Текст книги "Чудо-юдо, Агнешка и апельсин"

Автор книги: Ганна Ожоговская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Разве дело в этом? – махнул рукой механик. – Заработок, оно конечно, но…

– А разве вам не хотелось бы быть инженером или директором?

– Упаси бог! – воскликнул Черник. – Брать на себя такую ответственность? Обо всем беспокоиться, с людьми ссориться, спорить! К примеру, Феликсяк будет теперь бригадиром. Узнает он еще, почем фунт лиха, ох, узнает! Никто его не заставлял – сам напросился! А я и норму выполню, и приработать успею, да еще и время останется…

– …чтобы выпить, – подсказал Михал.

– …чтобы выпить, – повторил дядя, но тут же спохватился: – Ну, ну, поговори мне еще! Я за свои пью, понятно?

– Да пейте сколько влезет, пожалуйста, только моего не пропивайте. Но я вот думаю: дадут вам новую квартиру, что вы в нее поставите? Бутылки из-под водки?

Лицо у дяди залилось краской, а на висках вздулись жилы. Он смотрел на Михала молча, но лежащие на столе руки стиснулись так, что побелели суставы. Медсестра возмутилась:

– Михал, кабы не был ты болен, дала бы я тебе подзатыльник! Вы знаете, – обратилась она к механику, – его надо прибирать к рукам. Думаете, он только вам так дерзит? Всем! Другой раз как скажет что-нибудь, словно шилом кольнет. Надо же – какой язык вредный! Переделывай ты себя, Михал, переделывай, пока не поздно, иначе трудно тебе будет с людьми жить. Послушай доброго совета!

Пани Анеля вздохнула и, заметив, что гнев механика несколько улегся, поднялась, собрала со стола посуду и, поблагодарив еще раз за помощь, ушла.

Михал ждал, что будет дальше. Он и сам видел, что разозлил дядю, но не совсем понимал, чем именно.

– И в кого у тебя язык вредный? – услышал он наконец. – Мать – женщина тихая, скромная, слова никому не скажет…

– Вот-вот, я насмотрелся, – прервал его Михал, – потому ей и достается от всех. Вы думаете, я не понимаю? Она всегда всем уступает: «А, ладно! Пусть другие пользуются!» Вот и вы уступили своему Феликсяку. А я так не хочу! Я так не буду! Не уступлю, и все! И должность из-под носа тоже не позволил бы у себя увести!

– Феликсяк же на курсы записался!

– И вы бы записались!

– Ишь ты! А кто здесь говорил мне, что учиться не хочет?

– Мало ли, что я говорил! Вас бы на мое место, пожить с отчимом…

– Значит, ты теперь иначе думаешь? – Дядя сменил гнев на милость. – Не уступай. Учись. Перед тобой все дороги открыты. Мать будет рада.

– Из-за мамы и стараюсь… Дядя, – в голосе Михала просьба, – мне хотелось бы поехать домой пораньше. Мама там сейчас белит, стирает… Замучается она одна, без меня.

– Э, нет. Эти три дня еще потерпи, а то в школе неприятностей не оберешься.

– Обойдется. А я вам сейчас такое скажу, что вы сами меня прогоните.

– Ну? – всполошился Черник. – Опять что-нибудь натворил?

– «Папочка» приходил.

– Приходил? Когда? – не поверил дядя.

– Когда вы комнату красили.

– Почему же он не подождал?

– Не мог, торопился, а я сказал ему, что вас дома нет и придете вы не скоро. Он мне какой-то план нарисовал…

– И ты не боялся, что я войду и все откроется?

– А чего бояться?

– Ну и удружил ты мне! Ну и удружил! – Вопреки ожиданиям Михала Черник не рассердился, но был явно раздосадован. – Теперь наверняка не только Феликсяк, но и все остальные скажут, что я завидую.

– Да пусть себе болтают. Вы же сказали, что не завидуете.

– Ну зачем ты, Михал, суешься в чужие дела? Одни неприятности потом!

– А если бы вы пьяным вернулись, это что, приятно?

– Тебя мое здоровье беспокоит?

– И здоровье тоже. Но еще больше я о завтрашнем воскреснике думал. Все пойдут, а вы? Утром вы не могли бы ни рукой, ни ногой шевельнуть. Что, неправда?

– Хитер ты! Сам будешь полеживать в кровати, а я, значит, иди лопатой шуруй!

