Текст книги "По воле Посейдона"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Гарри Тертлдав (под псевдонимом H.N. Turteltaub)
«По воле Посейдона»

Стэнли Берстайну, профессору Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, и Норин Дойл в знак благодарности за их дружбу и помощь в моих исследованиях посвящаю я эту книгу

Справка по мерам и деньгам

В этой книге я старался использовать реалии, которые использовали бы и с которыми сталкивались бы мои персонажи во время своего путешествия. Ниже приводятся их приблизительные эквиваленты (точные дать невозможно, ибо меры имели разные значения в разных городах).

1 палец = 1 см 85 мм

6 ладоней = 1 локоть

1 локоть = 46 см

1 плетр = 30 м

1 стадия = 185 м

1 котил = 0,27 л

1 метрет = 39,4 л

1 хус = 3,28 л

12 халков = 1 обол

6 оболов = 1 драхма

100 драхм = 1 мина (436 г серебра)

60 мин = 1 талант

Как уже отмечалось, это приблизительные значения. В качестве примера того, как широко они могли варьироваться, сообщу читателям следующий факт: 1 талант в Афинах составлял около 26 кг, тогда как на острове Эгина, менее чем в 30 км от Афин, он был равен примерно 37,142 кг.

ГЛАВА 1

Менедем и его двоюродный брат Соклей направлялись к «Афродите», стоявшей в главной гавани Родоса. Оба они были облачены в хитоны до середины бедра, а Соклей поверх хитона набросил еще и хламиду. Вообще-то он вполне мог обойтись и без плаща: хотя месяц анфестерий еще не кончился и весеннее равноденствие было впереди, в ясном голубом небе ярко сияло солнце. Как все, кто часто выходит в море, оба двоюродных брата оставались босыми даже на берегу.

С севера дул легкий бриз. Глубоко вдохнув, Менедем нетерпеливо кивнул и заметил:

– Скоро наступит отличная погода для плавания.

Он был невысоким, гибким, очень красивым, с чисто выбритым лицом – такое бритье ввел в моду Александр Великий лет двадцать тому назад.

– Что верно, то верно, – согласился Соклей, возвышавшийся над двоюродным братом больше чем на полголовы.

Он достаточно долго учился в Афинах, чтобы перенять тамошний акцент, более резкий, чем протяжный дорийский выговор, характерный для жителей Родоса. Не интересуясь веяниями моды, Соклей не брил бороды.

Я слышал, некоторые торговцы уже вышли в море.

– Я тоже слышал об этом, но отец говорит, что еще слишком рано, – ответил Менедем.

– Наверное, он прав.

По мнению Менедема, Соклей был слишком уж благоразумным и сдержанным для своего возраста. А он ведь был всего лишь на несколько месяцев старше его самого.

– Уж скорей бы выйти в море, – заявил Менедем. – Мне не терпится заняться делом. Всякий раз, когда мы зимой бьем на берегу баклуши, я чувствую себя пойманным в ловушку зайцем.

– Зимой тоже много дел, – рассудительно ответил Соклей. – Следует заранее хорошенько подготовиться, если хочешь весной благополучно выйти в море.

– Ну конечно, дедушка, – пробормотал Менедем. – Неудивительно, что я командую «Афродитой», а ты следишь за порядком на ее борту.

Соклей пожал плечами.

– Боги даруют разным людям разные способности и склонности. Ты живешь сегодняшним днем и хочешь получить все сразу. И всегда был таким, сколько я тебя помню. Что же касается меня… – Он снова пожал плечами. Хотя Соклей и был немного старше и куда выше двоюродного брата, он привык держаться в тени Менедема. – Я совсем другой. Как ты сам сказал, я слежу за порядком. И, смею надеяться, делаю свое дело хорошо.

– Ну, с этим никто не поспорит! – великодушно согласился Менедем.

Он возвысил голос, чтобы поприветствовать людей на акатосе впереди:

– Ахой, на «Афродите»!

Плотники в хитонах и обнаженные моряки, стоявшие на борту торговой галеры длиной в сорок локтей, помахали Менедему и Соклею.

– Когда выходим в море, шкипер? – крикнул один из моряков. – Мы так долго торчим в порту, что с моих рук уже сходят мозоли!

