Текст книги "Грязные деньги"
Автор книги: Гарри Картрайт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Окончательный разрыв между Кабальеро и Вудом произошел летом 1977 года. К тому времени адвокат уже решил отказываться от дел, которые должны были рассматриваться в федеральном суде. Но в том конкретном случае он этого сделать не мог, так как был назначен одним из федеральных судей. Его клиенту сначала было предъявлено обвинение из трех пунктов: хранение марихуаны, хранение кокаина и хранение огнестрельного оружия. Поскольку кокаин фигурировал в деле лишь в небольшом количестве, обвинение предложило защите сделку: в обмен на признание себя виновным в хранении марихуаны подсудимому не будет предъявлено обвинение по двум другим пунктам. Кабальеро согласился. Но когда наступил день судебного разбирательства, он узнал, что дело будет слушаться судьей Вудом. По словам Джеми Бойда, который лишь недавно был назначен на должность федерального прокурора, Вуд лично попросил, чтобы обвинителем на процессе выступал Джеймс Керр.
"Когда наш клиент попытался признать себя виновным по одному пункту, – вспоминал Кабальеро, – Керр сказал, что сделка отменяется: он, мол, не считает себя связанным обязательствами, данными другим обвинителем. Но никакая сила в мире не могла уже заставить меня стать на колени и молить пощады у Джеймса Керра".
На этой поздней стадии возможности Кабальеро были, однако, весьма ограниченны. Керр грозился вновь предъявить обвинение в хранении кокаина, а это попахивало тридцатью годами тюрьмы. Если же учесть, что дело рассматривал Джон-максимум, такой приговор был практически предопределен.
Кабальеро понял, что иного выбора у него нет. "Я сказал Керру, что согласен на судебное разбирательство, но буду бороться до конца".
Процесс был отложен до октября. Тем временем Кабальеро выяснил некоторые неприглядные факты из прошлого главного свидетеля обвинения – агента-провокатора. Адвокату стало известно, что в свое время тот был уволен за растрату казенных денег и уличен в даче ложных показаний.
В самом начале процесса Вуд попросил Кабальеро напомнить потом суду, что нужно зачитать документы, свидетельствующие о том, что осведомитель дал ложные показания под присягой. Однако во время перекрестного допроса судья не позволил ему выяснить, где в свое время работал осведомитель и почему он ушел тогда с этой работы.
– Не будем отходить от существа вопроса, – сказал Вуд. – Перейдем лучше непосредственно к делу.
– Я не собираюсь обвинять его в ранее совершенном правонарушении, – объяснил Кабальеро Вуду. – Но ведь этот человек солгал под присягой! Я могу доказать, что он давал исключающие друг друга показания…
– Ваша честь, – прервал его Керр. – Я бы не хотел слушать выступление мистера Кабальеро в качестве свидетеля.
– Я бы тоже, – согласился судья.
Когда Кабальеро напомнил Вуду о его собственной просьбе зачитать ложные показания осведомителя в присутствии присяжных, судья вновь прервал его и предложил перейти к следующему вопросу. Кабальеро почувствовал, что начинает выходить из себя, но справиться с собой уже не мог.
– Судья! – взорвался он. – Данный суд поручил мне защищать здесь этого клиента, и я буду его защищать!
Вуд поспешно распорядился, чтобы присяжные покинули зал заседаний, и сурово отчитал адвоката за то, что тот сообщил присяжным, что его назначил суд.
– Мистер Кабальеро, – сказал судья. – Вам прекрасно известно, что это против правил.
Против каких правил? Таких правил нет. И Вуд должен был это прекрасно знать. Кабальеро понимал, что на протяжении всего судебного разбирательства Вуд пытался оскорбить его в присутствии присяжных. Он вдруг почувствовал неукротимое желание отомстить ему.
Судья Вуд: Я хочу знать, почему вы так поступили.
Кабальеро: Вы действительно хотите, чтобы я ответил на этот вопрос?
Судья Вуд: Да, хочу.
