Текст книги "Как мы росли"

Автор книги: Галина Карпенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Нет у Клавки подружки

Прошли первые дни знакомства, и девочки уже говорили друг другу: «Ты за неё заступаешься, потому что она твоя подружка».

У Вари Кирилиной новой подружки ещё не было. Она скучала без Васьки, а с Люськой дружить было неинтересно. Она со всем соглашалась, что ей ни скажешь: всё «ладно» да «ладно».

Санька – совсем маленький. Варя сначала ходила к малышам каждый день, но Гертруда Антоновна так хорошо с ними управлялась, что и помощники не были нужны. Санька привык, был сыт и не плакал. Да и разве может Санька, который и говорить-то как следует не умеет, быть подружкой? Из девочек Варе больше всех нравилась Клавка – та самая рыжая девчонка, которая в первый день выдернула у Вари из косы зелёную ленточку. Нравилась потому, что Клавка была весёлая, играть с ней было интересно. Но в подружки Варя её бы не взяла. Варе казалось, что Клавка никого на свете не жалеет и Варю не пожалеет: она какая-то колючая, Клавка. В «казаки-разбойники» с ней играть хорошо. А вот про бабушку Варя ей ни за что не расскажет. Пожалуй, Клавка и над бабушкой посмеётся, кто её знает… А какая же это подружка, с которой по душам не поговоришь?

Самое любимое Клавкино занятие – дежурить по столовой. Ей нравится раскладывать ложки, разливать суп и, главное, выбирать себе самую большую хлебную горбушку. Но дежурным нужно мыть посуду – вот этого Клавка не любит.

«Чур, я буду вытирать!» – кричит она, и почти всегда ей это удаётся. Клавка не любит мыть сальную посуду холодной водой, хотя холода она не боится.

Утром страшно вылезать из-под одеяла. В спальне мороз, а Клавка выскакивает, босая носится по полу и ещё распевает:

– Вот ни капельки не холодно, вот ни чуточки не зябко!

Кожа у Клавки синеет, покрывается пупырышками, а она своё поёт:

– Ну какой такой мороз? И совсем и не мороз!..

Ну пусть бы пела, а то начнёт сдёргивать одеяла с девчонок.

– Клавка, не дёргай! Клавка, не смей! – кричат девочки.

А Клавка носится, как бесёнок. Раз! – и сдёрнула с Вари одеяло.

– Ух! – Варя будто в снежный сугроб провалилась. – Холодно, Клавка! – кричит она.

А Клавка хохочет:

– Одевайся, мерзлячка!

Но бывают и другие дни. Задумается Клавка, и ничем её не пронять: ни игрой, ни разговорами.

– Может, у тебя что-нибудь болит? – как-то спросила её Варя.

Ничего не ответила Клавка – пролежала весь день, промолчала.

Не было и у Клавки подружки.

Что там, на фронте?

Варя знала, что Васька убежал на фронт. Что там, как там, на фронте?

Сражений Варя не видела, но стрельбу слышала. Было это осенью, в октябре, когда случилась революция. Бабушка тогда заложила окна старыми тюфяками и не велела к ним подходить:

– В соседнем доме мальчишку ранили, тот всё у окна торчал. Упаси бог, если кто из вас выглянет! – говорила она и строго-настрого приказывала Варе: – Вот здесь, в углу за кроватью, сидеть! Слышишь?

На улице стреляли целую неделю. Ребята сидели дома одни: бабушка тоже уходила воевать.

– Думаешь, она стрелять умеет? – говорил Васька. – Она просто еду им носит. Они с моей матерью ведро каши сварили, укутали в платок и понесли. Ложки по всему дому собрали. У нас осталась только одна, маленькая: Саньку кормить.

Однажды бабушка пришла запыхавшись; не закрыла за собой дверь и, став на пороге, сказала:

– Несите сюда!

Рабочие внесли и положили на кровать раненого. Голова у него была завязана, но сквозь бинт просачивалась кровь.

Вслед за ними вошёл Пётр Андреевич – доктор. Его все знали на фабричном дворе. Он снял пальто и спросил бабушку:

– Есть чистая простыня?

