Текст книги "Чудо-юдо, Агнешка и апельсин"

Автор книги: Ганна Ожоговская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Понимала она, что, помимо огорчения, Михал переживал также и стыд, он боялся стать посмешищем в глазах соседей. Он так рвался домой, а мать, оказывается, вовсе в нем не нуждается!

Но ей бывало и того хуже…

Если бы не отъезд в Варшаву, кто знает, что бы с ней теперь стало…

Вот поэтому она и понимает Михала. Поэтому, желая ему помочь, она и рассказала о себе.

Глава XVII

На второй день праздников трюк выкинула погода – ранним утром над городом неожиданно разразилась гроза, после которой ярче зазеленели газоны и кусты. Стало видно, что вот-вот лопнут почки.

После обеда все трое отправились в кино.

«Белый каньон» им очень понравился, и, хотя каждый воспринял фильм по-своему, все трое единодушно сошлись во мнении, что картина «мировая». Михал даже выразил желание посмотреть ее второй раз.

Агнешку мчит скакун, точь-в-точь такой, как мустанг в «Белом каньоне». Она едва удерживается в седле! Михал ясно представляет себе ужас девочки, хотя лица ее и не видно. Они оба с Витеком мчатся вслед за ней, но кони их не могут сравниться со скакуном Агнешки.

Скорее! Скорее! Если они не догонят, если не остановят закусившего удила мустанга, он сбросит Агнешку на камни, на острые скалы, по которым, звеня подковами, мчатся три скакуна. И тогда верная смерть.

– Держись! Держись за гриву! – изо всех сил кричит Михал, но чувствует, что злой рок против них, и какая-то тяжесть вдруг наваливается на его плечи и стаскивает с седла. – Держись! – хрипит он из последних сил и… открывает глаза.

– Михась! Михась! Да проснись же ты наконец! – тормошит его склонившаяся над постелью мать. – Тебе что-то приснилось? Проснись, сынок!

Но вот теперь Михалу действительно кажется, что он грезит. Откуда здесь взялась мама? Каким образом она оказалась в комнате? Ведь еще совсем рано. Во всей квартире тишина, а дядины часы, которые он повесил над своей постелью, показывают всего пять утра.

– Кто тебе открыл дверь? – спрашивает Михал, хлопая глазами.

– Спите как убитые! – Мать снимает пальто и туфли. Туфли, как видно, ей не по ноге, и она с видимым облегчением сует ноги в дядины тапочки. – Я стучала, стучала. Потом какая-то девочка из комнаты учительницы открыла мне дверь. А где дядя? Он не ночевал?

– Нет, – отвечает Михал: пусть-ка она немного поволнуется.

– Боже мой! Наверно, опять загулял с дружками? А ведь обещал прекратить! Вот беда! И чего только водка не делает с людьми! – вполголоса запричитала мать.

– Водка тут ни при чем. Дядя не виноват.

– Как это – ни при чем? Где ж его тогда носит? На работу еще рано. Да ты и сам сказал, что он не приходил ночевать.

– Не приходил, потому что уехал на экскурсию. В Чехословакию.

– В Чехо… Чехословакию? – изумленно спрашивает мать. – Когда?

– В среду, – проговорил он нарочито безразличным тоном и даже прикрыл глаза, словно собираясь снова уснуть.

На минуту воцарилась тишина. Как видно, известие это явилось для матери полной неожиданностью, но она тут же принялась торопливо, хотя все еще вполголоса рассказывать:

– Я хотела приехать еще до праздников – меня будто подмывало: поезжай и поезжай! Но ты же сам знаешь: работы дома по горло, хотя не могу пожаловаться – «он» помогает мне теперь во всем. После того случая его будто подменили…

– После какого случая? – перебивает ее Михал.

– Ну, после того, как он попал под трамвай. Почти сразу после твоего отъезда. Разве дядя тебе не говорил? Я ему писала. Ну, да он, наверно, не хотел тебя расстраивать. Вот уж когда мне досталось! Несколько месяцев он вообще не работал. А сейчас устроился сторожем на складе недалеко от дома. Люди добрые помогли. И сам вроде переменился: не пьет. По дому, по хозяйству, в огороде все делает – не узнать человека.

Михала будто чем кольнуло.

– А кролики? – буркнул он.