– И я пойду! И я буду лопатой шуровать. Вот увидите.

– Ну, ну, не хорохорься! Уж как-нибудь я за нас двоих отработаю.

В воскресенье утром Михал чувствовал себя уже совсем здоровым, хотя и дядя, и медсестра поглядывали на него с явным недоверием.

– Никто тебе ничего не скажет, если ты не пойдешь, – убеждала его пани Анеля. – Несчастный случай, что поделаешь?

– Все равно пойду. У меня уже ничего не болит, – упорствовал Михал.

Когда вместе с Витеком он вышел за ворота и взглянул в сторону стройки, он так и застыл от изумления.

– Вот это да! И крышу сделали! Всего несколько дней прошло – глянь, сколько построили!

– Они, говорят, взяли обязательство к осени заселить дом. Разве я тебе не рассказывал? Мама с отцом уже ходили даже выбирать квартиру, на каком этаже лучше. Мама не хочет наверху: холодно. – Витек так и сияет от удовольствия.

– А вы и правда получите в этом доме? Да нет, вряд ли до осени – стены еще не просохнут, – усомнился Михал.

– Теперь научились сушить, все лето еще впереди.

– Надо и мне своего дядьку настропалить, а то проморгает все на свете и останется на бобах.

– Не останется, не бойся. Из нашей развалины всех должны переселить.

– А где собираются на воскресник?

– Вон там, дальше, где грузовик стоит, видишь?

– Далеко! Лучше бы возле дома, ведь это наш дом.

– Здесь уже убрали, не видишь, что ли? Вчера и позавчера тут была тьма народу.

– Много сделали, – старался быть объективным Михал. – И кусты насадили, расцветут – красота!

– А вон там, за домом, будет большая детская площадка, специально для игр.

– Откуда ты знаешь?

– Дядька один рассказывал. Они там что-то вымеряли, проверяли. Инженер, наверно, или бригадир.

– Мой дядька, если бы захотел, тоже мог стать бригадиром, – вспомнил Михал, – только надо было на курсы идти, подучиться… А он не захотел. «Зачем мне это?» – говорит. Витек, а ты чего хотел бы: руководить или просто так?

– Я? – удивился Витек. – Я об этом и не думал вовсе.

– А я хотел бы руководить, – чистосердечно признался Михал, – и поскорее из школы смотаться…

Витек рассмеялся:

– Такой номер не пройдет.

– Почему? Научусь хорошо работать, поднажму как следует, и порядок!

– Без образования куда пойдешь? Курьером?

– Курьером? Грузчиком? От кошки рожки!

– Иди тогда в ремесленное: получишь специальность – и на завод.

– А может, есть какая-нибудь школа, где на начальников учат? В такую я бы пошел, факт. Ты не слыхал?

– Не слыхал. Может, Агнешка знает?

– У нее не спрашивай. Она посмеется, скажет: учиться, и точка.

– Я тебе то же самое и без Агнешки скажу: без образования другими командовать не поставят.

– Без тебя знаю, – помрачнел Михал и до самого грузовика шел уже молча.

Когда они увидели на отведенном участке учителей и директора школы, пришедших на работу вместе со своими учениками, у Михала пронеслось в голове: «Ну вот, из воскресника опять школу устроили! Тоже мне умники – нигде от них покоя нет!»

– Витек! Михал! – закричали ребята, завидев их еще издали. – Давай сюда! К нам! Покажем, как надо работать!

Это были пятые и шестые классы. Михал поискал взглядом Агнешку. Она стояла неподалеку и разбивала железными граблями большие глыбы земли. Рядом с ней вертелись два каких-то парня.

«Наверно, те, что носят ей портфель, – подумал Михал, окинул их изучающим взглядом и скривился: – Ничего особенного».

Работа была на выбор: копать, разгребать землю или отвозить на тачках камни. Кто посильнее, брался за тачки и отвозил камни.

Приятели взялись за лопаты. Для Михала это было привычным делом. Он каждый год сам вскапывал дома грядки под огород. Витек быстро устал, тем более что не хотел отставать от товарища. Он сопел, лицо у него раскраснелось и покрылось капельками пота.

– Ну что, уже сдох? – заметил с иронией копавший неподалеку от Витека Збышек.

– И не думал! – как-то слишком уж торопливо возразил Витек. – Чего пристаешь?