– Есть, есть!

Бабушка вытащила из комода простыню. Пётр Андреевич велел её разорвать и стал перевязывать раненого.

– Пусть лежит, – сказал он, кончив перевязку. – А вы у меня не шуметь! – погрозил он ребятам. – Чтобы ни гугу!

И дал им круглую коробочку. В коробочке лежали зелёные конфетки. Ребята разделили и стали сосать. Сверху конфетки были сладкие, а внутри – горькие.

– «Пилюли от кашля», – прочитала Варя на крышке коробки.

– Вреда не будет, – сказал Пётр Андреевич. – Они с сахаром.

Пётр Андреевич держал раненого за руку, а сам всё смотрел на часы. Было тихо, только капала из крана вода. Рабочие, которые куда-то уходили, вернулись.

– Можно? – спросил их доктор.

– Можно, – ответили они и, взяв товарища на руки, осторожно понесли.

Когда они ушли, ребята, отодвинув краешек тюфяка, смотрели в окно. Во дворе стоял извозчик. Раненого посадили в пролётку и подняли кожаный верх – так, что не стало видно ни раненого, ни Петра Андреевича, который сел рядом, и извозчик уехал.

– Может, бог даст, жив будет, – сказала бабушка.

– Где же он? – спросил прибежавший через несколько минут Варин папа.

– Теперь уж небось до больницы доехали, – ответила бабушка. – Тут недалеко, переулками… Ты-то как, Алёша?

– Видишь, живой, невредимый. – Папа снял шапку и присел к столу. – Жалко товарища, – сказал он.

– Что делают! Никакого у них, иродов, нет понятия! – запричитала тётка Пелагея. Она смотрела на Вариного папу и плакала. – Народу-то много – что в него стрелять? Никакого у них от этого не будет толку. Всё равно народ не одолеть.

– Правильно! – сказал папа. – В народе, тётка Пелагея, вся сила. Зашей-ка мне, мама, карман, а то я всё теряю… Вот, карандаш потерял! – сказал он с досадой.

Бабушка стала зашивать, а папа что-то писал. Когда уходил, сказал:

– Я не прощаюсь. Я скоро опять забегу. Мы теперь уже на Никитской воюем. До Кремля недалеко.

Поздно вечером в дверь кто-то постучал. Пелагея пошла открывать и вернулась растерянная.

– Федосья, вот барыня пришла, – сказала она, придерживая дверь.

За нею в дверях стояла высокая женщина; в руках она держала блестящий кофейник.

– Простите… – сказала она. – У вас есть вода? Мы второй день без воды, и послать некого.

– Есть, – сказала бабушка, – берите.

– Подумайте, что творится! – говорила женщина, наливая воду. – Народ сошёл с ума… Такое безобразие!

– Какое безобразие? – тихо спросила бабушка.

Женщина, наверно, что-то хотела сказать, но посмотрела на бабушку и заторопилась:

– Вы извините, я только один кофейник. Второй день без воды – буквально ни глотка.

– Берите, – повторила бабушка. – Воды не жалко.

Женщина закрыла кран и, держа кофейник обеими руками, пошла к двери.

– Ой, как тут у вас темно! – воскликнула она, обо что-то споткнувшись.

Бабушка не пошла посветить, а сказала громко:

– Пелагея, пойди закрой на засов.

А когда Пелагея вернулась, выговорила ей:

– Больше не пускай. Сама-то к ней не пойдёшь. Не за водой небось приходила – водопровод-то у нас один. Пришла поглядеть, поразведать.

– Чего ей у нас глядеть? – удивилась Пелагея.

– Значит, есть чего, если пришла, – ответила бабушка. – Давай-ка часок соснём. – И, привернув в лампе фитиль, бабушка прилегла на полу около ребят.

Через несколько дней, когда стрельба кончилась, ребята вышли на улицу. Дома стояли как напёрстки: все в щербинках от пуль. Васька долго выковыривал одну пулю из стены. Она оказалась маленькая, чёрненькая.

– А попадёт в человека – убьёт, – сказал тогда Васька.