– Что там кроликов вспоминать! – Мать махнула рукой. – Нет больше кроликов. Тяжкая эта зима была для меня, ох, тяжкая! Одна радость, что ты здесь, у дяди…

– …нахлебником, – вставил он.

– Почему нахлебником? Он мне родной брат, я у него одна сестра. Было время, я ему помогла, теперь – он мне. Он тогда сам сразу написал, чтобы я о тебе не беспокоилась и все расходы он возьмет на себя. И даже нам несколько раз денег присылал. Он хороший брат… А теперь нам полегче стало, намного легче…

Она сказала «легче», а вздохнула тяжело, горько. Михал это подметил.

– …А чтобы ты на праздники приехал, «он» не захотел. Сколько я его уговаривала, объясняла и малышки тоже, даже плакали. А «он»: «Нет! И нет! Или он, или я»! – и весь сказ.

– «Или он, или я»! – мстительно повторил Михал, представив себе пустые, а может, и вовсе сломанные кроличьи клетки.

– Грозился напиться, если ты приедешь. И напился бы после ссоры с тобой. А уж без ссоры бы не обошлось. Так что сам видишь, какое веселье получилось бы на этих праздниках. После больницы он теперь хромает – одна нога короче стала. Вот он и стыдится… Мне не говорил, но я сама знаю: языка твоего боится. А ты бы, уж конечно, не выдержал… Он бы потом запил и опять остался бы без работы. А страдал бы кто? Ты не маленький – сам понимаешь…

– Понимаю, понимаю, – повторил Михал язвительно, даже не пытаясь ни во что вникнуть. – Ладно, мать, праздники у тебя прошли спокойно, и на этом точка.

– Где уж там спокойно! – вздохнула она. – Я все о тебе думала. И сны каждую ночь плохие видела… Была бы я спокойна, разве помчалась бы сюда в ночь, без сна, чтобы тебя повидать? Мне сегодня надо еще в вечернюю смену на завод поспеть.

– Не надо было приезжать, – с непримиримой жестокостью произносит Михал. – Чего было ехать?

Она только сейчас заметила, только сейчас до сознания ее дошло, как он с ней разговаривает: тон и смысл его слов.

– Михал, что с тобой?.. Я думала, это ты со сна такой чудной, но ведь ты вроде бы уже совсем проснулся? Что с тобой? Не заболел ли, часом, сынок? – И, опять встревоженная, она протягивает руку к его лбу.

– Здоров я, – отстраняется Михал.

– А как праздники провел? Наверно, Петровские приглашали тебя в гости?.. Ты же здесь один… без дяди остался…

– Ну и что?.. Больно я им нужен! На праздники… – произносит он с многозначительной интонацией в голосе.

Мать этого не замечает.

– Ну, они хоть угостили тебя? Дядя всегда у них…

– При чем тут дядя? – Михал даже подскакивает на кровати. – Что я, нищий, что ли? Не нужны мне ничьи подачки! Ничего мне не надо! Никого! Никого! Понятно?

После этого взрыва Михал поворачивается на бок и закрывает рукой лицо: ему больно видеть побледневшее, испуганное лицо матери. Всего несколько месяцев он не видел ее, а как она изменилась! Похудела, осунулась, сгорбилась.

Как она сейчас поступит? Окликнет его? Соберется и уйдет? При этой мысли сердце у него сжимается от боли. «Нет, пусть уж лучше она сердится… Только бы не уходила…»

Слышится шорох. Михал отнимает от лица руку, готовый вскочить с кровати и загородить матери дорогу к двери.

Она подходит к окну и тяжело опускается на табурет. Кладет руки на подоконник, роняет на них голову. Видно, что она очень устала. Всю ночь не сомкнула глаз. На праздники у нее тоже не было ни минуты отдыха. Михал хорошо знает до предела заполненные всякой домашней работой «праздничные» дни матери!

А теперь вообще в ночь на завод! Две ночи без сна, дорога туда и обратно затем только, чтобы убедиться, что с ним ничего не случилось, чтобы провести с ним несколько часов…

«Сын! Сынок!» – долетает откуда-то эхо материнских слов, услышанных им после пробуждения. А может быть, это она сама вновь повторяет их?

Нет. Михал напрасно напрягает слух. С улицы доносится лишь воркование голубей. Может быть, она заснула?

