Текст книги "Как мы росли"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

«За власть Советов!»

Ребята надели глубокие институтские калоши. В этих калошах можно было ходить даже по лужам – ничего, не промокнешь. Оксане Григорьевне тоже калоши нашлись впору.

Чапурной глядел на ребят и говорил с досадой:

– Одеть бы их надо как полагается! А то нескладные они у нас: не то дети, не то старушки божьи.

Вид у ребят был в самом деле удивительный: институтские жакеты с буфами, на головах башлыки и на каждой руке по муфточке вместо перчаток.

– Ничего, лишь бы было тепло, а вид – ерунда, – отвечала Оксана Григорьевна. – Будет время – оденем по-другому, а сейчас и так хорошо. Что поделаешь! Гулять нужно: воздух – это тоже питание.

Оксана Григорьевна шла с ребятами по парку.

– Ну-ка, остановитесь! – сказала она. – Зажмурьтесь, а носы поднимите к солнышку. Чувствуете, как греет?

Ребята, зажмурившись, подняли лица к солнцу.

И в эту тихую минутку из-за угла послышалась вдруг громкая и нестройная музыка.

На площадь вышла колонна. Впереди шёл оркестр, двое рабочих несли плакат. За ними с винтовками шагали красноармейцы: кто в пальто, кто в шинели. Были и женщины, тоже с винтовками на плечах. Ребята побежали по дороге.

– Петя! Петя! – вдруг закричала Люська.

В колонне шёл старший Люськин брат, а сбоку, еле успевая за красноармейцами, спешила Люськина тётка; в руках у неё был какой-то узелок. Наверно, собрала что-нибудь Петьке на фронт, а он не взял.

Варя тоже увидела Петю и стала ему махать рукой. Петька шёл серьёзный; поглядел на них один раз – и хватит. На плече у него, как и у других, – винтовка. Одет он в свою рабочую куртку, только на голове вместо фуражки солдатская шапка с пришитой матерчатой красной звёздочкой.

Оркестр умолк, было только слышно, как шагали красноармейцы по талой мостовой, и их шаги сливались в один большой шаг.

 
Смело мы в бой пойдём
За власть Советов!.. —
 

запел сначала один голос, потом подхватили остальные. Эта песня была суровой правдой: люди шли в бой за новую жизнь. Их не страшила опасность, они были готовы к любым испытаниям за власть Советов.

Колонна давно скрылась за поворотом, а Оксана Григорьевна ещё махала вслед ушедшим своей кумачовой косынкой.

Ребята перешли площадь и вышли на улицу, на которой теперь в особняке жила Варина бабушка. Здесь, как и на других улицах Москвы, было пустынно, редко встречались прохожие. Ржавые трамвайные рельсы на мостовой были покрыты глубокими лужами. Стены домов – в пятнах копоти от печных труб, которые торчат прямо из форточек. Кажется, взять бы кисть да помыть, покрасить всё заново, чтобы было на что порадоваться весеннему солнцу.

Ребят нагнала Люськина тётка. Она шла прямо по лужам, размахивая узелком, который так и не взял Петька на фронт.

– Ну вот, ещё одного проводила! – сказала она Оксане Григорьевне.

Оксана Григорьевна уже знала её: вместе с бабушкой Люськина тётка приходила в детский дом помогать шить и чинить.

– Это ваш старший? – спросила тётку Оксана Григорьевна.

– Старшая была племянница – царство ей небесное, хорошая была девка! А Петька за ней, второй… Ещё Витька да вот Люська. – Тётка разыскала глазами среди ребят Люську и крикнула: – Застегнись! Идёт – душа нараспашку. Застудишься.

Люська поскорее застегнула пальто. А тётка продолжала говорить громко, будто кричала на кого-то:

– Всё воюем. Богатые – племя злое, так бы они всех нас и придушили! Грозят за дом, в который нас поместили! Вы что думаете! Да-да… Недавно мою я лестницу, гляжу, входит женщина. Я спрашиваю: «Вам кого?» Она молчит, а сама глазами всё зырк, зырк, а потом на меня: «Что это ты водой на паркет брызгаешь? Приедут хозяева – отвечать придётся». – «Какие это хозяева вернутся?» – я её спрашиваю. Такое меня, дорогая барышня, зло взяло! Я говорю: «И вспоминать не желаю про этих хозяев!» Она – к двери. Я – за ней. Ушла, а где-нибудь притаилась – следит, как мы в ихнем доме живём. Ждёт, когда им возвращать его будут обратно. Только хоть я тёмная и неграмотная, а думаю – не будет этого! Не за то кровь люди проливают! – Тётка остановилась около особняка. – Ну, я пришла, – сказала она. – А вам счастливо дойти.

