Текст книги "По воле Посейдона"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Он прицепил его к поясу. Бронзовые ножны хлопали юношу по левому бедру, и он непроизвольно слегка наклонялся вправо, чтобы уравновесить тяжесть лезвия и ножен.

Менедем в отличие от двоюродного брата выглядел с мечом на бедре очень внушительно.

– Знаешь, что бы я еще хотел иметь? Копье гоплита, – сказал он.

И тут кто-то постучал в дверь дома.

– Если самнит вернулся так скоро, я бы тоже не отказался иметь копье, – заметил Соклей.

Но это оказался не самнит – это был Аристид, вернувшийся с «Афродиты» с Диоклеем и еще с полудюжиной моряков.

– Говорят, вы продали пару птиц, а? – спросил начальник гребцов. – Должно быть, за порядочную груду серебра. Неудивительно, что вы желаете позаботиться о том, чтобы и вправду ее получить.

Он принес вместо меча толстую дубинку с железным наконечником. Не хотелось бы Соклею с ним сразиться.

Двое моряков выглядели слегка потрепанными после возлияний, но, казалось, все готовы были драться, если дело до того дойдет. Соклей надеялся, что все же не дойдет. Но его двоюродный брат был прав: если заранее приготовиться к неприятностям, меньше шансов, что они нагрянут.

Некоторое время спустя снова раздался стук в дверь. Соклей открыл ее: на пороге стоял Геренний Эгнатий, тоже с мечом на бедре. Четыре коренастых широкоплечих человека, маячивших за его спиной, не походили на рабов – они больше смахивали на воинов. Все четверо в шлемах, трое – в бронзовых, один – в железном. Один самнит держал копье, остальные были при мечах.

Увидев меч на поясе Соклея, Геренний Эгнатий сказал:

– Я не хотел, чтобы меня ограбили по дороге.

– Само собой, – согласно кивнул хозяин. Он шагнул в сторону. – Входи.

Слуги самнита и моряки с «Афродиты» уставились друг на друга. Похоже, Геренний Эгнатий не удивился при виде вооруженных эллинов.

– Вижу, вы из тех людей, что никому не позволят обойтись с собой несправедливо, – сказал он. – Это очень хорошо.

– Похоже, вы относитесь к точно таким же людям, – заметил Соклей, слегка приподняв брови.

– Конечно, – мягко ответил Геренний Эгнатий. – Может, это и к лучшему – значит, между нами не будет никаких недоразумений.

– И вправду. – Соклей приподнял брови чуть выше. – Надеюсь, ты захватил с собой не только своих слуг, но и деньги, на тот случай, что они тебе вдруг понадобятся?

– Разумеется, захватил. – Если Геренний Эгнатий и заметил сарказм родосца, он не показал виду.

Самнит заговорил с одним из своих людей на осканском. И вновь Соклея поразило то, насколько этот язык похож на язык эллинов, хотя он и не мог разобрать ни слова. Гереннию Эгнатию пришлось повторить свои слова еще раз, повысив голос: его слуги были зачарованы видом павлина. Они, похоже, даже забыли о вооруженных моряках с «Афродиты».

Кожаный мешок с серебром, который слуга самнита протянул Соклею, был приятно увесистым.

– Благодарю, – сказал Соклей.

Судя по тому, как слуга пожал плечами, он не знал эллинского.

Соклей повернулся к Гереннию Эгнатию.

– Как только я сосчитаю монеты, птицы станут твоими.

На пересчитывание семидесяти пяти драхм ушло немало времени. В мешке оказалось меньше восьмисот семидесяти пяти монет, потому что там попадались дидрахмы и тетрадрахмы, а также куски серебра стоимостью в одну драхму. Не все монеты были из Тарента, многие оказались из Сиракуз. Соклей пошел в заднюю комнату и взвесил сиракузскую драхму, положив на другую чашу весов тарентскую. Убедившись, что монета из Сиракуз тяжелее, он вернулся и продолжил считать, не проронив ни слова.

Наконец он кивнул.

– Это полная плата за павлина и одну паву, – официально сказал тойкарх и протянул руку Гереннию Эгнатию.

Самнит так же официально ее пожал.

– Как мне доставить птиц в дом моего гостеприимца? – спросил покупатель.

