Текст книги "Как мы росли"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Вернулся отряд

Долго Ваське в Серёжкиной избе жить не пришлось. К вечеру, отогнав бандитов, вернулся в село отряд. Васька от радости чуть не прыгал. Он помогал красноармейцам таскать из колодца воду, поил лошадей. Потом, когда управились, Васька устроился около часовых у костра.

– Ну, цел, невредим? А мы думали, тебя опять снегом замело, – шутили бойцы. – Без коня тебе, парень, невозможно. Без коня за нами пеший не угонишься.

Васька не обижался на шутки, тем более что он и сам думал, что конь ему обязательно нужен. А Степан Михайлович не шутил. Он посмотрел на Ваську и сказал, что этот и пеший догонит, не пропадёт: парень настойчивый.

Деревенские ребята слушали Ваську с завистью. За день он им много рассказал. Не всему верили, думали – врёт. Про Москву-то, может, и правда – теперь много за хлебом народу приехало. Многие ребят своих побросали – пусть в деревне покормятся. А что в отряде воюет – не верили; но, оказывается, правда.

– Ты приходи ночевать, – сказал Серёжка, – вместе на печке ляжем.

Но Васька не был согласен ни на какой ночлег.

– Я лучше здесь побуду, – ответил он Серёжке и стал складывать кизяки вокруг костра стенкой, чтобы не задувало огонь.

– Ну, я тебе картошек принесу испечь, – сказал Серёжка.

– Это можно, неси, – разрешил Васька.

Серёжка побежал домой и скоро вернулся с картошкой. А Васька – ни на шаг от костра. Ему и мороз нипочём.

Тянутся дымки́ к звёздному небу, в каждой избе народу полно: свои, погорельцы да красноармейцы.

Всего села белые спалить не успели. Только с краю стояли на пожарищах холодные, обугленные печи. Ближе к школе в одном из домов жил учитель; с этого дома, наверно, и палить начали.

Васька рассказал красноармейцам, как он один остался в риге, как к речке спустился и как ночью с ребятами хоронил учителя. Про одно только умолчал: как он плакал горькими слезами на тёплых полатях в Серёжкиной избе, думая, что никогда больше не встретится со Степаном Михайловичем.

Степан Михайлович слушал, поворачивал на угольках принесённую Серёжкой картошку и молчал. Потом, вздохнув, спросил:

– Ну, и где же вы захоронили учителя?

– За поповым погребом, – сказал Серёжка. – Не знали мы, что отряд-то вернётся. Снегом его присыпали – и не видать.

Серёжка повёл Степана Михайловича к могиле. С ним пошёл Чебышкин.

Вернувшись, Степан Михайлович велел Ваське идти ночевать в избу:

– Часовым и без тебя есть дело. – А укладываясь спать, сказал: – Как же нам, Василий, быть с тобой дальше? Совсем ты нам, как говорится, ни к чему. Опасно, и лишняя забота.

Васька захворал

Прошло несколько дней. Васька старался не попадаться комиссару на глаза.

«И чем я ему помешал?»

На сердце у Васьки щемило, и он старался изо всех сил «быть к чему».

Он помогал чистить лошадей, оружие. Во время перестрелок, если залягут цепью, ползал по тылу и выполнял разные поручения: принести огоньку закурить, передать нож. А уж если была команда: «По коням!» – догонял отряд на двуколке с амуницией, а то больше на своих на двоих. Двуколка была в распоряжении Чебышкина, он запрягал её всегда не спеша.

«Куда гнать! Ещё и двуколку-то отобьют, а у меня на ней казённое имущество», – говорил он.

А Ваське не терпелось, и он шёл вдогонку в ту сторону, куда поскакал отряд. Шёл по ростепели, проваливаясь в рыхлый, талый снег. Сушиться иной раз и не приходилось. Только Васька догонит отряд, а отряд опять с места снимается.

Однажды под вечер Васька пришёл в село вслед за отрядом. Конники располагались на ночлег. Васька разыскал Степана Михайловича. В избе, куда он вошёл, топилась печь. Степан Михайлович и красноармейцы сидели босиком. Сапоги сушились. Кто брился, кто шил, а кто дремал, дожидаясь, когда сварится кулеш и можно будет поужинать.

– Пришёл! – сказал Степан Михайлович. – Небось по горло мокрый?

