Текст книги "Как мы росли"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

Про письмо и песню

Шли голубые апрельские дни. Ребята с утра в парке. И в этот вечер ребята в парке играли в лапту.

Клавка поймала «свечку» и скорее, чтобы не прозевать, стала салить. Васька перебегал поле. Он бежал изо всех сил.

– Держись, держись, Васька! – кричали ребята.

Но Клавка, она ловкая: раз! – и осалила Ваську. Васька подхватил мяч и ударил Клавке в глаз – не нарочно, нечаянно. Когда салят, надо отворачиваться, а Клавка не отвернулась.

Игра сразу расстроилась. Клавка, прикрыв глаз рукой, отправилась к скамейке, за ней побежала Варя.

– Ну, покажи, покажи! – говорила Варя.

Но Клавка не отнимала от лица руки и молчала.

– Ну как же ты так, Васька… прямо в глаз! – сказала Варя.

– Что же я, целился в него, что ли? Надо подорожник приложить, – сказал Васька.

Подорожников ещё не было.

– Ну, чего ты смотришь? – сказала Варя. – Сейчас вот вздуется, как фонарь. Скорее надо холодное прикладывать… Давай, Васька, твой ремень.

Васька снял ремень, и Клавка приложила к ушибленному месту медную пряжку.

– Больно? – спросил Васька.

– Вот я тебе влеплю в глаз, тогда узнаешь, больно или не больно! – ответила Клавка.

Тут бы Васька тоже ей что-нибудь ответил, и пошло бы… Но в это время к ребятам подошёл Михаил Алексеевич:

– Кто же тебя так изукрасил?

Клавка отняла от глаза пряжку, и все увидели вокруг глаза синее кольцо.

– Васька, – сказала Клавка.

– Ну? А ты говоришь, что он не вояка. Ишь как воюет… Как же это у вас произошло?

– Не произошло, а он меня мячиком салил, – сказала Клавка. – Заживёт!

– Правильно, – сказал Чапурной, – заживёт.

Он сел с ребятами на скамейку и вынул из кармана конверт.

– Ну-с, почитаем, – сказал он и начал вслух читать письмо от Степана Михайловича Васе Жилину.

– «Здравствуй, Вася, и все ребята детского дома!» – читал Михаил Алексеевич.

Васька гордо поглядел на ребят. Ещё бы, письмо-то адресовано ему – Ваське Жилину.

– «Я поправляюсь, хожу с палочкой, но скоро буду ходить сам…» – сообщал Степан Михайлович.

– Ишь ты! Хочет ходить сам, – повторил Васька.

Степан Михайлович в письме поздравил ребят и воспитателей с наступающим праздником.

– На́, Василий, держи письмо и непременно напиши ответ, – сказал Чапурной. – Хороший, видно, человек Степан Михайлович.

Васька взял конверт и спрятал его за пазуху.

– Теперь рассказывай нам про Степана Михайловича. Рассказывай, а мы послушаем.

Васька молчал, у него язык будто отнялся.

– Ты про пожар расскажи, про лошадь! – подсказывали ребята.

– Как ружьё чистили, – шептал Коля Ведерников.

Они уже знали все рассказы наизусть.

Васька молчал.

– Вы что же, квартировали вместе? – спросил Чапурной.

– Вместе, – ответил Васька.

– Кто же у вас кашеваром был?

– Чебышкин, – ответил Васька.

– Это кто ж такой?

– Капте… капте… каптенармус, – наконец выговорил Васька.

И все засмеялись.

Ваське очень хотелось рассказать про их походы со Степаном Михайловичем, только Чапурной сам был на войне, сам всё, наверно, знает.

Но слово за слово – разговор всё-таки завязался. Васька рассказал о том, как он боялся, когда Степан Михайлович уходил в бон, и как радовался, когда он возвращался.

– Он и песни пел, – сказал Васька.

– Какие же? – спросил Михаил Алексеевич.

– Он одну пел: «Смело, товарищи, в ногу…»

– Это, брат, всем песням песня! – И Чапурной запел, а ребята стали ему подпевать:

 
Смело, товарищи, в ногу.
Духом окрепнем в борьбе…
 

Уже стемнело, в воздухе жужжали и стукались тяжёлые майские жуки. А Чапурной с ребятами всё ещё сидел под душистым тополем. Вечер выдался тёплый. В такой вечер хорошо поются песни: только допоют одну, как запевается другая.