– Если не возражаешь, я могу продать тебе клетки, в которых мы привезли птиц из Эллады, – предложил Соклей. – Или можешь просто обвязать вокруг их шей веревки, чтобы павлины не убежали, если предпочитаешь такой вариант. Я бы на твоем месте не стал пытаться просто провести их по улицам Тарента – эти птицы умеют бегать почти так же быстро, как человек.

Геренний Эгнатий вновь распрямил плечи и ответил с гордостью, достойной любого эллина:

– Я думаю, пять человек смогут управиться с двумя птицами.

Он перешел на осканский, произнес несколько фраз, и его спутники кивнули. Они тоже считали, что вполне могут справиться с павлинами.

Соклей пожал плечами.

– Птицы твои, о почтеннейший. Делай с ними, что хочешь. Ты задал мне вопрос, и я ответил на него, как умел.

Возможно, этим людям приходилось раньше пасти гусей, потому что они ухитрились выгнать павлина и паву на улицу без особых затруднений.

Соклей закрыл за ними дверь, а когда вернулся во двор, Менедем сказал:

– Как бы то ни было, двумя проклятущими птицами у нас стало меньше.

– Всего им наилучшего, – ответил Соклей. – Может, скоро мы избавимся и от остальных.

Менедем согласно кивнул.

* * *

Толстяк Гилипп сколотил состояние на продаже вяленой рыбы. Его андрон был большим и, по меркам Тарента, великолепно украшенным, хотя Менедему все эти раскрашенные стены, ложа и даже чаши с вином в мужских покоях казались безвкусными и кричащими.

Сам Гилипп тоже был образчиком дурного вкуса: пальцы его были буквально увешаны тяжелыми золотыми кольцами.

Он погрозил одним из пальцев Менедему, который растянулся на кушетке рядом с ним.

– Вот ты, оказывается, какой: продал этому варвару единственного имевшегося у тебя павлина!

– Этот варвар хорошо мне заплатил, – ответил Менедем. – Его серебро не хуже, чем серебро любого другого. И сам он не хуже прочих покупателей.

«И даже лучше некоторых, – добавил он про себя, – потому что ты бы точно торговался за каждый обол и не дал бы мне такую цену».

Если бы все города чеканили монеты по одному стандарту, жить было бы куда проще. А пока тот, кто по роду своих занятий часто имел дело с монетами, имел преимущество над остальными. Так что с Геренния Эгнатия братья получили еще больше, чем рассчитывали.

Гилипп снова погрозил Менедему пальцем.

Его рабы уже убрали тарелки, оставшиеся после ужина, – в придачу к хлебу были поданы кальмары, осьминоги, устрицы и угри; никакой вяленой рыбы для гостей – но симпосий, который должен был последовать за трапезой, еще не начался.

– А чего стоит спектакль, который он устроил на улицах, гоня павлинов к своему дому! – сказал торговец. – Мой дорогой мальчик, ты не смог бы лучше разрекламировать своих птиц, даже если бы старался целый год. Все видели павлина, и все хотят иметь такого же.

Соклей возлежал рядом с Менедемом. Как обычно, Менедему досталось изголовье, хотя его двоюродный брат был старше. Соклей не жаловался; он никогда не жаловался. Но теперь он подал голос:

– Ну, тут уж мы ни при чем. Самнит сам устроил этот парад. Я хотел продать ему для павлинов две клетки, даже предложил воспользоваться веревками, чтобы птицы не разбежались. Он не послушал.

– И потому, – добавил Менедем с ухмылкой, – половина людей в Таренте гонялась за его павлином – и за павой тоже. Ты прав, о почтеннейший. – Он склонил голову в сторону Гилиппа. – Мы не могли бы заставить народ получше разглядеть птиц, даже если бы старались сделать это нарочно.

– Да уж. – Продавец вяленой рыбы перевел взгляд с Менедема на Соклея. – А что до попыток втолковать что-либо италийцу… – Он покачал головой. – Я не думаю, что такое вообще возможно. Самниты упрямы как мулы, и римляне, живущие к северу от них, ничуть не лучше. Неудивительно, что они снова столкнулись лбами.

– Снова? – заинтересованно спросил Соклей.