– Пришёл, – ответил Васька. – Сыро, конечно.

Васька стащил с ног сырые валяные сапоги, которые обещал ему подшить дед, да так и не подшил, поставил их на печь, а сам присел на лавку. Ноги у него гудели, а голова была тяжёлая-тяжёлая.

Степан Михайлович аккуратно, тряпочкой, смазывал винтовочный затвор, потом, навертев тряпочку на шомпол, стал прочищать ствол.

– Ну-ка, парень, держи, а я прогоню разок-другой.

Васька держал винтовку, а она у него валилась из рук. И вдруг стало двоиться в глазах.

– Ты что, бегом, что ли, бежал – варёный какой-то? – спросил Степан Михайлович.

– Я не бежал, а потихонечку шёл. И не знаю, что это со мной, – ответил Васька.

Степан Михайлович, кончив чистить оружие, закурил и стал читать.

Васька лежал на лавке врастяжку. Поспел кулеш. Стали Ваську поднимать, а он как будто и не слышит ничего. Степан Михайлович прикрыл его шинелью:

– Не трогайте, пусть спит. По-моему, у него жар. Добегался парень.

Васька горел, метался. Степан Михайлович вставал ночью, чтобы намочить тряпку холодной водой и положить её Ваське на лоб.

Глубокой ночью бандиты открыли огонь (видно, прятались они здесь же в селе, по избам).

Усталые бойцы подняли тревогу. Начался бой в темноте. Бандиты захватили бойцов врасплох. Все они здешние, знали каждый проулок – им было легче. Только выпили они для храбрости и спьяну палили без разбору. Степан Михайлович со своим отрядом выбрался к дороге.

Стало светать. А к бандитам уже спешила подмога. Наверно, у них заранее был сговор.

Увидали красноармейцы, как им наперерез несутся на конях всадники в тулупах, с топорами, вилами, а у многих в руках и берданки, и стали отступать. Не всегда на войне наступают, приходится и отступать.

Силы были неравные. Помчался отряд обратно, к другой дороге, которая ведёт к лесу. Доскакали до опушки, установили пулемёты. Кулачьё в лес и не сунулось. Обложили бандиты отряд кругом, как зверя. Всё равно, мол, долго не евши на снегу не просидят, а по лесу им не уйти: тянется лес на триста вёрст, да такая чащоба – медведь не пролезет.

Думали бандиты так, а дело обернулось по-другому. Подоспела и красноармейцам подмога. Тут уж беляки попали в кольцо. Жаркий был бой и короткий! Мало кому из врагов удалось уйти живыми.

В этом бою тяжело был ранен комиссар, и пришлось его с провожатым отправлять в тыл. С ним вместе решили отправить и Ваську, который как впал в беспамятство, так в себя и не приходил.

Комиссара с Васькой довезли на санях до железной дороги, а там на поезд, в санитарный вагон и доставили в госпиталь.

А теперь уже Васька совсем поправился. Правда, слаб ещё, но это ничего – пройдёт, и доктор его скоро выпишет.

За несколько дней перед выпиской доктор позвал Ваську к себе в кабинет и сказал:

– Садись, друг, поговорим. Во-первых, привет тебе от Степана Михайловича. – Он каждый раз передавал ему привет от комиссара, и Васька ждал, что вот-вот Степан Михайлович приедет за ним и заберёт его.

– Теперь скоро увидимся, – сказал Васька. – Он как вам пишет?

– Видишь ли ты, какое дело, – сказал доктор. – Ты теперь человек здоровый, и я буду с тобой говорить, как с человеком вполне, так сказать, в форме. – Доктор строго поглядывал на Ваську из-под очков.

Васька ждал, что он скажет ему напутствие. Всем, кого выписывали из госпиталя, доктор говорил напутствие, как не растерять здоровье. «Время сейчас серьёзное, и полученное здоровье надо беречь. Оно, понимаете, не столько ваше, сколько, так сказать, теперь общегосударственное», – так он говорил всем. Но Ваське сказал совсем другое:

– Степан Михайлович очень хороший человек. Я его уважаю, и ты… Ну, проще говоря, он ничего тебе не пишет, а тоже лежит у меня в госпитале и хочет тебя видеть.

Васька не сразу увидал Степана Михайловича: у него почему-то всё расплывалось в глазах. Он уже держал в руках его большую добрую руку и слышал его голос, но перед глазами стояла ещё какая-то мешающая видеть пелена.