– Мы это исправим, не беспокойся, – со смехом отозвался Менедем. – Теперь уже недолго осталось, обещаю.

Его зоркие темные глаза взглянули на плотника, стоявшего на корме судна.

– Радуйся, Кхремий! – обратился к нему Менедем с традиционным приветствием. – Как там новые рулевые весла?

– Почти готовы, капитан, – ответил плотник. – Думаю, они получатся еще более гладкими, чем старые. Даже маленький убогий старичок, рассевшись на стуле и подложив подушку под задницу, сможет повернуть твое судно в любую сторону под любым углом. – Он приглашающе помахал рукой. – Поднимись на борт и попробуй весла сам!

Менедем отрицательно помотал головой.

– Пока подождем. Я ведь все равно не могу по-настоящему их попробовать, пока судно не спущено на воду. Вот закончим просушку, тогда другое дело.

Соклей следовал по пятам за двоюродным братом, двинувшимся к носу акатоса. «Афродита» имела по двадцать весел с каждого борта, то есть на ней могло работать почти столько же гребцов, как и на пентеконторе, но она была шире, чем пятидесятивесельная галера, столь популярная у пиратов. В отличие от пиратских судов «Афродита» была предназначена для перевозки грузов.

Соклей постучал ногтем по освинцованной обшивке «Афродиты» ниже ватерлинии.

– Все еще крепкая и звонкая.

– Да уж надеюсь, – проворчал Менедем. – Мы же заменили ее только в позапрошлом году.

Он тоже постучал по одному из медных гвоздей, с помощью которых обшивка и пропитанная дегтем ткань под ней крепились к дубовому корпусу судна.

На носу еще один плотник укреплял на брусе бронзовый таран в форме трезубца. Должно быть, он услышал замечание Менедема, потому что поднял глаза и сказал:

– Держу пари, вы были очень рады, когда наконец-то смогли заменить обшивку в позапрошлом году.

– Он тебя поймал, – заметил Соклей.

– Нет, это мы в конце концов поймали его и его дружков и заполучили их для работ на «Афродите», – ответил Менедем. – Сейчас многие родосцы просто из шкуры вон лезут, пытаясь раздобыть плотников: все строят корабли для Антигона, задумавшего послать их против Птолемея.

– Это ошибка… Помогать Антигону, я имею в виду, – сказал Соклей. – Родос ведет слишком обширную торговлю с Египтом, чтобы нам выгодно было ссориться с Птолемеем.

– Тебе легко говорить, ты же учился в Афинах. Ты не знаешь, как все это выглядит отсюда. – Менедем нахмурился, вспоминая. – Ни у кого не хватит смелости перечить одноглазому Антигону, поверь мне. Недаром его прозвали Циклопом.

Крачки пронзительно закричали над их головами, и Соклей примирительно поднял руку.

– Хорошо. Я и сам не хотел бы перейти ему дорогу, раз ты так говоришь.

И тут раздался еще один птичий крик, более громкий и грубый, да и прозвучал он совсем рядом – обычно крачки летали высоко над морем.

Соклей подпрыгнул.

– Во имя египетской собаки, что это?

– Не знаю. – Менедем трусцой направился прочь от «Афродиты». – Пошли посмотрим!

Соклей протестующе щелкнул пальцами.

– Наши отцы послали нас сюда с иной целью – проверить, готово ли судно к отплытию!

– Это мы еще успеем, – отозвался Менедем через плечо. – Уж не знаю, что за создание издает такие звуки, но оно может оказаться тварью, какой еще не видел ни один эллин в Италии!

Ужасный вопль прозвучал снова. Он больше всего походил на звук сигнального рожка и в то же время звучал по-другому.

– Надеюсь никогда больше такого не услышать, – сказал Соклей.

Но, как это частенько случалось и прежде, все-таки последовал за Менедемом.

Поскольку вопли повторялись через более или менее равные промежутки времени, обнаружить их источник не составило особого труда – во всяком случае, ищейка для этого не потребовалась. Звуки доносились из ветхого пакгауза, стоявшего на волноломе примерно в плетре от «Афродиты». Владелец развалюхи, толстый финикиец по имени Химилкон, выбежал наружу, зажимая уши руками, и буквально наткнулся на Менедема с Соклеем.