– Я не пристаю, а что вижу, то и говорю: ясно, сдох! Меня не проведешь.

– Ишь ты, землемер выискался! Отваливай да за своим носом поглядывай, – вступился за приятеля Михал.

– А ты тоже не лезь, – вмешался Галич. – Здоров, как бык, а за лопатку взялся. Тебе только тачки с камнями и таскать.

– Марек, он же болел, сегодня только с постели встал и вообще мог сюда не приходить, – счел нужным внести ясность Витек.

– Знаем, знаем, – продолжал изощряться Збышек, заметив, что девчонки, в том числе и Гражина, с интересом прислушиваются к этой перепалке. – Дело ясное: как работать, так сразу: «Ой, тут болит, ох, тут колет, ах, тут ноет!» – Збышек попеременно хватался то за бок, то за живот, то за поясницу, корча комичные гримасы и вызывая взрывы смеха среди зрителей и слушателей.

– Есть способ и того лучше, – откликнулся Михал, продолжая усердно орудовать лопатой, – лучше делать как ты: стоять и паясничать. Всем смешно, да и лопата пока отдыхает.

– Остряк-самоучка! – скорчил гримасу Збышек, берясь, однако, за лопату.

– Шутник-массовик! – не задумываясь, отпарировал Михал.

– Данка, правда ведь Збышек у нас шутник?

Все вокруг смеялись над этой словесной дуэлью, и в конце концов даже математик и новая учительница литературы подошли к расшумевшейся группе.

– Что это вы так развеселились? – спросил математик.

– Да вот тут кое-кто соревнуется.

– В силе!

– В ловкости!

– В острословии! – понеслось со всех сторон.

Учителя, успокоившись, ушли.

– А то и правда, давай силой померимся? – не отставал Збышек.

– С тобой? Нет, – ответил Михал, окидывая Збышека пренебрежительным взглядом с головы до ног.

– А со мной? – Вечорек вырос будто из-под земли. Он всегда вовремя появлялся там, где речь заходила о физической силе.

– Давай. А как?

– На тачках. Нагрузим одинаково тачки, и… – на этом воображение Вечорека иссякло, – кто кого перегонит. Идет?

– Погоди, у меня есть идея, – предложил Куба Новик. – Тачки нагрузить до самого верха, и кто дальше довезет. Согласны?

– Идет! Ладно! Тащите тачки! Живей!

Витек подошел к Михалу:

– Не дури, Михал! Ты же после болезни.

– Обо мне не беспокойся!

– Михал, брось, они хотят над тобой посмеяться. Не связывайся! – настаивал Витек.

– Надо мной? От кошки рожки! Сейчас увидишь, кто будет смеяться последним.

– Эта тачка тяжелее, – подстрекал Збышек. – Юрек, ты возьми ту, которая потяжелее, а то Михал после болезни.

– Потяжелее возьму я! – Михал схватился за рукоятки, он уже начинал злиться.

Соперники по команде Збышека покатили тачки вперед. Вечорек, не таясь, крякнул:

– Ого! Ну и нагрузили!

Михал катил тачку, тщательно выбирая дорогу среди рытвин и кочек. Он весь покраснел от усилия, на лбу у него выступили капли пота.

Сбоку подбежала Агнешка.

– Михал, брось тачку! Тебе нельзя! – крикнула она, видя, с каким напряжением он ее катит.

– Отойди! – прохрипел Михал. Еще пять метров, еще три…

– Сдаюсь! Точка! – едва дышит Вечорек, отпуская тачку и тяжело садясь на землю.

– Михал! Хватит! Бросай! – упрашивает Витек. «Еще немного, – думает Михал, стискивая зубы, – еще шаг».

Позади уже большая половина пути. Только бы дотянуть! Доказать этому Збыху…

Вдруг его словно бы окутывает черное покрывало, и он проваливается в темноту…

Когда он открывает глаза, то снова лежит в постели. В комнате пусто. Судя по солнцу, которое заливает все окно, день в самом разгаре. Михал с трудом припоминает события сегодняшнего утра. Сильно болит голова.

Дверь слегка приоткрывается, и в проеме показывается лицо Агнешки. Михал быстро закрывает глаза. Когда минуту спустя он потихоньку приподнимает веки, дверь снова прикрыта.