Осторожно, стараясь не шуметь, он встает и подходит к окну. Поднимает мать на руки – какая она легкая, кажется, похудела еще больше! – и укладывает ее на дядину кровать. Пусть отдохнет. До поезда еще несколько часов. Он приносит одеяло. Утро прохладное – пусть согреется. Заботливо, со всей нежностью, на какую он только способен, Михал укрывает мать… и вдруг худые руки обвивают его шею, а горячее, заплаканное лицо прижимается к его щеке…

Когда несколько часов спустя мать открывает глаза, она видит сына снующим вокруг стола. Он накрыл уже его к завтраку, красиво разложил на тарелках все, что было в доме и что привезла она. «Где он взял скатерть?» У брата она никогда не видела скатерти! Загадка разъясняется, когда в слегка приоткрытых дверях появляется девочка, та самая, которая утром впустила ее в квартиру. Она подает Михалу сахарницу.

– Михал, я принесу примулу, – шепчет она, – поставим ее посередине.

– Зачем? Ее же не едят?

– Зато красиво!

– Ладно, давай сюда свою примулу!

Михал замечает, что мать открыла глаза.

– Мама, вставай, завтрак готов.

«Неужели это тот же Михал?» Тот и совсем не тот. Возмужал. Стал серьезнее. Но не это главное. Что же в нем все-таки изменилось? Что?.. Во время завтрака, и потом по пути на вокзал, и даже у окна в поезде, который вот-вот тронется, мать внимательно всматривается в сына и уже в который раз все спрашивает:

– Скажи правду, сынок, как тебе живется здесь, у дяди?

– Ну что ты заладила одно и то же? – не выдерживает Михал. – Я же сказал. Нормально, и точка!

– Ты стал у меня совсем столичный житель! – замечает мать, окидывая его изучающим взглядом.

– А что я, хуже других? Старый мой костюм давно вышел из моды. Адью-мусью! А этот мне больше идет, правда? Я думал, это ты деньги присылала… вот и купил. Но я все дяде отдам, не беспокойся… Железно!

Мама еще что-то говорит, но поезд уже тронулся. Михал бежит за вагоном и кричит:

– Не забудь: двести злотых – только для тебя! Только! Смотри не вздумай тратить на что-нибудь другое…

Мама, наверно, уже не слышит его, но внезапный блеск ожесточения в его глазах, взмах крепко сжатых кулаков лучше всяких слов говорят ей: это все тот же, прежний Михал, – порывистый, угловатый, резкий, но, как и прежде, любящий ее, готовый встать на ее защиту, не дать никому в обиду, позаботиться, чтобы она, думая о других, не забывала и о себе.

Глава XVIII

Агнешка демонстрировала соседям свой тщательно убранный и старательно выкрашенный балкон с цветами в маленьких горшочках.

– Красиво… хотя краска, наверно, долго не продержится. Впрочем, все равно скоро переезжать, – выразила свое мнение пани Анеля.

– Анютины глазки подобраны со вкусом, – похвалил пан Шафранец. – Когда разрастутся, в каждом горшочке будет цветник.

– В горшочке! Много ли в этом горшочке может вырасти? – не удержалась пани Леонтина. – До войны у нас здесь были целые ящики. Садовник менял землю. Не балкон был, а целая клумба! Все прохожие заглядывались. Помнишь, Франек, как ты любил в жаркие дни посидеть здесь в тенечке? А теперь…

– Теперь пану Франтишеку полезнее посидеть на солнышке, – торопливо прервала ее медсестра. – Ах, девочка моя, сколько же тебе пришлось натаскать сюда земли!..

– Мне Михал помог!

– Неужели Михал? – удивляется пани Леонтина. – Наверно, не бесплатно?

– Бесплатно.

– Знаем мы его, сами не раз слышали, что задаром только дураки работают, – вставляет пани Анеля.

– Это он только так говорит, – защищает приятеля Агнешка, – а на самом деле он совсем не такой!..

– Да, в последнее время он, кажется, действительно стал серьезнее, – замечает мать Витека. – Но ты, Агнеся, и правда молодец: всюду у тебя чистота и порядок. Я-то знаю, каких трудов это стоит!

В переулке, у ворот, показался почтальон и замахал конвертом.

– Пани Шафранец, вам письмо!

Старики поспешили в переднюю.

Вышла и Петровская. На балконе остались только медсестра и Агнешка.

– Посидите у меня, пожалуйста, минуточку, – приглашает Агнешка.

