Текст книги "Чудо-юдо, Агнешка и апельсин"

Автор книги: Ганна Ожоговская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава XV

На следующий день Михал просыпается необычно рано. Дяди в комнате уже нет, но достаточно бросить взгляд на висящую над кроватью «луковицу», и сразу ясно: времени в запасе еще много. Однако Михалу не лежится. Он встает, одевается, но из комнаты не выходит: ему не хочется, чтобы его увидели, расспрашивали, а то и без расспросов догадались, что в такую рань согнало сон с его ресниц.

К отъезду у него все уже готово: небольшой узелок с бельем и кое-какие мелочи – в старой, видавшей виды сумке. Осталось только купить билет. Деньги на него он получил вчера. И вдобавок еще целых двести злотых дядя дал специально на подарок маме. «Пусть купит себе что-нибудь и пусть знает, что у нее есть брат, который о ней помнит», – так сказал дядя. Но Михал этих денег в руки маме не даст. Как бы не так! В доме сразу найдется сто прорех, и маме ничего не останется. Нет. Он сделает не так. Сам пойдет с мамой в магазин и попросит ее выбрать материал на летнее платье, будто бы для матери Витека. А когда деньги уже будут заплачены, скажет: «Это тебе, мама!»

Все было бы хорошо, если бы не отчим. Но Михал сразу, от самого порога, так себя поставит, что отчиму придется с ним считаться. Как-никак, а это дом его отца.

При одной мысли о нововведениях в доме или хозяйстве, осуществленных по воле этого человека, у Михала чуть не до боли сжимаются кулаки.

Он смотрит на часы. Если бы сейчас выбежать и вскочить в трамвай, идущий к вокзалу, можно бы еще успеть на утренний поезд. Но нет… не может он отплатить дяде черной неблагодарностью… ничего не поделаешь…

В квартире начинается движение. Кто-то проходит через комнату стариков. А вот и у Петровских уже, слышно, встали. Время готовить завтрак.

В школу они отправляются втроем, и по дороге Агнешка напоминает Михалу о земле для цветов.

– Ладно. Сходим, как только придем из школы.

– Я приду раньше тебя. Классная сказала, что у нас сегодня будет только три урока.

– Вот житуха! – завидует Витек. – А у нас пять. Где справедливость?

– Витек, давай прогуляем, – подбивает Михал. – Я все равно сегодня не высижу!

– Ребята, не надо, – отговаривает их Агнешка. – Четверть кончается. Да и какой смысл? Все равно поезд в Лодзь пойдет теперь только вечером.

– А я хочу еще будку для кроликов смастерить.

– Я тебе помогу, – с готовностью отзывается Витек. – За землей я с вами пойти не смогу – мать сегодня полоскать белье собирается, надо помочь, – а зато потом буду свободен.

– А вечером сбегаем покрутиться на «вертелке», ладно? – спрашивает Агнешка.

– Без меня! Я уже буду крутиться у себя дома, – весело говорит Михал, и по тону видно, как ему не терпится оказаться дома.

У пятого класса сегодня тоже только три урока. На литературе было не столько занятий, сколько разговоров о том, кто и куда во время каникул собирается поехать или что намерен прочитать. Учительница предупредила, что сразу после праздников будет сочинение на свободную тему. Она шутливо отбивалась от вопросов, не хотела ничего больше объяснять, но, когда девчонки прижали ее к стене аргументом, что во время каникул, может быть, найдется свободная минута подумать над темой, она сдалась.

– Ну хорошо, сочинение будет на свободную тему: «Зеленые перчатки».

– Зеленые?.. Почему?.. Чьи перчатки? Может быть, это какой-нибудь исторический образ?.. Это, наверно, из пьесы, да? – посыпались со всех сторон вопросы.

Учительница замахала руками, будто отмахивалась от назойливых комаров.

– Больше ничего не скажу! Ни слова! Дайте волю фантазии, и посмотрим, куда она вас заведет.

Даже Витека озадачила необычная тема, и, оправившись от первого недоумения, он повернулся к Михалу:

– А ты что скажешь?

– Ничего, – ответил тот. – Дурак я был бы сегодня думать о каких-то там перчатках, хоть зеленых, хоть красных. Сейчас первое дело – праздники, а остальное до лампочки! И привет!