Кабальеро: Хорошо, я отвечу. Только не перебивайте.
Судья Вуд: Мистер Кабальеро! Как официальное лицо в этом суде я хочу предупредить вас, что ваше поведение граничит с оскорблением суда.
Кабальеро не спешил с ответом. Он знал, что сейчас произойдет, но ничего с собой поделать уже не мог. Ничто в мире теперь уже не могло остановить его. Теперь уж он скажет все, что думает. Надо только немного подумать и сказать все, как нужно.
– Судья, – проговорил он. – Я не могу оскорбить этот суд. Потому что оскорбить этот суд невозможно. Вы понятия не имеете, что такое справедливое судебное разбирательство. Вы понятия не имеете, как должен вести себя судья. Я говорю вам об этом прямо в лицо, без присяжных в зале. Меня назначили адвокатом по делу этого человека. Я несу ответственность перед ним, а не перед вами. А вы при этом говорите мне, что я не могу подвергать сомнению правдивость показаний человека, который, как мне доподлинно известно, есть не кто иной, как лжец, и я могу это доказать. Вы хотите, чтобы я, приняв присягу, стоял перед вами и молча выслушивал все это? Выслушивал от вас оскорбления в присутствии присяжных, оскорбления, которые я не позволяю делать никому. Ни один судья в мире еще не относился ни к кому так, как вы относитесь ко мне. Мне наплевать, если вы теперь засадите меня в тюрьму ил всю жизнь. Я открыто заявляю вам: вы не судья!
Вуд был так ошарашен, что даже не перебивал адвоката. Когда Кабальеро закончил свою тираду, судья какое-то время боролся с собой, а затем объявил голосом, готовым вот-вот сорваться:
– Хорошо. Налагаю на вас штраф в пятьсот долларов.
Подзащитный Кабальеро был оправдан по обвинению в хранении кокаина и признан виновным по обвинению в хранении марихуаны и огнестрельного оружия. Федеральный прокурор Джеми Бойд и несколько других юристов обратились к Вуду с ходатайством отменить наложенный штраф в пятьсот долларов, но судья не только не сделал этого, но и обратился с ходатайством, в котором потребовал, чтобы Кабальеро доказал, что имеет право продолжать заниматься адвокатской практикой и что соответствующее разрешение должно оставаться при нем. Кабальеро в свою очередь разослал всем судьям в округе копии протокола судебного процесса и обратился с собственным ходатайством, в котором заявил, что его клиент был лишен права на справедливое судебное разбирательство. В ответ на это Вуд обвинил Кабальеро в том, что тот уже давно неуважительно относится к суду и имеет репутацию возмутителя спокойствия. Кабальеро отказался платить штраф или извиняться. Вуд в свою очередь отказался снять обвинение в оскорблении суда. Обмен оскорбительными эпитетами и обвинениями мог бы продолжаться бесконечно, если бы не добрые услуги Джеми Бойда, который взял на себя роль миротворца. Десятки адвокатов в Западном округе Техаса и за его пределами вызвались уплатить штраф вместо Кабальеро, но тот в конце концов уплатил его сам. Друзья Кабальеро тревожились, сможет ли он побороть в себе обиду и продолжать адвокатскую работу. Время показало, что он смог сделать и то и другое. Друзья же Вуда тревожились, не заходит ли он слишком далеко. Джон Пинкни, который, перед тем как вернуться в Сан-Антонио и заняться там частной практикой, занимал должность старшего помощника федерального окружного прокурора, предупредил Вуда, что его поведение ставит под угрозу всю систему отправления правосудия, а возможно, и его собственную жизнь.
14
В апреле 1977 года Джеймс Керр тайно отправился в Нашвилл, чтобы ознакомиться с материалами по делу Ли Чагры и Джека Стриклина за 1973 год. Конечно, уже много лет никто не занимался этим делом, но Керр и Бойд хотели с его помощью заставить Стриклина дать показания против Ли Чагры. Они намеревались пригрозить ему новым обвинением на основании довольно туманно сформулированного положения Закона о контроле над наркотиками 1970 года, в котором речь шла о "продолжительной преступной деятельности". Закон этот был известен как "закон о главаре банды". Бойд теперь уже не сомневался, что этим главарем был Ли Чагра.