– Ну, разве что минуточку. – Пани Анеля, невзирая на свою полноту, проворно усаживается на подставленную табуретку. – Вечно я строю планы: будет свободный день – и то сделаю, и это, и никогда ничего не успеваю… Кстати, ты не знаешь, отчего это мать Михала так быстро уехала?

– Торопилась. Ей надо было успеть к вечерней смене на завод.

– И охота была ей мчаться сюда, как на пожар! Хотя, конечно… мать. А что Михал говорил?

– Ничего. Он вообще после того случая с письмом и посылкой как-то присмирел.

– Петровская видела, что ты помогала ему готовить завтрак для матери.

– Немножко. Ему хотелось, чтобы все было готово, когда мать проснется.

– Мне нравится, что он заботится о матери. И правда, он немного утих. Это и Петровская заметила. Но ненадолго его хватит, вот увидишь.

– А мне кажется, он переменился.

– Голубка моя, всем бы этого хотелось. Смотришь, у нас стало бы немного поспокойнее. Я готова ему простить даже то, что он Пимпуса не терпит, а ведь собачка никому не причиняет зла.

– Михал? Не терпит Пимпуса?

– Конечно! Помнишь, он сказал, что такая собака только на сало и годится. И потерялся Пимпус, я уверена, не без помощи Михала, все из-за того, что он на меня злился. Души надо не иметь, чтобы вымещать зло на беззащитном создании!

– Нет, нет! – горячо возразила Агнешка. – Он же сам его нашел и на руках домой принес. Он не велел об этом говорить, но…

– Бедный песик, совсем исхудал… На себя стал не похож! – опять расчувствовалась медсестра.

– А вчера я видела, как Михал подсовывал ему под дверь кусок колбасы и говорил всякие ласковые слова, а чуть заметил меня – его будто ветром сдуло, – продолжала Агнешка.

– Неужели? – изумляется медсестра. – Неужели? – повторяет она и глубоко задумывается. – Да-а-а, может быть, он и не такой плохой…

Витек и Михал едут на автобусе в Мокотув.

Михал замышлял осуществить эту поездку на другой конец Варшавы втроем. К сожалению, Агнешка не смогла: она обещала навестить днем подругу.

Никакого благовидного предлога, чтобы отложить поездку на другой день, Михал придумать не смог, а сказать прямо, что без Агнешки ему ехать не хочется, постеснялся.

Они оказались на одной из тихих зеленых улиц Мокотува, по обеим сторонам которой тянулись палисадники, а за проволочными изгородями и цветниками стояли небольшие домики и отдельные коттеджи.

– Красиво здесь, – вертел головой Витек. – А куда мы идем?

– Увидишь.

Они остановились возле густо заросшей кустами проволочной изгороди. Михал, видимо, бывал уже здесь прежде, потому что сразу нашел место, откуда в просветы между ветвями просматривался небольшой, старательно ухоженный садик.

– Видишь дерево напротив? Это ива. Называется «плакучая», потому как у нее ветки вниз свисают. Эту, видать, специально выращивали – разрослась, как шатер. Под ней лавочки. А вон и кресло стоит; наверно, из дома вынесли, раньше его тут не было.

– Ты уже был здесь? – поинтересовался Витек и добавил с иронией: – Опять какая-нибудь тетя?

– Угадал, только не тетя, а дядя, и не мой, а Збышека, и не здесь, а там, в самом конце улицы. Мы ходили туда, и Збышек по дороге показал нам это место. Тут и правда есть на что поглазеть. Вон там, слева, у самого дома, – видишь? – пруд как настоящий, в нем даже водоросли и камыши растут.

Витек вытягивает шею, стараясь рассмотреть все эти чудеса.

– Теперь пойдем к калитке. Оттуда лучше видно. Домик – как грибок. Пройдешь мимо и не заметишь. А под дверью всегда собака сидит. Вон она, видишь? Наверно, дряхлая от старости – даже хвостом не шевелит. Збышек и звал ее, и дразнил, а она и ухом не ведет, не тявкнула ни разу. Чудной пес, правда? На медведя похож. Погоди-ка… тут у калитки рос куст можжевельника… Эх, сожгли!.. Жалко. Был такой зеленый, красивый. Зря сожгли, зря!

– Действительно, зря! – раздался вдруг голос за спиной у ребят. – А кто это сделал?