Тётка хлопнула тяжёлой дверью, поднялась по широкой мраморной лестнице к себе в комнату и на весь дом заголосила:

– На кого ты меня покинул, Петенька!

Оксана Григорьевна с ребятами пошла дальше.

– Это кто же, сама буржуйка приходила или кого присылала? – спросил Наливайко.

– Может быть, и сама, – сказала Оксана Григорьевна. – Из домов-то их выгнали, а из России нет. Многие ещё остались, спрятались.

– А где они теперь живут? – спросила Варя.

– Где живут? А где придётся, кто где сумеет.

– Их всех надо переловить, на всей земле, до одного, тогда и война кончится! – сказал Наливайко.

Вечером

Вечером Варя бежала по лестнице, перепрыгивая через две – три ступеньки, и вдруг чуть не споткнулась. Навстречу ей шла «Пиковая дама» с закопчённой кастрюлькой в руках. Она еле-еле поднималась по лестнице. Видно было, что ей очень плохо.

– Давайте я вам помогу, – сказала Варя.

– Помоги, – ответила «Пиковая дама». Губы у неё были совсем синие. – На, держи, а то я сейчас уроню.

Варя взяла у неё из рук кастрюльку, и они пошли по длинному коридору. «Пиковая дама», тяжело опираясь на Варино плечо, с трудом передвигала ноги. Шли они долго. Варя устала, плечо у неё онемело, но она терпела и даже приговаривала:

– Теперь скоро дойдём… А вы опирайтесь, опирайтесь!

Наконец они остановились у двери. «Пиковая дама» стала вставлять ключ в замок – пальцы у неё не сгибались.

– Давайте я, – сказала Варя. И, поставив кастрюлю на пол, вставила ключ, повернула его и распахнула дверь.

«Пиковая дама», охая, остановилась на пороге.

– Это вы? – вдруг раздался мужской голос.

– Да, – сказала «Пиковая дама». – Мне так плохо… что-то с сердцем. Я еле дошла…

И Варя увидела в кресле мужчину. Он быстро вскочил и закричал какие-то непонятные слова. «Пиковая дама» обернулась к Варе:

– Кто тебе разрешил войти в комнату? – Она толкала Варю в грудь и шептала: – Убирайся! Уходи, уходи!

Варя попятилась; дверь перед ней захлопнулась, щёлкнул ключ, и всё смолкло.

Варя сначала ничего не поняла, а потом горькая обида захлестнула её маленькое сердце. Всхлипывая, она побежала назад. Оксана Григорьевна, широко расставив руки, поймала её и крепко-крепко прижала к себе:

– Кто тебя поколотил?

– Никто меня не колотил.

– А почему тогда дивчинка плачет?

– А я не плачу, – сказала Варя и вдруг громко зарыдала, уткнувшись Оксане Григорьевне в мягкий, пуховый платок на груди.

Оксана Григорьевна усадила Варю рядом, погладила по голове.

– Перестань плакать, – говорила она. – Лучше мы с тобой потолкуем.

И Варя рассказала Оксане Григорьевне про свою горькую обиду:

– Я не знала, что она такая злющая. Помогала ей, жалела, как бабушку, а она как давай пихаться! И дядька у неё злой.

– Какой дядька? – переспросила Оксана Григорьевна.

– Какой? У неё в комнате, в темноте, сидит.

– Ну, вот что, – сказала Оксана Григорьевна. – Плакать нечего. Она – старый, больной человек, у неё свои странности. На тебе книгу, и беги к ребятам. Я сейчас приду и буду вам читать, а вы до меня посмотрите картинки. Мне на минуточку надо зайти к Михаилу Алексеевичу.

Варя с книжкой побежала к ребятам, а Оксана Григорьевна пошла к Чапурному.

– Так, так, – приговаривал Михаил Алексеевич, слушая Оксану Григорьевну. – Как же нам лучше поступить? Дело-то серьёзное…

Оксана Григорьевна в этот вечер читала ребятам «самую интересную на свете книжку» – про собаку Каштанку, о том, как Каштанка потерялась и как она потом научилась выступать в цирке. Ребята сидели вокруг печки и слушали.