И спрятал пулю в коробочку, где у него хранились всякие сокровища.

Папа, дорогой!

Варя часто вспоминала, как её отец в первые дни после стрельбы на улицах прибегал домой.

– Мама, – говорил он бабушке, – я мимоходом, на полчасика. Очень много работы…

– Где же ты работаешь? – спрашивала Варя. – Фабрика не работает.

– В газете. Вот, видишь? – Отец вытаскивал из кармана большой серый лист газеты, который ещё пахнул типографской краской.

И Варя запомнила новое, незнакомое ей слово: «Декрет». Оно было набрано в газете самыми крупными буквами.

– Декрет – это закон, – объяснял папа, – хороший советский закон. Но ты, дочь, мала и не поймёшь. Лучше полезай ко мне в правый карман – там что-то лежит…

Варя доставала из кармана маленький свёрточек; в нём бывало несколько урючин, а иногда карамельки, которые выдавали в редакции к чаю. Папа уходил и не приходил домой по нескольку дней.

Однажды он пришёл в шинели. Бабушка долго укладывала ему в мешочек бельё, носки. Вынимала, и снова свёртывала, и снова укладывала.

– Давай я помогу, – сказала Варя.

Но бабушка отвернулась и сказала:

– Иди, иди… Поговорите там, не мешай мне.

Папа выдвинул все ящики своего стола, перебирал и перечитывал письма. Откладывал в сторонку тетради.

– Твои тетрадки? – спросила Варя.

– Мои.

– А зачем они тебе, исписанные?

– Эти тетрадки – лекции по физике. Пригодятся. – Он достал фотографию: – А это мои товарищи, с которыми я учился.

– Вот ты! – Варя отыскала в большой группе папу в студенческой тужурке. – Усов тогда у тебя не было.

– Я теперь старый. А когда был молодой, был без усов.

– А почему ты говоришь «старый»? Старые – седые, – запротестовала Варя.

– И я седею. Видишь, глазастая?

И правда, у отца на висках были седые волосы. Варя ещё раз посмотрела на фотографию.

– А кто это в очках?

– Это Боровиков Пётр.

– Я его знаю. Пётр Андреевич. Он бабушку лечил. Он тогда худой был, а теперь толстый. А почему ты не доктор?

– Я, дочь, собирался быть физиком, а не доктором. Это во-первых. А во-вторых, из университета меня попросили вон.

– Нет, – сказала Варя.

– Не нет, а да. Выгнали, дочка, выгнали!

– А почему?

– А потому, что узнали, какая ты у меня баловница.

– Ну тебя, папка, ты всё смеёшься!

– Смеюсь… А ты не трогай коробку, поставь на место – там у меня кнопки. Рассыплешь – поколешься.

Папа убрал ящики стола и стал что-то писать. Потом позвал Варю:

– Ну-ка, дочь, иди сюда. Будешь мне помогать.

Папа положил на картон фотографию, прикрыл стёклышком и стал оклеивать стекло бумагой. Варю он заставил придерживать бумагу пальчиками. Получилась рамка. Папа аккуратно повесил её над столом. В ней была фотография из газеты.

– Ну, кто это?

Варя молчала.

Кто этот человек, который так внимательно глядит на Варю?

– Это Ленин Владимир Ильич.

– Я не знаю, – сказала Варя.

– Ты-то не знаешь, да он нас всех знает, – сказал папа.

– И бабушку?

– И бабушку.

– Бабушка, ты знаешь Ленина? – спросила Варя.

– А как же не знать! Очень хорошо знаю, только жалко – не видала ни разу.

Бабушка подошла и долго рассматривала ленинский портрет.

– Что-то мне, Алёша, кажется – я его где-то видела, – сказала бабушка. – Очень он мне знакомый.

– Вряд ли, мама. А то, что знаком, – это неудивительно. Все так говорят, когда первый раз видят Ильича: он сердечный, внимательный к людям человек. Много у него забот, много… Тяжело сейчас Ленину…

Отец простился с Варей, бабушкой:

– На вокзал ехать вам, родные мои, незачем – уже темно, обратно добираться трудно… Оставайтесь-ка дома, а я пошёл…

Отец прижал Варю к себе, поглядел ей в глаза и поцеловал каждый глазок:

– До свиданья, доченька, до свиданья!