Оба сразу повернулись и увидели милиционера в каске с ремнем под подбородком. Витек испугался: а вдруг заглядывать в сад нельзя? Хотя ничего плохого они не сделали. Михал спросил:

– Вы это нам говорите?

– Вам, вам. Спрашиваю, не знаете ли вы, кому это пришла в голову идея сжечь куст?

– Откуда мы знаем? – пожал плечами Михал. – Вы у хозяев спросите, – кивнул он головой на дом, – мы здесь не живем.

– А где вы живете?

– Далеко! – ответил Михал развязно, что, видимо, не понравилось милиционеру, потому что он повторил на этот раз уже резче:

– Где вы живете, я, кажется, ясно вас спрашиваю!

«Что это Михал, совсем спятил? Нашел с кем пререкаться – с милиционером!!!» – мгновенно пронеслось в голове у Витека, и он решил спасать положение:

– Извините, мы живем на Повисле, улица Болесть, двадцать четыре.

– Оба – в одном доме?

– Да, даже в одной квартире. В нашем доме вообще только одна квартира. Я живу с родителями, а он – с дядей.

– А здесь вы зачем?

– А что, по этой улице ходить нельзя? – продолжал хорохориться Михал. – Что-то такой надписи я здесь не видел.

– Михал, кончай! – попытался утихомирить приятеля Витек. – Мы пришли посмотреть собаку и сад. Вот он, – указал Витек на Михала, – здесь уже был и видел, а я нет…

– В субботу вы были здесь?

– Нет, – решительно ответил Михал.

– Точно? – переспросил милиционер и надавил кнопку звонка на калитке.

Дверь дома отворилась. В ней показалась старушка, по самые глаза укутанная платком, и подошла к калитке. Михал, увидев ее, изменился в лице и повернулся, будто бы собираясь бежать. Однако у милиционера реакция была быстрее. Одну руку он тяжело опустил на плечо Витека, а другой придержал Михала.

– Спокойно, граждане. Без глупостей. Сейчас дело выяснится. Скажите, бабушка, вы узнаете этих ребят?

Старушка сдвинула со лба платок, чтобы не мешал, и стала пристально рассматривать Витека и Михала.

– Кто их разберет… – неуверенно проговорила она, слегка шамкая беззубым ртом. – Этого, поменьше, я вроде бы не видела. Все они были, кажись, постарше. Вот навроде как этот, второй. А его, сдается, я приметила из-за занавески. Они собаку дразнили, кидались в нее песком. Собака у нас, пан милиционер, умная – она даже не тявкнула, встала да и отошла в сторону, а я открыла дверь и стала их срамить: некрасиво, мол, так делать. Но они, пан милиционер, такие безобразники… Даже не извинились. А один, здоровый такой, вроде этого, сунул в рот пальцы и свистнул на всю улицу. Только не могу точно сказать, этот или другой какой… Глаза у меня плохо видят, – вздохнула старушка, – не то что в молодые годы.

– Это не я свистел, – запротестовал Михал.

– А кто? – сразу ухватился милиционер.

– А я почем знаю? И вообще она, – Михал метнул взгляд на старушку, – хоть бы и две пары очков надела, все равно не могла меня здесь увидеть! От кошки рожки! В субботу меня здесь не было, и точка! Пустите меня! – попытался он вывернуться из-под руки милиционера.

Но хватка у того была железная.

– Аккурат в субботу они и подожгли, а потом убежали, – снова вздохнула старушка. – Я-то ничего и не слышала, пока уж мне с улицы не позвонили. Открываю дверь, батюшки: весь куст в огне, что твой факел! Я думала, тут и смерть мне придет! Спасибо, люди помогли, пожарных вызвали. Мог же весь дом загореться!..

– А если они убежали, почем вы знаете, что это были те самые, которые собаку дразнили? – оправдывался Михал.

– Знаю, знаю, – закивала головой старушка, – есть тут человек, который видел и как собаку дразнили, и как спички в сад кидали. Мальчик тут один, рядом живет.

– Спасибо вам, – перебил старушку милиционер и обратился к ребятам, отпуская в то же время их руки: – Значит, в субботу вас здесь не было?

– Не было.

– И о поджоге вы ничего не знаете?

– Не знаем.

– И не догадываетесь, кому это могла прийти в голову такая идея?

