Текст книги "Как мы росли"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Галина Владимировна Карпенко
Как мы росли

Патруль

Метёт вьюга по Москве, старается через каждую щель пробраться в холодные, нетопленные дома. Окна в домах замёрзли; парадные двери заколочены: жители ходят через чёрный ход. Многие дома стоят совсем пустые. Заходи, живи! Только жить в больших квартирах в холодной и голодной Москве охотников мало. Трамваи не ходят, свет не горит. Сугробы выше заборов. Вьюга то закрутит по дороге снежные воронки, то поднимет белую завесу от земли до самого неба. Ну и погода!

Патруль Красной гвардии шагает по улице. Впереди – Чапурной, депутат Совета, в кожаной тужурке, на рукаве кумачовая повязка. За ним – солдаты с винтовками. То и дело сбиваются они с шага. Дорога в ухабах, в лицо бьёт снег и колючий ветер. Сгущаются сумерки, за ними ещё долгая ночь. Патруль обходит переулки, улицы.

Всё ли спокойно в советской Москве?

В буржуйском особняке

В крайнем особняке на большой улице, в тёмной резной столовой, собралось шумное общество. В камине горит огонь. Но, видно, и здесь давно не топили: резные из дерева фрукты и птицы на потолке покрыты блестящим инеем. Гости сидят за круглым столом, их обходит лакей с маленьким подносиком, на котором горкой лежит печенье.

– Ешьте, – говорит лакей, – ешьте, только сразу не хватайте!

Гости быстро разобрали печенье грязными руками и стали его грызть, ничем не запивая – ни чаем, ни кофе.

– Васька! – вдруг закричал один из гостей. – Сам два куска взял! А мне?

– Отдай! – закричали все гости.

И Васька, который изображал лакея, отдал ревевшему на всю столовую гостю кусочек конопляного жмыха. Это и было печенье.

Гость успокоился, а Васька тоже уселся за стол, и пир продолжался. Это ребята с фабричного двора играли в буржуев.

Играть было интересно. Всё было настоящее: настоящий буржуйский дом, настоящий диван и кресла. Правда, гости не подъехали к дому в каретах, как полагалось бы буржуям, а влезли через разбитое окно, которое выходило в сад. Все двери в доме были заперты, в промёрзших комнатах было так же холодно, как на улице. Камин ребята затопили первый раз. Это Васька Жилин притащил расколотую доску. Разбирали на улице забор, он одну доску и утащил. Камин горел жарко. Доски, правда, хватило ненадолго, и скоро в камине остались догоравшие угли, которые быстро покрывались пеплом.

Ребята догрызли жмых, и пир кончился.

Девочка в шубке и в огромных валенках выбежала на середину комнаты и крикнула:

– Теперь будет бал! Теперь надо танцевать! – И она закружилась по комнате, шаркая валенками.

И все, кто как умел, стали тоже кружиться, топать и подпрыгивать. А Варя – так звали девочку – объясняла, продолжая кружиться:

– Всегда так. Сначала пир, а потом бал – и у буржуев и у королей всяких. Я читала «Кота в сапогах» – там тоже был пир, а потом стали танцевать.

Васька тоже плясал вместе с гостями:

– Там-там, тарарам!

– Ты же должен стоять и не шевелиться! – закричала Варя. – Ты же лакей!

– Стой сама и не шевелись, а у меня ноги замёрзли, – ответил Васька.

– Ты же сам говорил, чтобы играть по-настоящему! Ты же лакей!

– Ну и говорил… Я уже был лакей – и хватит! – Васька вскочил на диван и крикнул: – Кто за мной? Накостыляем буржуям! Ура-а!

Васька подпрыгивал на диванных пружинах, и за ним на диван, как на приступ, лезли остальные.

Варя, красная от досады, чуть не плакала:

– Дурак Васька! Всё перепутал, всю игру испортил! Слезай с дивана!

– А вот не слезу! Ура-а!

За дверью послышался стук, шаги. Ребята притихли.

Дверь распахнулась, и вошёл военный патруль – солдаты с винтовками. Впереди с наганом – Чапурной. Шли и не знали, с кем придётся встретиться в заколоченном буржуйском доме, а тут, гляди-ка, ребята с фабричного двора, которых Чапурной знает наперечёт.