«Посмеяться надо мной хотели! – припоминает он, но не испытывает при этом никакой злости. – Вот я им и показал. Вечорек сдох…»

– Хотели надо мной посмеяться… да? – говорит он, когда Агнешка заглядывает к нему снова. – Вот я им и доказал…

– Мне кажется, что…

– Что тебе кажется? – В голосе Михала звучат нотки вызова.

– Мне кажется, что тебе надо проглотить этот порошок. Пани Анеля велела.

Михал безропотно глотает порошок и запивает его чаем.

– Что это у нас так тихо? – спрашивает он.

– В квартире никого нет. Сегодня магазины открыты, и все пошли за покупками.

– И старики тоже?

– Тоже. Одна я осталась квартиру сторожить.

Михала так и подмывает сказать: «Потому что у тебя денег нет», но что-то его удерживает.

– Ты хочешь спать? – спрашивает Агнешка.

– Нет, я уже выспался. А ты что делала?

– Занавески вешала. Новые. Я думаю, тетя не будет сердиться, как ты считаешь?

– Кто ее знает… больно она у тебя чудная… все ей не по нраву! Я бы не выдержал!..

– Нет, тетя хорошая. Только, знаешь, она очень долго была совсем одна…

– Одна! Тоже скажешь! Как это в такой квартире она могла быть одна?

– Я имею в виду другое: долгие годы с ней не было никого из близких. Всех отняла война. Ты же не знаешь, сколько ей пришлось пережить.

– Война давно кончилась, что теперь вспоминать?

– А тетя вспоминает, и с этим ничего не поделаешь.

– Зато теперь ты с ней.

– Тетя постепенно привыкает. Я вижу. Но иногда человеку надо побыть и одному.

– Ну да!.. С людьми веселей. Хоть работать, хоть гулять…

– Не всегда. Бывает, человеку хочется остаться наедине со своими мыслями. Чтобы никого не видеть…

Агнешка говорит будто сама с собой. Она смотрит в окно, за которым старая одинокая акация грустно машет нагими ветвями.

В первую минуту Михал хотел было рассмеяться: «Говорит, будто со сцены в театре или по книжке читает», но вдруг само собой всплыло воспоминание: когда мама выходила второй раз замуж и была свадьба, он убежал и спрятался именно затем, чтобы никого не видеть и никого не слышать. В доме было полно гостей, все ели, пили, играла скрипка и гармошка, а он залез в собачью конуру. Там его никто не искал. Старый Барбос приютился рядом; охранял и согревал его теплым боком – вечер был холодный.

Потом, после нескольких ссор с отчимом, когда взаимная неприязнь достигла предела, Михал стал прятаться на чердаке. Было там у него одно заветное местечко, где сам черт не сыскал бы его среди старой рухляди.

Может быть, Агнешка и права…

Вернулись из города Петровские. Витек первым делом заглядывает к приятелю:

– Михал, ну, как ты? Мама говорит, что тебя нужно веревкой к кровати привязать, пока ты совсем не поправишься.

– Мама купила нам носки, – хвалится Геня. – И тебе тоже…

– И трикотажные майки в полоску, как тельняшки у матросов, и нам и тебе. Тебе на два размера больше, чем мне, – добавляет Витек.

– Ваша мама – мне? – удивляется Михал.

– Ну да, твой дядя просил. А то он встретил какого-то приятеля, и они пошли пиво пить.

– Знаю я это пиво! – бурчит Михал. – Дело ясное.

– А попробуй угадай, что мне еще подарили, – таинственным шепотом продолжает Витек. – Угадай!

– Ботинки? Брюки? – пытается отгадать Михал.

– Нет, подешевле – сам знаешь: ждем квартиру, на мебель копим.

– Ну, говори, что? – Михала разбирает любопытство.

– Альбом настоящий, для этикеток, – с гордостью сообщает Витек.

– Альбом? Не врешь?

– Сам увидишь. Сейчас принесу. Это, наверно, папа уговорил маму, сама бы она вряд ли раскошелилась.

– Ого-го! – изумляется Михал, не без оснований считая про себя, что в этом деле есть и его заслуга. Жаль только, что Витек об этом уже не помнит.

– Голова у тебя не болит? – заботливо спрашивает Витек. – Когда тебя несли сюда, ты все стонал: «Голова, голова»… Ну и переполошил ты всех! Ужас! Агнешка больше всех испугалась! Она первой помчалась за медсестрой… Погоди, сейчас принесу подарки и все тебе расскажу.