Чапурной сидел в это время на площадке у запертой входной двери. В парке, куда выходили окна из комнаты «Пиковой дамы», дядя Егор большой лопатой раскидывал ещё не растаявший снег, а сам нет-нет, да поглядывал на окна. По дороге в райсовет летел, как птица, в своей чёрной крылатке Пётр Петрович.

– Я так полагаю, – сказал он, передавая председателю письмо Чапурного, – что это весьма важно…

Ещё не успела Каштанка вернуться к своему прежнему хозяину, как к детскому дому подошёл военный патруль.

Чапурной повёл солдат по лестнице на второй этаж и постучал в дверь. Открыла ему «Пиковая дама». В комнате никого, кроме неё, уже не было.

– Так, – сказал Чапурной и подошёл к окну, которое было прикрыто неплотно.

Из окна было видно, как в парке красноармейцы обыскивали высокого человека в шинели. Человек поднял руки и зло смотрел на дядю Егора.

– Чтоб ты себе ноги переломал, гадюка проклятая! – ругался дядя Егор, разглядывая простреленную лопату. – Чтоб тебя разразило! Среди детей захоронился, сволочь!

Красноармейцы увели «Пиковую даму» и царского полковника, которого она прятала.

А жизнь в детском доме шла своим чередом. Оксана Григорьевна дочитала книгу и уложила ребят спать. Варя, забыв про обиду, лежала в постели и долго ещё видела перед собой смешную рыжую собачонку – умную, как настоящий артист.

А в это время Чапурной в своей комнате заряжал одной рукой наган: оружие должно быть в порядке. Перед ним за столом сидел Пётр Петрович. Прихлёбывая чай из жестяной кружки, он говорил:

– Я, знаете, Михаил Алексеевич, бежал и не верил, что это я бегу. А теперь вот сердце покалывает…

– Пройдёт, Пётр Петрович, – утешал его Чапурной.

– Разумеется, пройдёт. Я полагаю, вы ведь не думаете, что я жалуюсь?

– Что вы! Конечно, не думаю, – ответил Чапурной. – Я вот вам горяченького, разрешите, подолью.

И Чапурной, наливая Петру Петровичу чай, думал: «Молодец старик! Если бы не он, упустили бы врага».

О событии, которое произошло в детском доме, знали только взрослые. Ребятам сказали, что «Пиковая дама» заболела и уехала. А со взрослыми у Чапурного был разговор.

– Я прошу без моего разрешения не оставлять в доме никого из посторонних. Вы понимаете, что это необходимо, – сказал Чапурной. – Надеюсь, никто не возражает?

– Я возражаю, – сказала Гертруда Антоновна.

– Почему же? – удивился Чапурной.

– Я возражаю, – повторила Гертруда Антоновна. – Как вы можете давать разрешение, когда вы не знаете постороннего человека? В детском доме не должно быть посторонних.

«Она права», – подумал Чапурной и сказал:

– Я, товарищи, промахнулся. Гертруда Антоновна правильно говорит – какое я могу дать разрешение?

– Я полагаю, – сказал Пётр Петрович, – в этом не будет необходимости.

– Кому надо знакомых проведать, пусть сами в гости идут, – сказал дядя Егор.

– Правильно, – сказал Чапурной. – На том и решили.

Щи из рябчика

У Михаила Алексеевича с его помощниками установились настоящие дружеские отношения. Люди подобрались такие, которые не «служили», а жили с детьми и не считали своего времени, работали с душой.

Но, как и во всяком деле, были свои трудности. Вот, например, сегодня привезли продукты. Дядя Егор открыл большую бочку с кислой капустой:

– Будем варить щи.

Капуста ему понравилась. Немного пересоленная, но ничего, можно вымочить. Но, поглядев на замороженных птичек в серо-коричневых пёрышках, дядя Егор помрачнел.

– А это что? – спросил он.

– Как видишь… – Чапурной стал рыться в накладных, по которым получал продукты: – Рябчики.

– Рябчики? – переспросил дядя Егор. – Что с ними делать?

– Ну, это тебе лучше знать! – Чапурной решил, что лучше поскорее уйти, а то добром этот разговор не кончится.

Дядя Егор таскал продукты в кладовую. Мальчишки подошли было помочь катить бочку, но дядя Егор крикнул:

– Разойдись! – и укатил бочку сам.