– Радуйся, – сказал Менедем. – У тебя там ревет леопард?

– Или какой-нибудь египетский мудрец вызвал злого демона из глубин Тартара? – добавил Соклей.

Химилкон потряс головой из стороны в сторону, что у финикийцев означает «нет».

– Ни то и ни другое, господа, – ответил он на эллинском языке, хотя и с горловым акцентом.

В его ушах поблескивали золотые кольца. Чтобы показать, как он расстроен, финикиец дернул себя за курчавую бороду, которая была куда длинней и гуще, чем борода Соклея.

– Проклятая птица прекрасна, но сводит меня с ума!!!

– Птица? – Менедем приподнял бровь, услышав очередной вопль. – Что же это за птица? Голубь с медной глоткой?

– Птица, – повторил Химилкон. – Я не помню, как она называется по-эллински.

Он закричал в сторону пакгауза:

– Хиссалдом! Тащи сюда клетку, я хочу показать проклятущее создание этим достойным молодым людям!

– По-моему, он рассчитывает, что мы купим эту птицу, какой бы она ни была, – прошептал Соклей Менедему.

Капитан «Афродиты» нетерпеливо кивнул.

Из развалюхи донесся голос Хиссалдома:

– Уже иду, хозяин!

Покряхтывая под весом огромной тяжелой деревянной клетки, раб-кариец вышел из пакгауза и поставил свою ношу на землю рядом с Химилконом.

– Вот она.

Менедем и Соклей присели, чтобы заглянуть между прутьями. Очень большая птица со сверкающими синими перьями и удивительным хохолком уставилась на них бусинками черных глаз. Она открыла бледный клюв и выдала еще один вопль, куда более устрашающий, чем все предыдущие, потому что крик этот прозвучал совсем близко.

Потирая ухо, Менедем посмотрел на Химилкона.

– Такого создания я никогда еще не видел!

Хиссалдом выдал наконец забытое хозяином эллинское словцо:

– Это павлин.

– Правильно, павлин! – подтвердил Химилкон с гордостью, которая выглядела бы куда внушительней, если бы ему не приходилось перекрикивать птичьи вопли.

– Павлин! – хором воскликнули Менедем с Соклеем – и возбужденно, и недоверчиво одновременно.

Менедем покрутил пальцем перед клювом птицы и процитировал Аристофана, своего любимого драматурга:

– «Кто ты, птица или павлин»?

– Это самый настоящий павлин. И мой раб может подтвердить это, – заверил братьев финикийский торговец, который, вероятно, никогда не слышал о комедии «Птицы». – И поосторожней машите руками. Он клюется.

– Откуда он? – спросил Соклей.

– Из Индии, – ответил Химилкон. – С тех пор как божественный Александр двинулся туда во главе эллинской армии, на берегах Внутреннего моря появилось столько этих птиц, как никогда раньше. У меня есть павлин и пять пав – они в клетке в пакгаузе. Самки ведут себя тише самца, хвала Ваалу.

– Неужели из Индии? – Соклей озадаченно почесал затылок. – Но в «Истории» Геродота ничего не говорится о том, чтобы в Индии жили павлины. Он пишет об одеждах, сделанных из древесных волокон, об огромных муравьях, которые добывают золото, о самих индийцах с черными головами; кстати, семя их тоже черное. Но ни слова о павлинах. Если бы павлины водились в Индии, Геродот наверняка бы об этом упомянул.

Химилкон пожал плечами.

– Я никогда не слышал об этом эллине, кем бы он ни был. Но мне прекрасно известно, откуда берутся павлины. И если этот твой Геродот ничего о них не говорил, держу пари, он просто о них не знал.

Менедем со смехом сказал:

– С этим не поспоришь, Соклей.

Ему очень нравилось поддразнивать двоюродного брата, который, как порой казалось Менедему, не знал настоящей жизни, черпая свои представления из сочинений различных ученых. Еще раз взглянув на птицу, Менедем спросил торговца:

– А что там за масса перьев? Не похоже, чтобы они росли у него из спины.

– Нет-нет-нет! – Финикиец энергично замахал руками. – Ничего подобного! Это хвост. Просто клетка чересчур маленькая, в ней слишком тесно.