На последний урок в пятый пришел биолог, и всем классом отправились искать весну. Называлось это «экскурсией на природу», но только небольшая горстка наиболее прилежных сопровождала учителя. Остальные под разными предлогами разбрелись кто куда, подставляя лица и спины ласковому ветру и солнцу. Праздничные торжества стояли у порога, и не было силы, которая могла бы заставить об этом забыть.

Агнешка несла корзину, делая вид, что ей совсем не тяжело. И хочешь не хочешь, приходилось самому предлагать ей останавливаться, чтобы передохнуть.

– И куда тебе столько земли? Вот увидишь, под твоими горшками балкон обвалится, – запугивал ее Михал.

– Не обвалится. Это не вся земля мне. Одна корзина, – они несли уже вторую, – пойдет на балкон со стороны двора.

– Шафранцам? – Михал остановился как вкопанный и поставил корзину на тротуар. – Так это я, как дурак, для них землю таскаю? Агнешка, ты что, спятила?

– Как тебе не стыдно! Ты же знаешь: у старика одна радость – балкон. Надо ему помочь… Ведь…

– Какое мне дело до его радостей? – грубо оборвал ее Михал. – Мне это до лампочки! Старуха меня терпеть не может, дай ей волю, она на порог бы меня не пустила! Сколько времени вообще смотрела на меня как на пустое место! Хотя я старался до… – Он умолк на полуслове, стесняясь признаться Агнешке в пережитом унижении, – доказать ей, что она неправа. И чуть что – бежит к дяде жаловаться!..

– Не говори так, Михал! – повторила Агнешка. – Ведь ты же не такой!

– «Не такой»! – разозлился Михал. – Ну, тогда валяй сама тащи этот песок! Я перед кем попало выслуживаться не буду! – Говоря это, он отпустил ручку корзины и, оставив Агнешку на полпути, быстрыми шагами пошел вперед.

Однако раза два он все-таки оглянулся: Агнешка тащила корзину, держа ее двумя руками и прижимая к животу; через каждые несколько шагов она останавливалась, чтобы немного передохнуть. Она не окликнула его, не пыталась остановить, хотя видела, что он оглядывается. Михал резко повернул назад. Он снова ухватился за корзину, все еще продолжая сердиться:

– Чудачка! Задаром! Они же тебе не заплатят!

– Заплатят.

– Аа-а! Если заплатят, тогда другое дело! – Михал сразу остыл. – Так бы и говорила! Сколько?

– Столько, сколько ты возьмешь с меня за ту землю, которую принес, – ответила она, тяжело дыша. – Ну, сколько?

– С тебя? Такого уговора не было.

– Ну вот, и у меня с ними такого уговора не было: и нечего тебе притворяться жадиной. Я-то знаю…

– Знаешь, что глотаешь, а больше ничего, – буркнул Михал.

Почти всю дорогу он молчал и, только уже подойдя к воротам, приостановился и сказал:

– Ты сама принесла им эту землю, ясно? Так и запомни: сама! Я в этом деле не участник. От кошки рожки! Понятно?

Михал втащил корзину по лестнице наверх, поставил у дверей и еще раз повторил:

– Запомни: вякнешь хоть слово – пожалеешь! – Он показал ей кулак и побежал во двор.

Дядя должен был уезжать в путешествие сразу после обеда. В новом костюме, выбритый, с рюкзаком на плече он выглядел моложе, чем обычно. Было заметно, что он немного волнуется, но старается не показать виду. Он чинно, со всеми по очереди, попрощался.

– Счастливого пути! Счастливого пути! – напутствовала его медсестра. – Живо-быстро возвращайтесь из своих заграниц! Плохо нам тут без вас придется!

– …если раковина засорится, – с искренней непосредственностью докончил Геня.

– Будьте здоровы, будьте здоровы! Остерегайтесь хорошенько, не отравитесь там чем-нибудь! – пожимали дяде руки старики.

Витек, Михал и Агнешка проводили дядю до автобусной остановки.

– Ну, привет! Будьте здоровы! Михал, кланяйся родичам! – кричал дядя, стоя уже на подножке автобуса.

– Счастливого пути! Счастливого пути!..