Уже минуту спустя друзья рассматривают подарки, и наибольший интерес вызывает, конечно, альбом. Михал садится в кровати, и вместе с Витеком они начинают разбирать и раскладывать этикетки.

– Михал, а знаешь, Гражина все у меня выпытывала об Агнешке: а кто она, а что она, а откуда она тебя знает. Не верила, что Агнешка живет в нашей квартире, чуешь?

– А ей-то какое дело?

– Вот и я думаю. А видел, как она расфуфырилась?

– Кто? Агнешка? У нее и нарядов-то никаких нет.

– Не Агнешка, а Гражина.

– А… Видел: желтые кеды, серые штаны и зеленый свитер. Как петух африканский.

– Ха-ха-ха! Ты не вздумай только ей сказать, а то она взбесится.

– Ну и пусть бесится. Я же правду говорю. Скажи, – повернулся он к вошедшей в это время Агнешке, – правду надо говорить или не надо?

– Надо, – не задумываясь ответила Агнешка.

– Вот видишь! – обрадовался Михал.

– Чего ты радуешься? Агнешка просто не знает, о чем разговор. Агнешка, разве ты скажешь рыжему, что он рыжий, а горбатому – горбатый?

– Ни за что на свете!

– При чем тут горбатые, о них разговора не было! – запротестовал Михал.

– А при том! Для тебя правда только то, что тебе самому кажется. Если ты считаешь кого-нибудь дураком, то тут же и орешь: дурак!.. дурак!..

– Витек, иди ужинать, мама зовет, – заглядывает в дверь Геня.

Витек уходит.

– Помнишь, – обращается Михал к Агнешке, – мы с тобой говорили один раз о том, что в человеке самое главное. Ты сама тогда сказала: правда. А теперь…

– Я и теперь говорю: правда. Это значит, когда человек не притворяется, не лицемерит, не обманывает… ну, словом, когда человеку можно верить.

– Точно! А мне вот можно верить, потому что я рыжему всегда скажу, что он рыжий. А что же, по-твоему, надо врать?

– Врать не надо, но зачем это говорить? Ведь рыжему или горбатому это неприятно.

– Но это же правда…

– А ты забыл, – напомнила Агнешка, – как один раз нарисовали на тебя карикатуру – ты тогда разозлился, как оса!

– А зачем насмехались?

– Мне кажется, что говорить горбатому правду без всякой нужды – это тоже насмешка…

Михал задумался, размышляя, видимо, так ли все это, как говорит Агнешка.

– А ты знаешь поговорку: «Правда глаза колет»? Значит, все правильно. Нет, я всегда буду стоять за правду.

– Но за добрую, а не злую.

– Вот-вот, добро… зло… Это ты от пани Анели наслушалась. А ты знаешь, для кого она добрая? Только для своего Пимпуса!

– Вот и неправда. Если бы пани Анеля, твой дядя и моя тетя не были добрыми, здесь было бы совсем плохо, просто до невозможности!

– До невозможности, – повторил Михал, внимательно глядя на девочку. – Там, в Жешове, тоже было «до невозможности», да?

– Да, – коротко ответила Агнешка, отворачиваясь, чтобы не было видно ее лица. – Я туда больше никогда…

В этот день дядя вернулся домой раньше обычного. На кровать племяннику он положил большой пакет с апельсинами.

– Скажу тебе, Михал, откровенно: боюсь я ехать в это заграничное путешествие.

– Почему?

– А потому. Если ты при мне здесь такие номера постоянно откалываешь, что же будет после моего отъезда?

– Не бойтесь, – нахмурился Михал. – А еще лучше, если я в тот же день или на денек пораньше уеду домой.

– Ну нет! Я попросил Петровскую, чтобы она за тобой приглядывала. А как тебе понравились подарки?

– Подарки? Разве это не на мамины деньги? – удивился Михал.

– А если на мамины, так что? Ох, и чудак ты, Михал! Право слово, чудак! Ну, да ладно, у тебя есть оправдание.

– Какое еще оправдание? – Михал подозрительно взглянул на дядю.

– Сотрясение мозгов, вот какое! Тебя же стукнуло.

– Вы сегодня веселый, – не остался в долгу Михал.

– А что, нельзя? Вот тебе апельсины. Это уже от меня. Было целых два кило, да мы зашли в больницу к приятелю, и я оставил две штуки ему.