– Все эти перья – хвост? – Менедем снова приподнял бровь. – Да ты нас дурачишь.

– Ну что вы, господа. – Химилкон вытянулся во весь рост – ну просто олицетворение оскорбленного достоинства. – Посмотрите сами, если не верите.

Он повернулся к рабу.

– Открой дверь и выпусти птицу, чтобы показать господам. Они могут стать покупателями, э?

Но Хиссалдому было плевать, станут Менедем и Соклей покупателями или нет.

– Хозяин, смилуйтесь! – взвыл он. – Мне ведь потом придется загонять эту тварь обратно!

– А разве ты сейчас чем-то занят? – заявил Химилкон. – Павлин не улетит, у него подрезаны крылья. Давай же, никчемный лентяй!

Бормоча что-то себе под нос, Хиссалдом присел на корточки и принялся возиться с двумя вставленными в петли бронзовыми крючками, которые держали дверцу на запоре. Но даже после того как раб открыл клетку, павлин не торопился выходить.

– Он глупый, – сказал Хиссалдом, посмотрев на двух эллинов. – Я как раз собирался объяснить вам, что это очень глупая птица!

Но тут павлин наконец-то понял, что случилось, и, издав очередной вопль, ринулся вон из клетки. Менедем удивленно вскрикнул. Он и раньше видел, что птица большая, но никак не думал, что настолько огромная: тело павлина было размером почти с тело лебедя, а хвост… Химилкон не лгал – хвост оказался по крайней мере вдвое длиннее, чем выглядел в клетке.

– До чего же красивый, – выдохнул Соклей.

Хвост и туловище павлина поблескивали в солнечном свете голубым и зеленым.

Менедем кивнул.

– И вправду красивый. Мы никогда…

Он хотел сказать, что они никогда еще не видели в Италии таких птиц, но вовремя прикусил язык. Если Химилкон догадается, как они хотят заполучить павлина, цена его мигом взлетит до небес.

– Ох, ну вот, начинается! – возопил Хиссалдом, когда павлин пустился бежать. – Господа, перережьте ему путь и гоните обратно!

Менедем с Соклеем попытались обогнать павлина, но он увернулся от них, как девушка-флейтистка уворачивается от пьяного кутилы, пытающегося потискать ее на симпосии. А потом пустился прочь с прытью скаковой лошади, визгливо крича на бегу.

Его ноги не были похожи на ноги лебедя или гуся, они скорее напомнили Менедему лапы фазана или дрофы. Оба брата мчались за птицей, а за ними, понукаемый проклятиями хозяина, бежал раб Хиссалдом.

Павлин все время пытался взлететь. Летать он не мог: как и сказал Химилкон, его крылья были подрезаны. Однако каждая попытка, сопровождавшаяся трепыханием и хлопаньем крыльев, прибавляла ему скорости.

– Он бегает быстрее… нас… – выдохнул Соклей.

– Ага… – Менедем тоже запыхался. – Мы можем выставить его на следующих Олимпийских играх, и он запросто выиграет забег.

Он возвысил голос:

– Два обола тому, кто поймает птицу, не помяв ее!

Моряки, рабочие и просто проходившие мимо люди уже вовсю глазели на павлина – а может, их привлекал спектакль: трое мужчин, гоняющихся за птицей. Теперь же возможность заработать заставила целую толпу тоже припустить за павлином, и его окружили со всех сторон.

Один из обнаженных моряков схватил беглеца.

– Я его держу! – торжествующе закричал он.

Мгновение спустя моряк закричал снова, на этот раз жалобно:

– О-ей-ей! Помогите!

Павлин ударил его большими когтистыми лапами и ободрал кожу. Потом начал бить крыльями. И наконец сильно клюнул бедолагу.

– О-ей-ей! – снова завопил моряк, выпустив свою добычу.

– А ведь Химилкон предупреждал, что эта тварь может оттяпать палец, – сказал Соклей Менедему.

– Парня клюнули не в палец, – ответил Менедем. – И ему еще повезло, что ему этоне оттяпали!

Теперь, казалось, никто не горел желанием приблизиться к павлину. Стоявший у дверей своего пакгауза Химилкон закричал:

– Гоните его сюда, обратно!