Менедем услышал знакомое нетерпение в голосе двоюродного брата – тот надеялся узнать какой-нибудь неизвестный ему ранее исторический эпизод.

Ну так и есть!

– Они сражались друг с другом и раньше? – продолжал расспросы Соклей.

Такое неуемное любопытство Менедем относил к разряду безобидных пороков.

– Да, поколение назад, – ответил Гилипп. – Римляне победили, но самниты снова начали с ними войну лет десять или двенадцать назад. Они вскоре выиграли крупное сражение, но римляне слишком упрямы, чтобы сдаться на этом, поэтому с тех пор самниты и римляне время от времени вновь и вновь затевают драку друг с другом.

Еще один гость Гилиппа, тарентец с лицом, похожим на одну из вяленых рыб хозяина, сказал:

– Самниты, опустошившие некоторые эллинские полисы в Кампании, в наши дни почти цивилизованные люди.

– Что ж, они и впрямь цивилизованны, Макробий, – некоторые из них. – Однако на Гилиппа этот довод явно не произвел особого впечатления. – И некоторые из эллинов, которые вынуждены жить под их правлением, тоже почти цивилизованны, если ты понимаешь, что я имею в виду. Грек с осканским акцентом говорит не лучше самнита. Так какая разница, слышишь ты такой акцент из уст грека или из уст самнита?

– Но это все же лучше, чем грек, говорящий с латинским акцентом, – заявил Макробий.

– С латинским – это как? – одновременно задали вопрос Менедем и Соклей.

– Язык, на котором говорят римляне, называется латынью, – пояснил рыболикий Макробий.

Он поднял руку с растопыренными пальцами.

– Мы говорим – «pente». Когда самнит имеет в виду «пять», он скажет «pumpe» – небольшая разница, а? Поэтому можно понять самнита, когда он изъясняется на эллинском.

– Этот Геренний Эгнатий неплохо говорит, – согласился Менедем.

– Однако на языке римлян «пять» будет «quinque». – Макробий выговорил варварское слово с явным отвращением. – Я спрашиваю – как тот, кто издает такие звуки, может хорошо выучить эллинский?

– Некоторые из кампанских городов, однако, неплохо живут, несмотря на то что ими правят самниты, – сказал Менедем. – Я подумывал направить туда «Афродиту» после того, как закончу все дела здесь.

Макробий пожал плечами.

– Дело твое, конечно. Может, после я снова тебя увижу. А может быть, и не увижу.

Было ясно, на что он намекает: после столь дерзкой вылазки никто уже не увидит Менедема.

С легким раздражением тот поинтересовался:

– Ты считаешь, я поступил бы умней, если б отправился в Сиракузы? Я так не думаю, клянусь богами!

– Что ж, я тоже так не думаю, – признался тарентец. – Если только Агафокл не сделает что-нибудь из ряда вон выходящее, просто не представляю, как он сможет защитить свой город, не позволив Карфагену его захватить. А ведь Агафокл правит Сиракузами уже семь лет, поэтому даже не представляю, что он способен сделать такого, чего бы уже не сделал раньше.

– Значит, ты понимаешь мои проблемы, – сказал Менедем. – Я не собираюсь разворачиваться и отправляться обратно в Элладу после того, как покину Тарент. Так что же мне делать?

– Поверь, я рад, что это твои проблемы, а не мои. – Макробий подался вперед. – Скажи, сколько ты хочешь за павлиньи яйца?

– Тридцать драхм, – мгновенно ответил Менедем; они с Соклеем уже заключали такие сделки и продали пару яиц именно за эту цену. – Учитывая их размер, я бы посоветовал посадить на них утку или гуся, а не курицу.

– А если я потрачу тридцать драхм, а из яйца никто не вылупится? Что тогда? – вопросил Макробий.

Пришла пора Менедема пожать плечами.

– Боюсь, тебе остается только рискнуть. Я не бог, чтобы заглянуть внутрь яйца и сказать, хорошее оно или плохое.

– У нас скоро появятся птенцы на продажу – это будет еще одна выгодная сделка, – добавил Соклей. – Ты сможешь сэкономить немного денег, если подождешь.

– Ты запросишь за птенцов неслыханную сумму, не сомневаюсь, – пробормотал Макробий.

Менедем любезно улыбнулся.