За семь с небольшим лет, прошедших со дня принятия этого закона, лишь немногие удосуживались внимательно вчитаться именно в этот его раздел. Но Керр лично участвовал в его разработке и поэтому знал закон наизусть. Язык документа был несколько неопределенным, но смысл его сводился к тому, что главарем банды считался тот, кто 1) неоднократно нарушал закон о контроле над наркотиками вместе с "пятью и более лицами, по отношению к которым такой человек выступает в качестве организатора, руководителя или управляющего", и 2) получал в результате таких нарушений закона "значительный доход или капитал". Закон мог толковаться довольно широко и был, казалось, специально принят для такого ревностного законника, как Джеймс Керр.
Закон, в частности, обязывал банки сообщать Налоговому управлению обо всех денежных операциях, сумма которых составляла 10 000 долларов и более. Но юристы знали, что некоторые директора банков находились на полном содержании контрабандистов и все их функции ограничивались лишь тем, чтобы сведения о крупных денежных операциях никогда не доходили до Налогового управления. Больше всего "нарки" жаловались на то, что Налоговое управление вообще отказывалось сотрудничать с Управлением по борьбе с наркотиками. Лишь после того, как на него было оказано давление сверху, оно стало более сговорчивым. Закон содержал также положение, согласно которому власти могли конфисковывать собственность, приобретенную на доходы от продажи наркотиков. Разумеется, им предстояло еще доказать, что доходы получены Ли Чагрой незаконным путем, хотя простой здравый смысл подсказывал, что, какие бы гонорары он ни получал, жить так, как он жил, он все равно не мог бы. Но самым важным в законе было другое: он предусматривал весьма широкий диапазон приговоров, и это делало его значительно строже любого другого известного в стране федерального закона, включая законы об изнасиловании, убийстве или похищении людей. Минимальный приговор был десять лет, максимальный – пожизненное тюремное заключение. И это еще не все. Подсудимые, признанные виновными о нарушении этого закона, лишались права на условно-досрочное освобождение. Ни больше ни меньше.
Знакомясь в архивах Среднего округа штата Теннесси со старыми материалами по делу о преступном стопоре, Керр, должно быть, испытывал сочувствие к прокурору Ирвину Килкризу. Бригада защитников состояла чуть ли не из двадцати адвокатов, а обвинение было представлено в основном беднягой Килкризом. Из материалов дела становилось ясно, что обвинение и Управление по борьбе с наркотиками очень плохо координировали следственную работу. Многие аспекты сговора фактически так и не были исследованы. Керр, конечно, находился в более выгодном положении, поскольку располагал дополнительной информацией, полученной от целого ряда торговцев наркотиками, арестованных после 1973 года. В их число входил и Джерри Эдвин Джонсон, который был клиентом Ли, когда почти год тому назад федеральные агенты увезли его из тюрьмы Ла-Туна и тайно допросили. Совсем недавно другой осведомитель заявил, что лично заплатил Стриклину 500 000 долларов. И все же Керр все время мучился вопросом: почему Килкриз не предъявил тогда обвинение на основании "закона о главаре банды". "Тогда мне это и в голову не пришло, – объяснил тот Керру. – В этом деле нас интересовало лишь то, что имело отношение к преступному сговору". Ну что ж, Керра в этом деле интересовало нечто большее. Изучив все материалы, он пришел к выводу, что здесь налицо все элементы, позволяющие применить "закон о главаре банды": множество отдельных операций и множество людей, работавших на Стриклина. Или на Ли Чагру. Если копнуть дело Стриклина глубже, рассуждал Керр, обязательно докопаешься и до Чагры.