– Вы идите, доктор, у вас дела, – сказал Степан Михайлович, – а мы тут потолкуем.

– Степан Михайлович, – доктор погрозил пальцем, – только будьте молодцом! И, пожалуйста, разговоры разговаривать не долго.

Сколько они говорили, долго ли, коротко ли, ни Васька, ни Степан Михайлович не заметили. Только Степан Михайлович взял с Васьки честное слово, что он явится к Чапурному.

– Ты пойми, – говорил он, – если у каждого, кто воюет, за седлом вот такой, как ты, разве это возможно? Никак невозможно! Ты сам знаешь, как я к тебе отношусь. И ты должен понять, что война очень тяжёлое дело, особенно теперь. А ещё: ты учишься? Нет, не учишься. Так ты и вырастешь ни к чему. А уж на это ты не имеешь никакого права. Никакого! Понял? Мы теперь должны быть сами хозяева своей жизни. Как поётся? «Мы наш, мы новый мир построим…»

– Я бы нагнал учение, Степан Михайлович!

– Нет, брат, этого ни пешим, ни конным шагом не нагонишь! Должно быть всему своё время. Возвращайся к Чапурному и берись за книжку.

Васька слово дал. Ещё бы не дать слова Степану Михайловичу! Но маленький досадливый червячок где-то внутри сосал, что не пришлось ему, Ваське, быть солдатом.

Васька в оставшиеся дни как только мог ухаживал за Степаном Михайловичем. Он приносил ему весенние веточки, нашёл на дорожке майского жука и принёс его в палату, привязав на нитку. Жук оказался сильный – оборвал нитку и улетел в окно.

– Я ещё поймаю, – сказал Васька.

Степан Михайлович улыбался, слушая Васькину болтовню.

И, когда доктор сказал, что завтра Ваську выписывают, комиссар разволновался. Но Васька пришёл прощаться такой серьёзный и так правдиво обещал выполнить всё, как ему сказал Степан Михайлович, что комиссар успокоился.

– Ну, Василий, шагай, будь молодцом!..

– Прощайте, Степан Михайлович, – сказал Васька и твёрдым шагом вышел из палаты.

Доктор ждал Ваську за дверью. Он обнял мальчика и не мог успокоить его до вечера: Васька плакал навзрыд. А вечером посадили его на пригородный поезд и отправили с провожатым в Москву.

Цветы

В Москве по дворам летал пух с тополей и начинали цвести одуванчики. В парке детского дома шла уборка. Оксана Григорьевна сама работала с увлечением, легко и весело. И ребята вместе с ней работали друг перед другом наперегонки: сгребали сухие листья, мели и скоблили дорожки. Наливайко возил большую тачку с прошлогодней травой и листьями к кухне. Там мальчишки жгли костры. Дым от костров был горький и тоже какой-то весенний.

Посередине парка вскопали большую клумбу. Оксана Григорьевна отправилась с ребятами по соседству в садоводство. Может быть, там найдётся какая-нибудь рассада, тогда они посадят цветы.

Большие парники блестели на солнце остатками стёкол. По бокам дорожек стояли смородиновые кусты, покрытые крохотными изумрудными листочками. Из земли тянулись острые зелёные листья тюльпанов.

Загремела цепь, и большой кудлатый пёс страшно залаял. Ребята остановились, а Оксана Григорьевна храбро пошла к сторожке. Собака бегала вдоль железной проволоки, на которой ходило взад и вперёд кольцо от её цепи.

Ребята, рассмотрев такое приспособление, тоже двинулись вслед за Оксаной Григорьевной.

В сторожке никого не было. Садовника нашли в парнике. Он с удивлением выслушал Оксану Григорьевну:

– Вы будете сажать цветы? Я сам хотел к вам пойти, видел, как вы копались в земле, но думал: может быть, незачем, может быть, вы думаете сажать овощи.

– Это было бы замечательно, но сажать нечего, – сказала Оксана Григорьевна. – Нам последнее время дают сухой компот и воблу. Конечно, хорошо бы посадить лук, морковь. В парке можно развести огород, да ещё какой, но мы будем сажать цветы. Дети будут делать это с удовольствием. Это очень интересно – сажать цветы. Дайте нам, если у вас что-нибудь есть – семена или рассада.