– Нет! – поспешно – слишком уж поспешно – ответил Михал.

А Витек неуверенно проговорил:

– Михал, а может, это Збы…

– Какой «Збы», что за «Збы», – огрызнулся Михал. – Ты что, здесь был? Очумел, что ли? – со злостью набросился он на приятеля.

– Я… я только… – растерянно забормотал Витек. – Я хотел сказать, что, может, он что-нибудь знает, может, как раз мимо проходил…

– При чем тут он, баранья ты башка? При чем? – продолжал кипятиться Михал, пока милиционер его не успокоил:

– Ну-ну, только без оскорблений. А кто такой Збышек? Ваш товарищ? – Вопросы были обращены к Витеку.

– Товарищ, – буркнул Витек, не глядя в сторону Михала.

– Ладно. Можете идти домой. Дело выяснится. Если понадобитесь, мы вас еще вызовем.

Друзья повернулись и медленно пошли вдоль улицы. Витеку казалось, что ноги у него чугунные. Михал ощущал на спине взгляд милиционера и оглянулся. Действительно, милиционер, опираясь рукой об изгородь, разговаривал со старушкой, но продолжал смотреть на них.

Автобуса пришлось ждать довольно долго. Михал все еще злился.

– Осел ты! Лопнуть мне на этом месте, я такого осла еще не видал! Распелся перед милиционером! Тоже мне тенор нашелся!

– Что ты пристал? – отбивался Витек. – Ничего я не распелся. Меня спрашивают – я отвечаю. Все нормально!..

– «Нормально, нормально»! В том-то и дело, что ненормально! Теперь потянут за ниточку – весь клубок размотают.

– Какой клубок?! Ну, придут в школу, и все.

– Спасибо, хоть номер школы ты не успел сказать.

– А чего говорить? Милиционер и так видел мою эмблему.

– Тьфу, только этого и не хватало! Ну и ну! И чего ты таскаешься с этой эмблемой? Умные люди эмблему снимают после школы. Ни Марек, ни Збышек никогда…

– Я чужих садов не поджигаю – мне можно и с эмблемой ходить, – осмелел наконец Витек. – Я тебе говорил: держись подальше от этой шайки.

– Почем ты знаешь, что это они? Надо еще доказать… – возражал Михал, но уже без прежней уверенности.

– А ты можешь побожиться, что это не они? – не отступал Витек.

– Я теперь ученый, ручаться ни за кого не буду, ясно? И еще тебе скажу: если это даже и они учудили, доносить я не собираюсь, и точка!

– Да? Значит, человека на твоих глазах ограбят или убьют, а ты ничего, пройдешь мимо, так? Ничего не видел, ничего не слышал, да? – кипятился Витек. – Пусть бандиты смываются и в другом месте опять орудуют, а ты им еще поможешь, да?!

– Во-во! Понес! А я тебе говорю, что это не они. Мы и правда сговаривались встретиться, но разговор шел о пятнице, а не о субботе. Марек обещал принести духовушку пострелять.

– А где же тогда ты был в субботу?

– Ты что, в милиции работаешь, что ли? Где был, там меня нет, и не лезь не в свое дело! – вспыхнул Михал.

Витек умолк, не желая касаться неприятных для друга событий, и лишь добавил:

– Милиционер домой к нам придет, вот увидишь.

– Не надо было адрес говорить.

– Чудак, а он бы нас в отделение оттащил.

– Меня? От кошки рожки! Я бы еще по дороге смылся!

– Смываются, когда совесть нечиста. А я бы не побежал.

– И взбрело же мне в голову ехать с тобой на Мокотув!

– Конечно, если тебе больше по душе всякая шантрапа, давай валяй! – огрызнулся Витек.

– Еще неизвестно, что и как. Чего зря болтать…

– Чего же ты так взбесился, когда я сказал о Збышеке?

– Потому что есть такой закон: с милицией болтай поменьше, понял? Если бы я приехал сюда с Агнешкой, мы бы наверняка выкрутились. Она не стала бы болтать, как ты. У нее голова на плечах.

– Ну уж, врать бы она не стала. Это точно!..

– При чем тут это?.. Я тебе про одно, а ты – про другое. – Михал пожал плечами, и за всю дорогу они не обменялись больше ни словом.

На Замковой площади у колонны стояла Агнешка и разговаривала с каким-то высоким худощавым парнем. Первым заметил ее Михал.