– Вы что здесь делаете?

Ребята молчали.

– Кто вас сюда пустил? Я вот вас сейчас!

– Мы – буржуи, – сказал Васька.

– Ах, вот что! Буржуи!..

Солдаты, давясь от смеха, закашляли в заледенелые рукава.

– Мы в бал играем, – объяснила Варя. Она раскраснелась от танцев и стояла в расстёгнутой шубке, загораживая малышей.

– В бал играете? А кто вам сюда войти разрешил? – спрашивал Чапурной.

– Мы – в окно. – Варя взяла самых маленьких за руки. – Идёмте… Мы только играем, а ничего не трогаем.

– «Ничего не трогаем», а печку кто затопил? – Чапурной подошёл к камину. – Вот надрать бы вам, «буржуям»! Так ведь и дом спалить можно.

– Всё уже прогорело, – сказала Варя. – Отчего он загорится-то?

«Буржуи» полезли было в окно, но Чапурной велел им выйти через парадную дверь и строго-настрого запретил приходить:

– Чтоб духу вашего здесь не было! Увижу – уши нарву!

Холодно и голодно

Варя и Васька – соседи. Живут они в доме на фабричном дворе. Варя живёт с бабушкой, а Васька – с матерью и младшим братом Санькой. Отцов у них убили на германском фронте. Пора бы ребятам в школу ходить, но до всего у новой, советской власти, как говорит бабушка, руки не доходят. Есть, правда, школы, но учат кое-как. То свету нет, то мороз, то учителя на фронт ушли.

По улицам Москвы расклеены приказы на серой и розовой бумаге: «Социалистическое отечество в опасности!». Какие тут школы! У ребят дни свободные и голодные. Те, кто постарше, стоят в очередях. Кажется, что эти очереди примёрзли около магазинов: стоят днями и ночами. Ждут – может, что давать будут. А кто помладше – играют. Играют в революцию, в сказки, в войну…

Вот и сегодня, после того как вчера не удалась игра в буржуев, решили воевать. Варя хотела взять скалку или кочергу; искала, искала – не нашла: наверно, бабушка спрятала. Так и пошла воевать голыми руками.

Воевать было нелегко. Во дворе за сараем большой сугроб, как гора. На самую вершину забрался Васька. Он спихивал всех, кто старался до него доползти. Ребята кубарем скатывались вниз, а Васька ещё кидал в них снегом.

До обеда Ваську не могли победить, а в обед, когда всем очень захотелось есть, бой сам по себе кончился. Ребята разбрелись по домам. Пошли домой Варя и Васька.

Васька никогда не просил у матери есть; мать сама знала, что он голодный, и, если было у неё что-нибудь поесть, говорила: «Поешь, сынок». Если ничего не было – молчала.

А Санька был ещё глупый и, когда хотел есть, плакал. Мать тоже плакала вместе с ним и поила Саньку водой. Поила и приговаривала: «Видишь, пить-то как захотел! Ну, попей, попей».

Когда Васька пришёл со двора, Санька сидел за столом, и мать кормила его картошкой. Картошка была чёрная, мороженая, ничем не помасленная. Санька набил картошкой полный рот, а проглотить не мог.

– Садись, сынок, поешь, – сказала Ваське мать и пододвинула ему миску.

Васька посолил картошку и быстро с ней управился.

После обеда ребята опять вышли во двор. Не пришла только одна Люська. Варя постучала к ней в окно. Люська к окну не подошла. Тогда Варя побежала в дом:

– Чего же ты не выходишь? Мы уже играем.

– Куда же я пойду непокрытая! – всхлипывала Люська. – Тётка пошла в очередь, платок отобрала.

– Может, чего найдёшь – шапку какую-нибудь?

– Нет, – Люська замотала головой, – не пойду, тётка прибьёт.

– Ура! – неслось со двора. – Ура-а!

– Ну, ты хоть в окно смотри, как мы Ваську побеждать будем, – сказала Варя и побежала скорее обратно.