– Папка, мой дорогой… – сказала Варя и заплакала.

Бабушка тоже поцеловала папу, и папа ушёл на фронт.

Вот и Васька теперь на фронте. Что там, на фронте?

В окопах

Вода капала с бревенчатого настила. Сыро и холодно было в окопной землянке.

Промокли сапоги, шинели, сухари покрылись плесенью. Табак, который прячут солдаты за пазуху, и тот влажный, и никак его не раскуришь.

– Тут живой человек сгниёт! – ворчит маленький, щуплый солдат, скручивая цигарку. – Курево не горит… А когда она, проклятая, кончится?

В землянке тесно. Кто-то высоко держит маленький огарок свечи; дрожащий язычок пламени еле-еле светит на газетный лист. И тот, кто читает, с трудом разбирает строку за строкой. На маленького солдата, который продолжает ворчать, шикают:

– Да ты слушай, герой! Слушай!

– А чего слухать! – кричит он в ответ. – Вот я её заброшу куда подальше – и баста, отвоевался!

Солдат, подняв тяжёлую винтовку, с ожесточением ударил ею о земляной пол. Брызнуло холодной грязью, огарок зачадил и погас.

– Эх, чтоб тебя!.. – слышится в темноте.

И вот снова дрожит робкое пламя.

– Ты прав, – говорит тот, кто читал газету. – Ты прав, Чебышкин. (Так зовут маленького солдата.) Войну надо кончать. Начали её цари, и нам она ни к чему.

– И я говорю – ни к чему, – отвечает Чебышкин. – На кой мне война? У меня теперь земля, свобода, а война на что?

– Только винтовку бросать нельзя, а то, брат, не будет у тебя ни земли, ни свободы. Так и запомни! – говорит Алексей Кирилин, Варин отец. Это он читает солдатам газету.

Чебышкин раскурил свою цигарку и замолк, а Кирилин продолжал читать о том, что Владимир Ильич Ленин говорит о необходимости скорее заключить с немцами мир.

– Мир-то мир, только небось дорого они за этот мир запросят, – говорит кто-то в темноте.

И кто-то отвечает:

– Что же теперь делать? Нам мир вот как нужен. И Ленин так говорит.

Кирилин кончил читать и, пока не догорела свеча, писал адреса на солдатских письмах.

Перед боем солдаты пишут письма домой – такой уж солдатский обычай.

Когда огонёк стал совсем-совсем чуточным, Кирилин написал письмо матери – Вариной бабушке и дочке Варе. Он сложил письмо уголком и спрятал в карман. Потом лег на нары. Скоро утро, но есть ещё время вздремнуть.

На рассвете заухали тяжёлые пушки, и солдаты пошли цепью навстречу врагу. В этом бою было много убито солдат. И среди них – Варин отец, большевик Кирилин.

Красноармеец Чебышкин

Чебышкин был ранен, и его отпустили домой. Он ехал через Москву. Он разыскал Варину бабушку и передал ей вещи Кирилина: бельё, бритву и гимнастёрку, в кармане которой лежало его последнее письмо.

Бабушка уже знала обо всём. Она напоила Чебышкина кипятком и постелила ему на кушетке, где раньше спал её сын, Алёша.

– Это кто приехал? – спросила Варя.

Бабушка ей не ответила, только прижала её к себе и горько заплакала.

Утром солдат Чебышкин ушёл. Он отправился прямо на вокзал, чтобы уехать к себе в деревню. Шёл он по улицам, а на улицах стоял народ, и все читали расклеенный приказ. Читали, спорили и растолковывали друг другу, что в этом приказе написано.

И Чебышкину объяснил про приказ старый рабочий, в кожаной замасленной куртке. Он подвёл Чебышкина к дому, на стене которого висел розовый листок, надел очки и прочёл ему всё, от строки до строки. Приказ был об организации Красной Армии.