Михал вытаскивает апельсины из пакета. Их семь. Два, самых лучших, он откладывает в сторону.

– Это вам на дорогу.

– Зачем мне? – отнекивается дядя.

– Вам два и мне один или два, – категорическим тоном заявляет Михал, – а остальные я отвезу малышне и маме – пусть они тоже попробуют.

– Ну ладно, будь по-твоему, – говорит дядя и кладет свои два апельсина в рюкзак. – Пойду загляну-ка на минутку к Петровским.

Михал остается один. Он слышит, что вернулись и старики. В открытое окно доносится голос Агнешки, она разговаривает на балконе с паном Франтишеком о герани.

Михал быстро встает. На мгновение в глазах у него делается темно, в висках стучит. Но он мужественно берет себя в руки.

Еще раньше он выбрал из оставшихся апельсинов два самых крупных и спелых. Теперь он хватает их и неслышно открывает дверь. В коридоре никого. «Порядок! И дверь напротив раскрыта!..»

Сколько это заняло времени? Десять, самое большее пятнадцать секунд. Михал снова как ни в чем не бывало лежит в кровати. Пакет с апельсинами стоит рядом на табурете.

«Эх, вот бы иметь шапку-невидимку! Посмотреть бы, как удивится Агнешка, когда войдет в комнату и посмотрит на столик у кровати!»

После ужина улыбающаяся Агнешка заглядывает к нему в комнату.

Ну конечно же, она обо всем знает…

Глава XIV

До звонка оставалось еще несколько минут, когда Витек с Михалом вошли в коридор школы. Их тут же заметила Гражина и подбежала вместе с Данкой.

– Михал, как твое здоровье? Все обошлось благополучно? – расспрашивала она заботливо.

– А что – мое здоровье? – буркнул Михал, пытаясь резкостью прикрыть смущение.

– Ну… когда ты потерял вчера сознание, я знаешь, как… испугалась.

– Ну, вот еще! – продолжал прежним тоном Михал. – Не терял я никакого сознания. Что я, девчонка?

– Ты не терял сознания? – Гражина широко раскрыла свои чудесные зеленые глаза, зная, что это ей идет. – Все же видели, что…

– Не падал я в обморок. Просто я потерял…

– …голову, – вставила Данка с самой серьезной миной, и лишь в глазах у нее мелькнула насмешка.

– Ну Данка! Ну Маевская! – начал Михал, безуспешно стараясь придумать ответ похлеще. Он не раз уже убеждался, что Данка умеет исподтишка подпустить шпильку. – Чего вы ко мне пристали? – разозлился он. – Интересуйтесь лучше теми, кто вам сумки таскает!..

Дерзость его осталась без ответа: внимание девочек привлекла новая учительница, появившаяся в этот момент в конце коридора.

– Идет! Учительница по польскому идет! – воскликнула Данка. – Опять в новой кофточке. Красивая!

– Фи! – скривила губы Гражина. – Она эту кофту уже надевала, только в тот раз с шарфиком, а сегодня с брошкой, не видишь, что ли? Меня не проведешь.

– И правда, кофточка та же самая, – проговорила Данка шепотом: учительница была уже рядом, – но выстиранная и отглаженная. Она следит за собой – одно удовольствие посмотреть!

– Подумаешь!.. – Гражина, как видно, не разделяла мнения подруги, но развить свою мысль не успела. Пора было идти в класс.

Учительница Колудская, замещавшая в пятом классе свою заболевшую коллегу, не была ни лучше, ни хуже той, просто она была совсем иной. Для пани Толлочко польский язык был не только важнейшим предметом школьной программы, но и ценнейшим национальным достоянием, забота о котором поручена именно ей. Поэтому на своих уроках она требовала серьезности, граничащей со священнодействием. Даже самые безобидные шутки не находили у нее понимания и тут же решительно пресекались. Сама она улыбалась очень редко.

Новая учительница отличалась завидным здоровьем, энергией и жизнерадостностью. На первый взгляд она казалась значительно моложе своей предшественницы, хотя на самом деле это было не так. Молодо выглядела она главным образом благодаря светлым, модно причесанным волосам, карим, чуть раскосым веселым глазам, свежей коже и стройной фигуре. И держалась она совсем иначе. Пани Толлочко входила обычно в класс строго, сосредоточенно, с благоговением укладывала на кафедре книгу в роскошном переплете, стремясь даже этим подчеркнуть значимость автора: человек, строки которого достойны коленкора, а то и сафьяна, не говоря уже о тисненном золотом имени, не мог не восседать на самом высоком алтаре искусства.