Трудное дело

Вечером, когда игра кончилась. Варя пришла домой. Бабушки ещё не было. К её приходу надо было растопить маленькую железную печку. Бабушка придёт замёрзшая. Если бы немного сухой коры или керосину, тогда разжечь печку можно в одну минуту. Но ничего нет, а мокрые осиновые чурки в печке стали ещё мокрее, и, кроме горького дыма, от них ничего не добьёшься. Варя размазала по лицу сажу и слёзы.

«Ну, что теперь делать? Не горит печка».

За окном уже темнело, в комнате было очень холодно, дуло в разбитое окно, которое бабушка заткнула каким-то узелком.

Вот печка – разгорелась бы как было бы хорошо! Согрелся бы чайник, и стали бы они пить чай с сахарином. У бабушки есть сахарин – такие сладкие беленькие лепёшечки. Варя потрогала печку – холодная…

В дверь постучали. Соседей дома не было. Варя приоткрыла дверь из комнаты в коридор и спросила громко:

– Кто там?

– Открывай, не бойся – Чапурной из Совета.

Варя открыла дверь. На пороге стоял Чапурной.

– Дома Аполлоновна?

– Нет, придёт скоро.

– Нужна она мне.

«Жаловаться пришёл, что мы в буржуйский дом лазили», – подумала Варя.

Она придвинула к двери табурет:

– Садитесь, дядя Миша.

– Сидеть некогда… Что это у тебя дыму полно, а печка не горит? – Чапурной присел на корточки и высек из зажигалки огонёк. – На, держи.

Этой же рукой он достал из кармана бумажку и поднёс её к синему огоньку. Вторая рука у него была неподвижной. Васька даже говорил, что она деревянная.

Чапурной заглянул в печку – бумажка погасла.

– Много сразу чурок наложила, вот и не горят. Вынь-ка сверху!

Варя вытащила несколько чурок.

– Попробуем! – Чапурной снова зажёг мятую бумажку.

Но как только он поднёс к дверце, сизый дым потушил её и стал вырываться из печки клубами, как серая вата. Чапурной приоткрыл дверцу и начал дуть в поддувало.

Варя приложила ладошку к трубе:

– Дядя Миша, согревается. Может, разгорится? Потрогайте: теплеет.

Наконец в печке затрещало, дым поплыл обратно в дверцу, в трубе загудело, чурки начали гореть.

– Горит! Горит! Садитесь, дядя Миша, грейтесь!

– Сидеть мне некогда и греться тоже некогда. Ты вот что: скажи Аполлоновне, что я приходил, у меня к ней дело. К Жилиным направо?

– Направо, – сказала Варя.

Теперь уже было ясно: пришёл жаловаться, раз про Жилиных спрашивает.

– Ну, я пошёл… А ты ела сегодня? – спросил Чапурной, обернувшись на пороге.

– Нет, – ответила Варя, – не ела.

Чапурной так стукнул дверью, что вёдра задребезжали.

«Чего он рассердился? – не могла понять Варя. – Ничего я ему не сказала».

Варя поставила на печку чайник и так долго смотрела на огонь, что наконец задремала.

А Чапурной ходил по фабричному двору из одного дома в другой и разговаривал со вдовами и жёнами рабочих насчёт мальчишек и девчонок, которые были записаны в его депутатской записной книжке.

Как теперь жить?

Бабушка пришла поздно. Ещё с порога она стала приговаривать:

– Чего принесла! Уж чего я принесла! На, держи, только не разворачивай.

Бабушка стряхнула с платка снег, обмела валенки и села у печки, протянув озябшие руки над чайником.

– Ну, вот я и согрелась маленько, – сказала бабушка, – Давай-ка, Варюша, поедим.

Варя подала узелок, и бабушка вынула тёмные картофельные оладьи.

– Три рубашки скроила, сметала – вот и отблагодарили меня. Ешь, Варюша!

– Дяденька Чапурной приходил, – сказала Варя, запивая оладьи тёплым чаем. – Дожидаться не стал: «Некогда мне», – говорит. Он мне и печку помогал разжигать, а то бы она и до завтра не разгорелась.

– Ну и ложись, пока тепло, – сказала бабушка. – Я укрою тебя, и спи. А к Чапурному я завтра сама схожу. Где ему ходить ко мне! У него и без меня заботы хватит.

«Он про то, что мы в буржуев играли», – хотела сказать Варя, да промолчала: всё равно не поможет.