– Да ведь с немцами-то уже вроде скоро мир? – сказал Чебышкин. – Зачем же армия? С кем воевать?

– У нашей советской рабоче-крестьянской армии врагов много, – ответил старик. – С одним мир, а сто драться лезут. Вот я человек рабочий, одёжа у меня неважная, и в кармане пусто – терять мне нечего?

– Нечего, – согласился Чебышкин.

– А завоевать я могу весь мир. Вот какое дело! – сказал старик. Он посмотрел на солдата и, нахмурив брови, продолжал: – Будут ещё с нами воевать, боятся нас, и добро своё буржуям жалко. Вот и выходит, что нужна нам армия. Так-то, солдат! Понял?

– Потапыч, Потапыч! – закричала в толпе какая-то женщина.

Она подошла и, перебив разговор, стала спрашивать про списки, которые держала в руках. Была она бледненькая, худая, на ногах латаные башмаки, а голос звонкий.

– Тут вот и женщины записались… Как ты думаешь, Потапыч, – спрашивала она с беспокойством, – возьмут?

– Пойдём узнаем, – сказал старик.

Они пошли в военкомат, и Чебышкин пошёл за ними. В военкомате Чебышкину дали крепкие сапоги, шапку с красной звездой; винтовка у него была своя.

И поехал красноармеец Чебышкин к себе на Тамбовщину воевать с врагами советской власти – с кулацкими бандами.

Как Васька добирался до реки Оки

Паровоз дёрнул состав – раз, другой, под вагонами лязгнуло, заскрипело, и поезд, набирая скорость, пошёл.

Чебышкин задал корму лошадям и полез на нары – устраиваться на ночлег.

На нарах в углу сидел мальчишка.

– Ты чего тут? Слазь! – закричал Чебышкин. – Слазь! Тебе говорят!

– Дяденька! – сказал мальчишка тихо, но так, что у Чебышкина засосало под сердцем. – Ты меня не прогоняй. Слезать мне некуда. Я тебе помогать буду. Дяденька!

Васька поглядел на Чебышкина и понял, что он его из вагона не высадит.

Утром Чебышкин сказал Ваське:

– Ты поаккуратнее, а то мне за тебя отвечать тоже неохота.

Но случилось, что Васька в тот же день к вечеру попался командиру на глаза – и тот приказал конникам непременно высадить его из вагона. Васька попросился довезти его хоть до Тамбова. Пришлось ему выдумать себе бабку в деревне… Бойцы поверили, не ссадили, а Чебышкин, когда мимо вагона проходил командир, говорил:

– Видишь, идёт – на глаза не лезь, понимай порядок.

К конникам в вагон по дороге заглянул комиссар, Степан Михайлович. Он заметил Ваську и спросил:

– Воевать едешь?

– Не, к бабке в деревню.

– Отец твой где?

– Убили.

– Давно?

– Два года.

Комиссар разделил с конниками свою пайковую пачку махорки и, посмотрев на Ваську, сказал:

– Ну, а ты, видать, ещё некурящий! На́, брат, мои варежки, а то без рук к бабке приедешь. Она тебя кормить не будет. Теперь, знаешь, кто не работает, тот не ест.

Васька протянул варежки обратно:

– Не надо мне.

Комиссар нахмурился:

– Не люблю я, парень, когда не выполняют моих распоряжений. Понял?

И, не дожидаясь, когда остановится поезд, он на тихом ходу выпрыгнул из вагона. Васька смотрел, как комиссар бежал за поездом, придерживая рукой полевую сумку. Зачем он бежит? Вот пойдёт поезд быстрее – что тогда делать? Но на повороте комиссар вскочил на подножку вагона. Васька прикрыл дверь, оставив щёлочку для света, и стал рассматривать варежки: они были тёплые, с красным узором.

– Ишь, какие разрисованные! – сказал Чебышкин и тоже пощупал варежки. – Мать ему, наверно, вязала – ловко связано, на спицах!