Люди просто горели желанием это сделать. Вопя и размахивая руками, швыряя в павлина галькой – однако оставаясь при этом на почтительном расстоянии, – они ухитрились завернуть птицу, так что теперь она бежала к финикийскому торговцу, а не от него.

– Этот урод вознамерился поймать павлина сам! – сказал Менедем, все еще несясь по пятам за птицей.

– Финикиец что-то вынес из хижины, – заметил Соклей. – Похоже на вторую клетку.

Когда они подбежали ближе, Менедем предположил:

– Наверное, там сидит еще один павлин.

– Не павлин, – ответил Соклей. – Видишь, насколько его оперение более тусклое?

Павлин еще раньше Соклея заметил клетку и резко остановился, так что песок и гравий полетели у него из-под ног во все стороны. Совершенно внезапно павлин забыл о толпе преследователей.

Заметив это, Менедем тоже остановился и помахал остальным, чтобы они последовали его примеру.

– Что происходит? – спросил кто-то.

– Он красуется перед самкой, – ответил Соклей.

И тут вдруг все, даже Химилкон, хором выдохнули:

– А-а-а-ах!

Павлин поднял свой длинный хвост и развернул его широким веером. Синие пятна на зеленом фоне и желтый плюмаж засияли в солнечном свете. Павлин медленно двинулся к сидящей в клетке паве, потом повернулся, чтобы дать ей полностью насладиться великолепным зрелищем.

– Глаза Аргуса, – тихо проговорил Соклей.

– Что-то я не знаю мифа об Аргусе и павлине, – заметил Менедем.

– Разумеется, его и не существует, – ответил Соклей. – В те дни, когда слагались мифы, кто вообще видел павлина? Но если бы люди тогда увидели эту птицу, они бы непременно придумали такой миф.

Тем временем Химилкон, будучи человеком практичным, набросил сеть на павлина, воспользовавшись тем, что птица отвлеклась. Павлин испустил ужасающий крик и попытался снова убежать, но не смог. Как он ни сопротивлялся, Химилкон и Хиссалдом запихнули его обратно в клетку, не получив при этом никаких страшных ран.

– Пожалуйста, не выпускайте эту тварь снова в ближайшее время, хозяин, – умолял раб-кариец, вгоняя в петли крюки запоров.

– А ну заткнись! – Торговец отвел назад ногу, как будто собираясь пнуть Хиссалдома, но потом смягчился. – Если у меня появляются покупатели, я всегда стараюсь показать им птицу во всей красе и продемонстрировать, на что она способна.

– Скорее вы демонстрируете им, на что способен ваш верный раб, клянусь Зевсом Лабрандским, – проворчал Хиссалдом. Он хмуро посмотрел на Менедема и Соклея. – Кроме того, кого ты называешь покупателями, хозяин? По мне, они больше похожи на двух зевак.

– Птица действительно красивая, и мы вполне могли бы приобрести ее по сходной цене, – небрежно произнес Менедем.

Пытаясь вырваться от Хиссалдома и Химилкона, павлин потерял одно из своих поразительных хвостовых перьев. Менедем поднял его с земли и невольно залюбовался.

– Три обола, если хотите оставить перо себе, – быстро сказал Химилкон.

– Полдрахмы? – возмущенно воскликнул Менедем. – За одно перо?

На одну драхму в день вполне могла прожить целая семья… Ну, положим, за эти деньги они не получили бы роскошную еду и роскошный ночлег, но, по крайней мере, у них была бы крыша над головой и они бы не умерли с голоду.

– Это грабеж!

Химилкон улыбнулся.

– Я вычту перо из цены птицы… Если ты станешь моим покупателем.

Как любой эллин, направляясь туда, где можно потратить деньги, Менедем сунул за щеку два обола. И сейчас он выплюнул маленькие серебряные монетки на ладонь и вытер их о тунику. Потом подтолкнул локтем двоюродного брата, и тот вынул еще один обол. Менедем протянул деньги Химилкону.

Финикиец ловко засунул их за щеку.

– Ну, сколько ты хочешь за павлина? – спросил Менедем. – И сколько за пав?