Старик задумался:

– Что бы мне вам такое дать? Есть только то, что не замёрзло в грунте. – Он взял маленький совочек и начал выкапывать из земли маленькие зелёные кустики. – Это «анютины глазки» – они не боятся мороза. И вот ещё маргаритки – замечательные маргаритки, махровые, белые. Ко мне приходили на днях из Совета, говорили, что будут наводить здесь порядок. Как вы думаете, – спрашивал садовник, – может такое быть, по-вашему, что советской власти будут нужны цветы?

– Почему же! Конечно, будут нужны, – отвечала Оксана Григорьевна.

Она помогла ему выкопать «анютины глазки», а ребята укладывали рассаду на большие ржавые листы железа.

– Железо принесите обратно, – сказал садовник, – я им укрываю маленький парничок.

Кроме «анютиных глазок», он накопал им флоксов, которые, оказывается, тоже не боятся мороза.

В обратный путь двинулось целое шествие. Впереди ребята несли рассаду, сзади шла Оксана Григорьевна с кустом зимней розы, которая, как сказал садовник, великолепно цветёт летом. Замыкал это шествие сам садовник с какими-то верёвочками, колышками.

– Я вам помогу разбить клумбу. Нельзя же, – говорил он на ходу, – сажать как попало. Нужно, чтобы на клумбе была картина из цветов. Иначе какая же это клумба!

Увидев в парке Наливайко с тачкой, садовник показал на него Оксане Григорьевне:

– Это мой друг, но взял с меня клятву, чтобы я, упаси бог, не рассказал, как он меня выходил. Я эту зиму очень тяжело болел.

– Он вас и раньше знал? – спросила Оксана Григорьевна.

– В том-то и дело, что нет. Познакомились мы с ним при обстоятельствах для него, надо сказать, неприятных – он лез на дерево да обломил сук, а я хотел его выдрать за уши, но не смог: меня уже лихорадило. Он довёл меня до сторожки, а потом навещал каждый день. Вот видите, я вам всё рассказал. Только прошу: не выдавайте меня, не нарушайте моей клятвы.

– Ни за что не выдам! – пообещала Оксана Григорьевна. – Я знаю, что такое ребячья тайна.

– Доброе сердце у него! С таким сердцем парень должен быть врачом, – сказал старик.

Потом, оглядев клумбу, он стал командовать. Ребята копали лунки, бегали за водой и держали натянутые верёвочки. А Наливайко продолжал возить свою тачку и даже не глядел в их сторону.

Вор

Пока в парке сажали цветы, Чапурной поймал вора. Перед ним стоял Персик в ожерелье из сухой воблы.

– Снимай рыбу и уходи! – сказал Чапурной. – Уходи, больше разговаривать с тобой не буду – хватит! Только зря лазишь в кладовку через форточку: ключи вот, висят на гвоздике, а моя комната не запирается.

Персик снял воблу, положил её на стол и стал у двери.

– Я сказал – уходи! – Чапурной готов был поколотить Персика, и как следует.

Персик попался Чапурному не в первый, а уже в третий раз. Первый раз Чапурной простил. Второй – долго и по-хорошему уговаривал. Персик плакал, обещал.

Чапурной тогда ему сказал:

«Если что надо, приди, скажи – я сам дам. Но не таскай, это же последнее дело – таскать».

Теперь парень опять украл.

– Не хочешь жить по-человечески, чёрт с тобой! Убирайся! Ну!

Персик стоял и не двигался с места.

– Ты думаешь, опять пожалею? Ничего подобного! – сказал Михаил Алексеевич, взял Персика за руку и вывел за ворота.

С воровством Чапурной смириться не мог. Ничего, попадёт в милицию – может, чему-нибудь и научится.

Чапурной запер калитку и ушёл в дом.

Персик действительно надеялся, что Чапурной его опять простит. Сначала он досадовал только на то, что попался, а потом вдруг ему стало обидно, что Чапурной не захотел с ним говорить. Персику стало страшно, что он будет жить опять сам по себе и Чапурной от него откажется. Персик привык к Чапурному. Он даже злился, когда Чапурной кого-нибудь другого хвалил, а не его. Он боялся не только Чапурного – он прятал и от ребят то, что крал. Чапурной сказал:

«Если у нас заведётся вор, я от вас откажусь».

Персик сидел на холодном асфальте и ждал, что Чапурной позовёт его обратно. Скажет: «Персик, иди ужинать».