Домой они возвращаются бегом. Михал стесняется спросить у Агнешки, который час, но ждать, наверно, осталось уже недолго…

В комнате он прячет в шкаф инструменты, впопыхах оставленные дядей на столе, и только собирается заглянуть к Агнешке, чтобы попросить ее присмотреть за голубями, как она сама радостно врывается в комнату.

– Михал! Мне письмо пришло от тети! А тебе посылка! Смотри, какая большая! Держи!

– Посылка? – удивляется Михал. – Мне?

Агнешка подходит к окну и нетерпеливо распечатывает конверт. Пробегает глазами письмо и отдельные места читает вслух:

– Температура у тети спала, чувствует она себя хорошо, довольна удобной палатой и все любуется горами. Несколько раз выходила даже на прогулки, а из окна виден Гевонт[1]1
  Гевонт – горная вершина в Карпатах.


[Закрыть]. Гевонт!.. Михал, ты знаешь. – Она резко оборачивается, и слова замирают у нее на губах.

На краю стола лежит наполовину распечатанная посылка. Бумага, густо покрытая жирными пятнами, позволяет догадаться о ее содержимом. Рядом с посылкой – голубой, тоже в жирных пятнах конверт и листок бумаги.

Михал стоит у шкафа, даже опирается о него спиной. Лицо у него серое, губы плотно сжаты.

– Что с тобой, Михал? – подбегает к нему Агнешка. – Тебе плохо? Ляг полежи! – Она заботливо подводит его к кровати. – Это, наверно, оттого, что ты таскал землю! Как же ты теперь поедешь один? Вдруг с тобой что-нибудь случится по дороге? Как же ты поедешь?

– Никуда я не поеду, – с трудом произносит Михал. – Не поеду…

– Да? Может быть, это и лучше. А я напишу твоей маме, чтобы она не беспокоилась.

– Не надо. Мама не хочет, чтобы я приезжал, – говорит Михал глухим, чужим голосом, но бледность начинает понемногу сходить с его лица. – Мама не…

Он не доканчивает фразы, смотрит на Агнешку, словно сейчас только ее увидел, вскакивает с кровати, бросается вправо, влево и, прежде чем Агнешка успевает ему помешать, его уже нет. Гулко хлопает входная дверь.

Еще не стих стук каблуков за стеной, как в комнату заглядывают перепуганные соседи.

– Что такое? Что это грохнуло? – спрашивает мать Витека.

– Где Михал? – допытывается Витек.

– Я думала, вот-вот потолок обрушится на голову, – охает пани Леонтина.

– Агнешка, ты была здесь? Что случилось? Рассказывай, – спокойно, но решительно требует медсестра.

– Да, я была здесь, была, – испуганно начинает рассказывать Агнешка. – Я принесла Михалу посылку, вот, – показывает она на стол, – потом стала читать письмо от тети, а Михал разрезал бечевку, а… когда я обернулась – я стояла вот здесь, у окна, – у Михала был такой вид, будто он вот-вот потеряет сознание. Но он не потерял, глаза у него все время были открыты. Я испугалась, говорю, что он не может ехать один в Лодзь… а он… как-то странно так говорит: «Мама не хочет, чтобы я ехал», и убежал…

– Вот эта посылка? – начинает разворачивать бумагу медсестра. – Да, она от матери. Поросенка, видно, к праздникам закололи. А вот письмо. Погодите, где мои очки? Надо прочитать, тогда дело будет яснее. «Дорогой сынок! – читает она вслух. – На праздники останься у дяди. Так будет лучше для нас всех. Через две недели я приеду и все тебе расскажу. Желаю вам весело провести праздники. Любящая мама». Ах, вот оно что… – Медсестра сложила листок, засунула его в конверт и тяжело вздохнула. – Чего только не бывает на этом свете!

…Агнешка ходит из угла в угол и не может найти себе места. Обернуть бумагой учебники, что ли? А может, поштопать чулки? И балкон еще не полностью приведен в порядок: железная решетка покрыта ржавчиной, рыжей, противной. Надо подумать, что с ней сделать.

Но она не думает или, во всяком случае, думает не об этом.

Агнешка стоит в открытых дверях балкона и смотрит на улицу: вдруг появится плечистая фигура Михала. Ей хочется столько ему сказать, объяснить, успокоить, но она хорошо понимает – это не так-то просто…

Куда же подевался Михал?

