвался Соклей.

На этот раз засмеялся не только Менедем, но и половина моряков. Аристид, впередсмотрящий, заметил:

– Бак все еще воняет птичьим пометом.

– Ты прав, – согласился Соклей. – И наверное, пройдет еще какое-то время, прежде чем запах выветрится.

– Хорошо тебе говорить, – мрачно изрек Аристид. – Теперь, когда больше не надо опасаться павлинов, ты можешь пойти на судне куда угодно. А я большую часть времени торчу здесь.

«Можешь пойти куда угодно».

Аристид сказал это с иронией, и именно так Соклей воспринял его слова. Они ведь, ясное дело, не на суше. «Афродита» – небольшое судно: она имела всего сорок пять локтей в длину и едва ли семь локтей в ширину в самом широком месте. С точки зрения того, кто привык гулять по городу или бродить по полям, места для прогулок здесь совсем немного. Однако у моряков куда более скромные понятия о том, что такое «простор».

И, словно бы в подтверждение слов Аристида, Соклей вернулся на ют, очутившись, по масштабам «Афродиты», от вонючего бака так далеко, как далеки были Афины от Родоса.

– Что у нас осталось из товаров, чтобы распродать по пути домой? – спросил Менедем.

– Вино, – ответил Соклей. – Немного благовоний. Мне бы хотелось избавиться от них, если подвернется случай, – было бы стыдно возвращаться на Родос с товаром, который мы вывезли оттуда. И еще у нас есть немного шелка.

Он вздохнул.

Менедем снял руку с рулевого весла, чтобы ткнуть его под ребра.

– Я знаю, о ком ты думаешь. Об этой медноволосой кельтской девушке, с которой ты любился в Таренте.

У Соклея побагровели уши: он и в самом деле сейчас вспомнил о Майбии, облаченной в косский шелк (и, чего уж греха таить, о Майбии, необлаченной в этот шелк).

– Ну и что с того? – грубо спросил он.

– Ничего, все нормально. – Как всегда, когда разговор касался женщин, Менедем начинал говорить отвратительно жизнерадостным тоном. – Я и сам много думаю о красотках.

– Если бы ты хоть изредка думал наперед… – начал Соклей.

– Это уничтожило бы половину веселья и испортило бы все удовольствие! – ответил его двоюродный брат.

– Я смотрю на это по-другому, – пожал плечами Соклей.

– Знаю.

Менедем наклонился к нему и тихо спросил:

– Так сколько же именно серебра мы везем? Во имя богов, только говори тихо, не ори на весь корабль. Лучше не вводить моряков в искушение.

Соклей почти шепотом назвал сумму.

Менедем присвистнул.

– Это даже больше, чем я думал. Почти достаточно для балласта.

– Для судна такого размера? – Соклей серьезно прикинул в уме, потом покачал головой. – Не глупи.

– М-м, наверное, ты прав. – Судя по сосредоточенному выражению лица Менедема, тот тоже занимался такими подсчетами. – Но вот что я тебе скажу: мой отец никак не ожидает, что мы привезем столько серебра. И я ткну ему в нос это серебро, еще как.

– Зачем? – удивился Соклей. – Дядя Филодем будет рад, что ты вернулся домой целым и невредимым, и он обрадуется прибыли. Разве этого недостаточно?

– Клянусь Зевсом, нет! – Голос Менедема дрожал от возбуждения. – Всякий раз с тех пор, как я начал учиться ходить и останавливался, чтобы напрудить на полу, он только и делал, что твердил и твердил о том, какой он великий торговец и как я не оправдываю его надежд. Вот и посмотрим, что он скажет теперь!

– Лично я выхожу в море вовсе не для того, чтобы перещеголять своего отца, – сказал Соклей.

– Ты – тойкарх. Я – капитан, – холодно и твердо ответил Менедем, разом растеряв всю свою горячность. А затем продолжил: – И вообще, у вас все иначе. Дядя Лисистрат не распекает тебя все время, выискивая в сыне недостатки. И вы с ним неплохо ладите, в отличие от нас с отцом. Это не только мое мнение, все так считают.

– Пожалуй, так оно и есть, – признал Соклей. – Мы с отцом действительно неплохо ладим друг с другом.

– Вы так же впору друг другу, как нога и растоптанная сандалия, и ты это знаешь, – заявил Менедем. – Вы двое идеально подходите друг другу. Ты небось и не подозреваешь, как я тебе завидую?

– Мне это даже и в голову не приходило. – Соклей изучал двоюродного брата с жадным любопытством маленького мальчика, увидевшего, как из-под коры внезапно появилась ящерица. – Я считаюсь скрытным человеком, но выясняется, что ты хранил свой секрет годами. Почти целую вечность.

Судя по выражению лица Менедема, тот жалел, что заговорил об этом сейчас.

– И я не особо страдаю, что мне каждый год приходится проводить столько времени вдали от Родоса, – заключил он.

– Да уж вижу, – рассудительно проговорил Соклей.

Он положил руку Менедему на плечо.

– Мы не так уж скоро вернемся назад. В море никогда ничего не происходит быстро. Даже когда мы дрались с римской триерой, время текло медленно, как во сне.

– Только не для меня, – ответил Менедем. – Для меня все случилось очень быстро. Мне нужно было точно уловить момент, когда потянуть за рулевое весло, и это как будто заняло единственное биение сердца. Самый прекрасный звук, который я когда-либо слышал, – это когда корпус нашего судна прошел по веслам этих грязных ублюдков!

– Даже не мечтай, что я буду с тобой спорить, – заявил Соклей. – Этот звук означал, что мы сохраним свою свободу, а что может быть прекрасней? – Он указал вперед. – Вон мыс Левкотера, а мыс Геракла чуть восточней.