Дядю Егора Чапурной называл «Основание нашей жизни». Повару приходилось сочинять обеды и ужины. Иногда неизвестно откуда в детский дом завозили гусей, масло. Но наступали времена, когда, кроме ржи или чечевицы, из которых он варил супы, делал запеканки, каши и даже кисели, ничего не было.

Искусство дяди Егора заключалось в том, что он умел приготовить и с таким восторгом подать ржаной суп, что, казалось, нет ничего вкуснее на свете.

Чапурной доверял дяде Егору и был вполне спокоен – ребят он накормит. Но, если ржаные или чечевичные дни наступали надолго, дядя Егор начинал «рассуждать». Он приходил к Чапурному, садился и молчал.

– Ну? – спрашивал Чапурной. – Что скажешь?

Дядя Егор закуривал и продолжал молчать.

Михаил Алексеевич знал, что вслед за этим последует рассуждение.

– Я так рассуждаю, – начинал дядя Егор, – что необходимо расцветить меню.

– Да чем, чем? Нет ничего на базе.

– А если пошукать?

– Да был я: нет, говорят, ничего. Может, ты сам сходишь? – предлагал Чапурной.

– Пиши, – говорил дядя Егор.

И Чапурной писал на базу записку: «Убедительно прошу для детского дома…»

Дядя Егор переворачивал вверх дном продуктовую базу и пустой не возвращался. Он брал всё, что ему попадалось: забракованную, перемешанную крупу, соль пополам с сахаром, отстой постного масла; один раз ему посчастливилось – он приволок мешок сухой малины. Вот был пир!

После походов дяди Егора на Чапурного поступала жалоба в райсовет:

«Если Чапурной будет присылать на базу повара, пусть заведует базой сам…»

Действительно, малину нужно было отправить в больницу, а не в детский дом. Это правильно, но, к сожалению, вернуть её уже было невозможно.

И вот теперь Чапурной привёз вместо обещанного и долгожданного мяса – рябчиков. Чапурной видел, что дядя Егор недоволен, но что он намерен делать с рябчиками, спрашивать не стал. Только вечером, когда дядя Егор принёс ему ключи от кладовой, он спросил:

– Ну, что будем делать завтра?

– Завтра? – ответил дядя Егор. – Будем варить щи из рябчиков.

И при этом так поглядел на Чапурного, что тот еле удержался от смеха. Сердит был Егор.

– Только ты не серчай, – сказал Михаил Алексеевич. – Помнишь, ты обещал пирог испечь?

– Какой пирог?

– Какого царь не ел.

– Ну? – Дядя Егор не понимал, куда это Чапурной клонит. – При чём здесь пирог?

– Ну, так пирога не надо.

– А что?

– «Что! Что!» Щей-то с рябчиками царь тоже не ел. Вот, брат, штука какая!

– Тьфу ты! – Дядя Егор сплюнул. – Пропади ты со своими рябчиками! Дай закурить!

И, свернув козью ножку себе и Михаилу Алексеевичу, дядя Егор сел на своё обычное место – на табурет у стола.

– Я рассуждаю так, – сказал он. – Белых надо бить беспременно скорей. Тогда во всём будет облегчение. Тогда и с провиантом будет легче, а сейчас где его взять? Одним словом, воевать надо.

– Совершенно верно, – подтвердил Михаил Алексеевич. – Революция, брат, дело трудное, на готовенькое рассчитывать нельзя. Понимать надо. А сердце на мне тоже срывать нечего. А ты как начнёшь, начнёшь, так не знаешь, куда бежать… Мне тоже нелегко. Труднее, чем с рябчиками.

– Я понимаю, – согласился дядя Егор, – но рассуждаю так…

И рассуждали они обычно до поздней ночи, а иногда и до рассвета.

Бригада

Барина бабушка шла из очереди, опираясь на палочку, еле передвигая отёкшие, усталые ноги. Перейти фабричную уличку было не так легко – вся она была перерыта, а через канавы были перекинуты доски.

Уличку разрыла рабочая бригада, чтобы проверить электрический кабель. Прошёл слух, что скоро дадут ток и тогда начнёт работать фабрика. Надо было заранее всё поглядеть своими глазами, проверить своими руками. Работой руководил старый рабочий, большевик Потапов. Ему поручили это важное дело. Только бригада у него была маломощная: старый да малый.