Агент Кен Блемкер, сопровождавший Керра в поездке в Нашвилл, считал, что, если Стриклина как следует припугнуть пожизненным заключением без права на условное освобождение, он "заложит" своего лучшего друга. Но не все "нарки" были с ним согласны. Агент Робинсон сказал, что Ли Чагра – это своего рода "крестный отец" в банде Стриклина, и те даже заказали его портрет в соответствующей позе. Уже одно это обстоятельство говорило о многом. "Они очень преданны ему, – сказал Робинсон. – Ради него они сами пойдут в тюрьму". Но прокурор и его коллеги хотели все же удостовериться в этом сами.
Вскоре после судебного процесса по делу об операции в Ардморе Блемкер и еще один агент посетили Джека Стриклина в тюрьме Ла-Туна. "Если ты поможешь нам, мы поможем тебе", – сказал Блемкер Стриклину. Агенты хотели получить от него информацию о том, кто действительно заправлял всеми операциями по контрабанде наркотиков в Эль-Пасо. При этом они назвали четыре фамилии: Ли Чагра, Джимми Чагра, Сиб Абрахам и поручитель Вик Аподака. Если Стриклин согласится сотрудничать с ними, они будут содействовать его скорейшему освобождению, если же откажется, они предъявят ему новое (обвинение на основании "закона о главаре банды". При этом "нарки" показали ему ксерокопию соответствующего раздела Закона о контроле над наркотиками 1970 года.
– Теперь твоя судьба в твоих руках, – сказал один из агентов. – Ли Чагру мы и так достанем.
Несколько секунд Стриклин изучал ксерокопию, а затем протянул ее обратно.
– Сложите-ка эту бумаженцию получше и суньте себе в…
Через месяц Джек Стриклин предстал перед судьей Вудом – Джоном-максимумом. Ему грозило пожизненное заключение без права на условное освобождение.
15
Джимми был единственным, кто не заметил, что летом 1977 года над семьей Чагры стали сгущаться тучи. Джо, его жена Пэтти и особенно Ли советовали ему на какое-то время уехать из Эль-Пасо. Налоговое управление уже давно наседало на Джимми. То же делали и его кредиторы. Он так и не расплатился со своим поставщиком в Колумбии за тонны марихуаны, потерянные в Ардморе и в авиационной катастрофе, когда погиб Брюс Аллен. Пока два федеральных агента не навестили Джека Стриклина в тюрьме Ла-Туна, никто даже не подозревал, что Управление по борьбе с наркотиками напало на след Джимми. Теперь же в этом уже никто не сомневался. Джимми ни о чем им не рассказывал, но родственники знали, что он связан с уголовником по имени Генри Уоллес, который занимался контрабандой из Нью-Мексико. В последние годы Джимми также сошелся с Марти Хоултином, Джимом Френчем и другими матерыми конрабандистами.
В июле Джо и Пэтти убедили Джимми в необходимости уехать на время в Канаду. Ли уже сказал всем своим, что Джимми – полный банкрот, поэтому Джо продал часть мебели и дал Джимми немного денег на дорогу и свой "блейзер" [44]44
Марка автомобиля. – Прим. перев.
[Закрыть]. Позже выяснилось, что Джимми уехал с 50 000 долларов. Прихватив Лиз Николс, свою новую подругу, Джимми действительно уехал из Эль Насо, но не в Канаду. Они решили, что лучше отправиться в какое-нибудь более интересное место. За короткое время они побывали в Калифорнии, на озере Тахо [45]45
Фешенебельный курорт на границе штатов Калифорния и Невада. – Прим. перев.
[Закрыть]и в Нью-Йорке. "Лиз приезжала в Эль-Пасо лишь однажды, – вспоминала Пэтти Чагра. – Да и то только потому, что им нужны были деньги. Потом мы о них ничего не слышали. Джимми позвонил лишь в октябре или ноябре и сказал, что они живут теперь во Флориде".