– В этом городе полно людей, которых это не пугает. Среди них, кстати, есть и твои соседи-варвары. Если ты хочешь быть одним из первых, о почтеннейший, за это надо платить. Окажись наше судно вторым, доставившим павлинов в Тарент, мы не смогли бы запросить так много, потому что такую цену уже запросили бы торговцы с первого корабля.

У Макробия сделался такой несчастный вид, что он и впрямь стал похож на пойманную на крючок рыбу. Он сказал:

– Дом, который вы сняли, находится к северу от рынка, так ведь? Может, загляну к вам завтра.

Прежде чем Менедем успел ответить, Макробий указал на дверь:

– А вот и рабы Гилиппа несут вино.

– Это же кувшины с нашим ариосским! – удивился Менедем.

– Я продал их управляющему Гилиппа нынче днем, – с легким самодовольством пояснил Соклей. – Ты в этот момент как раз въедливо торговался с кем-то из-за павы.

– Уж кто бы говорил о въедливом торге, – негромко ответил Менедем: человек, о котором шла речь, возлежал всего в нескольких кушетках от них. – Вряд ли он купит у нас птицу.

– Зато управляющий Гилиппа купил вино. У него такой странный выговор, что, возможно, он римлянин. – Соклей наклонился вперед, чтобы прошептать брату на ухо: – А теперь мы будем пить вино, которое я только что продал. Мне это ужасно нравится!

– Мне тоже, – засмеялся Менедем.

Раб Гилиппа налил ариосское в метаниптрон, из которого все выпили первую, неразбавленную порцию вина в честь начала симпосия и совершили возлияние Дионису. Гости одобрительно загомонили. Менедем надеялся, что вино понравится собравшимся настолько, что они назначат его симпосиархом, но на эту должность выбрали Кратия. Менедем не удивился и не обиделся: гончар был человеком их круга, в то время как сам он был лишь гостем. Кратий – крепкий мужчина лет сорока – был достаточно красив, чтобы ему не давали проходу в юности.

– Значит, ариосское? – спросил он, и Гилипп кивнул и помахал Менедему и Соклею, чтобы напомнить людям в андроне, откуда взялось вино.

Кратий встал и объявил:

– Так как вино превосходное, давайте смешаем его с водой один к одному!

Все зааплодировали.

Менедем громко рассмеялся и, повернувшись к Соклею, сказал:

– Это не его вино – так почему же он смешивает его столь щедро?

– Боюсь, мы все тут очень, ну просто очень сильно опьянеем, – неодобрительно проговорил Соклей. – Я не помню, когда в последний раз на симпосии смешивали вино один к одному. Это слишком крепко.

– Так неудивительно, что ты этого не помнишь. – Менедем снова засмеялся.

Однако его двоюродного брата эта шутка, похоже, разозлила.

Менедем бывал на многих симпосиях, где гостей обносили вином, смешав его с водой в равных пропорциях. Эти симпосии не походили на те, что давались в доме его отца или дяди, но были веселыми на свой лад.

– А где находится дом, который называется «Триера»? – спросил Менедем Гилипппа. – Помнится, он где-то в Великой Элладе. Случайно не в этом городе?

– «Триера»? – повторил Соклей. – Не слыхал о таком доме.

– Я знаю, – ответил их хозяин. – Нет, он находится не здесь, а в Агригенте, на южном берегу Сицилии. Там симпосиасты однажды напились так, что подумали, будто они в штормовом море, поэтому начали выкидывать мебель из окон, уменьшая осадку корабля. Когда соседи явились на шум и увидели, что происходит, они мигом растащили кушетки, столы и кресла, так что парень, которому принадлежал дом, протрезвев, порядком потрудился, чтобы вернуть свое добро назад.

Хозяин ухмыльнулся.

– Вот что я называю симпосием!

Он, казалось, не возражал против предложения Кратия пить крепкое вино. В Элладе италийцы имели репутацию крайне невоздержанных.

Соклей по-прежнему сидел с несчастным видом.

Менедем же наслаждался симпосиями не только в доме своего отца, ему доводилось участвовать и в более диких пирушках. Пока рабы смешивали вино, Менедем наклонился к двоюродному брату и сказал:

– Вряд ли нынче ночью ты вспомнишь своего Еврипида.