– Агнешка, – окликает ее из-за спины Геня, – мама велела тебе идти к нам ужинать. Ленивые вареники со сметаной. Любишь? Я во как люблю! Пойдем! Все уже на столе!

– Не вернулся? – коротко спрашивает мать Гени. – Может, он сидит в сарае во дворе?

За ужином никто больше о Михале не говорит, но чувствуется, что мысли о нем испортили радостное предпраздничное настроение.

В сарае Михала нет. Чулан под лестницей тоже пуст.

– Наверно, пошел в город, – говорит Агнешке Витек. – Не поехал же он домой, а? Наверно, просто по улицам бродит.

Не поехал: куртка висит на стуле, и сумка в комнате, и посылка. Нет, пожалуй, не поехал…

Поздно. Наверно, уже полночь. Щелкает замок, чуть скрипит осторожно прикрываемая дверь.

Агнешка просыпается и выглядывает в коридор. Не видно света в щели между дверью и полом, не просвечивает и замочная скважина. И только когда раздается скрип железной кровати, она убеждается, что Михал вернулся на ночь домой.

– …Нет, моя дорогая, нет! К нему нельзя хорошо относиться, и тут уж, пожалуй, ничего не поделаешь, – говорит медсестра Агнешке. – Сегодня утром, часов, наверно, в шесть, я собиралась на дежурство в больницу. Смотрю в окно – Михал крутится возле сарая. Ну, думаю, опять отправится куда-нибудь на целый день, как вчера. Жалко мне его стало: ведь ребенок же еще совсем, хоть и такой большой. Вот я живо-быстро спускаюсь вниз и говорю ему по-человечески, чтобы он не переживал так уж сильно, – наверно, мол, у матери есть какие-то причины. Она приедет и все расскажет. А он глянул на меня волчонком, лицо у него вытянулось, будто он сразу похудел, и говорит: «А вы откуда знаете?» – «Из письма, что на столе лежало», – отвечаю, тут же нет секрета. А он как дернется да как закричит! Даже пан Шафранец на балкон выскочил посмотреть, кто там так шумит. Я уж и пожалела, что вообще с ним стала разговаривать. А я хотела его кофе угостить… Нехороший он парень, нет, нехороший…

В четверг вечером Агнешка с Витеком и Геней мыли окно, когда на кухню влетела взволнованная, запыхавшаяся, вся красная от спешки медсестра.

– Вы Пимпуса не видели? Он сюда не прибегал? – спрашивала она, заглядывая во все углы. – Во дворе его не слышно было?

– Нет. Он пошел с вами гулять. А что? Сорвался с поводка?

– Я сама его на минутку отпустила, чтобы он по травке побегал. А тут встретила знакомую, которая из санатория приехала, и с ней остановилась поговорить. Ну, какие-нибудь две минуты прошло, смотрю – Пимпуса нет. Как в воду канул! Я его звала, звала – все впустую. Думаю: может, домой побежал… О боже мой!.. И здесь нет. Наверно, кто-нибудь его украл! Милая моя собачка!..

Пани Анеля, всегда такая энергичная, всегда такая деловая, всегда сразу находящая выход из любого положения, стоит теперь дрожащая, беспомощная, и слезы одна за другой катятся по ее розовому лицу.

Все, кто мог, помогали искать Пимпуса. Было еще светло, заглядывали в каждую щель, звали, свистели – все напрасно. И правда как в воду канул.

– Мне и праздник теперь не в праздник! Ни к чему душа не лежит, – говорила на следующий день Петровской подавленная горем медсестра. – Как вхожу в комнату – будто у меня кто умер. Решила на все праздники взять дежурство. Не могу быть дома! Ничего не хочу готовить! За работой, может, немного забудусь.

– Возможно, найдется Пимпус, – успокаивала ее Петровская, сама мало в это веря. – Вот так другой раз не знаешь, с какой стороны на тебя беда свалится, – продолжала она. – С Михалом опять же… Пропадает целыми днями неизвестно где. Посмотришь – настоящий бродяга стал: весь грязный, обтрепанный, оборванный. И ведь не бросишь его так на произвол судьбы, хотя бы ради дяди. На праздники я позову к нам Агнешку, пригласила бы и его. Да как его поймать? Придет, переночует, а чуть свет опять куда-то умчится.

Глава XVI

В день праздника Михал спал дольше обычного и проснулся только после того, как мать Витека несколько раз потрясла его за плечо:

– Михал, Михал, проснись! Храпишь – все стены дрожат!