Вскоре после этого Ли вылетел в Форт-Лодердейл, чтобы учредить там подставную компанию для Джимми. Она называлась "Кэпитал эквизишн" и предназначалась для того, чтобы через несколько банков в Мексике переправлять деньги Джимми для финансирования его новой крупной операции. Никто не может с уверенностью сказать, когда именно Ли Чагра переступил ту грань, которая отделяет жизнь человека в рамках закона от жизни за их пределами, но к тому времени все в семье Чагры уже знали, что отношения Ли с братом Джимми и Джеком Стриклином уже не ограничивались традиционными рамками взаимоотношений между адвокатом и его клиентом. Однако у федеральных властей все еще не было никаких доказательств преступной деятельности Ли Чагры. Все пока сводилось к пустым разговорам и догадкам. До сих пор Ли ни разу не позволял связывать свое имя с какой-либо незаконной операцией или сделкой. Но на этот раз все было по-другому. Задуманная во Флориде операция могла принести миллионы, но могла закончиться и провалом. Если федеральным агентам удастся схватить хотя бы одного участника преступного сговора и склонить его к сотрудничеству, рухнет вся организация. А вместе с ней и Ли. Учредив компанию на имя Джимми, Ли впервые в своей жизни сделал себя уязвимым.
Узнав об этом, Джо Чагра сказал, что Ли – дурак.
– Нет, – ответил Ли. – Ошибаешься. Я был дураком.
Джо Чагра не испытывал к брату ни ненависти, ни злобы, но к концу августа вдруг понял, что больше терпеть не может. По сравнению с другими братьями Джо был более спокоен и уравновешен и даже склонен к размышлению. Азартные игры ему быстро надоедали. Он считал, что хорошо провести время – это прийти домой к жене и новорожденному сыну Джозефу, немного повозиться со стереосистемой или просмолить дно катера, а может быть, поплавать или позаниматься гантелями. С тех пор как несколько месяцев тому назад ему стало дурно от кокаина прямо в зале суда, Джо не притрагивался к наркотикам и отдавал все силы работе. Он был хорошим, надежным и квалифицированным юристом, но не испытывал свойственной Ли тяги к громким и скандальным делам. В самом начале их совместной деятельности Джо договорился с Ли, что они будут поровну делить все доходы и расходы. Но тогда Джо и в голову не приходило, что ему придется расплачиваться за карточные и иные долги Ли. "Каждое утро, – говорил он Пэтти. – когда я еду в контору, у меня начинает сосать под ложечкой, потому что я никогда не знаю, сколько у нас на счету: пятьдесят тысяч или пятьдесят центов". Вместе с Ли он участвовал не в одной судебной баталии, и это ему нравилось, поскольку они боролись вместе. Но в последнее время Ли стал увиливать от дел, и Джо объявил, что намерен учредить собственную адвокатскую контору.
В это же самое время Джо-Энни подала на развод. Как и всегда, когда речь заходила об очередной таинственной операции или каком-то шаге одного из членов семьи Чагры, тут же выдвигалось множество догадок относительно их истинных причин и мотивов. Вполне возможно, это была лишь юридическая уловка, которая не позволила бы Налоговому управлению конфисковать совместно нажитое имущество. Донна Джонсон, служащая, занимавшаяся практически всеми документами, необходимыми для оформления развода, была уверена, что дело обстояло именно так: она знала, что в случае обоюдного согласия на развод все документы, подтверждавшие право на собственность, переводились на имя Джо-Энни. Друзья же семьи считали, что Ли согласится на развод лишь тогда, когда дети вырастут и уйдут из родительского дома. Другие, однако, сомневались. Ли открыто ухаживал за своей новой секретаршей Сэнди Мессер, сестрой Пэтти. Эта блондинка с чуть насмешливыми глазами была столь же красива, как и ее сестра, и Джо-Энни была уверена, что у нее с мужем роман. Учитывая, что через Ли прошла уже целая армия секретарш, этот роман вполне мог оказаться последней каплей, переполнившей чашу терпения Джо-Энни. Через несколько месяцев после подачи заявления о разводе Сиб Абрахам позвонил окружному судье Генри Пине и спросил, сможет ли тот председательствовать на судебном заседании по делу о разводе у себя в кабинете. Сиб сказал Пине, что спора об имуществе не возникает, что обе стороны пришли к полюбовному согласию по всем вопросам и хотят лишь оформить развод юридически. Пина согласился и назначил заседание на тот же день, но ни одна из сторон в суд не явилась. Позже судья узнал, что весь полдень Ли и Джо-Энни провели в машине на площадке перед зданием суда и о чем-то разговаривали. Его это ничуть не удивило. "Я отлично понимал, – сказал судья Пина, – что, как только они войдут в кабинет, Джо-Энни начнет говорить, каким прекрасным мужем и отцом был Ли. Я знал, что они никогда не разведутся".