– Вероятно, нет, – согласился Соклей, – хотя его стихи помогли выкупить некоторых афинян, которых сиракузцы взяли в плен во время Пелопоннесской войны.

Однако Менедем думал не о давно прошедших временах, а о чаше крепкого вина, которую протянул ему раб Гилиппа – невысокий широкоплечий италиец.

Прежде чем выпить, Менедем помедлил, чтобы полюбоваться киликом. Судя по совершенной форме, его могли сделать в Афинах сотни лет тому назад, но желтая и пурпурная глазурь вкупе с обычной красной, белой и черной доказывали обратное. К тому же сосуд явно был новым.

Менедем кивнул Кратию:

– Это твоя работа?

– Вообще-то да, – ответил гончар с довольной улыбкой. – Мне очень приятно, что ты догадался.

– Здорово сделано, – сказал Менедем.

Хотя Кратий сегодня и не купил паву, но он еще вполне мог передумать.

Гончар снова улыбнулся.

– Спасибо.

Он попробовал вино и поднял брови.

– О, да это просто превосходно. Я люблю вина местного урожая – не пойми меня неправильно, – но они кажутся немного кислыми, тем более в сравнении с этим. Не возражаешь, если я спрошу – сколько заплатил за него Гилипп?

– Соклей? – спросил Менедем. Сам он не знал суммы. – Откроем Кратию секрет?

– Никакого секрета нет. Гилипп заплатил сорок восемь драхм за амфору.

Менедем ожидал, что Кратий вздрогнет.

И Кратий действительно вздрогнул, хотя и постарался это скрыть.

– Невероятно. – Он снова сделал глоток. – Но я понимаю, почему он столько заплатил.

Двое других симпосиатов разразились восторженными криками.

– Видишь ли, о почтеннейший, вино недешево обошлось нам на Хиосе, – пояснил Менедем. – А ведь нам еще приходится платить пошлины. И конечно, деньги экипажу, а зарплата у моряков не маленькая. Так что сбавить цену мы ну никак не можем.

На самом деле они продали вино гораздо дешевле на мысе Тенар, но Тенар был куда ближе к Хиосу. И вообще, тарентцам совершенно необязательно знать такие вещи.

Вошли две флейтистки: одна с простой флейтой, другая – с двойной. Обе в коротких туниках из тонкого прозрачного льна. Не успели они начать играть, как Менедем окликнул их: – Радуйтесь, девушки! Кто ваш хозяин? Может, ему будет интересно узнать, что я привез на продажу косский шелк – такой прозрачный, что мужчины будут гадать, надето ли на вас хоть что-нибудь? В таком одеянии вы и сами, наверное, заработаете больше.

– Мы принадлежим человеку по имени Ламахий, господин, – ответила девушка с двойной флейтой. – Ты можешь найти его дом недалеко от храма Посейдона. – Она вздохнула. – Мне бы хотелось носить шелк.

– Спасибо, милая! – Менедем послал ей воздушный поцелуй. – Ты бы хорошо выглядела в шелках!

Девушка ослепительно улыбнулась ему.

Менедем тоже улыбнулся в ответ, хотя она и показалась ему не слишком хорошенькой. В любом случае он предпочитал тех, кому действительно нравился. Полная желания рабыня куда лучше той, которая лишь выполняет свои обязанности.

Соклей заметил:

– Не знаю, как у тебя это получается, братец, но получается всегда. Она уже готова есть у тебя с руки.

– Это нетрудно, – ответил Менедем. – Ты и сам бы смог, если бы захотел.

– Мне кажется, она не такая уж красавица, – сказал Соклей.

Менедем ожидал от него именно этой реплики. Его двоюродный брат, казалось, почти всегда находил причину, чтобы уклониться от приятного времяпрепровождения.

– Обнесите гостей вином снова! – велел Кратий рабам Гилиппа.

Наверняка симпосий вскоре перейдет в пьянку. Симпосиарх помахал флейтисткам.

– И давайте послушаем музыку.

Девушки поднесли флейты к губам и начали в заунывной лидийской манере играть любовную песню. Этой мелодии Менедем не знал, но пара гостей начала подпевать.

Он наклонился к хозяину.

– Это местная песня?

Гилипп покачал головой.