Бабушка остановилась передохнуть и поглядеть, чего они тут копают. Сырая, тяжёлая глина липла к лопатам, работать было трудно. Потапов намечал, где нужно рыть. Он ломом выворачивал камни из мостовой, а уж вслед за ним начинали копать лопатами.

«Нелегко ему в семьдесят лет камни-то ворочать», – подумала бабушка.

Потапыч – так все звали Потапова – увидел бабушку. Она ему поклонилась.

– Может, когда подсохнет, легче копать-то будет? Ишь, ещё сырость какая, – сказала бабушка и поглядела в канаву, в которой стояла жёлтая, глинистая вода.

– Легче-то оно легче, да нам ждать некогда.

Потапыч всадил лом в глину, снял картуз и достал из него обрывок бумаги, потом, пошарив в кармане, высыпал на ладонь щепоть какого-то крошева.

– Надобно покурить, – сказал он.

Его помощники тоже перестали работать и стали смотреть: наберёт он на цигарку или нет?

Всем хотелось курить.

– Что это у тебя? – спросила бабушка.

– Турецкий табак, – ответил Потапыч. – Высший сорт.

– Вижу, что высший. – Бабушка вынула из кошёлки пачку махорки и протянула её Потапычу: – На́, бери. Я некурящая, а больному моему вредно. Бери!

– Может, ты её на хлеб менять будешь? – спросил Потапыч и опустил руку, которую уже было протянул.

– Не умею я менять. Да сколько за неё сменяешь! Бери! – сказала бабушка.

Потапыч взял махорку, скрутил четыре цигарки, и бригада задымила.

– Ты, Аполлоновна, как угадала. Курево – это великое дело.

Потапыч затянулся и зажмурился от удовольствия.

– Ты не очень-то затягивайся, – сказала бабушка. – Как бы не замутило тебя. Небось не евши?

– Мы помаленьку… Ну, ребята, – крикнул Потапыч, – кончай перекур!

И рабочие, пригасив цигарки, снова стали откидывать лопатами тяжёлую глину. А бабушка, опираясь на палку, осторожно, чтобы не поскользнуться, пошла домой.

Дома около дверей комнаты её ждали Варя и Клавка.

– Бабушка, а мы тебя ждём! – сказала Варя и уткнулась носом в бабушкин платок.

– Вижу, что ждёте. А почему в комнату не пошли?

– Там Гриша спит, а у нас дело.

– Ну, какое? – Бабушка поставила пустую кошёлку на пол и села на табуретку. – Какое дело?

– У нас будет представление – настоящее, как в театре. Клавка – жар-птица, а я – царевна. – Варя спешила рассказать, какой у них будет спектакль, но дело было не в этом. – У тебя, бабушка, в сундуке есть кисея. Я буду царевна и в кисее будет очень красиво. – Варя даже руками развела. – Вот как будет – смотри!

Бабушка посмотрела на закрытую дверь и тихо сказала:

– Нет у меня, царевна, кисеи.

– Есть, – сказала Варя, – я видела. Мы не разорвём, бабушка! Мы её принесём, как кончится представление.

– Да нет её, говорю тебе. Я её на картошку сменяла. Гришу-то мне чем кормить? – Бабушка говорила шёпотом и всё поглядывала на дверь. – Плохой ещё Гриша-то…

Варя притихла. А Клавка сказала:

– Ну и правильно, на кой она, кисея! Мы тебе лучше корону из бумаги склеим.

За дверью закашлял Гриша.

– Мы, бабушка, побежим, – заторопилась Варя. – Нас Оксана Григорьевна на одну минуточку отпустила. А ты обязательно приходи смотреть. Знаешь, как будет интересно!

Варя поцеловала бабушку, и они с Клавкой убежали.

Бабушка и не заметила, как Клавка успела сунуть в пустую кошёлку кулёчек с холодной варёной чечевицей.

После спектакля

– Оксана Григорьевна! Оксана Григорьевна!

Оксана Григорьевна едва успевала отвечать на все вопросы. Все они касались очень важного дела. Сегодня ребята ставили спектакль, как в настоящем театре. Из одеял сшили большой занавес. Занавесом заведовал Наливайко. Он его задёргивал и открывал. Ему хотели дать помощника, но он сказал, что сам справится.

– Ты помни, что ты у нас самый главный. Из-за тебя может спектакль провалиться, – сказала ему Оксана Григорьевна.