Сейчас трудно сказать, остались бы они мужем и женой или нет. Этого не знает никто. Но одно было ясно уже тогда: семья Чагры начала разваливаться.
16
31 августа 1977 года Ли Чагра представил Вуду ходатайство, в котором просил судью, обязать обвинение передать ему для ознакомления все доклады и рапорты Управления по контролю над наркотиками и Таможенного управления, материалы слушаний большим жюри и все другие документы, которые указывали бы, когда именно Стриклин стал заниматься "продолжительной преступной деятельностью". Чагра утверждал, что предъявление Стриклину нового обвинения означает повторное привлечение к суду за одно и то же преступление, но доказать это он может лишь тогда, когда власти представят ему конкретные материалы.
В ответ на это Керр заявил, что обвинение считает Стриклина причастным к "бесчисленному множеству преступных сговоров", но передавать документы, касающиеся продолжающегося расследования, он не будет, так как это нанесло бы вред интересам общества. Тогда Чагра сказал, что Верховный суд уже установил правило, согласно которому в случае утверждения обвиняемого о том, что его привлекают к ответственности вторично за одно и то же преступление, его протест должен быть рассмотрен до начала нового судебного разбирательства. Излагая свою позицию, Чагра внимательно следил за выражением лица Вуда. Судья, видимо, не очень-то понимал, о чем идет спор. Впервые в жизни он должен был признать, что не знает, что говорит закон по поводу "продолжительной преступной деятельности".
– Я рассмотрел три тысячи всевозможных апелляций, – сказал Вуд, – но все они касались гражданских дел. Я, конечно, слышал о "продолжительной преступной деятельности", но подобного дела в своей практике я что-то не припоминаю.
– Не многие судьи могут это припомнить, – ответил Чагра. – Дело в том, что это положение еще ни разу не применялось в деле о марихуане.
– Я тоже думаю, что оно не применялось в деле о веществах, распространение которых запрещено законом, – согласился судья.
– Кроме героина, ваша честь.
– Только не в моем суде.
– В нашем округе такие дела не рассматривались. Никогда, – сказал Чагра.
Вуд, видимо, с трудом понимал, о чем шла речь.
– Во всем этом мне непонятно одно: если сговор существовал еще в то время, когда дело рассматривалось в Теннесси, почему тогда его нельзя пересмотреть сейчас в Техасе. Калифорнии или…
– Можно, – перебил его Чагра. – Если бы речь шла о сговоре. Но мы сейчас говорим совершенно о другом.
– Ничего не понимаю, – сказал судья, глядя то на прокурора, то на адвоката. – Какое же дело возбуждает прокурор: дело о сговоре или дело о продолжительной преступной деятельности?
И адвокат, и прокурор заверили судью, что данное дело подпадает под "закон о главаре банды". Керр признал при этом, что положение этого закона, о котором они говорили в самом начале, пока еще не нашло широкого применения. "Министерство юстиции, – сказал он, – по-видимому, не применяло его потому, что подобного правонарушения еще не совершалось". Керр также признал, что не разработана еще и соответствующая процедура. "Мне кажется, – сказал он, – что наше дело как раз и будет способствовать ее разработке". Вуду это, видимо, понравилось. Чагра понял, что его наихудшие опасения подтверждаются: Керр запускал пробные шары, пытаясь выяснить, насколько далеко он может зайти, а Вуд этому не препятствовал.