Михал открыл глаза.

– Вставай, приводи себя в порядок и приходи к нам завтракать.

– Не хочу! – буркнул Михал и повернулся к Петровской спиной.

Она и не рассчитывала на иной прием, а потому не обиделась.

– Ну-ну, не заставляй себя упрашивать. Соседи приглашают. Был бы дядя дома – вместе пришли бы. Дядя каждый год бывает у нас на пирогах. – Она помолчала и добавила: – Витек придет за тобой.

Едва она вышла, Михал соскочил с кровати, словно подброшенный пружиной. Быстро оделся, кое-как застелил постель, лихорадочно размышляя, как бы понезаметнее выбраться из дома. Но было уже поздно. В коридоре крутилась Агнешка, топал Геня, Петровский вышел во двор. Нет, незаметно не проскочить! Как быть? Уж очень не хочется ему с ними разговаривать! Не хочется никого видеть.

Из доносившихся через стену разговоров было ясно, что пани Анеля ушла в гости на целый день, и Шафранцев тоже пригласили к себе какие-то знакомые. Петровские собираются навестить родственников. Наверняка возьмут с собой и Агнешку. В квартире никого не останется, будет покой. Наконец-то будет покой!!!

Витек стучит в дверь. Никто не отвечает. Он нажимает на ручку, входит – пусто.

– Сбежал? Агнешка, Михал сбежал! Его здесь нет!

– Как – нет? Жалко, что мы не успели!

В голосе Агнешки искреннее огорчение, когда она говорит Витеку с укором:

– Видишь, надо было раньше прийти, я же говорила, а ты копался…

– Я не копался, но… Не понимаю… И, знаешь, Агнешка, – нерешительно говорит Витек, – плохо, что он где-то пропадает по целым дням.

– Конечно… У всех сегодня праздник, пироги, а у него?..

– Не в том дело… Может, он с какой-нибудь шпаной связался…

– С какой еще шпаной?

– Мало ли с какой… С хулиганами…

– Ну вот еще! Он не такой! – убежденно возражает Агнешка. – Можешь не беспокоиться!

– Ты уверена?

– Абсолютно. Он же умный, соображает. У него способности к точным наукам. И вообще он парень практичный. Его не проведешь…

– Может, и так, – вслух размышляет Витек. – Он часто говорит: «А что я с этого буду иметь?» И способностей у него хоть отбавляй, даже завидно. Вот увидишь, у него теперь будут самые лучшие сочинения – он наловчился… А что это ты его так расхваливаешь? И вчера отцу нахваливала, и сегодня…

– Вас только за смертью посылать! – ворчит Петровская. – Где Михал? Идите скорей!

– Его нет, мама! Он убежал!

– Убежал? Не может быть! Вы видели?

– То-то и оно, что не видели, – вздыхает Агнешка. – Я бы его задержала, но, когда мы пришли, его уже не было.

– Жаль, – искренне огорчается Петровская. – Ну ладно, идите скорей, все уже готово.

Услышав, что дверь захлопнулась, Михал расправляет затекшую от неудобного положения руку. Хорошо, что он подмел и под кроватью. Сколько здесь было пыли! Начал бы чихать или кашлять – сразу бы нашли!.. А Витек – ну и болтун! Чуть-чуть не протрепался…

Зато Агнешка! Хоть и девчонка, а гляди, соображает. Да еще как! Разглядела его насквозь. Он сам о себе столько не знал. Если бы она при нем все это сказала, он решил бы, что она просто подлиза… А так… Как это она сказала? «Парень практичный». Интересно, как это понимать? Ну, наверно, все-таки практичный лучше, чем непрактичный. Все равно как практичный материал, практичная вещь?

А сама-то Агнешка! Ничего не скажешь – здорово изменилась. Сперва-то, как только сюда приехала, совсем другая была. А теперь поумнела. О! Еще как поумнела!

Михал осторожно, потихоньку вылезает из укрытия. Теперь уж никто сюда не заглянет. Он снимает башмаки и забирается на кровать под одеяло. Ему хочется еще поспать…

Когда он снова просыпается – на этот раз без посторонней помощи, – во всей квартире царит мертвая тишина. Тепло, солнце пригревает сквозь открытое окно, и Михал, разнеженный, выбирается из постели.