И Ваське увиделось, будто комиссар сидит в тихой комнатке не в полушубке, а в пиджаке, читает книжку и пьёт чай, а за столом седая старушка вяжет ему варежки. Комиссар читает книгу, а сам нет-нет, да и взглянет, как под спицами появляются узоры. Так увиделось…

И вдруг – шум, гик! Встречный поезд, как страшная карусель, весь облеплен людьми. И на ступеньках и на крышах – люди. Кто держится, как бы не слететь, а кто ещё и обнимает мешок. Довезёт его или нет – неизвестно. Кто везёт только детям, чтобы не померли, а кто – спекульнуть, нажиться на чужом горе, на голоде. Вон тётка в тамбуре грызёт семечки, румяная, глаза злые. Такую не скинут.

Поезд промчался, и снова мелькают мимо только снег да ёлочки и чугунный мост через реку Оку.

Васька залез на нары и до самой ночи лежал молча, как будто уснул, а сам глядел в темноту и думал о своей матери.

Кругом фронт

Наконец поезд остановился, и, видно, надолго: паровоз отцепили, к вагонам приладили помосты, чтобы сводить на землю коней.

– Ну, – сказал Чебышкин, – теперь, Василий, шагай. Мы, может, месяц здесь стоять будем. Что же тебе прохлаждаться, добирайся до бабки. Кругом война – иди поаккуратней.

Ваське очень не хотелось уходить, но остаться тоже нельзя: догадаются, что соврал про деревню и бабку. А главное, надо добираться до фронта – он был где-то впереди.

И Васька зашагал по шпалам. За спиной у него котомка с сухарями – Чебышкин дал на дорогу, – а на руках Комиссаровы варежки.

На Тамбовщине воевали красные с бандитами. Фронт был там, где завязывался бой, перестрелка. Банда – не войско, норовит объявиться там, где противника нет. Зайдут бандиты в село – и давай устанавливать свою власть. Кулаки, деревенские богатеи, бандитам помогают. Сразу не узнаешь, есть бандиты в селе или нет, а они тем временем, переодетые, по домам сидят, прячутся. Васька, ночуя по избам, всего наслушался. Скорей бы добраться до красных и начать боевую жизнь! Но, как нарочно, он шёл по деревням, откуда красные только недавно ушли или ещё не приходили.

Однажды ночью в избу, где он ночевал, пришли за дедом. Дедушка пустил Ваську ночевать и обещал подшить ему валенок, из которого торчала солома: Васька для тепла солому подстилал.

– Подошью – тыщу верст пройдёшь, только пусть сперва подсохнут, – сказал дед и положил валенки на ночь в печку.

И бабушка у деда была хорошая: покормила Ваську и не ругала, как другие бабы, что шатается в страшные времена один, такой маленький.

Деда связали в избе. Он хмурился и всё говорил:

– Ничего, ничего, Аксинья, ничего…

– Шапку-то надень, шапку! – причитала бабка.

Но руки у деда были связаны, и его так и увели без шапки.

А потом вслед за ним побежали Васька и бабушка и увидели, что с деда уже сняли полушубок и рубаху.

– За что же, за что, милые вы мои!

Тут и поп стоял. Он бабке крестом погрозил и крикнул:

– Ещё суровее господь накажет! А ему наука: больно умён. Большевик, продотрядский советчик!

Злы были богатеи на большевистские продотряды.

Наверно, когда на селе был красноармейский продотряд, дед помогал искать хлеб по кулацким амбарам. За это теперь деда стали пороть. Народ кругом стоял – никто за деда не заступился. Впереди стояли бандиты, за ними бабы. А что бабы могут сделать?

Васька не выдержал, бросился бежать из села по дороге в поле.

Бежал Васька по полю, кричал и плакал. Никто не слышит, никого не видно. Далеко забежал, сил уж больше нет. А в поле непогода, такая непогода, что с ног валит.

Зачернело что-то вдали: деревня или лес? Если деревня – может, там стоит красное войско. Узнает про беду, помчится деду на подмогу. А если лес? Тогда пропадать Ваське – занесёт его снегом, и кончено.

Споткнулся Васька и упал лицом в жёсткий снег. Хотел встать, да так и не встал.