Варя забралась под одеяло, как была – в платье, в чулках, – и уснула. Бабушка сходила к соседям, вернулась, закрыла трубу, прилегла рядом.

Много ли ребёнку нужно: поела – и спит.

Хорошо, сегодня поесть принесла, а бывает так, что и нечего принести. В Москве теперь редко кто сыт.

Не спится бабушке; лежит, сама с собой рассуждает:

«С октября, с революции, прошло три месяца, а войну всё не кончают. Все ушли на фронт. Остались старые да малые. Про малых-то надо думать, кормить совсем нечем. Варя-то стала какая – одни глаза». Алёша, Алёша! Не вырастил дочку! Оставил на меня, старуху, – шепчет бабушка. – Война… когда она кончится? Когда рабочий народ отобьётся? У рабочих-то ни сапог, ни ружей, а воевать надо за свою, советскую власть. Вот Миша Чапурной вернулся без руки… Сердечный человек! Алёшу не ждать… Лежит он в братской могиле…

– Бабушка, ты чего? – спрашивает, проснувшись, Варя.

– Да вот простыла – кашляю, – говорит бабушка и утирает поскорее слёзы.

Варя опять засыпает. А бабушка всё со своими думами, и сон не идёт. «Чапурной, наверно, насчёт Вари приходил. Хлопочет ребят определить в детский дом. Хорошо бы, а то вместо хлеба стали давать рожь да овёс…»

Бабушка ходит по знакомым шить, иногда берёт с собой Варю.

«Пойдём, – говорит, – там покормят, а с собой вряд ли дадут».

Или, уходя, даёт талончики на обед и велит идти в столовую:

«Захвати вот баночку. Если не съешь, с собой принесёшь».

И Варя стоит в очереди за супом из воблы.

Суп пустой, только что солёный.

Бабушка за день устала. Казалось, как положит голову на подушку, так и уснёт. Да вот не спится. Одна мысль за другой в голове. Как теперь жить?

Ленинское задание

И днём и ночью в этом доме не закрывались двери: вся жизнь, все дела решались здесь. На доме висел кумачовый плакат: «Районный Совет солдатских и рабочих депутатов».

Чапурной, вернувшись после обхода фабричных домов, прошёл прямо к председателю. Тот уже поджидал его, и они сразу приступили к делу.

– Ребятишек много – почти все без присмотра. А самое главное – голодные, – рассказывал Чапурной. – Нынче из тридцати пяти ели трое. С матерями говорить нельзя – одни слёзы. Остались в Москве только те, кому совершенно некуда податься. У кого была хоть мало-мальская возможность уехать в деревню – уехали. А с этими просто одно горе. Вот список: Костины – детей четверо, отец на фронте. Савельевы – трое, мать в больнице. Смотрит за ними тётка. Кирилины – бабке шестьдесят восьмой год, девочка одна, средств никаких…

Чапурной ещё долго зачитывал список.

Подошли ещё депутаты, члены комиссий, и стали они все вместе думать, как выполнить задание Владимира Ильича Ленина – учесть детей, которых необходимо поместить в детский дом.

– Мало того, что голодают, – говорил Чапурной, – читать, писать не учатся, а им государством управлять придётся. Мы-то не вечные – воюем, работаем, а потом и в отставку. Вырастут у нас управляющие государством неграмотные.

– Надо подумать, кто этим домом будет заведовать, – сказал председатель. – Человека надо ставить своего, а то найдутся такие, которые на таком деле поживиться захотят. – Он посмотрел на Чапурного: – Как, Михаил Алексеевич, думаешь?

– Обязательно надо своего.

Член комиссии, старая работница, видно, много на своём веку повидавшая, что-то шепча, считала на пальцах, потом, утвердительно кивнув сама себе головой, сказала:

– Тебе надо за это дело браться, Алексеич.

– Да что ты! – удивился Чапурной. – У; меня сроду своих детей не было, что я с ними буду делать? Тут опытного человека надо.

– Вот ты и есть опытный. Я же всё учитывала: большевик – раз. Фронтовик – два. Свой рабочий – три. Справедливый человек – четыре. И мы тебе доверяем – пять.

– Я же малограмотный, а их учить надо.