– Вон, погляди на свою Агнешку, которая никогда не врет. К подруге пошла, называется… Видал?

– Я этого парня знаю. Он Агнешке портфель носит. Сам видел.

– А теперь сам видишь – у нее с ним свидание. А нам сказала, что к подруге пошла. Врунья!..

Дома, уже на лестнице, Витек заявил:

– Я отцу обо всем расскажу. А то, если милиционер к нам придет, пиши пропало! Шуму не оберешься!..

– Говори что хочешь! – Михал снова был зол, как оса. – Хоть по радио объявляй! Меня это не касается. В другой раз буду умнее.

Мать Витека, выслушав его рассказ, схватилась за голову.

– Только милиции нам и не хватало! И чего вас понесло на Мокотув? Зачем?

– Не волнуйся. Ирена! Мальчишки любят гонять по улицам, это в порядке вещей. Когда же им еще знакомиться с городом, как не во время каникул? Ничего дурного они не сделали. А милиция хочет задержать хулиганов – вот они и следят за домом, чтобы найти какую-нибудь нить. И наверняка найдут.

– Михал перед самыми праздниками пропадал неизвестно где. Даже днем в воскресенье его не было дома. А если он болтался с этими хулиганами? А если его впутают в эту историю? Скорее бы уж Черник возвращался!..

Петровская не утерпела и поделилась своими опасениями с медсестрой, а та поспешила сообщить новость и пани Шафранец.

– Даже мимо собаки не могут пройти спокойно! – тут же не преминула посетовать старушка. – А уж горящие спички через забор бросать – это вообще бог знает что… И как это родители не знают, что творят их дети?

– А может быть, это не дети? – усомнился пан Франтишек.

– Как же не дети? Старушка говорит, что сама видела мальчишек, таких, как Михал… – возразила медсестра.

– Михала в субботу не было дома, – многозначительно проговорила пани Леонтина. – Я хорошо помню: он вернулся поздно вечером. Ох, не нравится мне это!..

– И правда! – Медсестра всплеснула руками и, сама того не подозревая, повторила слова Петровской: – Скорее бы уж Черник возвращался!..

Каникулы кончились. Вечером, накануне занятий, когда все трое – Агнешка, Михал и Витек – уселись за кухонным столом и разложили учебники, Михал самым невинным тоном спросил:

– Ну, и как там, у подруги, было, интересно?

– Жалко, ничего не вышло. Собирались немного потанцевать и не удалось. К ним неожиданно приехали родственники из Ловича. Пришлось разойтись, привет, и точка, как ты говоришь. Все пошли в кино. Меня звали, да у меня денег не было.

– А дружок твой не мог одолжить? – спросил с ехидцей Михал.

– Мог, конечно, – спокойно ответила Агнешка, – но я не люблю одалживать.

– И он за здорово живешь проводил тебя до дома?

– Не до дома, а только до эскалатора. Потом мы постояли возле Замка, поговорили. Он знает, как будут перестраивать весь наш район. Ему отец рассказывал. Слыхали, восстановление Замка решено отложить, вот!

– Нервы у нашей старушки сразу успокоятся, – отозвался Витек, – очень она из-за этого волновалась.

– Подумаешь, дело большое – ее нервы! Других забот у тебя нет? – язвительно спросил Михал.

– Что с вами приключилось? Физиономии у вас какие-то странные… – обеспокоенно спросила Агнешка.

– Да вот… прогулка у нас тоже неудачная получилась. – И Витек подробно рассказал Агнешке все, что произошло на Мокотуве.

Михал почти совсем не принимал участия в разговоре, его, собственно говоря, интересовало, лишь одно.

– Стала бы ты все сразу выбалтывать милиционеру? Имена, фамилии друзей?.. – спросил он Агнешку.

Агнешка на минуту задумалась.

– Ты, Михал, совсем не знаешь Збыха, – вмешался Витек. – Не знаешь, на что они, и Збых и Вечорек, способны. А я с ними учусь уже несколько лет.

– А чем они плохие? – поинтересовалась Агнешка.

– Ну вот, например, мы собирали железный лом и соревновались, кто больше соберет. Один раз два пацана из второго класса нашли кусок рельса. Тяжелый! Они еле-еле его дотащили. А у самой школы Збых с Вечореком отняли у них рельс да еще пригрозили, что все зубы им повыбьют, если они пожалуются.