В письменном ответе на ходатайство Чагры, представленном через неделю, Керр напомнил суду, что, хотя Ли Чагра и не фигурирует в данном деле, он был причастен к делу, рассматривавшемуся в Теннесси. "Истребование материалов, – говорилось далее в ответе Керра, – представляет собой открытую попытку со стороны адвоката… получить служебные доклады и документы, касающиеся его самого". Иными словами, касающиеся Ли Чагры. "Обвинение сомневается в добросовестности мотивов такого запроса", – говорилось в заключение.
В значительной мере повторяя слова и формулировки Керра, Вуд с ним полностью согласился, написав в своем заключении: "Данный вопрос представляется попыткой адвоката получить отчеты о ходе расследования, касающегося его лично. Такой шаг позволяет суду сделать вывод о том, что апелляция подсудимого относительно повторного привлечения его к суду по одному и тому же делу не является добросовестной и что тот скорее хочет узнать, какими именно доказательствами против него располагает обвинение".
Ответ Керра и заключение Вуда сначала ошеломили Чагру, а затем привели в ярость. Какое еще"расследование, касающееся его лично"? О чем они говорят? Ведь судят не его – Чагру, а Стриклина! Ли уже обвиняли во многом, но еще никто ни разу не обвинял его в том, что он представляет в суде не своего клиента, а самого себя. До того дня средства массовой информации относились к новым обвинениям против Стриклина как к чему-то обычному и не заслуживающему внимания. Но заключение Вуда придало всему этому делу новый и весьма странный оборот. Вскоре в федеральном суде стали появляться репортеры, желавшие собственными глазами посмотреть, что там происходит.
21 октября, когда Чагра стоял перед судьей Вудом и возмущался тем, что тот набросился на него с личными выпадами, утверждая, что для этого не было никаких оснований и что муссирование всего этого в печати причинило большой ущерб не только Стриклину, но и самому Ли Чагре, судья неожиданно прервал его и нанес смертельный удар.
– Мне кажется, ни для кого не секрет в здешних краях, что по делу, возбужденному в Теннесси, вы тоже были объектом расследования большого жюри, – сказал Вуд. – Разве это секрет?
– Ну, знаете, – возмутился Ли. – Мне лично об этом ничего не известно!
Ли был просто ошеломлен. Он знал, что агенты из Управления по борьбе с наркотиками следят за ним, но быть объектом расследования большого жюри– это уж слишком. Но даже если бы это было и так, Вуд все равно не должен был разглашать эти сведения в ходе открытого судебного заседания, и поэтому его поступок был возмутителен.
Судья сказал, что "часов восемь или десять" читал показания Джерри Эдвина Джонсона большому жюри в 1976 году. По всей видимости, Вуд спутал показания большому жюри с тайными показаниями Джерри, запись которых занимала полсотни страниц. И с формальной, и с юридической точки зрения запись показаний, данных без принятия присяги, не должна была фигурировать в официальном протоколе слушаний большого жюри. Ни одно слово из этой записи не рассматривалось в открытом судебном заседании в качестве доказательства. И какое отношение эта запись имеет вообще к делу Джека Стриклина? Вуд, однако, настаивал на своем, заявив, что расследование большим жюри касалось не только Ли Чагры и Стриклина, но и Сиба Абрахама. Краем глаза Ли видел, как репортеры яростно начали строчить что-то в своих блокнотах. В его разгоряченной голове тут же всплыли картины фиаско в Нашвилле в 1973 году, когда чуть было не закончилась его адвокатская карьера.
– Ваша честь, – обратился Ли к судье. – Я никогда не видел этих показаний. К тому же я уверен, что замечания, только что сделанные судом, появятся уже в вечерних газетах и у всех сложится впечатление, будто проводится еще какое-то расследование. Я никогда не слышал ни от Джерри Джонсона, ни от кого-либо другого, что мое имя когда-либо упоминалось…
Вуд посмотрел на Керра. Тот, однако, выжидал и пока не хотел вступать в перепалку.