Два часа дня. Все наверняка давно уже ушли, но Михал на всякий случай подходит к окну и осторожно выглядывает. Балкон у Шафранцев закрыт – верный признак, что их нет дома. У медсестры окно закрыто на задвижку – значит, и она ушла куда-то. Даже голубей не видно: полетели на речку или спрятались от солнца.

Не слышно обычного шума автобусов и грохота трамваев при въезде в туннель – праздник…

Дает знать о себе голод. Михал идет на кухню, чтобы поставить на плиту чайник.

В ванной он случайно заглядывает в зеркало и с удивлением смотрит на себя: неужели это он?..

Выкупавшись, причесавшись, переодев рубашку, он почувствовал себя значительно лучше. Сел завтракать. Домашняя колбаса, как всегда, у мамы получилась вкусной… «Здоровый кусок прислала… Наверно, отчим не видел. А может, видел? Может, на все был согласен, только бы не встречаться с Михалом?..

Но мама?.. «Останься на праздники у дяди»…

Вот так праздники, нечего сказать. Интересно, есть ли еще кто-нибудь, у кого такие же праздники? Один, как перст… Эх, лучше уж об этом не думать. Сжать кулаки и ни на кого не рассчитывать, кроме себя. Маме, когда приедет через две недели, тоже ни слова. Да, конечно, ему здесь было очень весело! Он решил остаться у дяди насовсем, и точка. Надо будет ни на минуту не оставлять маму одну: при нем ни Петровская, ни пани Анеля не станут ничего рассказывать. А маме и в голову не придет, что он на праздники оставался здесь один, совсем один…

Предаваясь этим горьким размышлениям, Михал бродит по квартире. Заглядывает за занавеску к Шафранцам и замечает на комоде тарелку с крашеными яйцами. У Петровских стол покрыт белой скатертью, а посередине – праздничный пирог. В комнате учительницы ничего достойного внимания, только балконная дверь распахнута: видимо, Агнешка забыла закрыть…

Михал останавливается возле двери. На балкон он не выйдет: кто-нибудь из соседей, возвращаясь домой, может заметить его издали. Прохожих мало, хотя день чудесный. Все, наверно, сидят за столами. Угощаются, закусывают.

– Вот тебе и праздники! – с горечью произносит Михал и даже вздрагивает от испуга: из-за стола вскакивает не менее перепуганная Агнешка, с грохотом опрокидывая низенькую табуретку, на которой она сидела.

– Ну и перепугал ты меня! – Она уже смеется. – А я думала, что дома никого нет.

– Я тоже думал, – смущенно оправдывается Михал. – Я зашел сюда посмотреть на улицу.

– Ага, отсюда видно часть набережной. Иди на балкон. Кстати, Михал, может, ты мне что-нибудь посоветуешь? Посмотри – вся ограда на балконе ржавая, противная: как бы ее очистить, а?

– Очистить? – задумывается Михал. – Можно оттереть наждачной бумагой, но это долго. Да и зачем? Все равно скоро переезжать.

– Конечно. Но все лето мы наверняка еще здесь проживем. А пока герань вырастет и хоть чуточку прикроет решетку – противно смотреть.

– Под черной лестницей стоит ведро с краской, которой медсестра комнату красила… Можно покрасить балкон, вот ржавчины и не будет видно.

– Идея! – радостно восклицает Агнешка. – Весь балкон сразу посветлеет, станет желтенький! А вдруг эта краска еще нужна? Надо будет спросить. А ты есть не хочешь? Мне мать Витека дала целое блюдо пирогов. Вот, ешь, пожалуйста!

Агнешка говорит и угощает так искренне и непосредственно, что Михал не заставляет себя упрашивать. Но сначала он уходит на минуту к себе и тут же возвращается, неся тарелку с нарезанной колбасой.

– Попробуй, домашняя крупянка. Мировая. А Петровские тебя с собой не взяли? – спрашивает он, помолчав. – Или ты сама не пошла?

– Мне не хотелось идти. Что там делать? У них все свои, а я одна чужая. Дома лучше. Почитала, с балкона посмотрела. Погода – красота!..

– И тебе… не скучно? – Михал хотел сказать: «тебе не грустно», но выговорилось по-другому.