– Учить не тебе, учителей найдёшь.

– Правильно! – сказали другие депутаты. – Очень правильно.

– Я думаю, лучше бы женщину… – не сдавался Чапурной.

– Не мужчину, не женщину, а человека на такое дело надо. Я бы сама пошла, да я совсем неграмотная! – Работница сердито посмотрела на Чапурного. – Да ты и помоложе. Не думала я, что ты будешь от такого дела отказываться. Ленин про это дело заботится – очень оно важное, дело-то.

Она помолчала и, совладав с собой, сказала:

– Внука я похоронила: молока у матери не стало. Трудно сейчас…

– Ты зря, Михаил Алексеевич! Дело решённое, – сказал председатель. – Ты уже за него взялся. По списку видно, что правильно начал… Так и решим, товарищи!

И выписал Чапурному Михаилу Алексеевичу мандат, что он теперь заведующий первым детским домом.

Вернулся Чапурной из Совета под утро домой, но заснуть не заснул. Бывали у него партийные и фронтовые задания, бывали и трудные – слов нет, но такого, в котором не знаешь, с чего начать, ещё не было.

За хлебом неизвестно куда

Как-то вечером с месяц назад в комнату Вариной бабушки постучала мать Саньки и Васьки Жилиных – Пелагея.

– Я к тебе, Федосья, – сказала она и села у дверей на табуретку. – Я за хлебом собралась. Ты присмотри за ребятами. Ноги у меня опухать начали… Слягу – что с ними будет?

– С чем поедешь? – спросила бабушка.

– Мужнину одёжу собрала да соль. Солить всё равно нечего. Ребятам вот карточку дали на две недели – будут с твоей Варюшкой за супом ходить. Ты им талончики на каждый день отрывай, а то потеряют – пропадут. Вернусь – поблагодарю.

Бабушка молчала.

«Чего она молчит? – думает Варя. – Жалко ей, что ли, талончики отрывать?»

– Баловать они не будут, присмотри! – просила Васькина мать.

– Страшно ехать-то, нездоровая ты, – сказала бабушка. – Ну ничего, бог милостив! А за ребятишками посмотрю.

Бабушка махнула рукой.

Они поцеловались с Пелагеей и заплакали. Варя отвернулась. Ей тоже хотелось плакать, но она стала дуть на окно – отдышала маленькую круглую отталинку. За окном было темно, и она ничего не могла рассмотреть.

За стеной заплакал Санька.

– Иду! – крикнула Пелагея.

Утром она ещё раз попрощалась с бабушкой и пошла на вокзал.

– Как она доедет? Какие теперь дороги! – вздыхала бабушка.

Пелагея уехала. Бабушка забрала её ребят к себе в комнату, чтобы не топить две печки.

Теперь бабушке приходилось зарабатывать на четверых. А работать было очень трудно. Кто теперь шил обновки? Только в бывших богатых домах срочно перешивали нарядные пальто на простые жакеты, чтобы быть незаметнее на улицах и в очередях.

Ребята жили дружно. Варя занималась с Саней. Ей нравилось, что она должна ухаживать за маленьким. Только жалко, что Санька не девочка: ему и косички не заплетёшь, и в лоскутки играть не хочет – давай ему чурочки да жестянки.

В столовую ребята ходили все вместе.

– Нам на троих, – говорила Варя, протягивая в окошечко синий кувшин.

Им наливали полный. Когда суп был погуще, они наедались.

Однажды на улице их встретил Чапурной:

– Ну, буржуи, как дела?

– Живём! – ответил Васька. – Вот, супу дали.

– Мать-то не вернулась? – спросил Чапурной.

– Нет ещё.

– Ты не балуй, Васька, – сказал Михаил Алексеевич, – а то Федосья от вас откажется.

– Она не откажется, – сказала Варя. – Мы и живём теперь вместе, а Васька слушается.

– Это хорошо.

Чапурному было с ребятами по дороге, и пока они шли до фабричного двора, разговорились.

– Мы вчера на митинге были, – рассказывал Васька. – Народу было – тьма-тьмущая… С музыкой был митинг!

– Что же вы там, на митинге, поняли?

– Всё поняли.

– Ну всё-таки? – расспрашивал Чапурной.