– Я полагаю, – сказал судья, – что, учитывая обстоятельства, мне, возможно, и следовало бы ознакомить вас с ними. Может быть, я заблуждался. Мне казалось, что вы достаточно четко отдавали себе отчет, что в какой-то мере тоже были объектом расследования.
– Ваша честь, это просто невероятно! Я впервые… К тому же вы упомянули еще и фамилию мистера Абрахама?
– А разве он не был объектом расследования?
– Понятия не имею.
Слово "невероятно" было в данном случае слишком мягким. Любой первокурсник, доведись ему быть судьей, воздержался бы от разглашения деталей тайного расследования большим жюри в открытом судебном заседании. Вуд же говорил не только о большом жюри, но и о показаниях, данных заключенным без принятия присяги и по принуждению федеральных агентов. Чагра попытался было переключить внимание на то, из-за чего все они собрались в суде, т. е. на выдвинутые против Джека Стриклина новые обвинения, но у Вуда на уме было что-то другое. Он сказал, что Чагра, видимо, считает, будто судья действует под диктовку Джеймса Керра, будто прокурор проник в суд через заднюю дверь и оказал на судью недозволенное давление.
– Я хочу сразу же пресечь это, – твердо сказал Вуд. – Моя репутация в таких делах хорошо известна, мистер Чагра.
Ли продолжал возражать. Он заявил, что Вуд должен дать себе отвод и отказаться от дальнейшего рассмотрения дела Стриклина.
– Я не могу с вами работать, – сказал он Вуду. – К тому же, как мне кажется, вы вряд ли честно признаетесь, что не можете относиться справедливо ни ко мне, ни к моему клиенту в любом суде.
Теперь уже судье пришлось брать себя в руки, и он решил пойти на попятный.
– Вы не дали мне закончить, – сказал он примирительным тоном. – Ничего предосудительного в материалах расследования большим жюри я не нашел. Вот почему я собираюсь передать их вам для ознакомления… Именно это я и хотел вам сказать. Я не вижу причин, по которым должен отказываться от рассмотрения данного дела.
Судья затем добавил, что он, на его взгляд, оказывает Чагре услугу. Ведь, в конце концов, он дает ему возможность обратиться в апелляционный суд с ходатайством о незаконности его повторного привлечения к суду за одно и то же преступление, хотя в принципе мог бы заставить всех немедленно перейти к рассмотрению данного дела, как он и предполагал ранее.
Дело с Джерри Эдвином Джонсоном на этом, однако, не закончилось. Джонсон, который к этому времени уже был освобожден условно, на другое же утро позвонил Керру и сказал, что Ли Чагра грозил расправиться с ним. Керр тут же внес целую серию ходатайств, в которых утверждал, что "свидетель обвинения" Джерри Джонсон подвергается опасности физического насилия или даже смерти от руки Ли Чагры, и требовал взять его под особую защиту как "федерального свидетеля". Чагра не угрожал Джонсону. Он лишь позвонил ему и спросил, что именно тот рассказал федеральным агентам. Джонсон ответил, что не говорил им Ничего. Предвидя, что Джонсон сообщит обо всем Керру, Чагра записал их разговор на магнитофон. На одном из судебных заседаний в середине декабря Чагра предложил прослушать эту запись. А еще лучше, сказал тогда Чагра, было бы вызвать Джонсона в суд в качестве свидетеля. "Если обвинение решило сослаться на него и на его показания, – сказал Чагра, обращаясь к Вуду, – то в таком случае я прошу, чтобы он повторил все под присягой [в суде]".
Чагра и тогда не знал, что именно Джонсон сказал агентам, но был уверен, что это было сплошное вранье. Вуд отклонил ходатайство Чагры, но заявил, что тому будет позволено ознакомиться с протоколом допроса, после чего его запечатают в конверт и спрячут подальше от любопытных глаз репортеров.