– Ни чуточки. Я люблю быть одна… Лучше быть одной, чем сознавать, что мешаешь…

– Факт, – согласился Михал, но тут же взглянул на нее подозрительно.

– Я… говорю о себе, – спохватилась Агнешка и даже покраснела от растерянности. – Знаешь, когда я жила там, в Жешове, они не очень-то со мной церемонились.

– Ты же у родных жила?

– У родных, но…

– Родителей у тебя давно нет? – отважился спросить Михал.

– Мамы я совсем не помню, знаю ее только по фотографии. Меня воспитывала бабушка. Несколько лет назад она умерла. Я была уже большая, и мы хорошо жили… А потом папа…

– Женился?

– Нет… не женился…

Агнешка умолкает, Михал не решается спрашивать. Опущенные длинные ресницы отбрасывают тень на побледневшее лицо девочки. Она кусает губы и мужественно борется с охватившим ее волнением. Потом негромко и сдержанно начинает рассказывать…

Обхватив руками колени и опершись о них подбородком, Агнешка рассказывает присевшему рядом Михалу о тяжких и горьких днях, с которыми успела столкнуть ее жизнь.

Короткие, отрывистые фразы. Скупые слова. А Михал, тот самый Михал, о котором все совсем недавно еще говорили, что у него нет ни воображения, ни души, этот Михал все понимает чуть ли не с полуслова, на лету ловит каждую недомолвку.

– Я осталась одна… им было на меня наплевать. Я их ненавидела. Всех… Хорошо, что меня забрала тетя…

Она умолкает и долго не произносит ни слова.

– Как-то ты сказал мне: «Ты у тетки вместо прислуги». Сначала мне стало так обидно, а потом я подумала: «Ну и что? Пусть что хотят, то и думают. А если бы я не могла хоть как-то отблагодарить тетю, мне было бы, пожалуй, еще хуже».

– Я хочу сам зарабатывать. – Михал вздыхает. Он прекрасно понимает Агнешку. – И ты тоже говорила об этом, помнишь?

– Да. С нового года я хочу давать уроки. Наш учитель обещал помочь мне найти учеников. Ты тоже мог бы по математике…

– Нет. Это не по мне. Учить надо уметь. Я лучше поищу что-нибудь другое. Какую-нибудь физическую работу, где нужна сила. Я все умею делать.

– Вот видишь! – обрадовалась Агнешка. – Выход всегда найдется. А как ты думаешь, к осени наш дом будет готов?

– Петровские, кажется, уже ходили смотреть и выбирать себе квартиру. Ты заходила в дом?

– Нет.

– Давай сходим. Посмотрим однокомнатные квартиры. Дяде, наверно, такую дадут.

– Тете тоже. Пойдем…

На стройку пробраться не так-то легко. Горы кирпича, досок, мешки с цементом загораживали дорогу. Но Михал ловко лавировал среди всего этого хаоса, ведя за собой Агнешку.

Вдруг до их ушей донесся слабый писк.

– Крысы? – испугалась Агнешка.

– Крысы? Откуда? Что им здесь грызть? Кирпичи, что ли? – пожал плечами Михал и прислушался. – Подожди!

Писк повторился, потом еще и еще раз.

– Щенята?..

– А может быть, это Пимпус? – воскликнула Агнешка.

– Откуда ему здесь взяться? Наверное, дома под кроватью спит.

– Разве ты не знаешь, что он пропал? – удивилась Агнешка.

Нет, он узнал об этом только сейчас и сразу стал окликать собаку, продвигаясь в направлении писка.

Это был Пимпус! В глубокой яме из-под извести. Но как же он изменился! За несколько дней вынужденной голодовки он отощал, живот у него ввалился, одну лапу он поджимал (наверно, ушиб), но при виде друзей все-таки радостно завилял хвостом и жалобно заскулил.

Вытащить его оказалось делом нелегким. Михал притащил доску, опустил ее в яму, но Пимпус, несмотря на все свои старания, бессильно с нее соскальзывал. И только когда Михал приладил снизу к доске несколько поперечных перекладин, а Пимпус за них уцепился, его удалось осторожно вытащить на этой – вот уж воистину – доске спасения.

– О, смотри-ка, у него веревка на шее! Видишь? – показала Агнешка.