Часть зевак, участвовавших в погоне за павлином, теперь вернулись к своим делам, но другие болтались неподалеку, наблюдая за торгом, который тоже обещал быть занимательным.

Химилкон задумчиво подергал себя за изысканно завитую бороду. Финикиец вложил в пантомиму всю душу – он мог бы стать актером и исполнять роли в комедиях, ибо способен был жестами и позами донести до зрителя то, чего не в силах была сделать комическая маска. Наконец, искусно изображая простодушие, он проговорил:

– О, даже не знаю. По мине за птицу – такая цена кажется мне справедливой.

– Целая мина серебра? Сотня драхм?!

Если Химилкон стремился говорить небрежно, то Менедем постарался вложить в свои интонации побольше ужаса. Вообще-то он приготовился к худшему. Если они приобретут павлинов, это явно будет необычайно выгодной сделкой. Ведь никто не разводит их в деревнях, как уток. А между прочим, «Афродита», их торговая галера, как раз и перевозила исключительно предметы роскоши. Ее вместимость не позволяла извлечь прибыль из перевозки пшеницы или дешевого вина, на продаже которых наживались владельцы больших бочкообразных судов.

Менедем стрельнул взглядом в Соклея, и тот слегка запоздало подключился к торгу:

– Это неслыханно, Химилкон, это наглость чистой воды. Даже половина названной тобой цены была бы непомерной, ты и сам это знаешь.

Химилкон снова покачал головой туда-сюда, потом запрокинул ее – как сделал бы и эллин, чтобы показать свое разочарование.

– Ничего подобного, о почтеннейшие. Я знаю вас обоих. Я знаю ваших отцов. Если вы купите моих птиц, то увезете их куда-нибудь далеко и выручите там за них гораздо больше того, чем потратили. Скажите, разве я не прав?

Он подбоченился и с вызовом посмотрел на юношей.

– Легко тебе рассуждать, – возразил Менедем. – А если павлин погибнет во время плавания по морю? Что мы тогда будем продавать? Я видел паву, она недостаточно красива, чтобы за нее можно было выручить много денег.

– Случите ее с самцом. Случите всех пав, которых вы купите – если вы вообще собираетесь их покупать, а не попусту морочите мне голову, – ответил Химилкон. – И после первой же кладки у вас будет множество птиц на продажу.

– Но ведь один только павлин выглядит так, что сразу приглянется любому, кто решит купить у нас птицу, – не сдавался Соклей.

Химилкон улыбнулся, продемонстрировав зубы, больше похожие на акульи – тупые и желтоватые.

– В таком случае вы должны заплатить мне за него больше названной цены, а не меньше.

Услышав эти слова, зеваки вокруг засмеялись и захлопали в ладоши.

Менедем бросил на Соклея еще один взгляд, на этот раз сердитый.

Но Соклей покачал головой так спокойно, словно бы его оппонент и не нанес только что внушительный удар.

– Вовсе нет, – проговорил он. – Мина – это слишком дорого за павлина, а за пав – просто неслыханно дорого.

– Но без пав вы не получите новых павлинов, – ответил Химилкон. – Птицы стоят денег, которые я за них прошу.

– Мы дадим тебе полторы мины за павлина и за пять пав, – предложил Менедем, представив, как будет возмущаться его отец – да и отец Соклея тоже, – узнав о заключении такой сделки.

В любом случае Филодем будет вопить не громче, чем сейчас вопил Химилкон, Менедем в этом не сомневался.

– Двадцать пять драхм за птицу?! – взвыл финикиец. – Да вы не торговцы – вы пираты, грабящие честных людей. Я скорее зажарю эту птицу, чем продам ее за такие деньги!

– Пригласи нас на этот пир, – холодно сказал Соклей. – Такое мясо хорошо запивать белым вином с Тасоса, как ты думаешь? Пошли отсюда. – С этими словами он положил руку на плечо Менедема.

Вообще-то Менедем не спешил уходить. Он хотел остаться и продолжить торг с Химилконом, а может, и хорошенько стукнуть финикийца по физиономии. Но когда он сердито повернулся к Соклею, то увидел в глазах двоюродного брата нечто, заставившее его подчиниться.

Менедем кивнул. Иногда этот прием позволяет заключить более выгодную сделку – притвориться, что тебя не интересует товар.