– По-моему, она пришла к нам из Регия – города, что лежит на италийском берегу прямо напротив Сицилии. Но в последнее время эта песня стала очень популярна также и в Великой Элладе.

– Странно, что я ее пропустил, ведь я был в этих краях прошлым летом, – пожал плечами Менедем.

– Бывает!

Пока две флейтистки играли, в андрон вошел красивый молодой жонглер. Он был абсолютно нагим, его натертое маслом тело поблескивало в свете факелов.

Глаза Гилиппа и некоторых других гостей жадно следовали за парнем, пока тот удерживал в воздухе поток шаров, ножей и чаш.

Менедем повернулся к Соклею.

– А он отнюдь не плох. Не хотел бы ты поиграть с его причиндалами?

Его двоюродный брат, как раз прихлебывавший вино, возмущенно фыркнул, негодующе что-то забормотал – и вообще, судя по его виду, чуть не захлебнулся до смерти.

Менедем засмеялся и протянул рабу свою чашу, чтобы показать, что она пуста. Раб поспешил наполнить ее вновь.

Пока жонглер двигался от стола к столу, Кратий встал с кушетки и подошел к Гилиппу.

– Что дальше? – спросил он. – У тебя небось во внутреннем дворе ждут танцовщицы?

– Конечно, – ответил Гилипп. – Две девушки родом из страны кельтов по ту сторону Альп. Ты готов? Тогда они войдут.

– Наверное, уже пора, – решил Кратий. – Люди хмелеют, и нет ничего лучше пары голых девиц, чтобы всех оживить.

Он поговорил с рабом Гилиппа, и тот, подойдя к двери, крикнул что-то в царившую снаружи темноту.

Гости захлопали в ладоши и приветствовали танцовщиц громкими криками – грациозные, как пантеры, девушки прыгнули в андрон и начали кувыркаться. Менедем присоединился к аплодисментам, но больше из вежливости. Танцовщицы были хорошо сложены, но почти мертвенно-бледны, с волосами цвета яркой бронзы – совершенно не в его вкусе. К тому же обе оказались на несколько пальцев выше его.

Менедем отхлебнул вина и наклонился к Соклею.

– Не знаю, как ты, братец, но я бы не хотел лечь с женщиной, которая выглядит так, будто способна меня поколотить.

Соклей не ответил.

Посмотрев на двоюродного брата, Менедем усомнился, слышал ли тот вообще, что он сказал. Соклей глядел на двух рыжеволосых танцовщиц так, словно никогда раньше в жизни не видел голых женщин, и на лице его читалось нечто среднее между благоговейным восхищением и неприкрытым вожделением.

– Ну разве они не красавицы? – пробормотал он, обращаясь скорее к самому себе.

– На мой взгляд, миловидные девушки, – дипломатично ответил Менедем.

И тут Соклей обратил наконец на него внимание, посмотрев на двоюродного брата так, будто никогда еще не слышал столь идиотского высказывания.

Менедем похлопал его по плечу.

– О вкусах не спорят. Некоторые мужчины и вовсе предпочитают гоняться за мальчиками. Одни любят худых женщин, другие – полных. Если хочешь попытаться приручить парочку диких кельток – давай. Во всяком случае, ты их выше.

– Они… такие необычные, – выдохнул Соклей.

Менедем пожал плечами. Насколько он мог судить, гораздо необычнее был интерес, проявленный Соклеем к женщинам на симпосии. Как правило, его братец не желал иметь с ними ничего общего.

– Наслаждайся, – сказал ему Менедем. – Они ведь для того и предназначены.

Он допил вино, поставил килик и встал.

Андрон, казалось, слегка качнулся, когда Менедем поднялся на ноги. Ариосское вино было слишком крепким, чтобы с него начинать, и, разбавленное водой один к одному, все еще оставалось очень крепким.

Менедем кивнул Гилиппу и вышел во двор, чтобы облегчиться.

Однако яркие факелы освещали только мужскую комнату, их свет не проникал за порог. Менедем помедлил мгновение, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, потом подошел к дальней стене и задрал тунику.

За его спиной обрывки песен под аккомпанемент флейтисток становились все более пронзительными. Потом хор мужских голосов издал громкий непристойный приветственный крик. Менедем знал, что это значит: по крайней мере одна из девушек начала доставлять удовольствие кому-то из мужчин. Он надеялся, что она выбрала его двоюродного брата. Соклей заслуживал того, чтобы повеселиться больше обычного.