– Похоже, его украли, а он перегрыз веревку, – осматривал ошейник Михал. – Умный пес: вырвался и помчался домой. Но по дороге, наверно, не заметил ямы и свалился вниз, бедняга.

Пимпус настолько ослаб, что не мог идти и через каждые несколько шагов обессиленно ложился на землю. Тогда Михал взял его на руки и стал нашептывать ему в ухо разные нежные слова. Агнешке никогда бы и в голову не пришло, что он знает такие слова.

Они покормили собаку молоком с хлебом. Получила она и кусок домашней колбасы. Потом они принялись очищать Пимпуса от извести.

За этим занятием их и застали Витек с Геней, вернувшиеся из гостей.

– Пимпус нашелся! Пимпус! – завопили они с неподдельной радостью. – Где ты был, что творил?

– Провалился на стройке в яму, – начала рассказывать Агнешка, – Михал его еле-еле…

– Еще чего! – зло выкрикнул вдруг Михал. – Не я это!.. И нечего трепаться!

– Михал, Михал, – стала успокаивать его Агнешка, – ты что?..

– Ничего! От кошки рожки! Ясно?

– Не ясно, – передернула она плечами. – Ну ладно, все это ерунда, важно, что пани Анеля теперь успокоится.

Вместе с ребятами радовались и Петровские, и старики Шафранец, которые тоже вернулись уже домой. Пимпуса любили, он никому не мешал, и горе пани Анели видели и разделяли все.

Витек ни на шаг не отходил от Михала – «ужинать будем вместе».

Агнешка, пошептавшись с матерью Витека, накрыла стол для ужина в своей комнате. Петровский расспрашивал, где отыскали Пимпуса, и удивлялся уклончивым ответам Агнешки. Всю правду выложил Геня.

– Пимпуса нашел один мальчик, который живет у нас. И он его вытащил, но Агнешка должна говорить, что это не он, а то он ей всыплет ого-го! – шепотом информировал он отца.

Ребята ужинали в комнате у Агнешки. Михал на этот раз не отказывался. Он принес большой кусок колбасы и два апельсина, разделив все по справедливости на четыре части: Геню на этот раз тоже причислили к большим – и честь эту он оценил по достоинству.

У медсестры глаза, видно, как и у Агнешки, были на мокром месте: она опять плакала, только на этот раз – от радости.

«Зачем она мне все это рассказала? Зачем? – Михал уже укладывается спать, но на душе у него по-прежнему неспокойно. – Может быть, ей хотелось показать мне, что я вел себя тогда, как… как…»

Он не находит достаточно резкого слова для оценки своего поступка. Вот ведь как все это странно: тогда он был сердит на Витека и вроде бы сказал об Агнешке истинную правду, только правду, а теперь при одном лишь воспоминании об этом ему становится не по себе. Что изменилось?..

А вот изменилось! И изменилось многое: в конверте было еще одно письмо, адресованное дяде! Мама благодарила дядю за то, что все расходы на содержание Михала он взял на себя и что на него не приходится высылать ни копейки…

Хорошо, что никто об этом не знает! Ну конечно не знают! Он и сам сначала вытащил из конверта только одно письмо, а второго даже не заметил. А вдруг! А что, если эта проныра медсестра… в один из дней скажет ему: «Ты нахлебник…»

Михал сжимает кулаки.

Агнешка тоже не спит. Она сидит на пороге открытой на балкон двери. Огни с другого берега Вислы так красиво отражаются в воде! Бегут неоновые рекламы, пламенеет высоко над землей надпись над зоопарком, изредка грохочет пробегающий по мосту трамвай.

Агнешка размышляет о себе и о других. В первое время после приезда в Варшаву она чувствовала себя в этой квартире все равно как в театре. Что ни комната, то новый спектакль, новые актеры и новые впечатления. Она тоже добровольно взяла на себя определенную роль.

Оба мальчишки казались ей совсем детьми. Что они знали о жизни?.. Витек представлялся наивным ребенком. Ершистый и грубоватый Михал был просто смешон. А он из кожи лез, чтобы произвести на нее впечатление.

Позже, когда постепенно со слов тети, пани Анели и Петровской выяснилось действительное положение Михала, ее заставила задуматься схожесть их судеб. Перед праздником она стала свидетелем постигшего его огорчения. Она понимала его. Пожалуй, никто не мог бы понять Михала лучше, чем она.