– Подонки! – вырвалось у Михала.

– И никто не сказал? – возмутилась Агнешка.

– Да почти все рассуждали вроде Михала: как же на друзей ябедничать. А кое-кто и побаивался. Когда я прошлый год напомнил об этом Збыху, он так меня отлупил, что я и сейчас помню.

– И ты тоже не сказал?

– Нет. Збых всегда выкрутится, всегда из воды сухим выйдет. С ним только свяжись – потом сам не рад будешь! Даже твоя тетя и то сколько раз говорила: «Что вы пристаете к Збышеку? Он очень хороший мальчик!» Хороший! Потому что у него тетради всегда в глянцевую бумагу обернуты!.. И раскланивается вежливо. Хороший!..

– Теперь не выкрутится. Если уж милиция за это дело взялась – не выкрутится!

– Значит, ты, Агнешка, выдала бы товарищей, да? – не отступался Михал.

– Конечно, – проговорила Агнешка, – на товарищей жаловаться нехорошо, это я понимаю. Ну, а если они совершили гадость? И все сходит им с рук, потому что никто не хочет ябедничать? Мне кажется, если ты думаешь, что и этот пожар они устроили, надо о них сказать. Конечно, если боишься…

– При чем здесь «боишься»? – вспыхнул Михал.

– Да-а… – вздохнул Витек, – допрыгались!

– Витек, – вбежал в кухню Геня, – мама ищет ножницы. Куда ты положил ножницы? Иди быстрей!

Витек с неохотой встал. Когда он скрылся за дверью, Агнешка быстро спросила:

– Ты можешь мне сказать, где ты был в субботу?

– У меня уже спрашивал об этом Витек, – пожал плечами Михал, – я не сказал. Назло. Знаешь, бывает иногда так… Тебе, может, и сказал бы, но… не теперь. Потом.

– Я не просто так спрашиваю. Пойми, – стала объяснять Агнешка, – если у милиции есть какие-нибудь подозрения и поднимется шум, придется сказать. Это называется «алиби» и очень важно…

– Ничего я не боюсь. Меня там не было. Я тут ни при чем, и отвечать мне не за что. Ты что, не веришь?

Она верила.

Они просматривали тетради, листали учебники, но не могли заставить себя не думать о случившемся. И когда у входной двери раздался пронзительный звонок, все трое вскочили, как по команде, и выбежали в коридор.

– Милиционер! – испуганно прошептал Витек.

То же самое, видимо, подумала и пани Анеля, и старики Шафранец, и Петровские, потому что все сразу очутились возле двери.

Отец Витека щелкнул замком.

За дверью стоял загоревший и улыбающийся Черник.

– Догадались, что это я? Ишь ты, все скопом встречать высыпали! – весело балагурил он, снимая рюкзак и здороваясь с присутствующими. – Уф-ф! В гостях хорошо, а дома лучше! То ли дело выспаться в собственной кровати! Сейчас малость помоюсь – пылищи в дороге ужас сколько! Михал, я бы выпил чего-нибудь горяченького!..

После ужина, за которым Михал коротко и сухо рассказал о празднике, проведенном в Варшаве, и о приезде матери, дядя стал распаковывать рюкзак, вынимать подарки.

Он вручил Михалу роскошный коричневый портфель на молнии.

– Ну как, нравится тебе?

– Мировой! – Михал захлебывался от восторга. – Это вы здорово придумали! А то моя сумка совсем истрепалась. Спасибо!

– Пошли к соседям!

Черник не забыл никого. Для каждого привез какую-нибудь безделушку.

Все соседи собрались в комнате Петровских. Механик часа два рассказывал о поездке. В конце концов мать Витека ненароком взглянула на часы и ахнула – было очень поздно.

Уже в темноте, услышав, как дядя ворочается в кровати, Михал негромко проговорил:

– А вы знаете, почему все на звонок в коридор выскочили?

– Ну? – сонно отозвался дядя.

– Думали, что милиция.

– Милиция? К кому? – Сон с Черника как рукой сняло, он так и подскочил на кровати и зажег свет. – Значит, у вас что-то случилось? Почему мне никто ничего не сказал?

– Завтра бы все равно узнали с утра пораньше, не беспокойтесь. Не медсестра, так пани Шафранец постаралась бы. Лучше уж я сам расскажу, ладно?