Когда Менедем повернулся, чтобы зашагать обратно в андрон, всего в нескольких локтях от него удивленно ахнула женщина.

– Кто ты? – спросила она. – Что ты тут делаешь?

Незнакомка, должно быть, не заметила Менедема в темноте, пока он не двинулся с места. И он тоже ее не увидел.

– Я – Менедем, сын Филодема, один из гостей Гилиппа, – ответил он. – А ты кто, дорогая?

– Меня зовут Филлис, – ответила незнакомка. – Я спустилась из женской комнаты, чтобы немного подышать свежим воздухом, потому что наверху так душно и тесно и мне не давал спать шум симпосия. Я никак не ожидала, что тут кто-то есть и что меня заметят.

– Мне пришлось избавиться от вина, которое я выпил. – Менедем попытался разглядеть женщину, но ему не повезло – было слишком темно. Но она точно была ниже его ростом и, судя по голосу, совсем молодая.

– Как насчет того, чтобы по-быстрому развлечься, милая? Хочешь наклониться вперед и прислониться к стене?

Филлис тихо рассмеялась.

– Ты не теряешь времени зря, верно? – спросила она и захихикала снова. – Почему бы и нет? Иди сюда, где потемнее, – да поторопись!

– Я бы последовал за тобой куда угодно, – галантно ответил Менедем.

Филлис повела его в темный угол и наклонилась вперед. Менедем встал сзади и задрал ее хитон, потом вздернул свой. Он вошел в нее сзади, его руки стиснули ее зад. Женщина издала негромкий мяукающий вскрик удовольствия, Это обеспокоило бы Менедема, если бы в андроне не было так шумно – и если бы мгновением позже он не кончил сам.

Филлис быстро оправила одежду.

– Я должна вернуться наверх, – сказала она. – Ты был очень милым.

– Позволь дать тебе полдрахмы, – проговорил Менедем.

Женщина оглянулась на него через плечо, торопясь к лестнице.

– Ты принял меня за одну из домашних рабынь?

Ее смех был еле слышен, но полон веселья. Тряхнув головой, Филлис пояснила:

– Я жена Гилиппа, – после чего поспешила вверх по ступенькам и исчезла.

Менедем уставился ей вслед с открытым ртом, как будто женщина ударила его камнем по голове.

– Боги, – пробормотал он, – и как я только умудряюсь влипать в подобные переделки?

Но ответ на этот вопрос был слишком очевиден… И овладеть Филлис было ужасно приятно. Поэтому Менедем тоже засмеялся, хотя ему было бы вовсе не до смеха, если бы хозяин дома обо всем узнал.

Когда он небрежной походкой вернулся в андрон, Гилипп спросил:

– Что это ты делал там так долго? Дурачился с одной из рабынь?

– Ты угадал, – скромно ответил Менедем.

Не мог же он начать хвастаться перед мужем, из которого только что сделал рогоносца.

Его ответ вызвал одобрительные крики с большинства лож.

Менедем покачал бедрами взад-вперед, что вызвало новую бурю криков.

– Она сказала, что в женских комнатах было слишком жарко, но я позаботился, чтобы внизу ей тоже стало жарко.

– Хитроумный Одиссей, – заметил Гилипп.

«Зато твоя Филлис далеко не Пенелопа», – подумал Менедем.

Он гадал – овладел бы он ею, если бы знал, что эта женщина – жена хозяина. Правда, особо тут размышлять было не о чем. Менедем не был философом, зато он хорошо себя знал. Он не зашел в Галикарнас, потому что в прошлый раз некий тамошний видный торговец чуть не прикончил родосца за то, что он хорошо провел время с его женой.

Раб протянул гостю новую чашу вина.

– Спасибо, – сказал Менедем. – Похоже, мне придется выпить стоя – мое ложе сейчас занято.

Соклей и рыжеволосая кельтская танцовщица оба были крупного сложения и кувыркались по ложу так, что там едва хватало места им двоим, не говоря уж о ком-то третьем. Флейтистки и жонглер занимали других гостей, в то время как вторая танцовщица, потная и несчастная, стояла, прислонившись к стене: кроме Соклея, похоже, варварша-переросток в качестве партнерши по постельным играм никого не привлекала.