Первый гудок

Ранним весенним утром каждый звук по-особому слышен. Звонче чирикают воробьи, громче голоса прохожих и шелест ветра в ветвях деревьев.

Утром, которым начался день 22 апреля, в общий хор весенних голосов вступил новый голос – запел фабричный гудок.

Первый раз за весь год к фабрике спешили рабочие. Над фабричными воротами, на металлической сетке, где раньше большими золотыми буквами была написана фамилия фабриканта, теперь было натянуто кумачовое полотнище, и на нём новое имя фабрики: «Красный текстильщик».

В проходной рабочим вручали табельные жетоны и новые рабочие книжки.

– Ну, поработаем на себя, а не на Савву Петровича, – сказала старая работница. Она развернула книжку и перелистала её чистые листочки, потом повесила табель на то место, на которое вешала его уже двадцать лет, и крикнула: – Ну, пошли, бабы-товарищи!

В цехах было по-праздничному чисто. Целую неделю после того, как побелили потолки и стены, рабочие приходили чистить, смазывать станки; а кто работал не за станком, мыл полы и окна.

Когда гудок загудел второй раз, все были на своих местах.

Вот закрутились валики трансмиссий, зашуршали на первых поворотах приводные ремни, и, будто вздохнув, мерно застучали станки. Послушные рабочим рукам, натянулись нити тонкой пряжи, засновали быстрые челноки – пошла работа!

Старый мастер Потапов бегом спешил из цеха в цех, за ним еле успевали помощники. Везде всё было в порядке.

– Ну, механики, честь вам и хвала! – сказал Потапов. – Для такого дня могу угостить! – И он, к удивлению ребят, достал из железной коробочки три настоящие папиросы «Дукат».

В обед, когда гудок запел в третий раз, в распахнутые фабричные ворота хлынул народ. Двор был полон: собрались свои рабочие из всех цехов, пришли товарищи из районного Совета.

Чапурной привёл с собой старших ребят; пришли Варина бабушка с соседками и все, кто жил на фабричной улице и радовался тому, что фабрика начала работать, – все пришли на митинг.

На дворе из ящиков сложили трибуну. Директор фабрики – знакомый старым рабочим ещё с мальчиков. До революции он вместе с Чапурным побывал в Сибири, потом пришлось и повоевать, только не на суше, как Чапурному, а на море – кочегаром во флоте.

В Октябре с винтовкой пришёл он вместе с другими матросами к Смольному, выполнял все поручения партии и советской власти, выполнял самоотверженно и беспрекословно: и воевал, и охранял – одним словом, совершал Октябрьскую революцию. А теперь он пришёл на фабрику, словно вернулся в родную семью. Жены у него нет, детей у него не было, мать умерла – не дождалась. Но родных – много, вот они: слесари, токари, прядильщицы и мотальщицы.

– Это вы восстановили фабрику своими руками, – сказал он. – Свою фабрику, товарищи! Вы участвовали в том великом деле, которому учит нас Владимир Ильич Ленин. А учит он нас строить своё, пролетарское государство.

И рабочие слушали с напряжённым вниманием своего рабочего директора – Василия Петрова. Старики помнили его ещё Васяткой, пожилые работницы – Васенькой, а молодёжь уже познакомилась с Василием Васильевичем, который и разъяснит и, если нужно, сам наладит станок.

После директора говорил председатель Совета. Он поздравил рабочих и работниц с наступающим праздникам Первого мая.

Но вот на трибуне появился Потапов. Его встретили взрывом радостных приветствий.

– Потапыч, ура!.. Потапычу ура! – кричали рабочие. – Говори, Потапыч!

Потапов снял картуз, вынул из него написанную речь, произнёс первое слово: «Товарищи!» – и замолчал.

Петров что-то ему подсказывал, но Потапов продолжал молчать; он развёл руками: мол, не судите меня, старика, не могу я сказать речи.

Но рабочие кричали громко: «Ура!.. Ура Потапычу!»