Наливайко, кроме того, что управлял занавесом, устраивал гром и зажигал звёзды. Ставили сказку про жар-птицу. Сказку все знали очень хорошо – и зрители и артисты. Чтобы не обидно было и всем хватило ролей, участвовали три Ивана-царевича, три жар-птицы, две царь-девицы, четыре брата и два царя. Одни участвовали в одном действии, другие – во втором, третьи – в третьем. Только серый волк был один. Его сначала играл Наливайко. Он был сильный, и на нём ехал Иван-царевич с царевной. Но потом ему больше понравилось управлять занавесом. Никого другого, такого же сильного, не было. Тогда Оксана Григорьевна взяла у дяди Егора тележку на колёсах, на неё поставила ящик; впереди приделали к ящику волчью голову, а сзади хвост. Накрыли ящик одеялом, и получился волк. Его за верёвку тянули по сцене, и на нём очень хорошо было сидеть Ивану-царевичу и царевне. А говорил за волка Пётр Петрович.

На сцене были декорации: лес, над лесом в небе зажигались звёзды; они были прорезаны в чёрной бумаге.

И Оксана Григорьевна, и все жар-птицы и Иваны-царевичи старались изо всех сил. Зрители от удовольствия кричали и хлопали. Впереди всех сидели малыши с Гертрудой Антоновной, а сзади всех – Чапурной и музыкант-профессор, который и предложил поставить этот спектакль.

После спектакля девочки укладывали костюмы.

– Вы тут уберите всё без меня, мне нездоровится, – сказала Оксана Григорьевна и ушла к себе.

– Я видела, что она плакала, – говорила Варя. – Прочитала что-то и заплакала.

– Наверно, случилось что-нибудь… Пойдёмте к ней, девочки! – сказала Клавка. Клавке очень хотелось побежать к Оксане Григорьевне. – Зачем только мы все пойдём? – сказала она. – Вот уберём, я и побегу, как будто ключ отдать.

– Тогда я ужин принесу, – сказала Люська.

– «Принесу, принесу»! Может, она сама ужинать придёт. Я сначала сбегаю и узнаю.

Клавка взяла ключи и поскорее побежала одна.

– Ты перья-то сними! – закричала Варя.

Но Клавка так и убежала в жар-птицыных перьях.

Она остановилась у двери Оксаны Григорьевны. В комнате было темно. Клавка отворила дверь и услышала, что Оксана Григорьевна горько плачет. Клавка села на пороге. А Оксана Григорьевна всё плакала и плакала.

За Клавкой следом так же тихо подошли и другие ребята. Наконец в коридоре раздались шаги Чапурного. Увидев ребят, Михаил Алексеевич поманил их к себе. Они подошли к нему на цыпочках.

– У неё, ребята, горе, – сказал Михаил Алексеевич. – Мужа у неё на фронте тяжело ранили… Вот дело-то какое…

– Ранили – это ничего, – зашептал Наливайко. – Вас как ранили, а ничего.

– Гриша у бабушки тоже какой раненый был, а сейчас ходит, – сказала Варя.

– Ну, мы давайте пойдём отсюда, – сказал Чапурной и прикрыл дверь.

– А как же ужин? – спросила Люська. – Я ужин принесла.

– Ну зайди, только тихонько, – сказал Михаил Алексеевич.

Люська скрылась за дверью, и вдруг что-то загрохотало.

– Ну, споткнулась и всё разлила! – сказала Клавка.

В комнате зажёгся свет. На пороге появилась Оксана Григорьевна, за ней – растерянная Люська с пустой миской.

– Ой, вы все здесь? – сказала Оксана Григорьевна. – Я и не слышу. Ну заходите, заходите, Михаил Алексеевич!

В комнате было тесно. Оксана Григорьевна и плакала и улыбалась, глядя на ребят.

– Я хотел их увести, спать пора, – сказал Чапурной.

– Зачем же? Им ещё рано.

Оксана Григорьевна дала Чапурному письмо. Михаил Алексеевич его читал молча.

– Это хороший госпиталь, – сказал он. – У меня там товарищ лежал, и врач там очень душевный человек. Вот увидите – всё будет хорошо.

Ребята с облегчением вздохнули.

– Не плачьте, Оксана Григорьевна! Раненых знаете как вылечивают! – сказал Наливайко. – Прямо замечательно!

Все старались сказать что-то хорошее.

Ночевать Оксану Григорьевну девочки увели к себе. И она спала на кровати Оленьки Орловой, которая болела корью и лежала в изоляторе.