– В солдаты записываться надо – вот что поняли, – ответил Васька.

– В солдаты! Что же, так втроём и запишетесь?

– А вы, дядя Миша, не смейтесь. Думаете, я не понимаю! Я всё понимаю. – В голосе у Васьки послышалась обида. – Теперь всем надо воевать, чтобы буржуи нас не одолели. Сами вы, дядя Миша, говорили, что охота буржуям всё обратно забрать.

– Да я и не смеюсь, – сказал Чапурной. – Знаю, что ты понимаешь, не маленький, но в солдаты-то тебе рановато.

Чапурной очень серьёзно смотрел на Ваську, который озябшими руками нёс синий кувшин с супом на Варю, худенькую, закутанную в бабкин платок, и на маленького Саньку. «Эх, горе горькое! И мороз их не разрумянил – один бледнее другого».

Ребята дошли до дому. На пороге Васька обернулся и крикнул Чапурному вдогонку:

– Дядя Миша! Мне бы только подрасти маленько, а солдатом я буду!

– Суп-то не разлей, солдат, а то не евши останетесь! – ответил Чапурной и зашагал дальше один.

«На митинги ходят… Любопытный народ! – рассуждал Чапурной. А у самого так и стучало в голове: – Скорей бы открыть детский дом! Скорее бы открыть… Пропадают ребята не евши».

У коптилки

Вечерами ребята сидели у коптилки. Санька засыпал, а Варя, Васька и ещё Люська, соседская девчонка, вели разговоры.

Разговаривали про то, кому чего хочется.

– Вдруг бы к нам на стол – бац! – упал пирог! – говорил Васька.

– Упал бы пирог с вареньем! – мечтала Люська.

Пирог представлялся в воображении ребят каким-то прозрачным, без вкуса и запаха, как будто через стекло кондитерской.

– А вдруг жареный гусь! – не унималась Люська.

Гусь никак не представлялся жареным. Он вспоминался в перьях, с красными лапами, как на картинке в Вариной книжке. Но если кто-нибудь вспоминал картошку, то все ясно видели и котелок, и пар, и картофельную шершавую горячую кожуру.

– Вот вкуснота! Ничего, кроме картошки, на свете не надо!

Говорили и про детский дом. Чапурной уже сказал, что скоро будет принимать ребят. Что там будет, в детском доме?

– Бабушка говорит, учить будут, как в школе, – говорила Варя. – Только и жить там будем.

– Что же, нам жить, что ли, негде? – говорил Васька. – Пусть бы учили, давали бы есть, а потом домой… А то мать вернётся, а нас нет. Мы ночевать домой будем ходить.

– Насовсем будут забирать, и чтоб домой не ходили, – говорила Люська. – Мне тётка говорит: «Отдам в детский дом, пусть воспитывают. Там узнаешь, как тебя воспитают».

Люська понимала под воспитанием трёпку, которой тётка частенько угощала её.

– Там бить не будут, – рассуждал Васька. – Только мне неинтересно. Детский дом маленьким ещё ничего, а я убегу. Чего мне в детском доме делать? Саньку пусть воспитывают, а я на фронт убегу. Мать приедет, хлеба привезёт… Захочет – Саньку домой возьмёт, захочет – оставит. Она теперь скоро уже и вернётся.

Но мать не вернулась. Жилиным пришло письмо. Из грязного конверта вынула бабушка листок, на котором вкривь и вкось было написано, что Пелагею Жилину столкнули с крыши вагона. Умерла она в больнице. Вещей при ней никаких не было, а в чём была, в том и похоронили.

Когда читали письмо, Санька спал. Если бы и не спал, всё равно ничего бы не понял.

А Васька взял письмо, коптилку и ушёл ночевать в свою нетопленную комнату. Бабушка его не остановила. Потом пошла к нему, но скоро вернулась.

– Ну, что он там? – спросила Варя.

Бабушка промолчала.

– Бабушка! – заплакала Варя. – Что же ты молчишь, бабушка?

– И ты помолчи – Саньку разбудишь, – сказала бабушка и прилегла около Вари.

Варя не спала, всё думала: «Какие же это люди столкнули тётку Пелагею, такую слабую, с больными ногами?»