Все и без слов понимали, что чувствовал старый мастер. Это он, Потапыч, вложил самую большую долю в их общее дело. Не все верили, что загудит гудок, что начнёт работать фабрика. Когда проходили мимо бригады Потапова, которая по колено в холодной талой воде проверяла ещё только кладку кабеля, он и тогда говорил:

«Нечего смотреть! Время есть – беги в цех, готовь станок. Станок-то заржавел. Пустим ток, тогда поздно будет. А ты его пока кирпичом потри. Здесь стоять да глядеть нечего».

Это он, Потапыч, с утра до поздней ночи не уходил из цехов. Никто ему за это не давал ни денег, ни хлеба. А он никогда не жаловался, что голоден. И умел других поддержать – кого словом, а кого и последней крохой. Вот и закончена тяжёлая работа. Кто сегодня герой? Потапыч! Потапыча подняли на руки и принялись качать. А он взлетал над толпой, счастливый и беспомощный.

Майское знамя

Накануне праздника Оксана Григорьевна с ребятами пришивала к яркому, красному шёлку золотую бахрому и буквы. Когда знамя прикрепили к древку, ребята оценили всю его красоту: знамя спадало тяжёлыми складками, и золото на нём горело праздничными блёстками. Хорошее получилось знамя!

– А почему знамя всегда красного цвета? – спросила Клавка.

– Это цвет крови и огня боёв, цвет зари перед восходом солнца, это самый лучший цвет для знамени, – сказала Оксана Григорьевна.

– А почему цвет боёв? Ведь завтра не бой, а праздник небось!

– Ты, Клава, права – завтра праздник. – Оксана Григорьевна посмотрела на неугомонную Клавку и добавила: – Для того чтобы завтра был праздник, надо было сначала пройти через много боёв. Вот вы все москвичи – помните бои осенью? Ну, кто помнит?

– К нам тогда принесли раненого, – сказала Варя, – я помню.

– А у нас на крыше дома стоял пулемёт. Если кто, бывало, выйдет на улицу – начнут стрелять и непременно убьют. А когда стрелять кончили, по улице народ пошёл – тоже со знаменем, – сказал Наливайко.

– И у нас в отряде было знамя, – сказал Васька. – Как бой – знаменосец его к себе на грудь за шинель спрячет и тоже стреляет; а бой кончится, соберут в деревне митинг – он тогда на коне со знаменем впереди всех! Только то знамя было не шёлковое, оно было обгоревшее и даже в одном месте простреленное… вот здесь, – показал он. – Знаете, Оксана Григорьевна, Чебышкин один раз сказал комиссару: «Надо бы нам знамя-то обновить». А комиссар обиделся и говорит: «С ним начали воевать, с ним и победим». Так ему и сказал.

И все ребята стали вспоминать, кто из них, где и когда видел красное знамя.

– Я тоже про знамя помню, – сказала Оленька Орлова. – Я тогда под дедушкиным одеялом спала. Моё было мягкое, а дедушкино колючее.

– Мы, Оленька, говорим про знамя, – поправила её Оксана Григорьевна.

– И я про знамя… – сказала Оленька. – Я тогда плакала: «Где моё одеяльце?» А мама сказала: «Молчи, его дедушка с собой взял». А я всё плакала: «Зачем взял?» А мама сказала: «Они из него знамя сделали». Оно было красное, только с одной полоской. Мама говорила: «Не плачь, он принесёт его обратно, он только на пока его взял»… – Оленька замолчала.

И никто не спросил её, принёс обратно дедушка её одеяльце или нет, потому что знали, что теперь у Оленьки нет ни мамы, ни дедушки – никого.

Ребята смотрели на своё знамя, с которым они завтра пойдут на праздник Первого мая.

– Я думаю, знамя потому красное, – сказала Клавка, – что лучше цвета на свете нет. Глядите, какой замечательный!

Персик сопровождает Чапурного

Уже совсем вечером Чапурной возвращался из похода. Он обегал все московские базы: ему хотелось непременно раздобыть к празднику что-нибудь из одежды, чтобы получше одеть ребят.

Институтские жакеты, как их ни старались переделывать, были какие-то убогие.

Чапурному повезло: он сумел разыскать и выпросить партию верблюжьих свитеров. Это было то, что нужно. Ребята пойдут на праздник в полном великолепии.

Чапурной на радостях простил даже Персика, который следовал за ним по пятам целый день по всем складам. Персик счастливый шагал рядом с Михаилом Алексеевичем. Глаза у него сверкали.