Новая учительница пользовалась обычными школьными изданиями, не переоценивая, очевидно, значимости переплетов и золотого тиснения. Однако она тоже была требовательной и по первым же фразам мгновенно ориентировалась, заглядывал ученик в заданный материал или только «плавал», и в зависимости от этого ставила в журнале заслуженную оценку.

В то же время непреднамеренные стилистические огрехи и остроумные порой попытки «выкарабкаться из положения» она встречала шуткой и даже сама не прочь была посмеяться над ними вместе со всем классом.

Так и на этот раз, не ожидая, пока ученики с ней поздороваются, она на ходу бросила: «Как дела?» – и жестом препроводила всех в класс.

– А знаешь, – шепотом просвещал приятеля Витек, сидя уже за партой, – Данка с Гражиной все время ссорятся из-за этой новой… Гражина говорит, что у нее крашеные волосы, а Данка ей чуть глаза за это не выцарапала.

– Не все равно, что ли? Девчонки – они и есть девчонки. Главное – чтобы она не цеплялась, – шепотом отвечал Михал, тревожась за судьбу своего сочинения. Оно, как ни крути, было все-таки коротковатым, и, переписывая его начисто, Михал не выкинул даже предложения, в котором сравнивал Конопницкую с Мицкевичем: все две строчки лишние…

Учительница сама собрала домашние работы, а взяв тетрадь Михала, внимательно на него посмотрела.

– Тебя несколько дней не было в школе? – спросила она участливо. – Но сочинение ты все-таки написал. Молодец.

– Ой, не хвалите его раньше времени! – вырвалось у Данки.

– Почему? – удивленно повернулась в ее сторону учительница. – Почему?

– Потому… потому… – смутилась Данка, – что сочинения у него не получаются… Он больше физикой интересуется… и даже, говорят, ставит опыты по электричеству… и вообще он математик.

– Посмотрим, не будем опережать события, – ответила учительница.

А Михал написал на промокашке: «Счелкну тебя по носу, чтобы не совала его в чужие дела, вот и будет тебе опыт».

Данка без промедления вернула записку обратно, подчеркнув красным карандашом ошибку в слове «счелкну».

На уроке царило необычное оживление. Этого не могла не заметить и учительница.

– Что-то мне сдается, – заметила она с улыбкой, – вы не расположены сегодня заниматься.

– У всех праздники в голове! – вырвалось у кого-то.

– И весна, – добавил другой.

Словно в подтверждение этих слов, в тот же миг в окно впорхнула бабочка-капустница.

– Ой! Ой! Бабочка! Бабочка! – понеслось со всех сторон, будто и впрямь случилось нечто невероятное.

Ошалевшая от страха бабочка, беспорядочно порхая, вырвалась на улицу, к солнцу.

– Значит, у всех в голове праздники, – с улыбкой повторила учительница. – Но если так, то изучать литературу вам действительно сейчас трудновато…

Витек засмотрелся на проплывающее за окном в голубом небе облако. Михал тоже не слушал. С самого утра он был странно рассеян, и чуть ли не каждую обращенную к нему фразу приходилось повторять дважды, потому что он то и дело переспрашивал: «Что? Что?»

Когда звонок возвестил наконец об окончании урока, Михал взглянул полуотсутствующим взглядом на Витека и ни с того ни с сего сказал:

– У нее, может, шесть, а то и семь детей…

– Ты это о чем? – не понял Витек.

– О крольчихе. Я прихвачу с собой парочку из дому. Знаешь, какие они мировые!

– А я тебя спрашиваю об учительнице. Ты что, не слышишь? – разозлился Витек. – Ну, как она тебе показалась?

– Учительница? Да вроде ничего себе, и «пары» мне, кажись, не влепит… А ты как думаешь?

– Трудно сказать… – В голосе Витека было сильное сомнение. – Уж очень коротко ты написал.

– Коротко, зато… – Михал не успел закончить мысль, потому что в этот момент Вечорек схватил его за руку и силой потащил за собой в угол.

Витек хотел было последовать за ним, но Вечорек сделал жест, не вызывающий никаких сомнений, и при этом для ясности добавил:

– Топай отсюда, тихоня! Ну, живо!