К тому времени как Соклей закончил развлекаться, Менедем почти допил вино.

Его восхитила выносливость двоюродного брата. Очевидно, кельтскую танцовщицу она восхитила тоже.

– Я никада не думать найти такого мужчну среди эллины, правда, и никада раньше его не находить! – сказала она на эллинском с музыкальным акцентом.

Соклей начал заливаться румянцем, и вскоре его лицо уже запылало ярче факелов. Обычно столь здравомыслящему юноше сейчас и в голову не пришло, что танцовщица наверняка отпускала такие похвалы всем своим клиентам. Однако Менедем не собирался лишать Соклея иллюзий. Со счастливым человеком легче иметь дело, чем с мрачным.

С улицы донеслись звуки разудалого веселья. Кто-то заколотил в дверь дома Гилиппа, и когда один из рабов ее открыл, еще одна компания симпосиатов запрудила двор, а потом и андрон. Вновь пришедшие, с лентами в волосах, украшенные гирляндами, казались более молодыми, шумными и пьяными, чем гости Гилиппа. С ними пришли еще танцовщицы.

Гилиппу, который к тому времени осушил уже достаточно чаш, было на все плевать.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, трижды добро пожаловать! – закричал он и велел рабам принести еще вина.

* * *

На следующее утро Соклей проснулся с головой, которую с радостью обменял бы на что-нибудь маленькое, бесполезное и тихое, хотя наверняка никто не пожелал бы взять его голову в ее теперешнем состоянии. Он смутно вспомнил, как, шатаясь, вслед за парой факельщиков рука об руку с Менедемом шел к дому, который они снимали, – братья хором горланили песни, пытаясь перекричать один другого, и оба поочередно в этом преуспевали.

Потом Соклей вспомнил кельтскую девушку – и головная боль тут же стала поменьше. Может, кельтская девица понравилась ему потому, что дома он спал с рыжеволосой фракийской рабыней. А может, он переспал с ними обеими потому, что его привлекали рыжеволосые женщины.

Соклей засмеялся и, встав с постели, набросил хитон. Ну просто диалог в духе Платона, хоть и повернутый непристойной стороной.

Когда Соклей вышел во двор, Менедем разбрасывал ячмень перед павлинами.

Он выглядел примерно так же, как и Соклей, но все-таки выжал из себя улыбку.

– Радуйся, – приветствовал он двоюродного брата. – Славная была ночка, а?

– Что правда, то правда, – согласился Соклей. – Мне бы не помешало выпить вина… Хорошенько разбавленного водой… Чтобы унять головную боль.

– Я уже выпил, – сказал Менедем. – Помогло… но не особенно.

– От похмелья нет радикального средства.

Соклей пошел на кухню, зачерпнул немного воды из гидрии и налил вина в чашу с водой. Сделав несколько глотков, он вернулся во двор.

– Я тут подумал… Пожалуй, пойдука я отыщу дом Ламахия, узнаю, не захочет ли он купить нашего шелка, чтобы принарядить своих девушек.

Соклей говорил нарочито небрежным тоном, но, видно, недостаточно небрежным. Менедем засмеялся, глядя на него.

– Я знаю, зачем ты хочешь туда пойти. Помимо торговли у тебя есть еще один интерес: ты надеешься снова увидеть кельтскую девицу, которую поимел у Гилиппа… А может, и еще разок с ней развлечься.

– Ну и что с того? – Соклей знал, что говорит смущенным голосом.

Истинный философ должен управлять своим вожделением, не позволяя вожделению управлять им. Но Соклею и вправду очень хотелось снова увидеть эту девушку, и он не возражал бы еще раз разделить с ней постель… Отнюдь не возражал бы.

– Да я ничуть не против, – с энтузиазмом заявил его двоюродный брат.

В отличие от Соклея, Менедем не задавался вопросом, кто управляет его поступками – он сам или его вожделение.

– Я и сам занимался этим прошлой ночью, если хочешь знать. – И он многозначительно улыбнулся.

– Чем занимался? Быстренько перепихнулся в темноте с домашней рабыней? – спросил Соклей. – С каких это пор ты стал хвастать такими вещами?