– Если ещё раз меня поймаешь, сразу убей, – говорил он.

– Не буду я тебя убивать, я тебя прогоню, но тогда уже насовсем. Так и запомни, не забывай! – отвечал ему Чапурной.

– Зачем забывать, я не буду забывать, дядя Миша. Ты только скажи: умри, Персик, и я умру, честное слово! – говорил Персик и размахивал руками, шагая с Чапурным в ногу.

Чапурной остановился, посмотрел на него строго и сказал:

– У тебя пока ещё нет честного слова. Вот будет, тогда я тебе буду верить.

Остальной путь они шли молча. Персик понял: чтобы Чапурной ему поверил, нужны не слова, нет! Слово сказать очень легко. Персику нужно во что бы то ни стало, чтобы этот человек ему поверил, а это очень трудно.

Когда Персик был совсем маленьким, его уже учили обманывать и его самого обманывали. Обманывал хозяин – обещал дать пятачок и не давал; обещал накормить и часто не кормил. Персик утаивал от хозяина одну – две копейки и покупал на них грошовые сладости. За это его хозяин бил.

Персик не обманывал только обезьяну, которая вместе с ним плясала и кувыркалась. Он делился с ней тем, что доставалось ему, заступался и не давал её бить, но она сдохла: это была больная обезьяна.

Персику никогда не хотелось сказать хозяину правду. А Чапурному он боялся соврать.

– Вот мы и пришли, – сказал Михаил Алексеевич, когда они вернулись в детский дом. – Такую красоту достали – залюбуетесь! Завтра привезут.

Чапурной рассказывал про то, где он был, как хлопотал. А Персик поддакивал ему. У него делалось печальное лицо, когда Чапурной говорил, что ему пытались отказать в его просьбе. Он прищёлкивал пальцами, когда Чапурной рассказывал про удачу.

Когда Михаил Алексеевич кончил рассказывать, началось общее ликование, и Персик, у которого отнимались ноги от усталости, прошёлся колесом. Вот, мол, мы какие!

Даже дядя Егор, который был удручён, что у него к празднику нет ни муки, ни масла и придётся ребят кормить опять чечевицей, и тот похвалил Персика:

– Пойду на базу – тебя возьму. Может, вдвоём чего и добудем, если ты такой счастливый!

А Оксана Григорьевна хвалила обоих. И все думали, что Персик ходил с Михаилом Алексеевичем, чтобы ему помогать.

Первый праздник

Наступил день Первого мая, день солнечный, холодный и ветреный. Ребята детского дома – в тёплых, пушистых свитерах, у каждого на груди – кумачовый бантик. Они построились по четыре в ряд. Впереди со знаменем на плече – Федя Перов. Его будут сменять Васька Жилин и Клавка.

– Пошли! – скомандовал Чапурной.

Наливайко широко распахнул ворота, и старшие ребята детского дома пошли на парад.

Теперь, в праздничный майский день, улицы Москвы заполнены демонстрантами. Колонны, сплошные колонны… Район за районом входит на Красную площадь. А тогда, в восемнадцатом году, демонстранты шли без остановки до самой площади; там был сбор всех колонн всех районов.

Вот она, площадь! Красная площадь!

Чапурной глядит на своих воспитанников. Они стараются идти в ногу.

– Это детский дом. Наш московский детский дом! – говорят в колоннах и ласково машут этому самому юному отряду.

На площади – маленькая трибуна, украшенная хвоей и кумачом.

Сегодня праздничный митинг. Будет говорить Владимир Ильич Ленин. Он выходит из машины и тоже поднимается на трибуну.

Он здоровается с товарищами, поздравляет их с праздником.

– Прекрасный день! – говорит Владимир Ильич. – Смотрите, говорили – будет пасмурно, а небо абсолютно ясное.

Вокруг трибуны говор, Красная площадь заполняется. Подходят всё новые колонны демонстрантов. Идут колонны рабочих, железнодорожников, бойцов Красной Армии.

Ленин с трибуны видит ребят детского дома. Видит, как Федя Перов старается высоко держать красное знамя.

– Пусть дети пройдут вперёд! – говорит Ленин.

И ребята в ногу подходят к трибуне.