Но Чапурной его не позвал. Больше того: Чапурной пошёл куда-то сам из дому и, проходя мимо, даже не посмотрел на Персика.

Прибыл Васька Жилин

Поздно вечером за Чапурным пришла Варина бабушка.

– Михаил Алексеевич, пойдём ко мне! – Видно, она очень спешила, когда шла к Чапурному, и никак не могла отдышаться.

– Да ты сядь, – сказал Чапурной. – Что там у тебя стряслось?

– Стряслось. Васька пришёл. Худущий, стриженый!

Чапурной натянул куртку:

– Идём, Аполлоновна, идём!

Пошли. Бабушка с палочкой, Чапурной – впереди.

– Не оступись, – сказала бабушка. – Видишь, всю мостовую разворотили, какие-то трубы кладут. Говорят, скоро фабрику пустят.

Вот и большая улица и особняк, в котором ребята в буржуев играли. Чапурной быстро взбежал по лестнице, открыл дверь: за столом сидел Васька Жилин.

Он ждал, что войдёт Аполлоновна, и, увидев Чапурного, встал. Но с места не двинулся. Чапурной сам подошёл к нему и, обхватив рукой его стриженую голову, прижал к себе:

– Ну вот… Эх ты, Васька!

Васька не ожидал ласки. Он думал о том, как он встретится с Чапурным, и ему всегда казалось, что Чапурной, увидев его, покачает головой и спросит строго: «Ну, рассказывай, где был?»

Чапурной ни о чём не расспрашивал; наоборот, рассказывал сам:

– Санька твой молодец! Щёки-то вот какие! Мне очень хлопотно, я редко и к Аполлоновне-то захожу, времени не хватает, а тут, видишь, какая удача! Ты когда прибыл-то?

– Нынче.

– Ну, подумай, как здорово получилось! Как раз я зашёл.

– Дядя Миша, – сказал Васька, – я думаю, мне, может, работать теперь?

– Это мы, Василий, подумаем. Ну, Аполлоновна, как насчёт чайку? – распоряжался Чапурной.

– Под подушкой, под подушкой! Я его уже давно вскипятила.

Бабушка вытащила из-под подушки чайник. Чапурной вынул из кармана хлеб. Когда он успел его захватить? И вот они втроём пьют чай. После стольких дорог, после стольких встреч Васька у себя дома.

После чая Васька с Чапурным пошли в детский дом.

– Я думала, его туда никакими калачами не заманишь! – удивлялась бабушка, рассказывая про Ваську Люськиной тётке. – А видишь, пошёл по-хорошему, будто и не он бегал.

– Набегался, и хватит, – сказала Люськина тётка. – Время для бегов неподходящее – нигде пряниками не кормят. Я нынче на митинге была, записывали в санитарный отряд.

– Ну, записалась? – спросила бабушка.

– Записалась, – сказала тётка. – Что же, так и буду на народ глядеть? Небось и свои руки есть. Дело-то какое! Скоро жара, а помойки полные. Грязь, начнётся зараза. Тогда поздно охать! Завтра с утра пойду по дворам с бабами ругаться. Уж я их постращаю! Авось всё и уберём. Доктор Пётр Андреевич велел. Он теперь нами командует.

Тётка взяла у бабушки лоскутков и пошла к себе шить на рукав повязку с красным крестом, как велели на митинге.

Когда Чапурной привёл Ваську, все уже спали, только у ворот стоял Персик. Чапурной прошёл мимо него молча.

Васька не знал, что это за чужой мальчишка. Зато Персик, проглотив слёзы, решил, что он никуда не уйдёт, и полез через забор в сад.

Васька долго рассказывал Чапурному про свои походы. А когда заснул – это было под утро, – Чапурной поглядел в окно: Персика у ворот не было.

Утром

Утром Чапурной сказал ребятам:

– У нас перед праздником новость – приехал с фронта Василий Жилин, ваш товарищ.

Не сказал: «который убежал», а сказал: «ваш товарищ».

Варя даже не узнала Ваську. Он показался ей большим и был очень чудной, стриженый. Раньше у Васьки были волосы мелкими-мелкими колечками, как у барашка.

– Какой ты! – сказала Варя.