Витек отошел оскорбленный. Издали он видел, как у окна крутится Збышек, ожидая, когда его позовут. Чего хочет от Михала Вечорек, который вообще-то не пользуется в классе особой симпатией, хотя, правда, его и не трогают: рука у него тяжелая. О нем говорят, что пороха он не выдумает и вообще соображает туго. В пятом классе сидит второй год. На Михала поначалу смотрел косо: завидовал силе его кулаков, но, когда узнал, что Михал тоже второгодник, проникся к нему симпатией.

Витек не первый раз замечает, что у Вечорека какие-то дела с Михалом, и всегда с глазу на глаз. «Интересно, что это за дела? Михал, наверно, расскажет…»

После звонка, сидя уже за партой, Витек то и дело бросает на приятеля вопросительные взгляды, но тот делает вид, будто ничего не замечает. Наконец Витек не выдерживает:

– Чего ему от тебя надо?

– Да так… ерунда.

– А все-таки? – допытывается Витек.

– Говорю тебе: ерунда… Вечорек малость того…

– Тише! Не хватило вам перемены? – сердито обрывает их учитель биологии.

На следующей перемене Вечорек опять затащил Михала в какой-то угол.

На этот раз, уже не скрываясь, к ним присоединился и Збышек. Витека они словно не замечали, будто его не только в коридоре, а вообще на свете не существовало.

Не хотите, ну и не надо, оскорбился Витек. Обойдемся! Пускай… Пускай Михал, если хочет, вообще пересаживается к Вечореку! Пускай! Его это мало трогает. Плевать!

Но, оказывается, все-таки трогало: мешало сосредоточиться на уроках, заставляло то и дело настораживаться в ожидании, что Михал наконец заговорит и откроет свою тайну.

– Витек! Слышь! – донеслось до него на математике, и Витек тут же весь подался в сторону Михала, хотя пан Гжибовский был беспощаден к ученикам, занимающимся посторонними делами на уроках математики, «науки мудрой и прекрасной», и ставил за это двойки так же, как и за невыученный урок. – …Эх, жалко, что дядя не уезжает сегодня или завтра, а то я тоже не стал бы дожидаться… А теперь поезд в Лодзь будет только в среду вечером! Не утерплю!..

– …Меня так и подмывает смотаться, – снова вернулся к этой теме Михал по дороге из школы домой. – Будь у меня деньги, махнул бы на все рукой – и адью-мусью, привет! Но дядя говорит, что получит деньги только во вторник вечером или в среду утром и даст мне на дорогу после того, как уладит все дела. От кошки рожки! Мама небось давно уже прислала мне на билет, а дядя хитрит. Боится, как бы я не уехал еще до каникул… Вот приеду теперь домой и скажу маме, чтобы высылала деньги по почте прямо на мое имя. Охота была от кого-то зависеть! За каждый грош дяде кланяться. Что я, маленький, что ли? Ну, что молчишь?

Витек не торопился с ответом, но обида на товарища постепенно проходила. «Может быть, Михал хотел взять у Вечорека взаймы на билет?» Факт – разговор шел о деньгах. Билет немало стоит. Но, наверно, из этого ничего не вышло. У Михала и у самого всегда деньги водятся, не то что у него… «Да, – вспомнил он, – мама обещала дать деньги, если я принесу землю для цветов».

– Михал, ты поможешь мне? После обеда нужно принести землю для цветов. Давай вместе сходим.

– Куда?

– Есть тут одно местечко в овраге, земля там мировая, как чернозем, и там я покажу тебе одну вещь…

– Какую вещь?

– Тайна. Сам увидишь.

– Тайна? – насторожил уши Михал. – Что еще за тайна?

– Не скажу, сам посмотришь.

– Ну ладно. Можно пойти сразу после обеда: уроков сегодня мало задали. Только Агнешке ничего не говори. Раз тайна – значит, тайна.

– Само собой, – согласился Витек.

Место, где была хорошая земля для цветов, Витек приметил уже давно. Сначала надо пройти немного по улице Доброй, потом свернуть направо, а потом – по узенькой тропке вниз. Овраг здесь густо зарос кустарником. Опавшие листья еще и сейчас толстым слоем устилали землю. Но сквозь них смело пробивались зеленые ростки первой травы, ветви кустов были усеяны молодыми почками, и казалось издали, будто они окутаны нежно-зеленой вуалью.