– Пошли, – сказал он, и двоюродные братья зашагали прочь.

Если Химилкон их сейчас не окликнет, то возвращаться уже нельзя. Менедему не хотелось упускать сделку. Сколько бы богатый эллин в Таренте или Сиракузах заплатил за павлина? Куда больше мины, или он ничего не понимает в торговле!

Однако Химилкон все-таки окликнул их, сказав:

– Поскольку я имел дело с вашими семьями и раньше, может быть – только может быть, понимаете? – я уступлю вам шесть птиц за пять мин, хотя, клянусь, не сделал бы этого больше ни для одного смертного.

Всем своим видом выказывая величайшую неохоту, Менедем и Соклей вернулись. Маленькая толпа зрителей вздыхала и переминалась с ноги на ногу, устраиваясь поудобнее. Люди готовились наслаждаться долгим торгом, пересыпанным руганью и взаимными уступками.

И они получили это зрелище сполна.

После бесконечных восклицаний и постоянных воззваний к богам оба эллина и финикиец сошлись на пятидесяти драхмах за каждую паву и на семидесяти пяти – за павлина. И когда уже, казалось, все было улажено, Менедем вдруг покачал головой и сказал:

– Нет, так не пойдет.

Химилкон нерешительно посмотрел на него.

– Что еще?

Подняв роскошное перо павлина, которое он все еще держал в руке, Менедем проговорил:

– Семьдесят четыре драхмы и три обола за павлина.

Финикиец подпер щеку изнутри языком, нащупав серебряные монеты, которые уже получил от Менедема.

– Ладно, – согласился он. – Пусть будет семьдесят четыре драхмы и три обола.

* * *

– На этот раз «Афродита» пустится в плавание с весьма интересным грузом, – сказал Соклей.

Они с Менедемом возвращались из гавани домой – братья жили по соседству в северной части острова неподалеку от храма Деметры.

– У наших отцов есть на складе горшочки чернил, – согласился Менедем, – и свитки папирусов, и пузырьки египетского макового сока. А еще мы остановимся на Хиосе и запасемся там вином. – Он облизнулся. – Нет ничего лучше хиосского вина. Оно густое, как мед, а по сладости даже превосходит его.

– И в придачу куда крепче, – заметил Соклей. – Такие вина надо пить, сильно разбавляя водой.

– Это ты у нас можешь пить такие вина основательно разбавленными, мой дорогой братец. А что касается меня – я люблю время от времени хорошенько повеселиться.

Соклей вздохнул.

– Я тоже люблю хорошее вино. Но мне не нравится лакать его неразбавленным, как это делают варвары. Мне не нравится упиваться, а потом крушить все вокруг и затевать драки.

Соклей был сторонником умеренного образа жизни и старался придерживаться его не только в теории, но и на практике. Все философы утверждали, что умеренность – добродетель. Однако, судя по взгляду, который бросил на него Менедем, тот считал, что умеренность – порок, причем один из наиболее мерзких.

Соклей снова вздохнул. У его двоюродного брата имелось немало достоинств: он был красивым, сильным, отзывчивым и весьма неглупым. Он мог вести корабль сквозь бурю так же легко, как и распевать песни, не выказывая при этом страха.

«А каков я?» – спросил себя Соклей. И пожал плечами. Ну, красотой он, прямо скажем, никогда не отличался – ни сейчас, ни в детстве. Соклей был неплохим торговцем, однако всегда заключал сделки после долгих уговоров, проявляя терпение. Он не был способен очаровать людей и при помощи лести или своего обаяния заставить их поверить, что черное – это белое. Ростом Соклей был куда выше Менедема, но, когда они раздевались и начинали бороться в гимнасии, двоюродный брат всегда с неизменной легкостью бросал его на землю.

«У меня хороший стиль, когда я пишу прозой. Сам Теофраст говорил мне это в Афинах, а ведь он даже еще более скуп на похвалу, чем был Аристотель, когда возглавлял Лицей. Все утверждают, что Теофраст хвалит лишь немногих, я помню, что и сам об этом читал. И кроме того, я всегда был сведущ – даже более чем сведущ – в арифметике», – утешал себя Соклей.