– Это я после госпиталя, – ответил Васька. – У меня даже ноги не ходили… А где Санька? – Ваське хотелось поскорее его увидеть. – Интересно, какой стал… Дядя Миша говорил, что толстый…

Вася и Варя побежали искать Саньку. Гертруда Антоновна увела ребят играть на солнышко, в парк.

– Может быть, они вон на той горке? – сказала Варя.

И они побежали к горке.

В большой куче песка была вырыта берлога. Это медвежий дом. Из берлоги на четвереньках вылез медведь в тёплом зелёном пиджаке и вязаной шапке.

– Санька! Вот он, Санька! А мы его ищем! – закричала Варя.

Санька посмотрел на Варю весёлыми серыми глазами и закричал:

– Я тебя съем, р-ррррр!

– «Съем, съем»! Ты смотри, кто это, – сказала Варя.

Санька обернулся и увидел Ваську. Он бросил совочек, который держал в руках, и пошёл к нему вперевалочку на крепких ножках.

Васька хотел поднять Саньку на руки, но не смог:

– Ух ты, тяжёлый какой! Это на тебе много всякой одёжи, – сказал Васька.

Варя отряхнула с Санькиного пиджака песок и спросила:

– Ну, узнал?

Санька молчал и сопел. Ваську-то он узнал, но ему было некогда: нужно было лезть обратно в берлогу.

– Ну играй, играй, – сказала Варя. – Пусти его. Видишь какой!

– Тяжёлый стал, – сказал Васька. – Теперь расти будет.

Они сели с Варей на тёплую скамеечку.

– Что же ты убежал и письма не написал, – спросила Варя.

– Как же я пошлю письмо – с вороной, что ли? Чудна́я ты, Варька!

– Почему чудна́я? Папа писал с фронта письма, и ничего особенного.

– Папа – это другое дело. А тут и ящиков-то почтовых не было.

Почтовые ящики-то Ваське, наверно, встречались, да только он их не видел, потому что, по совести говоря, ни про какие письма и не думал.

К скамейке подошли ребята. Васька отвечал на расспросы, рассказывал, конечно, про отряд; про себя ему рассказывать было нечего.

Наливайко сказал:

– Надо воевать идти.

– Вот тебя там и дожидаются! – ответил Васька.

– А ты-то? Тебе можно?

– Я-то?

– Ты-то.

И Васька, собрав всё своё мужество, сказал:

– И я там был вроде ни к чему. Если бы и не заболел, всё равно назад надо было отправляться. Там война, а я что?

– На войне-то страшно, – сказала Клавка. Она с любопытством разглядывала Ваську: «Молодец, сбегал на фронт, поглядел». Она так подумала, а спросила совсем другое: – А может, ты испугался и стал обратно проситься? Вот тебя и привезли.

Васька даже подскочил. Как «испугался»! Ишь ты, какая злая, рыжая. Он даже не нашёлся что ответить, а только сказал:

– Вот я тебе сейчас дам! «Испугался»!

Но Клавка соскочила со скамейки и, отбежав, крикнула:

– Тронь только – сдачи получишь!

– Клавка! – закричала Варя. – Чего ты лезешь! Ну её, не обращай внимания. Скажи, а ты сам стрелял?

Васька не мог успокоиться:

– «Испугался»!.. Сбегала бы сама, если такая храбрая… Не стрелял я сам.

– Давай дальше рассказывай, – сказал Наливайко, – а я ей накладу, если опять полезет.

– Подумаешь, и спросить нельзя! – сказала Клавка.

Ей хотелось послушать, что будет рассказывать Васька. Она не стала больше к нему приставать и снова уселась на скамейку вместе с ребятами. Обижать ей этого мальчишку не хотелось – Варин сосед. И Варя говорила – хороший мальчишка. Они с ним дружили, даже когда были маленькие.

– А ты белых видел? – спросила Варя Ваську.

– Белых? Белых я видел, – сказал Васька. И рассказал ребятам про дедушку, который хотел ему, подшить дырявые валенки, как над этим дедушкой издевались. – У него все сыновья в Красной Армии. Хороший дед!

Про дедушку ребята слушали молча. А когда Васька стал рассказывать, как советский отряд оцепил белых и дал им жару, Наливайко не выдержал и стал хлопать Ваську по плечу, будто это он один всех победил.

– Ты молодец, молодец! – кричал Наливайко.

– Да что ты меня-то хлопаешь, я-то при чём? – удивился Васька.