Однако ему почему-то казалось, что всего этого недостаточно. Даже если прибавить к его достоинствам умеренность и надежность, он все равно проигрывает по сравнению с двоюродным братом. Соклей опять пожал плечами, рассудив: «Я не могу стать Менедемом. Таким уж меня создали боги. Я должен использовать как можно лучше то, что они даровали мне».

И тут его двоюродный брат засмеялся и показал куда-то пальцем.

– Смотри, Соклей. И вправду вот-вот наступит весна. Вон на стене сидит геккон!

И точно: зеленовато-бурая ящерка на доме бедняка цеплялась за такой же зеленовато-бурый, слепленный из грязи кирпич. Ящерка взбежала по стене с легкостью мухи и слопала жука, прежде чем тот успел понять, что происходит.

Пройдя еще полквартала, братья повернули направо и двинулись на север. Еще один поворот – и они окажутся возле родных домов.

– Слава богам, наш город расположен недалеко от доков, как в аттическом Пирее. Даже чужестранец легко сможет найти здесь дорогу – как и в афинской гавани. Зато уж сами Афины! – Соклей покачал головой. – Ты должен там родиться, чтобы точно знать, куда идти, но даже афиняне в большинстве случаев не уверены, что выбрали верный путь. Гипподамий Милетский был человеком божественного разумения.

– Я никогда об этом не задумывался, – признался Менедем. – Но ведь такая ужасная путаница характерна для большинства городов, верно? Ты не можешь попасть из гавани на постоялый двор, который находится всего лишь на расстоянии полета стрелы от пирса, не спросив трижды, куда идти, потому что улицы ведут туда, куда им хочется, а не туда, куда тебе нужно.

– Конечно, – задумчиво сказал Соклей, – Пирей и Родос – новые города, их можно было строить по плану. Прошло меньше двух веков с тех пор, как наш город был основан на Родосе, верно? В прежнем городе, стоявшем тут со времен падения Трои, улицы наверняка следовали теми путями, какими привыкли бродить во время выпаса коровы.

– Гомер ничего не говорит о том, лежала ли Троя рядом с гаванью или нет, – заметил Менедем.

Он замолчал, заметив хорошенькую рабыню, которая несла к своему дому кувшин с водой.

– Привет, красавица! – окликнул он девушку.

Рабыня не остановилась, но улыбнулась Менедему.

Соклей вздохнул. Если бы он сделал то же самое, рабыня просто не обратила бы на него внимания… в лучшем случае. А в худшем осыпала бы проклятиями. Такое уже, кстати, случилось как-то в Афинах. Как щенок, который однажды сунул нос в раскаленные угли, Соклей не собирался повторять былую ошибку.

Горшечники, ювелиры, сапожники, кузнецы, мельники и все прочие ремесленники, чей труд способствовал процветанию Родоса, обычно жили вместе с семьями при своих мастерских и лавочках. Некоторые из них просто спокойно занимались своим ремеслом, тогда как другие время от времени рыскали по улицам в поисках потенциальных покупателей.

– Сюда! Только посмотрите на мою прекрасную терракоту! – кричал горшечник.

Неужели он воображал себя скульптором? Соклей этого не знал, да это его и не заботило – он только надеялся, что горшки у парня получаются лучше, чем статуэтки из обожженной глины. Потому что в противном случае его жена и дети просто умрут с голоду.

– Осторожно! – закричал кто-то, на этот раз из окна второго этажа.

Соклей и Менедем торопливо отпрянули. Так же поступили все, кто был неподалеку. Вонючее содержимое помойного ведра расплескалось посреди улицы. Один прохожий, отпрыгнувший недостаточно быстро и в результате перепачкавший свой плащ, потрясал кулаком в сторону окна, но деревянные ставни уже закрылись.

На улице чаще встречались мужчины, чем женщины. Супруги и дочери уважаемых людей проводили большую часть времени дома, на женской половине; за покупками или с другими поручениями они посылали рабов. Женам бедняков – тем, чьи семьи не имели рабов, – приходилось выходить в город и делать все самим. Некоторые женщины вели себя вызывающе или просто смирялись с положением дел и держались равнодушно. Другие носили накидки и вуали, чтобы защитить себя от хищных взглядов.